Глава 8

Глаза у Фионы широко раскрылись от удивления, однако в них не было заметно испуга, что очень понравилось Гэвину. Его предложение искупаться вместе не шокировало, а скорее пробудило в ней любопытство. Такой интерес был очень ему по душе, тем более что огонь страсти разгорался внутри его все сильнее и сильнее.

Было так забавно подшучивать над ней. Ему нравилось наблюдать за тем, как она хмурилась, пытаясь скрыть возбуждение под маской напускной озабоченности, когда выполняла свои обязанности.

Пыталась, но у нее это получалось не очень хорошо.

Кроме того, Гэвина окружало так много слуг, лица которых часто выражали озабоченность и чувство выполняемого долга, что это иногда вызывало у него раздражение. От Фионы он ждал чего-то совсем другого, не похожего на его привычные впечатления.

— Почему бы тебе не присоединиться ко мне? Чем ванна хуже постели? Разве тебе не понравились наши забавы в постели? Как мне кажется, ты восприняла это как приключение?

В ее глазах явно проглядывала грусть.

— Мне кажется, вы очень порочный человек.

— О, ты меня еще плохо знаешь.

При этих словах Гэвин встал во весь рост, так что брызги воды полетели во все стороны. На этот раз Фиона не бросилась вытирать лужу, более того, даже не пошевелилась. Уставившись на него, она стояла как зачарованная.

Зардевшаяся от смущения, с округлившимися глазами и полуоткрытым от изумления ртом, она походила на прекрасную статую. Соски стали твердыми и выступали на фоне платья. Его пенис пришел в возбужденное состояние. Она не отрывала взгляда от этой части его тела. Атмосфера в комнате стала напряженной, словно наэлектризованной.

Им овладело искушение взять ее прямо сейчас, не медля ни секунды. Гэвин весь дрожал от нетерпения, он и так слишком долго ждал. Он схватил ее и принялся целовать. Фиона застонала и задрожала в его объятиях, как натянутая струна.

Он целовал ее золотистую кожу, нежную шею, чутко отмечая то, как она отвечает на его ласки. Обычно в подобных ситуациях он не отличался терпением, особенно когда им уже овладевало возбуждение. Но сейчас все было иначе. Сладострастные вздохи и стоны Фионы нравились ему все больше и больше, и ему захотелось продлить удовольствие.

Гэвин упивался пробудившейся в ней страстью. Испытываемое им наслаждение было удивительно острым, теперь ему хотелось познать не только ее роскошное тело, но и ее душу.

Горя от нетерпения, он сорвал с нее платье. Обнаженная Фиона молча смотрела на него своими бездонными зелеными глазами, и в них сквозило нечто такое, что у него от нежности и любви к ней сжалось сердце. Если бы он не знал, что она была замужем, то подумал бы, что она девственница, которая по вполне понятной причине робеет и боится, как и любая девственница перед тем, как стать женщиной. Она как бы замерла на пороге таинства, которое вот-вот должно было свершиться.

Гэвин ласково и нежно улыбнулся, желая подбодрить ее. Фиона улыбнулась в ответ, однако ее нижняя губа предательски задрожала. Он погладил ее по груди, радуясь ее упругости и мягкости. Обхватив нежно оба соска, он принялся играть ими. Дыхание у нее вдруг пресеклось, и по ее телу пробежала дрожь.

Теперь она дышала глубоко и прерывисто. Уткнувшись носом в ее шею, Гэвин тихо прошептал:

— А теперь пора перейти к главному?

Не дождавшись ответа, он, склонив голову, обхватил губами ее роскошный сосок и принялся пылко ласкать его и ореол. От этих ласк дыхание Фионы стало еще более тяжелым и прерывистым, Гэвин продолжал ласкать ее груди, наслаждаясь их совершенством и красотой.

Колени у нее затряслись и ослабели.

«О, да ты горячая штучка», — с восторгом подумал Гэвин, довольный и собой, и ее реакцией. Он подхватил Фиону на руки и понес к кровати. Оказавшись там, она раскинулась во всей своей чудесной красоте.

Только для него. Для него одного.

Зрелище было настолько потрясающим, что он чуть не задохнулся от восхищения. Исходивший от нее пьянящий запах сводил его с ума. Он сладострастно раздвинул ее бедра, любуясь ее самым интимным местом. Мягкое, шелковистое, нежное, словно цветок. Он слегка подул на влажные завитушки волос. Фиона застонала и выгнулась, на этот раз ее стон звучал громче и призывнее.

Торжествующий Гэвин принялся лизать атласную внутреннюю оболочку. Дыхание у Фионы вдруг пресеклось, она закричала, и ее голова заметалась по подушке из стороны в сторону.

Гэвин не останавливался. Закрыв глаза, она продолжала сладострастно стонать. Вдруг судорога пробежала по всему ее телу. Она изогнулась, словно прося о чем-то большем. Ее возбуждение передалось ему, и он с трудом удержал себя в руках.

Гэвин гордился собой, глядя на лежавшую перед ним Фиону. Благодаря своему опыту и сноровке он сумел добиться желаемого. Теперь оставалось сделать последнее, то самое, что рвалось изнутри его.

— А теперь я возьму тебя, — прохрипел он.

Фиона лежала перед ним, вся открытая и доступная. Она сама развела ноги, словно приглашая его войти внутрь ее. Его не надо было дважды просить об этом. Крепко обхватив ее за бедра, он привлек ее к себе. Его пенис коснулся ее трепещущей плоти и осторожно проник глубже, наполняя их обоих жаром наслаждения. Фиона сжалась, а затем, застонав, открылась навстречу его движению. Их соединила невидимая, но прочная нить. Ее нельзя было порвать, и ничего нельзя было поделать, и некуда было деваться от напряженного, захлестывающего душу томления. По их жилам бежала кровь, звеня и зовя куда-то вдаль, обещая невыразимо высокое наслаждение.

Гэвин ритмично двигался взад-вперед, и мощный поток страсти уже нес их к конечной цели. Ими овладело не только полное телесное, но и душевное единение. Наконец он в последний раз с силой вошел в нее и упал обессиленный, содрогаясь вместе с ней от сладострастных конвульсий.

— Я все время думал о тебе, — признался он.

Фиона удивленно приподняла брови. Она ласково провела рукой по шраму на его виске.

— Я считала дни, пока ты отсутствовал, каждый раз надеясь, что этот день последний и ты вот-вот приедешь. И наконец ты приехал.

Неужели она тосковала по нему? От этой мысли у Гэвина перехватило дыхание. Без всяких слов он схватил ее за бедра и придвинул к себе. Фиона не противилась, на душе у нее стало беспокойно и весело.

Он принялся ласкать ее, пока дрожь опять не пробежала по ее телу. Фиона сама схватила его за плечи и прижалась к нему. Сладостный момент наступил опять. Не думая, не соображая, подчиняясь одному лишь зову плоти, он овладел ею.

Обессиленный Гэвин лежал рядом с ней, переводя дыхание. Запах утоленной страсти, разлившийся по спальне, стал осязаемым, восхитительным, пьянящим душу. Когда его прерывистое дыхание улеглось, он с наслаждением уткнулся лицом в ее золотистые волосы. Он лежал в полузабытьи, нежно поглаживая ее кожу. И в этот момент все его тревоги, тяжкое осознание неудачи из-за вновь ускользнувшего Гилроя вдруг перестали давить на его сердце и омрачать душу.

Вздохнув глубоко несколько раз, он незаметно для себя уснул сном младенца. Так сладко и так безмятежно он давно не засыпал.

Размеренное дыхание и расслабленное положение тела убедило Фиону, что Гэвин крепко уснул. Ей пора было уходить. Она осторожно огляделась вокруг себя, прикидывая, как бы по возможности тише и незаметнее выскользнуть из его постели и из его спальни.

Она как следует все рассчитала. Фиона любила составлять планы, они помогали ей сохранять душевное спокойствие, отгораживали ее от суровой реальности. Однако она не спешила переходить к действиям. «Полежу еще минуту-другую», — уговаривала она себя.

Не отдавая себе отчета, она прижалась к широкой груди Гэвина. Как покойно было лежать вот так в глубокой ночной тишине, нежно прижимаясь к нему, с ощущением полной безопасности. Его мерное теплое дыхание слегка касалось ее волос, усиливая ее благодушное и безмятежное настроение.

«Так вот что означает заниматься любовью». Господь защитил и оградил ее. Каким ласковым и нежным Гэвин был с ней. Неужели все мужчины так обращаются со своими любовницами? Тогда понятно, почему женщины обзаводятся любовниками.

Фиона покачала головой, вспоминая недавние удивительные минуты, полные блаженства. За это короткое время она узнала о любви больше, чем за десять лет брака с Генри. И это была не только физическая близость. Они смеялись, Гэвин подшучивал над ней, заигрывал. Рядом с ним она чувствовала себя женщиной, причем желанной. В ее глазах это лишь добавляло ему обаяния и привлекательности.

«Ах, если бы они могли всегда жить вместе!»

От этой мысли Фиона тут же пришла в себя. Она присела в постели, и прежняя тревога овладела ею. Нет! Пора отбросить пустые мечтания. Добром это никак не кончится. Она могла остаться навеки с разбитым сердцем. Она уже начала спускать ноги на пол, как вдруг Гэвин обхватил ее сзади.

— Куда ты?

— В свою спальню.

Он усмехнулся. Фиона хотела было что-то возразить, но тут же запнулась, вспомнив, что отказать ему она не вправе. Он обнял ее, осыпая поцелуями и опять увлекая в сладостную и страстную бездну. Она целиком отдалась его порыву, предчувствие эротических ощущений уже кружило ей голову. Его вездесущие губы и руки уводили ее все дальше и дальше в удивительный мир счастья, где не было никаких тревог и забот.

На этот раз все произошло намного быстрее и слаженнее. Содрогаясь от сжигавшего их обоих желания, они слились вместе, и во второй раз все оказалось настолько же чудесно, как и в первый.

Они были очень близки, но Фионе хотелось быть еще ближе.

Словно прочитав ее мысли, Гэвин приступил к действию. Одна из его рук скользнула вниз, к ее самому интимному и сокровенному местечку, и принялась ласкать. Фиона подавалась то чуть вперед, то назад. Внезапно внутри ее озарила настолько яркая вспышка, что у нее перехватило дыхание. Она как будто воспарила высоко-высоко, откуда все остальное не имело никакого значения. Издав нечленораздельный, полный страсти стон, она судорожно обхватила ногами тело Гэвина, стремясь вобрать его внутрь себя.

Но взметнувшая вверх ее волна стала спадать, все ниже и ниже. Фиона плавно опустилась на землю, все еще содрогаясь от овладевшей ею любовной страсти. Наконец все волнение внутри улеглось, и она замерла в сладостном забытьи.

Они лежали вместе, онемевшие от того, что им только что довелось пережить. Перевернувшись на бок и спиной к стене, Гэвин обхватил ее, прижав к своей груди. Фиона вопросительно взглянула ему в глаза.

— Я всегда сплю спиной к стене и лицом к дверям, — объяснил он.

— Даже здесь, в своем замке? — удивилась Фиона. Странно, неужели даже здесь он не чувствовал себя в безопасности?

— Нет, среди людей моего клана мне ничего не грозит, но все равно лучше быть начеку. Честно говоря, я давно привык так спать.

Он ласково удерживал ее возле себя. Фиона чуть поерзала, укладываясь поудобнее.

— Не обращай внимания на мои причуды. Спи спокойно.

Фиона не возражала. Но несмотря на усталость, как это ни странно, ей никак не удавалось уснуть. Она принялась считать звезды — фокус, которому обучил ее Гэвин, но сейчас ничего не получалось. Затем она попыталась дышать, попадая в такт дыханию Гэвина, но от этого у нее сладко закружилась голова.

Она начала размышлять, и ей опять стало страшно. «Правильно ли я поступила, приехав сюда? Сдержит ли граф свое слово? Защитит ли он меня и моего сына? Так хочется в это верить. А что, если он обманет? Как мне быть? Куда мне тогда идти?»

Нет, пора прекратить думать об этом. Иначе можно совсем потерять голову от страха. «Ну что ж, милорд, как бы там ни было, но я честно выполняю то, что обещала», — прошептала Фиона, опять отдаваясь ощущению надежности и безопасности, исходивших от него.

Эван Гилрой стоял в задумчивости на вершине скалы и смотрел на садившееся солнце. Темно-желтое светило превратилось в огненно-красный диск, озарявший долину и горы багряным сиянием. Вдали среди деревьев, растущих у подножия и чуть выше по склону, спрятанные от посторонних взглядов, стояли несколько хижин. Место было выбрано с умом, чтобы никто не мог найти далеко в горах эту крохотную, заброшенную деревеньку.

Его тайное убежище. То, где зализывают раны, что как раз и требовалось сейчас.

Эван не любил предаваться отчаянию. Хотя однажды с ним такое случилось. Это произошло давным-давно, когда они с матерью впервые оказались в этих местах, а уже наступали холода. Он сам до сих пор удивлялся, как им обоим удалось выстоять, пережить ту страшную зиму. Но сегодня он был бессилен: отчаяние овладело им, когда ему пришлось сообщить родственникам о гибели тех, кто следовал за ним. Его сердце перевернулось от боли, когда Дженни, жена одного из погибших воинов, находившаяся на сносях, прямо перед ним от горя упала в обморок.

— А, так вот где ты спрятался, — раздался позади него хорошо знакомый голос.

— Я не прятался, мама. Я стоял здесь и раздумывал.

— Не стоит предаваться грустным мыслям. Потом, как правило, пропадает желание есть. — Мать неловко похлопала его по руке. — Не надо забивать себе голову всякой ерундой.

В какой-то миг Эвану захотелось объяснить, что происходит в его душе, однако он подавил в себе это желание. Сострадание не имело в глазах его матери никакой цены. Напротив, она часто высмеивала тех, кто по глупости поддался чувству сострадания на ее глазах. Жизнь жестоко обошлась с Мойрой Гилрой, поэтому она ни к кому не испытывала жалости, а порой, поддавшись чувству обиды, изливала свое негодование и на сына.

— Мы потеряли четверых человек, — ровным, тихим голосом сообщил Эван. — У двоих имелись семьи.

В ответ леди Мойра лишь фыркнула, а потом спросила:

— А как граф? Уверена, что ты сумел отплатить его людям той же монетой.

Смутное ощущение тревоги овладело Эваном. Он не знал, есть ли убитые среди воинов графа, что, вероятно, сделало бы его потери менее чувствительными.

— Несколько человек было ранено, что касается убитых… — Он пожал плечами. — Точно не знаю.

— Неужели ты хочешь сказать, что граф так легко отделался? — Глаза Мойры злобно сверкнули.

— Мы напали на него…

— И правильно сделали.

Правильно ли? Эван потер переносицу. Он с молоком матери всосал чувство ненависти к умершему графу и его родственникам, а перенесенные страдания и лишения лишь укрепили в нем это настроение. Однако в глубине души он не считал Гэвина, нынешнего графа Киркленда, виновником всех тех бед, которые выпали на долю его матери.

— Жаль, что мне не удалось показать, на что мы способны. Нападение обошлось нам слишком дорого и ничего нам не дало.

Мойра Гилрой криво усмехнулась, словно отметая всякие сожаления, которые могли возникнуть по этому поводу.

— Они сами сделали свой выбор. Знали, на что идут.

Ее слова нисколько не удивили Эвана, более того, он даже ожидал услышать что-то подобное. Ребенком он считал, что у его матери в груди вместо сердца камень. Иногда он размышлял: если в его жилах течет та же самая кровь, то он должен был унаследовать от матери такую же лютую ненависть. Однако в глубине души чувствовал, что ненавидеть так, как ненавидела его мать, он не умеет. Да и что хорошего было в такой ненависти?

— Нам придется залечь здесь на некоторое время, — признался Эван. — Людям надо отдохнуть.

— Нет, нет, именно сейчас самое удобное время для нападения. Они его не ожидают, мне это подсказывает моя ненависть. А что говорит тебе твоя? Неужели ты забыл, как тебя дразнили и обижали в детстве? Называли отродьем Маклендона.

Эван горько усмехнулся.

— Как это ни горько признавать, но ведь так оно и есть на самом деле.

— Нет! Это не так. Совсем не так. В твоих жилах течет кровь нашего рода, рода Гилроев, благородных и гордых шотландцев. Помни об этом. — Она подошла к нему совсем близко. — Я вырастила тебя, Эван, потому что у нас есть общая цель.

— Отомстить.

— Да, отомстить. Отомстить тем, кто обращался с нами так, как будто мы грязь, а не люди.

Леди Мойра смотрела перед собой вдаль, словно что-то вспоминая. Ей было лет пятьдесят, но выглядела она намного старше. Годы перенесенных лишений прежде времени состарили ее, лишив глаза блеска и согнув ее спину.

— Твой отец мог бы жениться на мне и иметь законного сына. Он был жестоким и грубым, думал только о себе и о своих удовольствиях. Он использовал меня, поиграл и бросил. Но он совершил очень большую ошибку или глупость, отказавшись от такого замечательного сына, как ты.

Эван чертыхнулся про себя, но вслух ничего не сказал. При желании мать могла вывести из терпения даже святого, особенно если речь заходила о графе Киркленде, — это была ее любимая тема для излияния своей ничем не утолимой ненависти.

— Ты моя мать. А матерям свойственно хвалить своих детей.

— Но не все матери, окажись они в моем положении, сумели бы сохранить своего ребенка. — Она строго взглянула на него. — Теперь, когда ты вырос, я надеюсь, ты сумеешь отомстить за нас обоих.

Во взгляде Эвана, брошенном на мать, отразились любовь и жалость. Да, она не бросила его погибать, когда граф-отец отказался от них обоих, когда ее родственники выгнали ее из дома, куда она пришла, будучи на сносях. Да, мать не оставила его возле ворот замка или на ступеньках монастыря, не унесла в лес, чтобы отдать на съедение диким зверям. Эван всегда помнил об этом, но и не забывал о том, почему она так поступила. Не из любви к нему, а из чувства ненависти к его отцу. Мойра, будучи женщиной, не могла отомстить за себя. Вот почему она вырастила его. Она хотела, чтобы он отомстил и за нее, и за себя. Иногда Эвану становилось страшно: не слишком ли высокую цену ему приходится платить за стойкость матери.

— Ты желаешь моей гибели?

— Нет, ни в коем случае. — Мойра побледнела. — Умереть должен не ты, а Маклендон.

— Скорее всего если мы встретимся с ним в открытом бою, погибну я, а не он. У него больше людей, они лучше вооружены и обучены, а их лошади намного лучше наших. Он разобьет нас в пух и прах.

Мойра нахмурилась.

— Тогда не надо сходиться с ним в открытом поединке. Прекрати совершать набеги на его владения. Вместо этого начни на него охоту. Следи за ним, ходи по пятам, и когда наступит удобный момент, когда он будет один, напади на него врасплох. Убей его, перережь ему горло, а тело утопи в озере, благо их много вокруг.

Эван не без страха смотрел на мать. Как бы хорошо он ни знал ее, но глубина и сила ее ненависти внушали ему ужас.

— Как бы тебе ни нравился такой план, но я не буду убивать своего брата из-за угла, как трус.

Раздосадованная Мойра Гилрой скрестила руки на груди и сжала губы в презрительной усмешке. Эван немного помолчал, но поскольку он любил мать, то решил ее утешить.

— Улыбнись, мама. Не знаю, удастся ли мне убить графа, но одно обещаю тебе твердо: я сделаю все, что в моих силах, чтобы превратить его жизнь в ад.

Непонятное движение возле дверей разбудило Гэвина. Схватив кинжал, он соскользнул с постели.

— Стой, не убивай его! — крикнула Фиона, хватая Гэвина за руку. — Он совершенно не опасен.

Это был огромный, страшный, с грязной шерстью пес. Услышав голос Фионы, он добродушно застучал хвостом о пол, а потом направился к кровати. Гэвин, держа кинжал в руке, внимательно следил за приближающимся зверем. Пес был совершенно ему незнаком.

Но, не доходя до постели, пес свернул к ванной с грязной водой и начал жадно ее лакать.

— Боже, ему же станет плохо от мыльной воды, — удивился Гэвин.

— Наверное, — согласилась Фиона и громко крикнула: — А ну-ка, скверный мальчик, прочь, прочь отсюда.

— Мальчик? — вопросительно приподнял брови Гэвин. — Тогда понятно, что его привлекло сюда.

Фиона соскочила с постели, надела сорочку, чем сильно огорчила Гэвина, который любовался ее обнаженной фигурой, быстро подошла к псу и, схватив его шею, отпихнула от воды.

Она потащила упирающегося пса к дверям, морща нос от неприятного запаха, исходившего от него.

— Хорошо было бы искупать его в ванной. Воняет он ужасно.

— Незачем. Как только погода улучшится, всех собак выгонят на двор.

Фиона виновато посмотрела на собаку. Смотревший ей в лицо пес завилял хвостом и застучал им по полу. Его глаза светились от радости и обожания.

— Боюсь, что за последние дни я нарушала это правило. Пока тебя не было, это чудовище стало моим самым верным другом, не отходившим от меня почти ни на шаг.

Гэвин несказанно удивился услышанному.

— А я думал, что ты все это время не отходила от Спенсера.

Фиона машинально принялась поглаживать голову собаке, отчего та принялась еще энергичнее бить хвостом о пол.

— Я видела несколько раз Спенсера, но он с головой ушел в свои обязанности. По-видимому, он неплохо освоился на новом месте и уже обрел товарищей.

— И это тебя огорчает?

— С чего ты взял?

— У тебя в бровях спряталась морщинка, а уголки рта слегка оттянуты книзу, — ответил Гэвин, радуясь ее непосредственности. Фиона совсем не умела притворяться, и ему было приятно читать мысли по выражению ее лица. — И вид у тебя печальный.

Она очень мило пожала плечами.

— Любой матери неприятно и грустно, когда она начинает понимать, что больше не нужна своему ребенку.

— Ничего не поделаешь, парню надо учиться думать самому, особенно если в будущем ему предстоит повелевать другими людьми. Что касается девочки, то это совсем другая история. Женщина должна уметь слушаться, а не повелевать.

Как Гэвин и предполагал, столь резкое суждение вызвало у Фионы вспышку негодования. Ее глаза сразу ярко заблестели. Довольный, что ему так лихо удалось поддеть Фиону, он подошел к псу и ласково почесал его за ухом. Пес заворчал от удовольствия и прижался к его ноге. Как просто порой завоевывается любовь у животных: почесать за ухом, а еще лучше дать хорошую мозговую косточку, и все — дело сделано.

— Ты не прав, если так думаешь о женщинах, — ответила Фиона. — Женщине тоже приходится думать за себя.

Гэвин открыл было рот, чтобы возразить, как вдруг в коридоре послышались торопливые тяжелые шаги. Он сразу напрягся, мурашки от внутренней тревоги побежали по шее и спине. Шаги уверенно направлялись к дверям его спальни. Пес повернулся мордой к дверям и хрипло зарычал.

— Встань за моей спиной, Фиона. — Голос Гэвина прозвучал повелительно и требовательно. От осознания надвигающейся опасности кровь быстрее побежала по жилам.

Она послушно повиновалась. Он перекинул кинжал в левую руку, а правой выхватил меч из стоявших возле стула ножен. Гэвин был совершенно нагим, но, несмотря на это, полностью готовым к предстоящей схватке.

Как только дверь спальни начала открываться, он взмахнул мечом, готовясь или нанести, или отразить удар.

— Вести! Радостные вести! Король Эдуард умер!