Глава 23

Джеймс сидел на стуле в кабинете отца и ждал.

Пожалуй, обивка мебели из зеленого дамасского шелка – хороший выбор для кабинета. Он провел ладонью по изгибу сиденья. В отличие от большинства стульев в доме эти были сделаны на заказ, специально под размер мужчин из рода Маккензи. У Джеймса в его холостяцком логове в Мореге таких стульев не было. Они с Патриком довольствовались той мебелью, что выбрасывали соседи.

«Наверное, это стул Уильяма, – подумал Джеймс. – Должно быть, он сидит на нем, когда в кабинете отца работает с бухгалтерскими книгами – проверяет счета, например». Жизнь будущего графа, проходящего стажировку в этом кабинете, требовала наличия удобного стула. Конечно, Джеймс понимал, что такой стул нужен брату для дела, но все равно немного завидовал, потому что не мог позволить себе подобной роскоши.

Хотя на стуле можно было расположиться с большим комфортом, Джеймс предпочел присесть на краешек. Отчасти из-за того, что не мог расслабиться. Казалось бы, жизнь должна была научить его ждать спокойно. Ему частенько приходилось и клиентов дожидаться, и аудиенции в магистрате. То есть ожидание – неотъемлемая часть жизни солиситора. Но ждать спокойно он так и не научился.

Через некоторое время Джеймс встал, недовольно ворча, и принялся расхаживать по комнате: шесть шагов до восточной стены, шесть – до западной. Он готовил речь. Важно было, чтобы его аргументы звучали предельно логично. И следовало придерживаться темы, забыв на время о былых обидах. Да-да, либо так – либо вообще никак.

Внезапно Джеймс остановился, взял с отцовского стола пресс-папье и покрутил в руках. Тяжелое, каменное… Какое-то старинное орудие, приспособленное под современные нужды. Джеймсу вспомнилось детство, часы, проведенные с отцом за раскопками. Он скользнул взглядом по столу. На другом его конце лежал старинный молоток, а выше, на полке сбоку, помещались кусочки металла, которые, должно быть, когда-то украшали конскую уздечку.

Джеймс снова прошелся по комнате. Здесь было множество старинных предметов и записей, сделанных знакомым мелким почерком отца.

В дверь постучали, и сердце Джеймса подпрыгнуло в груди. Впрочем, тревога была ложной – всего лишь горничная в белом фартуке принесла поднос с едой.

– Леди Килмарти попросила меня передать, что леди Торолд просит вас поесть, – сообщила служанка, выставляя тарелки на отцовский письменный стол. Затем удалилась.

Джеймс с жадностью уставился на жареного фазана с молодым картофелем. Джорджетт попросила его поесть? Что ж, ему ее просьба пришлась по вкусу.

Похоже, за хлопотами и волнениями сегодняшнего дня он совсем забыл о еде. Но какой же кудесник-повар сможет приготовить все это за столь короткое время? С фактами не поспоришь: получалось, его родственники уже поужинали, а фазан – это то, что осталось.

Поужинали, не дожидаясь восьми часов? Даже не верится, черт возьми!

Выходит, многое поменялось за одиннадцать лет. Дом, который помнился ему холодным и безжизненным, теперь наполнился детским смехом. А любимое занятие – рыбная ловля, – которое отец забросил из-за титула, вновь заняло достойное место в его жизни. Так что, наверное, Джеймс должен был уже давно сюда приехать…

Отец застал его примостившимся на краешке стула, доедавшим последние крохи. Джеймс тут же отодвинул тарелку – словно десятилетний мальчишка, которого поймали на воровстве пирожков из кухни. Он машинально вытер пальцы об обивку стула, затем встал, судорожно сглотнул и протянул отцу все еще жирную после фазана руку.

– Здравствуйте, сэр. – Джеймс понимал, что приветствие его звучит жалко. Но то были первые слова, сказанные им отцу за одиннадцать лет. Он протягивал отцу оливковую ветвь мира толщиной с дуб.

– Здравствуй, Джемми. – Вместо того чтобы пожать протянутую руку, граф подошел и неловко обнял сына.

Ошеломленный произошедшим, Джеймс поднял руки к отцовским плечам. Объятия были недолгими – продлились не дольше нескольких секунд, – но ощущения оказались сильными – Джеймс никак не мог прийти в себя.

Отец жестом предложил снова сесть, и Маккензи-младший заметил, что тот украдкой провел ладонью по глазам. Молча усевшись, Джеймс в изумлении уставился на своего родителя – он только сейчас обратил внимание на то, как постарел отец. Что ж, ничего удивительного: ведь они не виделись одиннадцать лет. Взгляд Джеймса скользнул по некогда темным, а теперь седым вискам графа и по гладко выбритому подбородку, на котором теперь появились складки.

И ведь ни разу за все эти годы ему не пришла в голову мысль, что время идет, а отец не вечен…

– Давно мы не виделись, – сказал Джеймс, уважительно склонив перед отцом голову. Не это он собирался сказать. Слова, которые он хотел произнести, которые повторял про себя, вышагивая по комнате, так и остались невысказанными.

– Одиннадцать лет, два месяца и тринадцать дней. – Отец откинулся на спинку стула и положил руки на стол. Может, время и посеребрило его голову, но память осталась молодой. Ученый-историк, он всегда помнил все важные даты.

– И из этих одиннадцати лет уже больше года я живу в Мореге. – Джеймс был рад, что голос его обрел силу, что в нем появился металл. К счастью, он оказался не настолько сентиментальным, чтобы раскиснуть. – Я живу всего в четырех милях отсюда. Ты мог бы зайти в любое время, когда пожелаешь.

– Ты меня не приглашал. – Отец взглянул на него пристально. А в голосе слышалась боль – да-да, именно боль!

– Граф Килмарти не нуждается в приглашении, чтобы приехать в город, – веско заметил Джеймс. Он оставался непоколебим и гордился этим. – Уильям ко мне заглядывает с пугающей регулярностью, да и мама наносит визит примерно раз в месяц.

Губы отца дрогнули в брезгливой гримасе.

– Да, она рассказывала мне о чаепитиях на твоей так называемой кухне, где ей приходится уворачиваться от мешка с опилками, который ты подвесил под потолком. Разумеется, знаю, что ты уже год тут живешь. Но ты очень ясно дал мне понять, что не хочешь меня видеть.

– Когда? Когда я тебе такое говорил?

– Когда ты ответил мне отказом.

– Когда я отказывался с тобой увидеться, скажи?

В глазах отца Джеймс увидел вспышку. Ему был слишком хорошо знаком этот ярко-зеленый свет.

– Я говорю о коне. Ты отказался принять мой подарок. А потом, словно в насмешку, купил этого коня через посредника.

– Это был не подарок, а проверка, – возразил Джеймс. – И не смотри на меня так. Если бы ты сам пришел с Цезарем, я бы, возможно, по-другому отреагировал. Но ты послал ко мне конюха, отец. Ты был выше того, чтобы спуститься со своих заоблачных высот и посмотреть, как позорно живет твой сын.

– Так вот как ты обо мне думаешь! – На скулах графа заиграли желваки. Джеймса же не оставляло странное чувство: казалось, он смотрел сейчас в зеркало и видел себя постаревшим. – Ты думаешь, что я тебя стыжусь? Джемми, я многое к тебе чувствовал. Раздражение. Досаду. Недоумение из-за принятых тобой решений. Печаль из-за твоего пренебрежительного отношения ко мне. Но я никогда не стыдился тебя, никогда.

Джеймс молчал, потому что не знал, что сказать. Голова у него шла кругом, мысли разбегались – так что ни одну не ухватить.

– А как насчет той истории с пастором? – спросил он наконец хриплым шепотом.

– Я знал, что тебя к этому подтолкнуло, – ответил отец. – Твои действия были оправданными. Да-да, полностью оправданными.

– Ты никогда мне этого не говорил. – Джеймса затопила волна чувств – волна сильнее, чем прилив, обрушивающийся на скалы всего в миле от того места, где они сейчас сидели. Но он все же овладел собой и вновь заговорил: – Ты заплатил пастору за молчание. Смерть его дочери – на его руках, но и на наших тоже. Своими действиями ты дал понять всем, что считаешь меня негодяем. Впрочем, плевать на всех! Ты мне внушил, что считаешь меня недостойным называться твоим сыном.

– Это несправедливо, Джемми. Я пытался помочь тебе.

Джеймс сделал глубокий вдох: у него наконец отложилось, что отец теперь звал его Джемми. Уильям и мать продолжали называть его так же, как называли в детстве, но для отца он стал Джеймсом через два месяца после того, как ему исполнилось восемнадцать, в ту самую минуту, как он, отец, сделался графом. Но почему так? Непонятно. Все это не имело никакого смысла.

– Помочь… мне? – давясь словами, пробормотал Джеймс. – Каким образом? Более того, каждое мое решение, пока я жил в этом доме, каждый мой шаг – все было тебе не по нраву. Мне не позволялось делать ничего по собственному выбору. И случай с пастором не единственный. Просто он стал последней каплей. Я не мог больше здесь оставаться. Поэтому и ушел.

Граф отвел глаза. Взгляд его скользил по разложенным на столе предметам. Когда же он заговорил, чувствовалось, что он тщательно подбирал слова и следил за интонацией.

– Возможно, тебе это трудно понять, но титул поставил меня в ситуацию, к которой я не был готов. У меня не было ни соответствующего воспитания, ни желания обзавестись титулом.

Джеймс подался вперед. Пальцы его искали опору и не находили ничего, кроме скользкого шелка обивки. Он впервые услышал, что его отец не хотел быть графом.

– Я думал тогда, что придется отказаться от всего, что было мне дорого, – продолжал отец. – Поверь, мне совсем не хотелось этого, но я решил, что окажу тебе услугу, если заранее подготовлю тебя к возможности получения титула.

– Но я-то не был наследником, – резонно возразил Джеймс.

– И я тоже не был. – Отец со вздохом развел руками. – Я чувствовал себя более счастливым, когда был ученым и вел простую жизнь с твоей матерью и с вами, моими мальчиками. И все же… вот как все повернулось.

Джеймс заерзал на стуле; ладони его нашли наконец опору на сиденье.

– Почему ты мне этого не сказал одиннадцать лет назад?

Граф поднял на сына глаза, полные сожаления.

– А ты бы стал меня слушать?

– Ты не дал мне возможности это выяснить.

Отец тяжело вздохнул.

– Что ж, наверное, я это заслужил. Я подвел тебя, Джемми. Не справился с двойным грузом ответственности, не смог стать одновременно образцовым графом и хорошим отцом. Я совершил немало ошибок и виноват в том, что выплескивал свое раздражение на тебя и Уильяма. Но с годами я понял, что могу оставаться самим собой и при этом быть графом. Увы, понимание пришло слишком поздно, и я прошу прощения за все обиды, вольные и невольные, которые тебе нанес.

Джеймс остолбенел; не было слов, чтобы описать его состояние. Отец извинился перед ним! Джеймс не знал, чего ждать, пустившись в этот путь, который он называл про себя дорогой в ад, но ему и во сне не могло бы привидеться, что отец будет просить у него прощения.

– Я долго думал над тем, что случилось с девушкой, которая была тебе настолько дорога, что ты сделал ей предложение, – продолжал граф. – То, что случилось, – страшная трагедия. Но ты должен мне поверить: тогда я думал, что в той ужасной новой жизни, в которую, не спрашивая моего желания, швырнула меня судьба, был только один плюс – возможность помочь тебе материально. Заплатив ее отцу столько, сколько он потребовал, я подумал, что помогаю тебе.

Джеймс задумался. После объяснений отца все в этой истории выглядело несколько иначе, чем прежде. Будь он, Джеймс, на месте отца, как бы он поступил? Так же? Или по-другому? Интересно, тогда, одиннадцать лет назад, хватило бы у него ума выслушать отца и понять его? Он не мог ответить на эти вопросы, но был рад, что приехал сейчас.

– Спасибо, – кивнул Джеймс; голос его срывался от избытка чувств. Он резко откинулся на спинку стула, словно проверяя, выдержит ли тот испытание его весом. Но интересовало его совсем другое: выдержит ли испытание временем этот хрупкий, только что заключенный с отцом мир? – Однако я хочу, чтобы ты мне пообещал, что больше не будешь пытаться исправлять мои ошибки с помощью денег. Ни пенни, слышишь? Я гордый человек, отец. И я хочу верить, что мне есть чем гордиться. – Джеймс невольно сбил пафос, усмехнулся. – Я не отрицаю, что мои суждения не всегда были правильными, и не стану утверждать, что застрахован от ошибок в будущем. Но позволь мне жить так, как я сам считаю нужным.

Плечи графа чуть опустились, и он выглядел сейчас почти умиротворенным.

– Говоря об ошибках, ты включаешь в их число одиннадцать лет бойкота?

Джеймс кивнул. Наконец он почувствовал, что может дышать полной грудью.

– Очень сожалею. Так ты даешь мне обещание?

– Да, – кивнул отец.

– Я рад. – Джеймс вновь подался вперед. – Потому что хочу сообщить тебе нечто очень важное.

Джеймс выходил из кабинета с легким сердцем: так легко на душе у него уже не было много лет. Он знал: все будет хорошо. Отец выслушал его рассказ о том, что произошло накануне ночью. Более того, некоторые эпизоды, судя по выражению лица, отца позабавили, но никаких оценок граф не давал, никаких суждений не выносил. Он выразил удивление, услышав имя Бартон, и сообщил сыну, что этот человек месяц назад снял домик на восточной окраине его поместья.

Затем граф спросил, каких действий Джеймс от него ждал (еще четверть часа назад Джеймс мог бы побиться об заклад, что такое невозможно). Но он ни о чем отца не попросил. Вернее – попросил, чтобы тот ничего не предпринимал. И, как ни удивительно, отец ответил ему согласием.

Словами не передать, какое это было облегчение. Никаких попыток шантажа, никаких попыток подкупа. К тому же отец обещал, что если Бартон появится у него и попросит аудиенции, то он не примет его. Теперь настойчивый совет Джорджетт приехать сюда и обо всем поведать родным уже не казался Джеймсу бессмысленным – скорее наоборот. Хотя следовало признать: ничто еще не давалось ему тяжелее, чем решение последовать ее совету.

Когда Джеймс открывал дверь кабинета, графиня едва успела отскочить в сторону. Щеки ее порозовели. Она подслушивала и стыдилась этого, что делало ей честь. К тому же, если учесть, как трудно складывались отношения между отцом и сыном, ее любопытство казалось вполне оправданным.

– Услышала что-нибудь интересное? – с насмешливой улыбкой поинтересовался Джеймс, плотно прикрыв за собой дверь.

Мать надула губы.

– Нет, дверь слишком уж толстая. Так до чего же вы договорились?

Джеймс снова улыбнулся, на сей раз так радостно, что все лицо его светилось.

– Можешь рассчитывать на то, что я останусь ужинать, – сообщил он, с удовольствием наблюдая за просиявшей от счастья матерью. – Отец попросил меня найти тебя, чтобы вы могли поговорить. Хотя подозреваю, он думал, что мне придется дольше тебя искать.

Мать виновато улыбнулась:

– Думаю, он точно знал, где ты меня найдешь. – Графиня откашлялась и с немного озабоченным видом сообщила: – Леди Торолд ждет тебя на кухне. Или мне следует называть ее «миссис Маккензи»?

Джеймс чуть не споткнулся на ровном месте.

– Откуда… откуда ты знаешь? – Не могла же Джорджетт – с ее-то настойчивым стремлением как можно быстрее покончить с этой досадной ошибкой – раскрыть душу перед совершенно незнакомой женщиной, к тому же – его матерью?

– Я видела кольцо на ее пальце. – Графиня нахмурилась. – Право же, леди заслуживает более изысканного украшения, нежели мужская печатка, Джемми. О чем ты думал?

Джеймс переминался с ноги на ногу.

– Ну, по правде говоря, мы оба ни о чем не думали.

Мать внимательно посмотрела ему в глаза.

– Да, она мне говорила что-то в этом роде… и сказала, что вы оба хотите аннулировать брак. Это правда?

Джеймс кивнул. В груди у него словно образовалась пустота. Итак, Джорджетт сообщила его матери, что не хочет быть его женой. А ведь ему почему-то казалось, что не все еще решено и возможен совсем другой исход. Но теперь надежды на то, что она передумает, не оставалось.

– Отец знает?

– Уже да. – Джеймс рассматривал цветочные обои, избегая взглянуть матери в глаза. – Как Джорджетт?

– С ней все хорошо, – заверила графиня. – Когда я уходила сюда, мальчики развлекали ее рассказами об утренней рыбалке.

Джеймс заставил себя посмотреть матери в глаза и со вздохом пробормотал:

– А я бросил ее в фойе… Я очень волновался перед разговором с отцом, иначе, конечно же…

– Она все поняла, не беспокойся. – Взгляд матери потеплел. – Мне она нравится, Джемми, и я вижу, что и тебе тоже. – Графиня сунула руку в потайной карман юбки и достала оттуда, раскрыв ладонь, маленькое изящное кольцо. – Не знаю, окончательно вы все решили или нет, но я бы не советовала вам торопиться. Вот возьми.

Джеймс взял у матери колечко тонкой работы, с гравировкой из переплетенных кельтских узлов.

– Не понимаю. – Он пожал плечами.

– Это кольцо – талисман. Оно принадлежало еще твоей прабабушке. Переплетенные узлы символизируют крепкие узы. Я думаю, ей оно будет впору. Брак – дело серьезное. Вам стоит хорошенько подумать, прежде чем ставить на нем крест. – На этот раз в голосе графини все же прозвучала укоризна.

Джеймс вздохнул: мать озвучивала его мысли, но, увы, они не соответствовали взглядам Джорджетт.

– В том-то и проблема, мама. Мы не дали себе труда хорошо все обдумать, прежде чем вступить в брак. Мы знакомы всего лишь несколько часов. Вы с отцом были год помолвлены, до того как поженились. Мы не знаем, правильно ли поступили, рискуем сделать ошибку непоправимой, если будем медлить с подачей прошения о признании брака недействительным.

Мать смотрела на него, склонив голову к плечу.

– Долго вы друг друга знаете или не долго – значения не имеет.

– Дело осложняется еще и тем, что я обвинял ее в краже, – добавил Джеймс. – После этого я сильно упал в ее глазах.

Графиня засмеялась.

– Бывает так, что мне иногда хочется придушить твоего отца из-за того, что мы не можем решить, какое мясо приготовить на ужин. Разочарования и обиды неизбежны. Может, мы и ждали год до свадьбы, но я прекрасно помню, что почувствовала, когда встретила твоего отца. Если она тебе нравится, ты должен дать ей шанс. И если ты решишь дать ей шанс, то должен подарить ей настоящее кольцо.

Джеймс неуверенно крутил кольцо в пальцах. Он не ожидал найти в матери союзницу.

– Ты хочешь, чтобы я подарил кольцо твоей бабушки женщине, которую знаю меньше суток?

В глазах графини заплясали озорные огоньки.

– Ты знаешь, сколько времени понадобилось твоему отцу, чтобы привести меня наконец к алтарю, но рассказывала ли я тебе когда-нибудь, как познакомились мои родители?

Джеймс с озадаченным видом покачал головой, и графиня продолжила:

– Они познакомились на борту корабля, который плыл из Ирландии в Шотландию. На корабль они поднялись незнакомцами, а сошли на берег мужем и женой. И прожили в счастливом браке сорок три года.

Джеймс зажал кольцо в кулаке.

– То, что любовь их оказалась настолько сильна, не означает, что риск был оправдан. И это не значит, что я должен следовать их примеру. – Понимая, что аргументы его слабоваты, Джеймс добавил: – Она даже не из наших мест и уже завтра может уехать в Лондон. – «И я ей не нужен», – хотелось ему сказать, но он промолчал.

Однако мать не сдавалась.

– У этого кольца есть история, которая стоит твоих размышлений, Джемми. Я не знаю, подходит она тебе или нет. Я лишь прошу тебя хорошо об этом подумать.

Джеймс сунул кольцо в карман. Сердце гулко стучало. Надежда снова вспыхнула в его груди.

– Я подумаю, – кивнул он. Но было ясно, что думать ему уже не требовалось, надо было ее убедить. Убедить в том, что теперь ей следовало хорошо подумать.

А убедить Джорджетт пересмотреть свое отношение к легитимности – нет, к необходимости – их брака будет не просто. Для этого понадобится нечто большее, чем талант переговорщика.

Возможно, для этого понадобится чудо.