Глава 13
Королева радостно улыбнулась, увидев желудь на шее маленькой коричневой птички. Желудь растет на дубе, самом сильном дереве в лесу, а в лесах ее королевства было много огромных дубов. Значит, желудь — это самая сильная вещь в ее королевстве.
Королева Черновласка осторожно сняла желудь с шеи маленькой коричневой птички. Она взяла птичку в ладони и шепотом поведала ей свои секреты, а потом отпустила ее, и та улетела. Королева облокотилась о балкон, глядя на земли, простиравшиеся перед замком. Кругом все было тихо и темно. Лишь в конюшне мерцал единственный огонек…
Из сказки «Королева с черными как вороново крыло волосами».
— Мы потеряли еще одного, — сказал Ник, когда следующим утром Гриффин вошел в винокурню.
Гриффин вздохнул и положил привезенные с собой пистолеты на деревянную бочку. Работники были заняты делом, но молча, без обычного смеха и громких разговоров. Тишина казалась какой-то зловещей.
— Сбежал или его поймали люди Викария? — спросил Гриффин.
Ник пожал плечами:
— Не знаю. Пропал — и все тут.
Гриффин кивнул, уселся и стал заряжать пистолеты. Он купил подержанное оружие, но в хорошем состоянии.
— И еще говорят, что осведомители сегодня схватили троих продавцов джина, — сказал Ник.
Гриффин поднял голову:
— Хорошие новости из тебя бьют ключом.
Ник усмехнулся:
— А я между Викарием и осведомителями, словно шлюха между двумя матросами: один пользует ее спереди, а другой — сзади.
Гриффин поморщился от такого сочного сравнения.
— Спасибо за такой красочный пример.
— Да я просто так это себе представляю, — заявил Ник. — Вот бы заставить осведомителей и Викария заплатить нам за удовольствие, тогда будем купаться в золоте.
Гриффин не мог не рассмеяться:
— Это скорее всего нам не светит.
— Да уж. — Ник задумчиво поскреб подбородок. — А как та леди, которую вы тогда сюда приводили?
— Я сделал ей предложение выйти за меня.
— Поздравляю, милорд.
— А она отказалась.
Ник пожал плечами.
— Дамам нужно время, чтобы обдумать такие вещи.
Гриффин скривился и положил пистолет, который только что зарядил.
— Дело куда серьезнее. Она не считает меня подходящим мужем. И есть еще одно небольшое препятствие — она помолвлена с моим братом.
— У любой женщины, которая выберет вашего брата, а не вас, не все дома. Уж простите меня, милорд.
Гриффин печально улыбнулся.
— Вы подумали о том, чем займетесь, если мы лишимся винокурни? — спросил Ник.
Гриффин молча уставился на пистолеты.
— Мой дед был пастухом, — сказал Ник, разглядывая почерневшие балки винокурни. — Я вырос среди овец. Глупейшие существа — так мне отец говорил, — но кормиться с них можно неплохо.
Гриффин не сразу понял, зачем Ник это ему говорит.
— Ты хочешь пасти овец?
— Нет. — Ник, кажется, обиделся. — Но шерсть… Тут можно заработать денег.
— Каким образом?
— У вас там, на севере, ведь есть овцы? Вы раньше говорили, что земля не плодородная и большого урожая с нее не соберешь, а для корма животным очень даже подойдет.
— Это так, — медленно произнес Гриффин. Удивительно, что подобные мысли пришли Нику в голову.
А Ник продолжал своим скрипучим голосом:
— Вы отсылаете шерсть в Лондон, ее там прядут и ткут. У меня до сих пор остались отцовские приятели — ткачи. Можно открыть магазин. Я мог бы присматривать за делами.
— Хочешь стать ткачом?
— Это честное занятие, — с достоинством и долей обиды произнес Ник. — И оно обеспечит нас деньгами.
Гриффин сдвинул брови:
— Кто будет прясть шерсть?
— Дети или женщины. — Ник пожал своими огромными плечами.
Гриффин хмыкнул. Спрос на шерстяную ткань постоянно возрастал. Что касается детей, то этот источник рабочей силы всегда под рукой.
Ник стукнул себя по колену.
— Совсем забыл — в лавочке на углу продают очень вкусное заливное из угрей. Вчера как раз попробовал. Объеденье. Мигом слетаю и принесу вам порцию.
Гриффин не успел отказаться, как Ник развернулся, и его и след простыл. Гриффин вздохнул. Ник обожал угрей, а Гриффин не разделял этого пристрастия.
Но миска с этим угощением — последняя из его неприятностей. Достаточно подумать о Викарии и о Геро.
Гриффин вышел во двор, чтобы там подождать своего малопривлекательного завтрака. Всходило солнце, небо над головой посветлело и становилось жемчужно-серым. Ник уже думает о том, чем они могли бы заняться вместо перегонки джина. Чему Гриффин всегда доверял, так это деловой хватке Ника. Если Ник считает, что они заработают деньги на овцах… Что ж, надо подумать.
Тихий утренний воздух прорезал громкий выстрел.
Гриффин кинулся к воротам и, только когда распахнул их, понял, что он без оружия. Если это ловушка, чтобы выманить его… Но узкий переулок был пуст.
— Ник? Где ты?
Он уже хотел уйти, как услыхал стон.
Ник лежал всего в футе от входа во двор винокурни.
Выругавшись, Гриффин наклонился и увидел, как по булыжникам растекается кровь вперемешку с желе и угрями. Ник пытался встать, но ноги его не держали.
— Вся еда расплескалась, — прохрипел Ник. — Вот мерзавцы.
— Да забудь ты про этих чертовых угрей! — закричал Гриффин. — Куда тебя ранили?
Ник посмотрел наверх, и тут как раз взошло солнце, осветив каждую бороздку на его уродливом лице. Глаза скосились, а рот безвольно приоткрылся. Гриффин вдруг понял, что не может дышать.
— Самые вкусные угри в Сент-Джайлзе, — прошептал Ник.
— Черт тебя подери, Ник Барнс, — сквозь зубы прошипел Гриффин. — Не вздумай умереть.
Он схватил Ника за руку, поднял и перебросил себе через плечо. Шатаясь под его весом — а Ник был тяжел как лошадь, — Гриффин вошел во двор винокурни. Опустив Ника на холодные булыжники, он запер ворота и заорал:
— Принесите тряпки! — Кровь была везде: на штанах Ника, на одежде Гриффина. Гриффин держал голову Ника в руках. — Ник!
Ник открыл глаза и ласково улыбнулся ему:
— Они меня поджидали. Люди Викария. Эти проклятые угри…
Глаза Ника закрылись, и сколько бы Гриффин ни ругался, глаз его друг больше не открыл.
Геро еще раз постучала в дверь приюта. Она чуть отступила назад и посмотрела на окна верхнего этажа. В чем дело? Все окна были закрыты.
— Наверное, никого нет, миледи, — предположил лакей Джордж.
Геро нахмурилась:
— В доме всегда кто-то есть — здесь живут дети.
Она вздохнула и с беспокойством оглядела улицу, почти ожидая увидеть Гриффина, который обнаружит, что она приехала в Сент-Джайлз одна, без него. Он, кажется, обладает необъяснимой способностью знать, когда она собирается поехать в Сент-Джайлз. Но тем не менее сегодня его не было видно.
Дверь отворилась, и Геро с облегчением повернулась, увидев маленькую понурую фигурку в дверях.
— Мэри Ивнинг, что случилось?
Девочка нагнула голову и шире раскрыла дверь, пропуская Геро в дом. Геро велела Джорджу подождать снаружи. Она переступила через порог и была поражена тишиной. Вместо того чтобы пригласить ее в гостиную, Мэри Ивнинг провела ее на кухню и выбежала вон, оставив Геро одну.
Геро обвела глазами комнату. На плите грелся чайник, чистые тарелки были сложены для просушки рядом на полке буфета — обычная картина после обеда. Геро подошла к застекленному шкафчику, открыла дверцу и обнаружила чай, муку, сахар и соль.
Из коридора донесся звук шагов. Вошла Сайленс Холлингбрук. В первый момент Геро не заметила никаких изменений в облике женщины. Потом поняла, что на ней вместо обычного коричневого или серого платья — черное.
Причина этому только одна.
— Простите, что заставила вас ждать, — отсутствующим голосом произнесла миссис Холлингбрук. — Не могу понять, почему Мэри Ивнинг провела вас на кухню.
— Вы в трауре, — произнесла Геро.
— Да. — Миссис Холлингбрук провела рукой по черной юбке. — Мистер Холлингбрук… мой муж…
Она вздохнула, подавив рыдание.
— Сядьте. — Геро торопливо выдвинула кухонную скамейку.
— Нет, простите, я просто… я…
— Садитесь. — Геро ласково тронула ее за плечо. — Пожалуйста.
Миссис Холлингбрук с потерянным видом опустилась на скамью.
— Когда вы узнали об этом? — Геро подошла к шкафчику и вынула жестянку с чаем. Коричневый глиняный заварочный чайник сушился вместе с остальной посудой. Она насыпала туда чайных листьев.
— Вчера. Я… Да, это было вчера, — пробормотала миссис Холлингбрук, словно не веря собственным словам. — А кажется, будто случилось так давно.
Геро подошла к плите, взяла полотенце и, подхватив большой чайник, налила кипящую воду в заварочный. Заструился ароматный пар, и Геро закрыла крышку. Она приехала, чтобы сообщить миссис Холлингбрук о новом архитекторе и о том, что строительство приюта затягивается, но эти новости определенно могут подождать.
Геро поставила чайник на стол.
— Он пропал в море?
— Да. — Миссис Холлингбрук теребила складки на юбке. — Его корабль затонул. На борту был пятьдесят один человек, и все утонули.
— Я вам очень сочувствую. — Геро достала из буфета две чашки.
— Как печально, правда? — произнесла миссис Холлингбрук. — Пропали в море. Я помню эти строки из «Бури»:
Отец твой спит на дне морском,
Он тиною затянут,
И станет плоть его песком, кораллом кости станут.
Он не исчезнет, будет он
Лишь в дивной форме воплощен.
Голос замер, и Сайленс уставилась на стол.
Геро разлила чай, положила полную ложку сахара в чашку и поставила чашку перед миссис Холлингбрук.
— Сколько времени для этого нужно, как вы думаете? — еле слышно спросила миссис Холлингбрук.
— Простите? — не поняла Геро.
Несчастная женщина подняла на нее тоскливые глаза.
— Чтобы труп превратился в море во что-то еще. Я всегда утешала себя мыслью, что в конце жизни мы превращаемся в пыль, прах… когда нас хоронят в землю. Пыль — это хорошо. Пыль дает рост траве, чтобы овцы и коровы могли кормиться. Кладбище — это очень спокойное место. Но море… Оно такое холодное. И там одиноко. Очень одиноко.
Геро не знала, что сказать.
— Капитану Холлингбруку нравилось плавать?
— О да. — Миссис Холлингбрук, кажется, удивилась. — Он говорил о море, даже когда бывал дома. Он всегда хотел стать моряком.
— Тогда, наверное, море не представлялось ему таким, каким его видите вы, — не совсем уверенно сказала Геро. — Я, конечно, не осмелюсь утверждать, что много знаю о нем, но он ведь мог по-другому думать о море, правда?
Миссис Холлингбрук заморгала.
— Может, и так. Да. — Она взяла в обе ладони горячую чашку и осторожно сделала глоток.
Геро тоже выпила из своей чашки. Хотя чай и не был такого отменного вкуса, к которому она привыкла, зато оказался крепким и горячим.
— Простите меня, — вдруг заволновалась миссис Холлингбрук. — Мне следовало… Почему вы сегодня приехали?
Геро подумала о той новости, которой хотела поделиться с миссис Холлингбрук — о новом архитекторе.
— У меня нет никаких важных дел.
Миссис Холлингбрук задумчиво сдвинула брови.
— Просто я…
— Да? — мягко произнесла Геро.
— Я… мне не следует говорить вам такие вещи. Это мои заботы.
— Но я хотела бы разделить их с вами, — сказала Геро. — Если только вы не против.
— Да, я не против. Мне стало бы легче. — Миссис Холлингбрук вздохнула и быстро произнесла: — Просто когда Уильям в последний раз уходил в море, наши отношения уже не были такими, как раньше.
Геро вспомнила слухи, которые прошлой зимой ходили об этой женщине. Кое-кто с удовольствием донес их до Геро. Судачили, будто миссис Холлингбрук согрешила с человеком по имени Микки О’Коннор. Тогда Геро не придала этому значения. Она доверяла и Темперанс, и Уинтеру Мейкпису, а если они сочли свою сестру подходящей кандидатурой для управления приютом, то Геро не могла не согласиться с этим мнением.
Геро имела дела с миссис Холлингбрук все лето и всю осень, и за это время у нее не возникло причин сомневаться в ней. Она не знала, правдивы ли те слухи, или миссис Холлингбрук все же запятнала свою репутацию. Но ведь и сама она больше не имеет морального права судить других согрешивших женщин. А даже если бы и имела такое право, то все равно в глубине души чувствовала: миссис Холлингбрук — хорошая женщина. Женщина, которая заслуживает эпитета «добропорядочная».
— Простите, — сказала Геро, не зная, что еще сказать.
Но миссис Холлингбрук не требовалось ее красноречие.
— Мне бы так хотелось еще хоть раз с ним поговорить. Сказать ему… — Голос у нее прервался, Сайленс замотала головой, прежде чем смогла продолжить, прерывисто дыша: — Я бы хотела, чтобы мы расстались не так холодно.
Геро, поколебавшись, протянула ей руку. Она не очень-то хорошо знала миссис Холлингбрук, но горе никого не щадит.
Миссис Холлингбрук судорожно схватила руку Геро.
— Это эгоистично, я знаю, но не могу отделаться от мысли, что все кончено.
— Что кончено? — Мягко спросила Геро.
Миссис Холлингбрук покачала головой, и слезы потекли у нее по щекам.
— Моя жизнь, все, что я… что, я думала, у меня есть. Это была моя любовь, мой брак. Я плохо это объясняю. — Сайленс прикрыла глаза. — Любовь — счастье — не так уж часто встречаются. Некоторые люди за всю свою жизнь этого не находят. У меня это было. А теперь ушло. — Она открыла глаза и уставилась в пустоту. — Я не думаю, что такая любовь бывает в жизни дважды. Она закончилась. Мне придется теперь жить без нее.
Геро опустила лицо, слезы наполнили ей глаза. Любовь встречается не часто. Она понимала это умом, но здесь перед ней сидела женщина, у которой была любовь и которая ее потеряла. Геро охватило внезапное, паническое желание увидеть Гриффина. Она должна предупредить его о том, что Максимус знает о его винокурне. Должна коснуться его руки, увериться, что он жив и здоров. Должна услышать его дыхание. Эта тяга — любовь? Или лукавая отговорка?
— Простите меня, — сказала миссис Холлингбрук. — Я обычно не такая плаксивая.
— Не извиняйтесь, — ответила Геро. — Вы пережили огромное потрясение. Было бы странно, если бы вы не горевали.
Миссис Холлингбрук печально кивнула.
Геро посидела с ней еще несколько минут, молча допивая чай. Однако необходимость увидеть Гриффина заставила ее извиниться и быстро уйти.
Поездка обратно в Уэст-Энд получилась утомительной. Геро не могла освободиться от самых абсурдных видений: Гриффина приволокли к магистрату, осудили и унизили, и самое ужасное — его безжизненное тело раскачивается на виселице.
К тому моменту, когда она поднялась по ступеням его городского дома, эти домыслы довели ее почти до истерики.
Дверь открыл сам Гриффин. Судя по всему, слуг у него немного. Он сердито посмотрел на нее. Небритый, рубашка расстегнута, волосы встрепаны, под глазами синяки.
— Что вы здесь делаете? — пробурчал он.
Какое облегчение! Он жив, пусть и зол. Правда, это не помешало Геро тоже рассердиться.
— Вы позволите мне войти?
Он пожал плечами и весьма нелюбезно отодвинулся в сторону.
Геро тем не менее вошла и проследовала за ним в библиотеку. В прошлый раз, когда она приходила сюда, их перепалка была такой моментальной и жаркой, что у нее не нашлось времени обратить внимание на обстановку дома.
Теперь же она увидела, что мебель в библиотеке дорогая, хотя кругом царил беспорядок. На глобус искусной работы был накинут жилет. Несколько небольших картин — по виду очень старых — с изображениями святых висели на стене, но с них давно не смахивали пыль, а две картины просто перекосились. Книжные полки ломились от книг, втиснутых как попало. Она заметила большой атлас, историю Рима, естественную историю, томик греческой поэзии и последнее издание «Путешествий Гулливера».
— Вы пришли, чтобы раскритиковать мой читательский вкус, миледи? — наливая себе бренди, осведомился он.
— Вы знаете, что это не так. — Геро повернулась и посмотрела на него. — Я начала читать Фукидида, но делаю это очень медленно. Боюсь, я немного забыла греческий.
— Вам нравится Фукидид?
— Да, — ответила она, и это было правдой. Усилия, которые она потратила, чтобы понять греческий шрифт, не ушли впустую.
Она ждала, что он ей на это скажет.
Но Гриффин пожал плечами и залпом выпил бренди.
— Зачем вы пришли?
— Предупредить вас о намерениях моего брата. — Геро отодвинула в сторону стопку книг на диване и села, поскольку он не сделал ни малейшего поползновения, чтобы предложить ей сесть. — Он знает, что вы перегоняете джин в Сент-Джайлзе.
Гриффин просверлил ее взглядом.
— Вот оно что.
Она нахмурилась, ее раздражение росло. Неужели ему наплевать на собственную безопасность?
— А этого мало? Вы должны немедленно закрыть свою винокурню, пока Максимус не отправил солдат арестовать вас.
Он уставился на янтарную жидкость в бокале.
— Нет.
Геро чувствовала, как злость заполняет грудь. Максимус мог пообещать, что не станет действовать против Гриффина, но пока у Гриффина есть винокурня, он в опасности.
— Почему нет? Гриффин, вы способны на большее, чем зарабатывать деньги перегонкой джина. Вы можете многое. Вы заботливый, веселый и благородный. Как вы не видите, что…
Гриффин поднял на нее глаза, и у нее перехватило дыхание, а слова застыли на губах. В его зеленых глазах блестели слезы.
— Что случилось? — прошептала она.
— Ник умер, — сказал он. — Ник Барнс. Он начинал это дело вместе со мной. Вы его, наверное, не запомнили — он был со мной, когда вы пришли в винокурню. Такой огромный мужчина со шрамами на лице.
— Я помню его. — Ей тогда показалось, что Ник и Гриффин друзья, несмотря на разницу в их положении. — Как это случилось?
— Ник вышел этим утром купить заливное из угрей. — Гриффин то ли сморщился, то ли улыбнулся. — Он очень любил угрей. Люди Викария выстрелили в него, и я обнаружил Ника…
Голос его замер — он не мог говорить.
Геро встала и подошла к нему, не в силах быть от него так далеко, когда ему больно.
— Мне очень жаль. — Она заключила в ладони его лицо. — Очень жаль.
— Я не могу сейчас оставить винокурню, — хрипло произнес он. — Как вы не понимаете? Они убили Ника. Я не могу им этого простить.
Геро закусила губу.
— Но ваша жизнь в опасности.
— А что это значит для вас?
У нее приоткрылся рот.
— Что?
Бокал упал из его рук на ковер и закатился под диван. Он схватил ее за плечи.
— Вам не все равно, если моя жизнь в опасности? Кто я вам — друг, с которым вы делите постель? Деверь, которого вы пригласите на свою свадьбу? Кто я, Геро? Кто я вам?
Геро не мигая смотрела на него, ища слова. Он ей нужен, но что еще? Она не могла ему сказать, у нее не было слов, чтобы описать свои чувства.
Гриффин, кажется, все понял. Раздражение боролось в нем с отчаянием.
— Черт вас подери, — процедил он сквозь зубы и поцеловал ее.
Ее губы были мягкие и податливые, но это не утолило его гнев. Гриффин хотел оставить в ней, на ней, свой след. Заставить ее произнести, что он не просто друг или будущий деверь. Он хотел быть уверенным, что она никогда его не забудет.
Хотел, чтобы его образ отпечатался на каждой клеточке ее тела.
Горе и злость, охватившее его после смерти Ника, слились, перемешались и превратились в животное желание овладеть Геро. Прямо здесь. Прямо сейчас.
Он с такой силой впился ей в губы, что она едва не упала и вцепилась пальцами ему в спину. Но она не сопротивлялась, не сделала ни малейшего движения убежать от него или отстраниться от жестких губ, терзающих ей рот.
Это немного успокоило дикое животное, рвавшееся из него наружу. Он чуть отодвинулся и посмотрел в ее огромные глаза, затуманенные от прилива чувственности. Тогда он подхватил ее и, не обращая внимания на слабый протест, вынес из библиотеки подобно жестокому мародеру-викингу.
В эту минуту в коридоре появился Дидл. Камердинер разинул рот. Гриффин бросил на него грозный взгляд, предостерегая от лишних вопросов, и с Геро на руках взбежал по лестнице.
Она уткнулась лицом ему в грудь.
— О боже! Он нас увидел.
— Он не скажет ни слова, если хочет задержаться в этом доме, — прохрипел Гриффин.
Он внес ее в спальню, захлопнув за собой дверь ногой, и с размаху опустил на кровать.
Геро посмотрела на него и прошептала:
— Но он поймет, чем мы тут занимаемся.
— Вот и хорошо. — Он прижал ее своим телом. — Будь моя воля, весь Лондон узнал бы, чем мы тут занимаемся.
Он ожидал возражений, однако вместо этого Геро подняла руки и погладила его по голове.
— Гриффин, — тихо и печально произнесла она. — Ох, Гриффин.
Эта печаль проникла ему в душу, но не отвлекла от задуманного. Не сейчас. Внутри у него разрасталась неуправляемая жажда сделать то, что он намеревался, пока еще не поздно. Он рванул тесьму на лифе ее платья.
Геро и не пыталась остановить его, а просто неподвижно лежала и водила руками по его коротким волосам, словно успокаивая. Корсет плохо поддавался его натиску. Что с ним? Уж он-то никогда не испытывал трудностей, чтобы раздеть женщину.
— Позвольте мне. — Она отвела в сторону его трясущиеся руки, развязала шнурки, и Гриффин припал ладонями к ее теплой коже и… успокоился.
— Все снимите, — потребовал он. — Все.
Геро удивилась, но не стала возражать, а медленно освободилась от многочисленных слоев тончайшей материи, а он при этом сходил с ума. Когда же она наконец скинула туфли и потянулась к лентам подвязок, он не выдержал и рявкнул:
— Не надо.
Гриффин смотрел на нее так, как знаток осматривает прекрасное произведение искусства. Ее тело было хрупким, грудь высокой и нежной, бедра стройными, а белая кожа, казалось, отливала лунным светом в сумрачной спальне. Рыжий хохолок волос между бедер выделялся ярким пятном.
Гриффин чувствовал, как сильно напрягся его член, но не похоть владела им, когда он смотрел на нее, обнаженную и беззащитную. Его охватило странное чувство, чувство собственника, а также желание не отпускать ее от себя, оберегать и… почитать. Эту гордую женщину можно обидеть самыми различными способами. Мысль была подобна удару ножа, от которого душа кровоточит.
Неужели она не видит его страданий? Могла бы она тоже защитить его от обид?
Он смотрел на нее, обуреваемый желанием, страстью и ненавистью. У нее на левом плече три крошечные веснушки, и он, нагнувшись, облизал их.
Ее руки вцепились ему в волосы.
— Гриффин…
— Геро, — прошептал он, уткнувшись носом в ложбинку у шеи и с нежностью покусывая тонкую кожу. — Вам это нравится?
— Да…
— Что еще вам нравится?
— Я хочу коснуться вас.
Гриффин поднял голову. Она тихо лежала под ним и смотрела на него серьезными, блестящими как бриллианты глазами. Он привык к тому, что главная роль в обольщении принадлежит ему, а его любовницы редко бывали столь же энергичны. Он привык всегда всем управлять или просто от природного мужского инстинкта господствовать над всем. В любом случае он не был расположен уступить даме пальму первенства в любовных утехах.
— Пожалуйста, — попросила она.
Гриффин неохотно отодвинулся, готовый схватить ее, если она вскочит и попытается убежать. А она приподнялась на кровати и встала на колени, с любопытством глядя на него. Он все еще был в штанах и рубашке.
Геро коснулась пальцем его горла и провела вниз, туда, где на груди была распахнута рубашка.
— Пожалуйста, снимите это.
Гриффин стянул через голову рубашку.
— А теперь это. — И указала на штаны.
Он скинул их, и верхние, и нижние.
Геро продолжала стоять на коленях и, склонив голову, просто смотреть на его тело. Ему хотелось передвинуться. Хотелось схватить ее и подмять под себя. Но он вздохнул и позволил ей молча смотреть на то, что она хотела увидеть.
Она положила обе руки ему на грудь, нажимая пальцами на кожу вокруг сосков. Глаза у нее были полузакрыты.
— Я не знала, что у мужчин столько волос на теле, — тихо произнесла она. — На скульптурах этого нет… только такие аккуратные завитки в паху. Но у вас их больше.
Ее руки гладили ему грудь, пальцы путались в пружинистых волосках. Гриффин беспокойно задвигал ногами. Он никогда особенно не задумывался о своем теле за исключением того, когда оно служило для удовлетворения его насущных жизненных — а также любовных — потребностей.
— Вам это неприятно? — спросил он.
— Нет, — подумав, ответила Геро. — Это просто… мне незнакомо.
Теперь ее пальцы переместились ему на живот, и она водила кончиками вокруг пупка.
— От волос бывает щекотно?
Он удивленно поднял брови.
— Нет. Правда, иногда волосы путаются в одежде, но это случается изредка.
Она кивнула, удовлетворенная таким объяснением. Пальцы гладили его волосы в паху.
— У вас это тоже есть, — прошептал Гриффин, скользнул рукой по ее животу и дотронулся до рыжих завитков.
Геро, словно завороженная, смотрела туда, где его рука касалась ее.
— Странно, правда? Мы носим столько всякой одежды, завязываем ее, застегиваем, а под ней у нас… — она обхватила двумя пальцами его член, — …этот секрет.
Она подняла к нему лицо — ее глаза смотрели серьезно.
— Все любовники так думают? Что у них есть секрет, известный только им двоим? А как у вас было с другими женщинами? Так же?
То, что она поставила себя в один ряд с другими безличными женщинами, с которыми он спал, поразило его до глубины души. Они были мимолетными призраками в его жизни.
Геро для него нечто неизмеримо большее.
Гриффин обхватил руками ее тонкую талию, приподнял и усадил поверх своих бедер.
— Какие другие женщины? Я не могу вспомнить ни одной, кроме вас.
Он потянул ее к себе, чтобы поцеловать, но она остановила его, положив ему руку на грудь.
— Ваши слова красиво звучат, милорд, но ведь в прошлом у вас были другие женщины, и будут еще.
— Нет. — Его решительное «нет» прозвучало твердо и мгновенно. Геро говорит о будущем, где они будут разъединены, и, наверное, подразумевает, что и у нее появится другой мужчина. Он не желает думать ни о других женщинах для себя, ни о других возлюбленных у нее. Он этого не приемлет.
Он улегся на нее, придавив своей тяжестью, но ему было все равно.
Она должна понять.
— Нет никого другого ни для вас, ни для меня, — сказал он, прижавшись носом к ее лицу. — Никого не существует вне этой комнаты. Только вы и я, и это.
С этими словами он вонзился в нее. Она не была готова к такому неожиданному натиску, но он уже не мог сдержать себя.
— Гриффин… — Она выгнулась под ним и развела ноги.
— Вы и я, — задыхаясь, произнес он, — мы особые. И между нами происходит не то, что делают остальные. Мы вместе, и мы ни с кем не сравнимы.
— Этого не может быть, — упрямо ответила она.
— Может, — выдохнул он. Почему она ему не верит? Почему отрицает что-то таинственное, но тем не менее существующее? — Послушайте меня. У меня никогда впредь не будет такой возлюбленной. А у вас никогда не будет такого, как я. То, что есть только у нас, мы должны сохранить в памяти.
— Но я не думаю…
Господи, она сводит его с ума, доводит до бешенства…
Гриффин не мог придумать больше никакого убедительного довода, поэтому припал к ее губам и просунул язык внутрь медовой сладости ее рта. Она лежала под ним, мягкая, уступчивая, ее бедра прижались к нему, а ее нежное, влажное лоно с радостью принимало его в себя.
Гриффин забыл про свою изощренность опытного любовника. Все куда-то ушло, исчезло простое физическое соитие, их тела и души слились в единое целое.
С ним Геро, и поэтому древние как мир движения стали… любовью.
Гриффин откинул назад голову, упиваясь этими новыми ощущениями. Она заставила его поверить в то, что он может летать. Он посмотрел на ее лицо — веки сомкнуты, между бровей залегла складочка, рот приоткрыт. Она прикусила нижнюю губу, и он понял, что она близка к пику наслаждения.
И он сумеет помочь ей перелететь через этот высокий утес.
Гриффин приподнялся, потом стал опускаться, прижимая ее бедрами и с каждым своим движением все сильнее касаясь нераскрывшегося цветка внутри ее лона. Она сглотнула слюну, тонкая кожа на горле затрепетала.
Гриффин сжал зубы. Он тоже близился к развязке, к взрыву, но он сдерживал себя, пока она не получит своей доли счастья. Наклонив голову, он прошептал ей в ухо:
— Откройся для меня, любовь моя.
Геро упрямо покачала головой.
— Да-да, — бормотал он, дыша ей в шею. Она застонала, а он облизал ей грудь. — Дай мне ощутить твою сладость.
Она выгнулась, ноги у нее задвигались.
— Иди ко мне, любовь моя, — продолжал шептать он и, взяв в рот ее сосок, стал осторожно и нежно покусывать.
И она взорвалась в его руках. Он почувствовал это, и тогда сладостное до боли блаженство нахлынуло и на него.
Она — это он, а он — это она. Они — это одно целое.
Геро лежала, уставившись на балдахин кровати, и водила пальцами по широкой спине Гриффина. Он упал на нее всем телом и не двигался.
Она с нежностью обнимала этого большого сильного мужчину. Мужчину, который орал на нее и отнес — дважды! — в свою спальню, где осуществил свои нечестивые намерения. Гриффин упрям и груб и зарабатывает на жизнь перегонкой джина. Он олицетворяет собой все то, чего она не одобряет, и, тем не менее, если он прямо сейчас захочет снова соединиться с ней в греховной любви, она не откажет ему.
И более того — у нее нет сомнений, что она получит от этого удовольствие.
Это любовь? Глупый вопрос. Она достаточно взрослая, чтобы не принять физическую тягу за любовь, но все же… вопрос не выходил из ума. Если она ничего к нему не чувствовала, то наверняка у нее не возникло бы это неодолимое желание быть с ним? И совершенно определенно она не стала бы горевать от того, что им придется расстаться.
Гриффин вздохнул и скатился с нее. Она ощутила себя брошенной.
— Прости, — невнятно произнес он. — Я чуть тебя не раздавил.
— Ты не раздавил, — вежливо ответила Геро, словно он извинился за то, что наступил ей на ногу во время танца.
Гриффин что-то пробурчал, обнял ее за плечи и прижал к себе. Она лежала и смотрела, как он погружается в сон, как поднимается и опадает его грудь, как трепещут ресницы.
Геро вдыхала его мужской запах и думала о том, чту она чувствует рядом с ним. Думала о том, как он иногда на нее смотрел, словно она была редкостной заморской птичкой, чью песнь он не до конца мог понять. Геро думала о Мэндевилле, о том, какой он безукоризненный джентльмен. Думала о Максимусе, о его гордости и ненависти. Она думала о себе и о том, что она узнала с той роковой поездки в карете, когда коснулась рукой голой мужской плоти. Коснулась Гриффина.
А когда в комнате начало темнеть, Геро приняла решение.
Она знала, что должна делать.
