Глава 21

– Нет!

Джеймс замер, почувствовав, что что-то не так, еще до того, как она произнесла «нет», до того, как выставила перед собой руку. Это слово, сорвавшееся с ее уст, ранило его больнее, чем острый нож.

– Мы больше не повторим этой ошибки, – добавила Джорджетт, и в глазах ее было сожаление. – Неразумно продолжать… путь, который ни к чему не приведет.

Джеймс невольно вздохнул. Он готов был поцеловать ее прямо тут, посреди улицы, на глазах у любопытных обитателей Морега. И все же он не мог упрекать Джорджетт в том, что она не теряла головы. Ведь если бы их увидели целующимися в общественном месте, то шансов на то, что удастся добиться аннулирования, у них осталось бы еще меньше. К тому же… если бы она позволила ему себя поцеловать, он, несомненно, захотел бы большего – ведь его неудержимо влекло к Джорджетт.

Но что же Джеймса так привлекало в ней? Брак с женщиной, которую он едва знал, едва ли заслужит одобрение отца. И, что еще хуже, при своем финансовом положении Джеймс не мог позволить себе содержать жену, чьи наряды и манеры однозначно свидетельствовали о привычке к роскоши. Джорджетт, по сути, оказывала ему услугу, отвергая его.

Любопытно, что собственные аргументы выглядели в его глазах жалкими попытками самооправдания.

Джеймс отступил от нее на полшага и пробормотал:

– Может, вам стоит начертить мне карту?.. – Горькие сожаления теснили ему грудь. – Потому что, глядя на вас, я сбиваюсь с пути…

Джорджетт не ответила. Вместо этого она едва заметным кивком указала куда-то вправо, и после недолгого замешательства он увидел, кто привлек ее внимание. Цезарь забеспокоился, и Джеймс, желая его успокоить, погладил коня по шее.

Однако он не узнал направлявшегося к ним мужчину – словно материализовавшегося из дыма праздничного костра, только что разведенного под свист, крики и аплодисменты ликующих горожан. Это был не Уильям, не Дэвид Камерон и не возмущенный их поведением служитель церкви, слишком рьяно пекущийся о соблюдении приличий в общественных местах.

А мужчина между тем приближался, и теперь Джеймс мог неплохо его рассмотреть. Незнакомец был молод, лет двадцати с небольшим, и волосы у него оказались примерно того же цвета, что у Джорджетт. Судя по одежде – модному полосатому жилету и отполированным сапогам, – этот господин был джентльменом, хотя сомнения оставались: очки с погнувшейся дужкой сидели на носу косо, а намотанный кое-как на кисть бинт пропитался кровью.

Джорджетт непроизвольно схватилась за горло и, с трудом сглотнув, пробормотала:

– Джеймс, я… – Сделав глубокий вдох, она тихо сказала: – Джеймс, это мистер Бартон.

– Ее кузен, – процедил блондин. – Я искал ее повсюду и вот наконец нашел… в весьма сомнительной компании, должен заметить.

Теперь Джеймс увидел сходство. Не только волосы у них были одного бледно-желтого оттенка, но и глаза одного цвета – переливчато-серого.

Джеймсу стало не по себе. Ведь Джорджетт ничего не говорила о том, что у нее в Мореге имеются родственники.

– Вы меня разочаровали, Джорджетт, – продолжал Бартон. – Вы погубили себя безвозвратно, хотя если бы поступили так, как я вам велел, то могли бы выйти из всей этой грязной истории относительно чистой.

Чем дольше слушал Джеймс этого господина, тем больше убеждался в том, что никакой он не джентльмен, а просто ряженый. Ни один джентльмен не позволил бы себе так говорить с женщиной. Да еще и при свидетелях.

У Джеймса зачесались кулаки – ужасно хотелось расквасить этому мистеру Бартону слишком уж узкий нос. И еще ему хотелось встряхнуть Джорджетт и спросить у нее, куда пропала та решительная и знающая, чего хочет, женщина, только что стоявшая здесь, рядом с ним. Почему она позволяла этому человеку отчитывать себя, словно нашкодившую служанку? Она ведь не стояла потупившись, когда он назвал ее воровкой, боролась за свое честное имя. Почему? Впрочем, ответ понятен: она знала, что не виновата.

Так неужели Джорджетт действительно считала, что погубила себя безвозвратно, неужели полагала, что заслужила упреки этого субъекта? А впрочем…

Она говорила, что некто ей угрожает, и теперь этот некто был тут, перед ним, во плоти. Постепенно картина сложилась. «Не тот ли это негодяй, который пытался насильно женить ее на себе?» – подумал Джеймс и решил немедленно вмешаться.

– Вы не дали леди закончить, – процедил он сквозь зубы. – Меня зовут Джеймс Маккензи, и я ее муж.

Тут Бартон повернулся к нему и заявил:

– Можно многое узнать, не спрашивая ни о чем напрямую. Достаточно просто наблюдать и делать выводы, оставаясь при этом в тени. Но, похоже, леди Торолд до сих пор полагает, что мне не все известно.

Так он крался за ними, выслеживал?! С трудом сдерживаясь, Джеймс сказал:

– Все произошедшее – ее личное дело.

– Личное? – Бартон покачал головой. – Я так не думаю. Все не так просто. Мы с ней заключили договор, сэр, и сделали это до того, как она встретила вас. Мы помолвлены. Вы не имеете на нее никаких прав.

– Леди – моя жена, – не терпящим возражений тоном ответил Джеймс. Он прекрасно помнил о том, что Джорджетт желала аннулировать их брак, но с этим они разберутся потом. Сейчас важнее разобраться с этим хлыщом, потому что сама она с ним, очевидно, справиться не сможет. – Мы женаты, – повторил Джеймс. – Хотите – верьте, хотите – нет.

– Но, Джеймс, – пробормотала Джорджетт, – ведь возможно, что вскоре все изменится…

Так вот когда у нее прорезался голос?! Да, конечно, она хотела напомнить ему, что вступать из-за нее в драку нет необходимости, но он, Джеймс, предпочел взглянуть на ситуацию под другим углом. Следовало ликвидировать угрозу в лице этого негодяя сейчас, пока у него еще имелось на это право.

– Вы же сами видите, как она непостоянна, – с глумливой ухмылкой прокомментировал ее слова Бартон. – Ей нельзя доверять. Вот, полюбуйтесь! – Бартон как флагом помахал своей перебинтованной рукой. – Она оставила в моем доме злобного пса! Можно сказать, натравила его на меня. Я уже не говорю о том, что она сделала с вами. Счастье, что вы остались живы. А ведь она могла пробить вам череп! Кроме того, насколько мне известно, она сегодня уже пыталась вас убить.

Да, действительно, кто-то уже пытался убить его сегодня. И не только с помощью ночного горшка. Джеймс задумался, вспоминая события сегодняшнего дня. Заслуживала ли Джорджетт безоговорочного доверия? Да, она доказала, что не крала ни его кошелек, ни его коня. Но кто мог поручиться, что она не замешана в чем-то похуже воровства? И где гарантии, что эти двое не в сговоре?

Но если предательские сомнения и закрались в сердце Джеймса, то их сразу же выжег страх, тот жуткий страх, который увидел он в ее глазах. Либо она была самой талантливой актрисой, когда-либо выходившей на пыльные улицы Морега, либо этот очкастый субъект внушал ей патологический ужас. Времени на раздумья не было. Приходилось полагаться на интуицию.

А интуиция подсказывала ему, что Джорджетт в опасности. И она должна знать, что он на ее стороне.

Крепко стиснув руку Джорджетт, Джеймс проговорил:

– Если я еще раз услышу, что вы говорите с моей женой в таком тоне, мистер Бартон… В общем, предупреждаю: вам понадобится серьезная медицинская помощь – и не только в связи с прокушенной рукой.

Хохот у Бартона был крайне неприятный, больше походивший на собачий лай, чем на человеческий смех.

– Я наслышан о вас, мистер Маккензи. Весь город только о вас и говорит. За вашей спиной, разумеется. Но вы всего лишь никчемный второй сын, позор своего отца.

И тут Джеймс потерял над собой контроль. Дрожа от гнева, он двинулся на мистера Бартона, поневоле увлекая за собой пытавшуюся его удержать Джорджетт. Очевидно, она испугалась за кузена. И, если уж начистоту, у нее имелись основания для опасений. Да, он был способен ударить его и даже покалечить!

Маккензи сделал глубокий вдох, призывая себя к спокойствию и рассудительности. Конечно, он желал убить этого мерзавца. Но ему не хотелось, чтобы Джорджетт видела, как он это делает. Не хотелось, чтобы она узнала его с этой неприглядной стороны.

Бартон же, неверно истолковав нерешительность Джеймса, заметно приободрился. Одернув жилетку, он горделиво вытянул шею и покрутил ею – словно индюк, которого пощадил нож мясника.

– Знаете, а я раздумал на ней жениться. Пожалуй, я могу найти себе жену лучше этой, – заявил Бартон, прищурившись. – Хотя сдается мне, между вами пока нет согласия в столь щепетильном вопросе, как брачные узы. Так вы уже решили, женаты вы или нет? Советую определяться поскорее. Кстати, когда я сообщу обо всем вашим родственникам, они вряд ли обрадуются. Впрочем, готов поручиться, ваш отец не пожалеет денег, чтобы замять скандал.

Бартон явно перестарался. Не надо было ему угрожать, тем более – упоминать родственников. Джеймс вырвал руку из цепких пальцев Джорджетт и кинулся на ее кузена. Но тот, проявив сообразительность, тотчас же бросился наутек – бежал быстрее перепуганного кролика.

Выругавшись сквозь зубы, Джеймс лишь смотрел ему вслед.

Джорджетт не понимала, что случилось с тем Рандольфом, которого она когда-то знала и считала другом. Кузен изменился до неузнаваемости.

– Умоляю, не слушайте моего кузена, – пробормотала она. – Он просто… Он хотел на мне жениться, а я ему отказала. И от этого, очевидно, Рандольф слегка тронулся рассудком.

– Тронулся. Можно и так сказать.

Джорджетт болезненно поморщилась. Из-за нее Джеймсу теперь грозили неприятности. Как она могла считать Рандольфа достойным доверия? Как могла думать, что он действовал в ее интересах? Ей и раньше было неуютно в его мрачном, тесном доме на отшибе, а сейчас она и вовсе боялась туда возвращаться. Неужели Рандольф снял этот дом, уже имея на нее виды? Неужели он все спланировал и подготовил заранее, сплел паутину словно паук? А она попалась в нее как глупая муха… И если так, выходит, что этот план созрел у него еще тогда, когда она носила траур по первому мужу…

– Вчера вы упомянули человека, пытавшегося вынудить вас выйти замуж, – проговорил Джеймс – Скажите честно, Джорджетт, кого вы имели в виду? Вашего кузена? Или нам следует расширить список за счет многих других женихов, угрожающих вашей свободе?

– Рандольф никогда не был моим женихом, – довольно резко заявила Джорджетт. – Я думаю, вчера он намеревался сделать меня своей женой, но мне, должно быть, каким-то образом удалось убежать от него.

Джеймс кивнул и проговорил:

– Да, похоже, так и случилось. Вчера вечером вы были чем-то сильно напуганы. У вас есть соображения по поводу того, зачем ему это понадобилось?

Джорджетт в ответ лишь покачала головой. Мотивы Рандольфа оставались для нее загадкой. Возможно, он хотел за ее счет поправить свое финансовое положение. Возможно, у него были иные причины. Но то, что он не пылал к ней страстью, – это точно. Даже делая предложение, он не говорил ни о любви, ни о нежных чувствах – лишь о том, что считал своим долгом ее защитить.

– Он угрожал пойти к моим родственникам, – сказал Джеймс, и было понятно, что эта угроза представляется ему весьма серьезной.

– Мы должны объяснить им, как все произошло. Я уверена, нам не придется…

– Все не так просто, Джорджетт, – перебил Маккензи. Он говорил тихо, но каждое его слово было словно острая пика. – Мой отец скорее поверит ему, чем мне.

Джорджетт тяжело вздохнула. Казалось невероятным, что кто-то может больше доверять словам полубезумного Рандольфа, чем словам этого серьезного, крепко стоящего на ногах мужчины. Она прикоснулась к его руке и почувствовала, как напряглись мышцы. Он казался прочным и надежным как каменная стена. И каким же ничтожным и жалким выглядел по сравнению с ним ее кузен. Будь ее воля, она бы на куски разорвала этого подлого интригана. Но было и еще кое-что в недавнем эпизоде… Было нечто такое, что доставило ей пусть мелкую, но все же радость. Джеймс полез из-за нее в драку, и он стал первым мужчиной в ее жизни, сделавшим это. А ведь она даже не была его любовницей… К тому же они вскоре расстанутся навсегда.

– Рандольф всего лишь бедный студент, который не видит иного способа обеспечить свое будущее, кроме как за счет состояния жены. И выбор его пал на меня, потому что ему так было удобно. Ваши родственники, конечно же, сразу поймут, с кем имеют дело, и выставят его за дверь.

– Сомневаюсь, что мистер Бартон в беседе с моим отцом заикнется хоть словом о своих истинных мотивах. Думаю, он найдет что сказать. И его аргументы будут звучать для моего отца вполне убедительно. Так вы сказали, он студент? И что же он изучает?

– Ботанику, в частности – местные растения. Я должна была догадаться, что у него не все в порядке с головой, в первый же день, как только приехала. – Сейчас Джорджетт поражалась собственной наивности. Надо было немедленно развернуться и уехать, как только она увидела тот жуткий дом. И уж тем более когда узнала, что ей придется жить с Рандольфом вдвоем, без горничной! – Кузен часто бродит по окрестностям, размахивая какими-то прутиками словно мечами, и постоянно бубнит себе под нос латинские названия растений.

– Вот поэтому мой отец, скорее всего, и не выставит его за дверь, – со вздохом заметил Джеймс и отвернулся, глядя куда-то поверх ее головы, в ту сторону, где уже полыхал костер. – Все настоящие ученые слегка помешанные. – Джеймс, помолчав, вновь заговорил: – Видите ли, мой отец тоже в свое время увлекался наукой. Его интересовала история, культура Древнего Рима в ранний период. В юности отец учился в Эдинбурге, а потом, когда он уже обзавелся семьей, мы все участвовали в раскопках, регулярно поставляя экспонаты для Британского музея.

– У вашего отца проблемы с головой? – спросила Джорджетт, не понимая, к чему клонил Джеймс.

Он грустно улыбнулся в ответ.

– Нет, у него с головой полный порядок, но он-то не стал выдающимся ученым. Его скорее можно назвать любителем, интересующимся наукой. Впрочем, занятия археологией приносили ему и удовольствие, и какой-никакой доход. А титул достался моему отцу случайно, по прихоти судьбы. Это произошло, когда мне было примерно восемнадцать. И как только отец стал графом, его виды на меня стремительно поменялись. Надо сказать, я не слишком старался ему угодить, и он не скрывал своего разочарования. – Джеймс сокрушенно покачал головой. – Не раз и не два ему приходилось раскошеливаться, чтобы замять то один, то другой скандал, – в них я попадал специально, чтобы ему досадить. И сейчас он решит, что я взялся за старое и ему вновь придется меня покрывать.

Джорджетт молчала, размышляя над словами Джеймса. Элси рассказала ей о том, как Маккензи пытался спасти от позора девушку, назвавшись отцом ее ребенка.

– Вы имеете в виду историю с дочерью пастора? – осторожно спросила она.

Джеймс не скрывал удивления.

– Откуда вам об этом известно? Впрочем – не важно. У здешних жителей поразительная память.

Джорджетт легонько погладила его по плечу, внезапно поймав себя на том, что переняла у Джеймса привычку прикасаться к собеседнику. И, как ни странно, такие жесты уже не казались ей ни слишком фамильярными, ни вульгарными.

– Элси мне кое-что рассказала. Будто вы заявили, что являетесь отцом ребенка этой девушки.

Он засмеялся, но как-то совсем уж невесело.

– Как бы там ни было, ее отцу я сообщил, что ребенок мой. Она боялась родителя как огня и с удовольствием позволила мне взять вину на себя. Мне тогда исполнился двадцать один год, я только закончил учебу в Кембридже и был влюблен в нее по уши. Я думал, что смогу завоевать ее сердце, доказав, что на меня можно положиться. Скорее всего, ребенок был от Камерона.

– А кто такой Камерон? – в растерянности спросила Джорджетт.

– Дэвид Камерон – мэр города и по совместительству мировой судья. Когда-то он был моим другом.

Джорджетт чувствовала, как в ней закипает гнев. Как мог этот Камерон так поступить с другом и с девушкой, которая его любила?!

– Но почему он не вмешался? Почему позволил вам взять вину на себя?

– Отец Камерона купил ему патент на офицерский чин, и его отправили в Брайтон на учения. А она покончила с собой. Она сделала это до того, как весть о ее беременности дошла до Камерона. А отцу своему я до ее смерти ничего объяснить не успел. Позже я узнал, что пастор ворвался в кабинет моего отца и потребовал денег, чтобы увезти дочь из города и сделать вид, что ничего не произошло. И мой отец расплатился с ним, вместо того чтобы вначале поговорить со мной. – Голос Джеймса дрогнул. – Она… она покончила с собой, потому что решила, что не нужна мне и я предпочел от нее избавиться.

Джорджетт не знала, что сказать. Она видела, что Джеймс винил себя в смерти девушки. Более того, понимала, что он еще не все сказал.

– И после похорон я решил серьезно поговорить с ее отцом. Чуть не свернул ему шею. – Джеймс судорожно сглотнул. – Мой отец и на этот раз меня вытащил. Заплатил залог, чтобы меня выпустили из тюрьмы. И оплатил пастору расходы на лечение, а также – немалую сумму за моральный ущерб. И ни разу, ни разу за все это время он не пожелал выслушать мою версию событий. Возможно, именно поэтому я решил заняться юриспруденцией. В глазах отца – да и всего города – я был признан виновным без суда и следствия.

– Но почему вы считаете, что в городе о вас плохо думают? – спросила Джорджетт, тронутая до глубины души его искренностью. – Вы ведь старались ей помочь.

– В основном потому, что я пустил в ход кулаки, вместо того чтобы подумать как следует. Джорджетт, я ведь избил пастора, служителя церкви, которого все боялись и уважали. Но если он посредник между нами и Богом, то такого Бога я знать не желаю. Я могу понять, почему его беременная и невенчанная дочь предпочла смерть жизни с этим тираном.

Джорджетт тихо вздохнула. Ей очень хотелось как-то утешить Джеймса, успокоить его… Ох если бы можно было стереть ошибки его прошлого, которые, на ее взгляд, вовсе и не были ошибками. Тут ей вспомнились слова Элси, и она сказала:

– Иногда надо давать волю кулакам. И мне кажется, ваш случай именно такой.

– Вы меня не убедили, – пробубнил Джеймс, глядя себе под ноги.

Но Джорджетт, упорствуя, решила высказаться до конца.

– На месте этой девушки, – заявила она, – я была бы счастлива, что нашелся мужчина, который так сильно любит меня, что не побоялся принести в жертву собственное доброе имя. И я не стала бы пенять на судьбу, тем более убивать – себя и своего ребенка.

Джеймс вздрогнул и взглянул на нее с изумлением. Но на этом сюрпризы для него не закончились.

Джорджетт вдруг шагнула к нему и, приподнявшись на цыпочки, обвила его шею руками, так что губы Джеймса оказались рядом с ее губами. Затем, закрыв глаза, поцеловала его. Что с того, что она только что заявила, что не станет с ним целоваться? Что с того, что они целовались посреди улицы средь бела дня?

Джеймс со стоном стиснул ее в объятиях, и она почувствовала себя хрупкой тростинкой в его медвежьих лапах. Этот их поцелуй был вторым по счету. По крайней мере – вторым из тех, что она помнила. Но какими разными они были, эти поцелуи… Тогда, в гостиничном номере, их бросила в объятия друг друга страсть, так как обстановка к тому располагала, но этот их поцелуй имел совсем иную природу. Джеймс только что обнажил перед ней душу – стоял перед ней беззащитный, с открытым сердцем. И ей захотелось нырнуть в него с головой… и никогда не выныривать.

Борода его слегка царапала ее щеки, и это ужасно возбуждало. Интересно, что бы она чувствовала, если бы борода его так же касалась не щек, а иных, более нежных участков ее тела? Джорджетт всем телом приникла к нему. Ей хотелось большего, чем поцелуй. Под напором страсти рушились ее устоявшиеся принципы. Впервые у нее закралась мысль о том, что ее неудачный опыт замужества еще не означал, что любой брак должен быть таким же беспросветно тоскливым.

Джеймс первый пришел в себя. Он отстранился, тяжело дыша, и взгляд его казался непроницаемым. Может, он счел ее непозволительно дерзкой? Или просто непоследовательной?

– Эй, поцелуй ее еще, Маккензи! – вдруг раздались голоса.

Джорджетт в замешательстве осмотрелась. Толпа горожан, ранее плотным кольцом окружавшая костер, начала рассеиваться, растекаясь по улицам. Вокруг было множество пар – некоторые держались за руки, некоторые обнимались. Солнце еще не село, и они с Джеймсом были у всех на виду, их узнавали. Ну почему она забыла об осторожности?

– Расслабься, – шепнул ей на ухо Джеймс. – Во время Белтейна целоваться не возбраняется, даже наоборот. Мы просто следуем традиции. Если не станем привлекать к себе внимание, о нас попросту забудут.

С бьющимся сердцем Джорджетт подняла на Джеймса глаза. Его верный конь стоял рядом. И казалось, Цезарь, в отличие от нее, считал, что все происходящее – в порядке вещей. Вечер еще не наступил, было только шесть часов, а праздник, если верить Элси, продлится далеко за полночь.

И тут Джорджетт вспомнила кое-что важное. Джеймс сказал, что город закроют для любого вида транспорта, после того как зажгут костер. Следовательно, Рандольфу придется идти пешком туда, где он оставил старую серую кобылу, на которой прискакал в город. И это открывало перед ними кое-какие возможности.

– Ваш конь быстрый? – спросила она с надеждой, внезапно вытеснившей смущение.

Джеймс смотрел на нее в недоумении.

– А к чему этот вопрос?

– У нас есть возможность оказаться у вашего отца раньше, чем к нему приедет Рандольф, – ответила Джорджетт. – Рандольфу придется пробираться сквозь толпу, чтобы добраться до своей лошади, а ваш конь уже при вас.

Джеймс не проявил энтузиазма.

– Я не разговаривал с отцом одиннадцать лет, – сообщил он. – Не думаю, что он пожелает меня выслушать.

Джорджетт шагнула к коню. Она точно знала, как должна действовать.

– Одиннадцать лет назад ваш отец не располагал достаточной информацией для того, чтобы принять правильное решение. Вы хотите, чтобы он поступил так же и сейчас? – Джорджетт оперлась ладонями о седло. – Подсадите меня, – приказала она.

– Вы готовы поехать со мной? – недоверчиво спросил Джеймс.

Джорджетт закатила глаза.

– Для учившегося в Кембридже солиситора вы слишком туго соображаете. Я хочу вам помочь. И, возможно, ваш отец будет к вам более благосклонен, если я смогу рассказать ему все про Рандольфа и про то, что он намеревался сделать.

Джорджетт затаила дыхание. Она стояла, опустив взгляд на седло, и ждала, какое Джеймс примет решение. Долго ждать не пришлось. Он крепко обхватил ее лодыжку и с легкостью, словно она была пушинкой, подбросил вверх. Джорджетт не слишком грациозно заерзала в седле, подвинувшись вперед, чтобы освободить для него место позади себя.

Но Джеймс не спешил присоединяться к ней. Джорджетт взглянула на него сверху вниз. Вид у него был озадаченный. Что же еще она должна сказать, чтобы его убедить?

– И вообще я просто хочу поехать с вами, – добавила она. – Так-то вот.

Джеймс молча кивнул и, поставив ногу в стремя, ловко перекинул другую через круп коня. За спиной ее словно выросла теплая и крепкая стена. Джорджетт закрыла глаза и прикусила язык, чтобы не сболтнуть ненароком лишнего. «Один Бог знает, пожалею я завтра об этом решении или нет», – сказала она себе.