Глава 22

За те полчаса, что Джорджетт балансировала у него на коленях, Джеймс пришел к однозначному заключению, что путь его лежал в ад. Хотя, возможно, они уже туда прибыли.

Подгоняемый необходимостью прибыть в Килмарти раньше Бартона, Джеймс почти сразу же пустил Цезаря в галоп. Ему ни разу еще не приходилось скакать галопом в состоянии сильнейшего возбуждения, но, как бы то ни было, он справился с задачей, хотя и не питал иллюзий относительно того, что его возбуждение прошло для Джорджетт незамеченным. Но следовало отдать должное ее такту – она ему ничего не сказала.

Когда же он наконец остановил уставшего жеребца возле замка Килмарти и спешился, ему пришлось потратить несколько секунд на то, чтобы, одернув сюртук, прикрыть зримое свидетельство своего желания. Джеймс очень надеялся поостыть, но, к несчастью, помогая своей обольстительной спутнице спуститься, увидел ее мелькнувшие под юбками ноги, обтянутые чулками, и поймал себя на мысли, что не хочет ее отпускать. Ночью он уже держал ее в объятиях – и все бы отдал за то, чтобы и грядущую ночь провести с Джорджетт. Джеймс не мог забыть их последний поцелуй – тот самый, возле кузницы, который она подарила ему в утешение. Но вместо того чтобы утолить его печали, этот поцелуй словно вывернул наизнанку его душу.

И вот – новое испытание: после одиннадцати лет угрюмого отчуждения он должен предстать перед отцом. Не слишком ли много потрясений за один день?

Джеймс с трудом заставил себя отпустить Джорджетт и отступил на шаг. Откуда ни возьмись, как это обычно и бывает, появился конюх, и Джеймс передал вспотевшего коня его заботам.

– Проведи его спокойным шагом минут десять, пожалуйста. Ему пришлось везти двоих, и он запыхался.

Конюх кивнул:

– Будет сделано, сэр.

– Но не надо снимать с него седло, – предупредил Джеймс. – Мы не останемся надолго.

Конюх удалился, уводя за собой Цезаря, и Джеймс, глядя ему вслед, со вздохом подумал, что конь его выйдет из конюшни Килмарти гораздо более ухоженным. У графа все было на высшем уровне, таковы уж его правила.

Подняв взгляд на каменные башенные зубцы, украшавшие каждый из флигелей усадебного дома, Джеймс проговорил:

– Вот и Килмарти-касл. Нам сюда, – добавил он, указав на парадную дверь.

Поместье Килмарти насчитывало четыре века, но пять лет назад к замку пристроили новые флигели, и теперь усадьба выглядела так, словно сама не знала, как именно хотела выглядеть. Дом – если насквозь продуваемый сквозняками старый замок можно было назвать домом – стоял на вершине высокого утеса над озером и, несмотря на свой внушительный вид, отчаянно нуждался в ремонте.

Больше десяти лет Джеймс успешно игнорировал это место, а сейчас вдруг почувствовал, как болезненно сжалось сердце в груди. Сейчас он войдет в дом и потребует аудиенции с человеком, из-за которого когда-то решил навсегда покинуть замок.

Джеймс неспешно достал из кармана часы и посмотрел, который час.

Бартон никак не мог их опередить – лучшего скакуна, чем Цезарь, не было в округе.

– Сейчас семь, – сообщил он Джорджетт. – В это время мои родственники, скорее всего, одеваются к ужину.

– Но ведь мы не останемся? – с надеждой в голосе спросила Джорджетт.

– Нет, – сказал Джеймс, и в животе его раздалось голодное урчание. Ужин ему бы не помешал – за весь день он так ни разу и не подкрепился. Впрочем, сейчас ему было не до ужина.

Обычно Джеймс ужинал в «Синем гусаке» часов в шесть, а с наступлением темноты, то есть часам к девяти в это время года, уже спал. И в детстве он жил примерно по такому же распорядку. Но когда отец его стал графом, уютные семейные застолья за большим, крепко сколоченным кухонным столом канули в Лету. Джеймс и Уильям теперь должны были являться к ужину ровно в восемь, при параде, и демонстрировать за столом безупречные манеры – словно они перестали быть живыми людьми и превратились в музейные экспонаты.

При мысли об остывшем супе и унылых застольных беседах Джеймс покрутил шеей, которой вдруг стало тесно в воротнике. Каким бы сильным ни был голод, еда не стоила того, чтобы высиживать этот смертельно скучный спектакль, который словно в насмешку называли ужином.

Джорджетт, конечно, не догадывалась о том, что творилось сейчас в его душе. Озирая окрестности, охрипшим от волнения голосом она проговорила:

– Кажется, будто смотришь чей-то сон.

– Для кого сон, а для кого кошмар, – проворчал в ответ Джеймс.

Джорджетт взглянула на него с любопытством.

– Да это же настоящие королевские владения! И какой вид!

Джеймс пожал плечами. У него у самого захватило дух, когда он вновь увидел этот дом после одиннадцатилетнего перерыва. Можно себе представить, что чувствовал человек, оказавшийся здесь впервые.

Вероятно, когда-то этот замок построили здесь, на утесе у озера, чтобы можно было загодя заметить приближающегося врага и подготовиться к обороне. Однако сейчас, когда обороняться было не от кого, остался только захватывающий дух вид. За озером серебрилась река, сбегавшая с высоких гор и постепенно расширявшаяся к устью, перед тем как слиться с солеными водами океана, искрившимися под низким, клонившимся к закату солнцем. Теплыми вечерами, такими как сегодняшний, в воздухе чувствовался солоноватый морской аромат. На западной окраине поместья, у самого горизонта, виднелись высокие скалы, где Джеймс когда-то учился преодолевать страх высоты, балансируя на самом краю, глядя, как из-под ног срываются в бездну мелкие камешки. А потом он летел с высоты в набегающую волну, чувствуя себя свободным как птица…

Тут Джеймс перевел взгляд на Джорджетт и увидел, что она уже не любуется видом, а внимательно наблюдает за ним. Возможно, ей трудно было привыкнуть к мысли, что она невзначай вышла замуж чуть ли не за принца. Что ж, неудивительно. Ведь он, Джеймс, совсем не походил на джентльмена. Сам же он не имел ни малейшего представления о том, откуда родом эта женщина и кто ее родители. Впрочем, он знал, что она вдова виконта, но ведь виконты бывают разные… Интересно, что она думала об этом замке? Может, он казался ей каким-то нелепым излишеством, как в свое время казалось ему?

Он возненавидел Килмарти, когда его семья переехала сюда, и отказывался отвечать, когда слуги обращались к нему «сэр Джеймс». Ему тогда было восемнадцать, и новые порядки, которые установил отец, раздражали его безмерно. Он привык бегать все лето босиком – и вдруг, проснувшись однажды утром, обнаружил, что теперь должен ходить в сшитых на заказ сапогах. Мрачные настали времена, и Джеймс только радовался, когда его отправили в Кембридж на учебу.

– Думаю, нам пора пройти в дом, – сказал он, прервав молчание.

Джорджетт кивнула и, приподняв юбки, приготовилась за ним последовать, но Джеймс медлил, и она вопросительно посмотрела на него.

– В чем дело, Джеймс? – Она густо покраснела. – Или вы предпочли бы, чтобы я называла вас «мистер Маккензи», когда мы будем общаться с вашими родственниками? Полагаю, так будет даже лучше, имея в виду наши дальнейшие планы.

Джеймс медленно выдохнул. Джорджетт не могла знать, как выглядела в этот момент – растрепанные волосы, след от копоти на скуле, платье в пятнах конского пота, – но все это не имело значения, потому что она была с ним, готовая лицом к лицу встретиться с его демонами, движимая стремлением все поправить.

– Джеймс, – сказал он ей. – Я хочу, чтобы вы звали меня Джеймс. Не вижу причин делать вид, что мы едва знакомы и что за время знакомства мы не прониклись взаимной симпатией.

Глаза ее расширились. Видимо, он выбрал не лучший момент для такого рода признаний, но он сказал правду, даже если знакомы они были меньше суток. На сердце у него немного полегчало. И не важно, что им здесь не рады. Не важно, что в графских владениях их, скорее всего, встретит холодная гулкая тишина. Важно лишь то, что Джорджетт пришла сюда с ним, что настояла на этом.

– Спасибо, – сказал Джеймс. – Спасибо, что пришли. – Простые слова, но они шли от сердца.

Она улыбнулась и проговорила:

– Вы можете меня поблагодарить после того, как мы пообщаемся с вашими родственниками. И будьте уверены, одним «спасибо» вы не отделаетесь. – Она взяла его за руку, и он вздрогнул как от толчка. – Что ж, пойдем?

Молча кивнув, Джеймс повел ее к парадному входу по широким каменным ступеням и постучал в дверь.

Привратник пропустил гостей в фойе, встретившее их визгом, смехом и топотом. На верхней площадке лестницы, по перилам которой Джеймс так ни разу и не скатился, мальчик в красной военной форме, свесившись через парапет и размахивая игрушечным ружьем, вопил:

– Смерть Наполеону!

Мимо промелькнули босые ноги в облаке белого муслина – по всей видимости, «генерал» пытался укрыться от вражеского огня. Мальчик взвизгнул, потом раздался чей-то звонкий смех.

Джеймс замер в изумлении. О господи, в чей дом он забрел?

– Джеймс! – раздался голос откуда-то справа, из коридора, и через мгновение его уже обнимали женские руки и душил резкий запах розовой воды.

– Мама, – с трудом выдавил он, оглушенный какофонией звуков и впечатлений. Джеймс выпустил руку Джорджетт и чмокнул мать в щеку. – Но кто… что это за дети?

– Твоя кузина прислала детей на лето, и мы рады компании. Конечно, если бы ты хоть изредка нас навещал, то знал бы об этом. Но, как видишь, мне пришлось все хлопоты взять на себя. – Мать одарила его улыбкой, в которой укор был лишь едва заметен. Затем, окинув сына придирчивым материнским взглядом, графиня вскрикнула в ужасе: – О, Джемми! Что с тобой случилось?! Позвать доктора?!

Джеймс покачал головой:

– Нет, все в порядке. Патрик Чаннинг зашил мне рану на голове, а вторая только с виду глубокая, а на самом деле всего лишь царапина. – Он судорожно сглотнул. – Отец дома? Мне надо поговорить с ним. Срочно.

– Он, наверное, отдыхает. Дети его утомили. Сегодня утром они вытащили его на рыбалку, и он до сих пор не может прийти в себя. Я схожу за ним.

У Джеймса от удивления отвисла челюсть. Он мог представить что угодно, но только не отца, рыбачившего с детьми.

– Уильяма тоже позвать? – услышал он материнский вопрос, вернувший его к действительности.

– Нет, – после некоторых колебаний ответил Джеймс. – Пока нет. – Он знал, что должен извиниться перед братом, но вначале следовало решить вопрос с отцом.

Руки матери нервно вспорхнули и опустились.

– Как хорошо, что ты здесь. – Она улыбалась ему, и щеки ее порозовели от волнения. – Отец будет очень рад.

И вновь мимо них пронесся маленький «генерал». Теперь уже Джеймс смог разглядеть в нем мальчика лет пяти или шести, зеленоглазого, с тем же цветом волос, что и у него. Еще один Маккензи. Того, кто целился в «генерала» с лестницы, разглядеть было труднее, но Джеймс не сомневался: со временем и при хорошем питании военный мундир ему отлично подойдет. Он до сих пор не верил своим глазам – и ушам тоже. Ему казалось невозможным, чтобы в этом доме, который помнился ему зловеще тихим, как преддверие ада, звучали детские голоса. Между тем мальчик с ружьем стремительно съехал по перилам и шлепнулся у самых ног Джеймса.

– Ты можешь подождать отца в его кабинете, если хочешь. – Графиня склонилась над мальчиком, который катался по полу и стонал, изображая смертельно раненного. Убедившись, что это не более чем игра, она выпрямилась и жестом пригласила сына следовать за ней. – И я попробую отыскать старый сюртук Уильяма, чтобы ты мог надеть его вместо этого, рваного и окровавленного.

– Мне не нужен сюртук, – пробурчал Джеймс. И он действительно не хотел ничего из этого дома, ничего от своих родственников. Впрочем, с матерью-то он не ссорился, и потому, сделав над собой усилие, с улыбкой добавил: – Со мной все хорошо, мама. Правда хорошо.

Он уже собирался пройти в отцовский кабинет, затем, опомнившись, остановился. Джорджетт все это время молча стояла у него за спиной. И тут графиня наконец увидела ее. Она взирала на гостью с удивлением, однако молчала, вероятно дожидаясь, когда ее сын вспомнит о хороших манерах – тех, которые она когда-то безуспешно пыталась ему привить.

Джеймс вздохнул. Он забыл представить свою… Так кем же она ему приходилась? Джорджетт ведь не была его женой в общепринятом смысле. Так что, кто она такая, в двух словах не объяснить. И Джеймс предпочел повременить с объяснениями.

– Мама, разреши представить тебе леди Джорджетт Торолд. Она из Лондона, а сейчас остановилась в Мореге. – Джеймс посмотрел на женщину, подтолкнувшую его к приезду сюда, на женщину, даже в этот момент будоражившую его кровь. – Леди Торолд, это моя мать леди Килмарти.

Джорджетт вежливо поклонилась графине, и уголки ее губ приподнялись. Джеймс посмотрел на мать – и с изумлением увидел, что и у нее губы сложились в улыбку. В восторженную улыбку!

Тут графиня слегка подтолкнула сына локтем, приводя его в чувство, и, протянув Джорджетт обе руки, сказала:

– Добро пожаловать. Не могу вам передать, как я рада нашему знакомству.

Джорджетт не ожидала увидеть тут детей, однако…

Казалось, они повсюду. Дети носились по дому, кричали и натыкались на мебель. И эти два малыша имели семейное сходство с мужчиной, стоявшим рядом с ней. Джорджетт никогда не видела глаз такого цвета за пределами Шотландии.

Но еще больше ее поразила вдруг пришедшая в голову мысль, что Джеймс, должно быть, выглядел именно так в их возрасте – с расчесами от комариных укусов на руках и с широкой улыбкой, демонстрирующей отсутствие выпавших молочных зубов. Вот чего она лишится, если добьется аннулирования этого брака, – детей, своих детей, которые выглядели бы именно так. Джорджетт не была настолько наивной, чтобы воображать, будто у нее хватит решимости вступить в брак с кем-то еще. Впрочем, она не была уверена в том, что сможет иметь детей, как не была уверена и в том, что их заслуживает… Увы, ее единственная беременность закончилась выкидышем. А ведь она так обрадовалась, узнав, что у нее будет ребенок. Тогда, казалось, жизнь обрела новый смысл, а то, что это дитя не являлось плодом любви или хотя бы страсти, не имело для нее значения. Наверное, она была наказана за то, что так и не смогла внутренне смириться с тем, что счастье в браке не для нее. И чувство вины за то, что она, исправно исполняя тягостную повинность, мечтала о большем, никогда ее не покидало.

Джорджетт осмотрелась в поисках Джеймса, но увидела лишь леди Килмарти, которая наблюдала за ней с некоторым удивлением.

– Он пошел в отцовский кабинет, – сообщила хозяйка дома, – а кабинет графа – суверенная мужская территория. Женщинам туда лучше не заглядывать.

Джорджетт прочла между строк: «Он не хочет видеть тебя там».

– Но я… Я не заметила, как он ушел, – пробормотала она. Ей вдруг сделалось очень неуютно.

– Вы голодны? – спросила графиня.

Мать терпеливо ждала ответа. Джеймс совсем не походил на нее. В седых волосах ее все еще можно было заметить золотистые пряди, и глаза у нее были мягкого голубоватого оттенка, а не зеленые, как у сына. Но на лице, как и на лице Джеймса, не было выражения холодного высокомерия: ее легче было представить с улыбкой, чем без нее, хотя сейчас она не улыбалась.

– Примерно в полдень я поела, спасибо, – сказала Джорджетт и после недолгого колебания добавила: – А Джеймс не ел. – Она ничего не могла поделать с жаром, прилившим к ее щекам, когда она назвала своего спутника по имени. Она не сомневалась, что леди Килмарти сочтет ее развязной. И будет, конечно, права.

Сама Джорджетт не пожелала бы для своего сына такой жены. Она бы никогда не порекомендовала ему и водить дружбу с леди, которая после бокала или двух бренди напрочь забывает о приличиях. Да и графиня непременно сочтет, что ее сын заслуживает лучшего, когда выяснятся постыдные обстоятельства их встречи. И он действительно заслуживал лучшего. Но все же при этой мысли Джорджетт почувствовала ревность.

Леди Килмарти улыбнулась и сказала:

– Мы не можем оставить вас ждать его здесь. Джеймс не говорил с отцом одиннадцать лет, и, как мне кажется, кое-что из того, что он собирается ему рассказать, он предпочел бы сообщить без посторонних. И еще мне кажется, что разговор займет довольно много времени.

– Джеймс рассказал мне, что давно уже не говорил с отцом, – ответила Джорджетт.

– Глупцы, оба они глупцы, – сказала графиня, покачав головой. – Они очень похожи – и не только внешне. Оба упрямы донельзя. Удивительно, что он вообще решился приехать. Подозреваю, вы сыграли в этом далеко не последнюю роль.

Джорджетт не могла не согласиться. Да, действительно, Джеймс оказался здесь лишь по ее настоянию. Но только эта добрая и милая женщина имела в виду нечто совершенно иное. Джорджетт испытывала острое чувство вины – острое, как когти дракона, что впились в ее душу. В том, что Джеймсу сейчас приходилось вести с отцом далеко не самый приятный разговор, лишь она одна виновата, и в этом разговоре никогда бы не возникла необходимость, если бы у нее хватило ума не внимать дурным советам и не пить бренди. По крайней мере – тот первый бокал.

– Давайте пройдем на кухню, – предложила леди Килмарти, не догадываясь о терзавших Джорджетт мыслях. – Посидим там, а потом я позову мужа.

Джорджетт последовала за хозяйкой дома, испытывая облегчение от того, что ситуация разрядилась так просто. Тут ей припомнилось громкое урчание, доносившееся из живота Джеймса, когда они любовались домом.

– Мы не могли бы послать ему что-нибудь перекусить в кабинет? – спросила она.

Графиня одобрительно улыбнулась:

– Я думаю, это непременно надо сделать. Джеймс часто забывал, что пора поесть, – у него всегда находились какие-нибудь дела. Заставить его сесть и нормально поесть вам, его жене, будет очень трудно, уверяю вас.

– Но я… – Джорджетт почувствовала, что краска смущения заливает не только ее щеки, но и все тело. – Вы заблуждаетесь, леди Килмарти. Мы с вашим сыном не женаты.

На лице графини появилось выражение растерянности.

– Ох, простите мне мою самонадеянность… Я увидела кольцо на вашем пальце и подумала, что он приехал сюда для того, чтобы сообщить нам об этом.

Джорджетт готова была провалиться сквозь землю. Опустив глаза, она крутила на пальце перстень. Она не успела подготовить ответ, так как не предполагала, что эта женщина окажется такой прозорливой. Она вообще забыла об этом кольце. Надо было отдать его Джеймсу в ту же секунду, как она увидела его в дверях юридической конторы.

– Если точнее, я вскоре перестану быть его женой, – пробормотала Джорджетт. – Это была ошибка. – Ей вспомнилось, как говорил Джеймс о том, что им придется представлять факты перед судом высшей инстанции в Эдинбурге, дабы суд решил, был их брак законным или нет. – Ошибка, которую мы оба хотели бы исправить, – добавила она.

– Понимаю, – тихо сказала графиня. – А взаимное расположение, симпатия, которую вы друг к другу питаете, не в счет?

Джорджетт не знала, что ответить. В вопросе леди Килмарти не было укора, она лишь поделилась своими наблюдениями. И Джорджетт не могла отрицать, что испытывала даже нечто большее, чем просто симпатию к мужчине, которому не суждено было остаться ее мужем.

Да, действительно, за этот день, проведенный в обществе Джеймса, она привязалась к нему сильнее и испытывала куда более сильные чувства, что когда-либо надеялась испытать к первому мужу. Но желание пусть относительной, но независимости после столь печального первого опыта не могла перечеркнуть даже самая сильная симпатия.

– Я… Честно говоря, я не уверена, что взаимного расположения будет достаточно, – призналась Джорджетт.

В брак следовало вступать обдуманно, учитывая все аспекты – и то, как мужчина относится к женщине, и отношение к ней его семьи. Хотя в этом смысле, кажется, все было в порядке. Но немаловажным фактором являлся и финансовый вопрос. А здесь не все было гладко, судя по тому, как Джеймс сокрушался об утрате каких-то пятидесяти фунтов. В семье, где муж полностью распоряжается всеми доходами, жене приходится несладко. Ее первый муж считал, что жена должна довольствоваться тем, что ей дают, и радоваться уже тому, что ее не морят голодом.

И оставался еще один немаловажный вопрос – считал ли муж возможным содержать, помимо жены, также и любовницу? Вступая в первый брак, Джорджетт не подозревала, что такие вещи следовало обговаривать до того, как брак будет признан законным, и жестоко поплатилась за свое недомыслие.

Джорджетт так ничего и не добавила к сказанному, и леди Килмарти вызволила ее из затруднительного положения, взяв под руку и со смехом воскликнув:

– Вот и хорошо! – Морщинки вокруг глаз графини лучились добротой. – Я поняла, что вы мне нравитесь, когда увидела, как мой сын помогал вам слезть с коня. Я заметила, что он не сразу убрал руки, а вы держались прямо, а не упали к его ногам. – Графиня наклонилась к ней и заговорщическим шепотом пояснила: – Я видела, как вы подъезжаете, из окна гостиной. Любой бы заметил, что вы ему дороги, но я счастлива, что вы не собираетесь сдаваться без боя. Не надо облегчать ему задачу.

Нет! Все не так! Джорджетт постаралась выразиться как можно точнее, чтобы полностью исключить недопонимание.

– Вы не понимаете, леди Килмарти. Я ничего не собираюсь ему облегчать, потому что облегчать нечего.

Графиня отмахнулась со смехом.

– Вы с этим сильно опоздали, дорогая. Две половинки в наличии, теперь их осталось лишь правильно сложить. Моего сына трудно понять, он весь состоит из противоречий. С равной вероятностью он мог бы принять дар вашей любви или отшвырнуть его подальше, если бы вы поднесли его в нарядной коробочке, перевязанной красивой ленточкой. – Графиня помолчала. – Вам обоим предстоит потрудиться ради того, чтобы половинки сложились. Только тогда удастся разглядеть ростки будущего и понять, тот ли это брак, которого стоит добиваться.

У Джорджетт перехватило дыхание. Ведь мать Джеймса говорила о любви! Что за нелепость? Любовь не рождается в один миг, она возгорается со временем, питаемая теплыми чувствами и опытом совместной жизни. Так рассказывала ей об этом ее собственная мать: она утверждала, что чувство это приходит только благодаря упорному труду и благим намерениям в браке с тем, кто, по мнению родителей, станет для нее лучшим мужем. Джорджетт очень старалась взрастить любовь в первом браке, но шли дни, месяцы, а сердце ее оставалось закрытым. Она думала, что, возможно, с ее мужем что-то не так, и делала все, чтобы завоевать его благосклонность, но он всегда оставался ею недоволен – чем дальше, тем больше.

И вот однажды в Гайд-парке она увидела мужа прогуливающимся под руку с рыжеволосой любовницей. Женщина была яркой, с выразительной мимикой – в общем, обладала всеми теми качествами, которых Джорджетт была лишена. Они шли, наклонив друг к другу головы, и лицо ее мужа сияло. И вот тогда она поняла, что ее неверный муж все же способен любить. Просто любил он другую.

Но сейчас все было иначе. Она, безусловно, испытывала влечение к Маккензи, хотя была с ним едва знакома. Клятвы же, которыми они обменялись ночью, не шли в зачет как совместный опыт, поскольку она ничего об этом не помнила. Следовательно, любовь между ними просто невозможна. Или все же возможна?

Джорджетт нечего было возразить матери Джеймса, и потому она молча прошла за леди Килмарти на кухню, где было тепло и вкусно пахло. Следом за ними увязались два маленьких «солдата», которые неожиданно обнаружили наличие хороших манер. Джорджетт села вместе со всеми за стол. Мальчики смотрели на нее с неприкрытым любопытством, и она с серьезным видом кивала, когда они наперебой стали рассказывать ей и показывать, какую огромную рыбу поймали утром. Она притворилась, что не заметила, как графиня выскользнула из кухни, отправившись за мужем.

И все это время Джорджетт не переставала думать о том, что будет делать с этим браком.