Глава 15
Научный дневник леди Филиппы Марбери
Человеческое сердце весит в среднем одиннадцать унций и бьется приблизительно со скоростью тысяча ударов в день. В Древней Греции была широко распространена теория о том, что, как самая сильная и жизненно важная часть тела, сердце в некоторых случаях играет роль мозга: собирает информацию от других органов через кровеносную систему. Аристотель включил мысли и эмоции в свою гипотезу, касающуюся вышеуказанной информации, – факт, который современная наука находит весьма странным в свете понимания основных принципов анатомии.
Есть сведения о том, что еще долго после того, как человека посчитали мертвым, а ум и душа выходят из оболочки, сердце может продолжать биться. Может ли оно при этом и чувствовать? А если так, чувствует ли оно больше или меньше боли, чем сейчас ощущает мое?
31 марта 1831 года.
За пять дней до свадьбы
В эту ночь Пиппа не спала.
Лежала в постели и смотрела вверх, на игру лунного света в розовом атласе балдахина. К ее боку прижималась теплая, надежная Тротула.
Как же получилось, что она так неверно судила о Кроссе, себе, их отношениях, и почему никогда не замечала этот ненавистный розовый атлас?
Эту ужасную женственную штуку – сплошные эмоции.
Одинокая слеза сползла по виску и упала в ухо – какое неприятное ощущение.
Она шмыгнула носом. В эмоциях нет ничего продуктивного.
Пиппа глубоко вздохнула.
«Кросс женится на другой».
Она любит его, а он женится на другой.
Она тоже выходит замуж за другого…
Но по какой-то причине именно его женитьба разительно меняла все. Означала больше. Представляла собой больше.
Ранила больше.
Дурацкий розовый атлас. Дурацкие балдахины. Абсолютно бесполезные.
Тротула подняла голову, когда по виску скатилась еще одна слеза. Розовый язык собаки последовал за проложенной слезой дорожкой, и собачье сочувствие вызвало бурю соленых слез. Пиппа всхлипывала, икала и никак не могла остановиться.
Пиппа повернулась на бок, слезы застилали глаза, и серебряная маска, лежавшая на ночном столике, расплывалась. Ей не стоило принимать приглашение в клуб. Не следовало верить, что за все это не придется платить, что все это сойдет ей с рук.
Пиппа смотрела на пламя свечи, почти не колеблющееся и продолжавшее стоять в глазах, даже когда она зажмурилась.
Пиппа глубоко вздохнула, жалея, что боль в груди никак не унимается. Жалея, что мысли о нем никак не исчезают. Жалея, что не приходит сон.
Жалея, что не может вернуться в то утро, восемь дней назад, когда решила прийти к нему…
Как могла одна неделя все изменить?
Что же она наделала?
В душе бушевала мучительная тоска.
Пиппа сама не знала, сколько проплакала. Может быть, две минуты. Может, семь. Может, час.
Достаточно долго, чтобы пожалеть себя. Недостаточно долго, чтобы почувствовать себя лучше.
Когда она открыла глаза, свеча по-прежнему горела невыносимо ярко. И тут пламя поколебалось от неожиданного сквозняка.
Сквозняк сопровождался громким «тяф». Пиппа соскочила с кровати. Хвост Тротулы бешено вилял, когда Пиппа бросилась к дверям, ведущим на узкий балкон, примыкающий к спальне. Еще недавно закрытые двери открылись. В проеме стоял человек, которого любила Пиппа. Высокий, серьезный, трогательно растрепанный.
Глубоко вздохнув, он провел ладонями по густым рыжим волосам. Откинул их с лица.
Кросс был невероятно красив: высокие скулы, длинный прямой нос, серые глаза… она в жизни не хотела кого-то так сильно, как хотела его. Он обещал научить ее всему о соблазне и желании и преуспел в этом. Сердце Пиппы колотилось при одном взгляде на него, от звуков тяжелого дыхания. И все же… она не знала, что будет дальше.
– Ты прекрасна, – сказал Кросс.
Что будет дальше? Все, что он захочет.
Тротула поднялась на задние лапы и поставила на него передние, дрожа от возбуждения. Он поймал собаку сильными руками, удерживая в таком положении и отдавая ей всю ласку, на которую она рассчитывала. Почесал шейку, и спаниелька мгновенно растаяла. Заскулила и прижалась к нему, сгорая от любви.
Впервые в жизни Пиппа пожалела о присутствии собаки:
– Ну какой из нее защитник?
Кросс замер, и все трое долго молчали.
– Вы просите защиты у меня?
«Да».
– Тротула, довольно! – прикрикнула Пиппа вместо ответа.
Псина вернулась, но не отвела от своей новой любви печального задушевного взгляда.
– Похоже, ты ей нравишься, – пояснила Пиппа, в душе оправдывая предательницу.
– У меня особый талант обращения с дамами, – сказал Кросс теплым голосом, который она одновременно любила и ненавидела. Перед ней всплыло видение Салли Тассер. И проститутки за карточным столом в тот вечер. И хорошенькой дочери Найта.
Она спустила ноги с кровати.
– Я видела.
Он вскинул голову, но Пиппа сменила тему:
– Эта комната на третьем этаже.
Другой мужчина поколебался бы. Не понял бы сразу.
– Я бы поднялся и выше, чтобы видеть тебя. Я должен был видеть тебя.
Боль вернулась.
– Ты мог бы упасть. Покалечиться.
– Лучше это, чем ранить тебя.
Пиппа глянула на руки, сложенные на белом полотне сорочки, и прошептала:
– Ты однажды сказал мне, что если Каслтон причинит мне боль, значит, делал это неправильно.
– Да…
Она взглянула ему в глаза:
– Ты делаешь это неправильно.
Кросс мгновенно оказался рядом, на коленях, и взял за руки, посылая сквозь нее реки возбуждения, жара и восторга. Пиппа знала, что нужно оттолкнуть его, выбросить из окна, вернуть туда, откуда он пришел. И пропади пропадом три этажа!
– Мне не следовало быть здесь, – прошептал Кросс. – Я должен быть везде, где угодно, но только не здесь.
Он прижался лбом к ее ладоням,
– Но я должен был видеть тебя. Объяснить.
Пиппа покачала головой:
– Тут нечего объяснять. Ты женишься на другой.
Она услышала, как перехватило голос: легкое колебание между первым и вторым слогом слова «другой». И ненавидела себя за это.
Закрыла глаза, мысленно заставляя его уйти.
Ничего не вышло.
– Ты сказал, что никогда не женишься. Очередная ложь.
Но Кросс словно не слышал ее. И ничего не отрицал.
– Ты плакала.
– Это случайность.
Он криво усмехнулся:
– Не думаю.
Что-то в его тихих, полных иронии и чего-то еще словах неожиданно вызвало неудержимое раздражение.
– Это ты заставил меня плакать, – обвинила она.
Кросс мгновенно посерьезнел:
– Знаю.
– Ты женишься на другой.
Эти слова она повторяла, похоже, в сотый раз. Миллионный. Словно если будет твердить их снова и снова, они потеряют смысл. Способность причинять горе.
– Ты тоже, – кивнул он.
Пиппа была помолвлена все время их знакомства. Но его женитьба почему-то казалась более жестоким предательством. Она понимала, что это нелогично, но логике здесь не было места.
Еще одна причина, по которой ей все это не нравилось.
– Ненавижу себя за то, что заставил тебя плакать, – прошептал Кросс, сжимая ее руки.
Пиппа смотрела туда, где переплетались их руки, и любовалась веснушками на его коже. Мягким пушком рыжих волос, между первой и второй костяшками. Его большой палец потирал ее указательный, и Пиппа рассеянно наблюдала, как эти волоски двигаются и гнутся перед тем, как вернуться на прежнее место.
Она обратилась к этим волоскам:
– В детстве у меня был друг по имени Бивин.
Пиппа помедлила, не глядя на него. Кросс молчал, поэтому она продолжала, сама не зная, куда клонит:
– Он был добрым и нежным и так умел слушать! Я рассказывала ему тайны, которых больше никто не знал. Которых больше никто бы не понял.
Кросс крепче сжал ее руки, и Пиппа наконец встретила его взгляд.
– Но Бивин понимал. Он исследовал Нидем Мэнор вместе со мной, помог мне открыть мою любовь к науке. Он был со мной в тот день, когда я украла с кухни гуся и разрезала, чтобы изучить внутренности. Я винила в этом его, и он не возражал.
Глаза Кросса потемнели.
– Я понял, что мне не слишком нравится слушать про этого идеального компаньона, Пиппа. Где он сейчас?
Пиппа покачала головой:
– Ушел.
Он свел брови:
– Куда?
– Куда уходят воображаемые друзья? – улыбнулась Пиппа.
Кросс громко выдохнул и, подняв руку к ее виску, откинул с лица гриву светлых волос.
– Он был воображаемым.
– Я никогда не понимала, почему никто, кроме меня, его не видит. Пенни иногда притворялась, будто говорит с ним, но никогда в него не верила. Мать пыталась пристыдить меня. – Пиппа пожала плечами и просто сказала: – Но он был моим другом.
Кросс улыбнулся:
– Мне понравилось, как вы с воображаемым другом препарировали гуся.
– Там было столько перьев!
Улыбка превратилась в смех:
– Представляю!
– И далеко не столько крови, как можно было подумать. Хотя я перепугала горничную до полусмерти.
– Во имя науки.
– Во имя науки, – согласилась Пиппа.
Кросс подался вперед, и она поняла, что ее сейчас поцелуют. Но при этом знала, что не должна этого позволять. И поэтому откинула голову прежде, чем их губы встретились. Он немедленно отпустил ее и присел на корточки.
– Прости.
Она поднялась, пытаясь отодвинуться подальше. Тротула стояла возле нее как часовой. Пиппа теребила мягкие уши собаки, не в силах взглянуть на Кросса.
– Не знаю, почему я это рассказала.
Он встал. Но не подошел ближе.
Пиппа упорно смотрела в пол.
– Это глупо, но я не знаю, почему подумала о нем. Разве что…
Он долго ждал, прежде чем поторопить:
– Разве что…
– Я всегда была не такой, как все. И у меня было мало друзей. Но… Бивин не возражал. Он никогда не считал меня странной. И я никогда не встречала человека, который понимал бы меня. И уже не думала, что встречу.
Пиппа слегка пожала плечами:
– До тебя.
И теперь ты тоже уйдешь.
А это ранит куда сильнее, чем потеря воображаемого друга.
Она не уверена, что сможет это пережить.
– Не могу не думать, – начала Пиппа, но осеклась. Зная, что не должна этого говорить. Зная, что после этого все станет еще сложнее. – Не могу не думать, что если бы только я не…
Кросс тоже это знал.
– Не надо.
Но Пиппа уже не смогла остановиться:
– Если бы только я нашла тебя первым!
Слова были тихими и печальными. И она ненавидела их, хотя они привели его к ней. Кросс сжал ладонями ее лицо и запрокинул, чтобы поцеловать. И этот поцелуй лишил ее сил и воли и, наконец, способности думать.
Его длинные пальцы запутались в волосах Пиппы. Он встретил ее взгляд и прошептал ее имя, прежде чем снова приникнуть к губам. Лаская, целуя, покусывая. Воспламеняя.
Если бы она только знала, что найдет кого-то вроде него!
Ровню себе.
Союз любви.
Такие существовали. И вот доказательство – здесь, в ее спальне. В ее объятиях. В ее мыслях.
«Навсегда».
Пиппа изо всех сил зажмурилась, хотя по щекам уже лились слезы. Кросс снимал их губами, опять и опять, снова и снова шепча ее имя.
– Пиппа… не плачь, любимая… я этого не стою… я ничтожество…
Он был не прав, конечно. Он был всем.
Всем, что она не может иметь.
При этой мысли Пиппа отстранилась и прижала ладони к его груди. Наслаждаясь силой, теплом. Наслаждаясь прикосновениями.
Глядя в страдающие серые глаза, она выдохнула:
– Вся моя жизнь… Два и два – получается четыре.
Кросс кивнул, полностью сосредоточившись на ней. И она любила его еще больше за то, что он все понимает.
– Но сейчас… все пошло не так. Больше два и два не четыре. А ты.
Его глаза полыхнули жаром, и он снова потянулся к ней. Но Пиппа отступила.
– Теперь ты женишься на другой. И я не понимаю. – Огромная слеза поползла по щеке. – Не понимаю и ненавижу себя за это.
Кросс смахнул слезу и сказал, нежно, едва слышно:
– Теперь моя очередь рассказывать тебе сказку. Ту, которую я никогда никому не рассказывал.
Сердце билось где-то в горле. Пиппа уже знала, что сказанное им снова изменит все.
Но даже не представляла, что именно он скажет.
– Я убил своего брата.
Кросс впервые произнес это вслух, но почему-то исповедаться перед Пиппой оказалось легче, чем он ожидал.
Рассказать все Пиппе – означает ее спасти.
Она должна понять, почему они не могут быть вместе. Должна видеть, почему он совершенно, абсолютно ей не подходит. Даже если всеми фибрами души стремится сделать ее своей. Навсегда.
И единственный способ показать ей все – это обнажить худшее в нем.
Пиппа застыла, услышав его. Дышать становилось труднее. Но она ждала, пока он продолжит. Кросс почти рассмеялся, поняв, что до него не доходила простая истина: она не собирается сразу выгонять его из комнаты. Она захочет дальнейших объяснений.
Потому что может поверить в него.
Так мало людей в него верили…
Но она ждет, что он скажет дальше. Спокойная, серьезная, увлеченная науками Пиппа, ожидающая, пока ей представят все доказательства, прежде чем сделать выводы.
«Идеальная Пиппа».
При этой мысли у Кросса сжалось сердце. Он отвернулся от нее, воображая, будто способен отвернуться от правды. Подошел к открытой двери и осторожно закрыл, прежде чем почти прошептать следующие слова:
– Я убил брата.
Другая женщина засыпала бы его вопросами. Пиппа просто наблюдала за ним. Широко открытыми глазами. Ошеломленными и не закрытыми очками. Именно ее прямой взгляд подстегнул его.
Кросс прислонился спиной к окну. Холод немного успокаивал.
– Бейн был идеален. Идеальный сын, идеальный наследник, идеальный брат. Он был исполнен чести и достоинства, подобавших будущему графу Харлоу. Никто о нем дурного слова бы не сказал.
Теперь слова находились легче. Кросс широко раскинул руки:
– Я, с другой стороны, был идеальным младшим сыном. Любил порок и ненавидел ответственность. Прекрасно умел тратить отцовские деньги и владел искусством запоминать выпавшие карты. Мог превратить десять фунтов в тысячу и делал это при всякой возможности. У меня оставалось мало времени для друзей и еще меньше для семьи. – Кросс помолчал. – Тогда мне в голову не приходило, что однажды я пожалею об этом.
Пиппа была так близко, что он мог дотронуться до нее, если бы пожелал. Но он не сделал этого. Не хотел, чтобы она оказалась рядом с этой историей, с мальчиком, которым он был когда-то. Не хотел, чтобы она находилась рядом с человеком, которым он теперь стал.
Она внимательно слушала рассказ, и на какое-то мимолетное мгновение Кросс позволил себе взглянуть на нее. На распущенные волосы, голубые глаза, полные знания и лучшего понимания, чем он заслуживал.
Кросс не мог представить, почему когда-то считал ее обыденной или некрасивой. Она была неотразима. И, словно ее красоты было недостаточно, еще и умна. Чрезвычайно умна. И так отличалась от всех его знакомых.
«Два и два равняется ему…»
В других устах это прозвучало бы абсурдом, но в устах Пиппы звучало чистейшим соблазном.
Кросс хотел ее. Достаточно, чтобы желать стать кем-то совершенно иным. Лучше.
Достаточно, чтобы пожалеть о том, что приходится все это рассказывать.
– Начался первый сезон Лавинии. Она получила допуск в «Олмак» и была на седьмом небе от счастья, в полной уверенности, что скоро ее провозгласят королевой общества.
– Она прекрасна, – согласилась Пиппа.
– В восемнадцать она была несравненна.
Кросс с мукой вспоминал огненноволосую сестру: сплошное кокетство и победные улыбки.
– Это был ее первый вечер в «Олмак»; за неделю до того ее представили ко двору.
Кросс остановился, подбирая слова, но вмешалась Пиппа:
– Ты ее сопровождал.
Он горько рассмеялся:
– Предполагалось, что это буду я. Но мне вовсе не хотелось проводить вечер в «Олмак». Я ненавидел само название этого места. И не желал иметь с ним ничего общего.
– Ты был молод. Конечно, не желал.
Их взгляды встретились.
– Я ее брат. И это мой долг.
Пиппа не ответила. Поняла, что не стоит. Умница.
– Я отказался. Заявил Бейну, что не поеду.
Кросс помолчал, вспоминая тот день, когда смеялся и издевался над старшим братом.
– В конце концов, сестра не являлась моей проблемой. Я был средним ребенком… вторым сыном. Запасным наследником… и благодарил за это Бога.
Бейн был в бешенстве – редкий случай, – у него имелись свои планы… женщина. Греческая оперная певица, искавшая нового покровителя.
– Понимаю, – кивнула Пиппа.
Она не понимала. Совсем.
«– Увидишься с ней другой ночью, – со смехом говорил Кросс. – Уверяю, еще несколько часов не испортят ее достоинств. Никто и никогда не ожидает, что я держу слово».
Кросс навсегда запомнил ярость и разочарование во взгляде Бейна.
«– Тут ты прав…»
– Мы поспорили, и я победил. Мне было абсолютно все равно, найдется ли для Лавинии сопровождающий, а поскольку Бейну было не все равно, ему пришлось везти ее в «Олмак». А я отправился к Найту.
– К Найту? – ахнула Пиппа.
– К Найту, а потом…
Кросс поколебался, зная, что после его слов она станет его презирать. И одновременно понимая, что это спасет ее надежнее, чем любые другие слова.
– А потом к оперной певичке Бейна.
Пиппа на мгновение закрыла глаза, и Кросс возненавидел себя с новой силой. Даже сейчас, семь лет спустя. О предательстве по отношению к брату теперь знал другой человек – Пиппа.
Но ведь такова его цель, верно? Добиться, чтобы она была подальше от Найта, подальше от него. В объятиях графа.
Все его существо протестовало против этого, но Кросс годами учился управлять своим телом и теперь держался уверенно и спокойно.
– Я нежился в объятиях будущей любовницы Бейна, когда у его экипажа на повороте слетело колесо, – бесстрастно продолжал Кросс. – Бейн, кучер и один лакей погибли на месте. Второй лакей скончался на следующий день.
– И Лавиния, – тихо сказала Пиппа.
– Лавиния была искалечена. Ее блестящее будущее погублено.
Кросс сжал кулаки:
– И это я сделал с ней. Будь я там…
Пиппа потянулась к нему и сжала кулаки:
– Нет.
Кросс покачал головой:
– Я убил Бейна так же жестоко, как если бы поднес к голове пистолет и нажал курок. Будь я на его месте, он остался бы жив.
– А ты бы умер, – хрипло выдавила Пиппа, глядя на него глазами, в которых переливались непролитые слезы. – А ты бы умер!
– Разве не видишь, Пиппа… я это заслужил. Это я был порочным и дурным сыном и братом. Я играл, жульничал и воровал. Бейн был прекрасным человеком, Лавиния была чиста, в отличие от меня. Сам ад преследовал меня в ту ночь, полагая, что найдет меня в том экипаже. А когда вместо меня нашел их – почти всех забрал с собой.
Пиппа покачала головой:
– Нет. Ты тут ни при чем.
Боже, как он хотел ей верить!
– Я даже не остановился после случившегося. Продолжал посещать игорные заведения, продолжал выигрывать. Пытался похоронить свой грех под грудой новых.
Кросс впервые говорил это кому-то. И не знал, почему именно ей. Возможно, чтобы объяснить, кто он. Почему он ей не подходит.
– Разве не видишь, Пиппа, на его месте должен был оказаться я.
По ее щеке скатилась слеза.
– Нет, – прошептала она, бросаясь к нему. Позволяя поймать ее и обхватить длинными руками. Позволяя поднять себя с пола и прижать к груди. – Нет, – повторила она, и от тоски в ее голосе у Кросса сжалось сердце.
– Так сказал мой отец. Он ненавидел меня.
Пиппа попыталась прервать его, но Кросс остановил ее.
– Нет. Он так сказал. А после аварии… не мог смотреть на меня. И мать тоже. Мы не знали, выживет ли Лавиния или умрет. Нога была сломана в трех местах, и она горела в лихорадке. Мать не разговаривала со мной неделю, а отец…
Кросс поколебался. Боль воспоминаний обжигала.
– Отец произнес те же семь слов. Повторял их снова и снова. «На его месте должен был оказаться ты».
– Джаспер, – прошептала Пиппа в темноте, и какая-то часть его души, давно погребенная, отозвалась на звук. – Твой отец скорбел. Он не это имел в виду. Он не мог…
Кросс проигнорировал ее слова. Боль этих слов.
– Они не могли смотреть на меня. Поэтому я ушел.
В ее глазах по-прежнему светилось понимание.
– Куда ты пошел?
– Единственное место, о котором мог подумать.
Кросс остановился. Зная, что эта часть истории сыграла самую большую роль. Взвесил свои слова.
Он не должен ничего скрывать от Пиппы. Она уже здесь.
– В заведение Найта. Я играл там много дней подряд. Без сна. Переходил от столов к постелям наверху, пытался забыться в игре и женщинах.
Он ненавидел свой рассказ. И того мальчишку.
– Я поклялся не оглядываться назад.
– Орфей, – заметила Пиппа.
Он грустно усмехнулся:
– Ты слишком умна, на свою же беду.
– Помогает то, что я с тобой, – улыбнулась Пиппа.
Кросс так любил эту женщину. Вернее, не стоило так любить эту женщину!
– Орфей наоборот. С земли в ад. Боль и грех, и все пороки на свете. Я недостоин дожить до того, чтобы рассказывать эту историю.
– Но ты жив и рассказываешь.
Кросс кивнул:
– Я жив, а Бейн – нет. Я жив, а Лавиния страдает.
– Но в этом нет твоей вины.
Пиппа снова очутилась в его объятиях и, уткнувшись ему в грудь, повторила:
– Ты не виноват.
Он очень хотел ей верить. Но это неправда.
– Я виноват.
Кросс прижал ее к себе и, уткнувшись в прекрасные шелковистые волосы, сказал:
– Я убил брата. И должен нести этот крест.
Она услышала… и замерла, глядя на него.
И потом его гениальная Пиппа поняла.
– Крест, который ты несешь… именно поэтому ты взял имя Кросс?
– Чтобы помнить, до чего я дошел. Чтобы грехи прошлого всегда преследовали меня. Ненавижу это имя. – Он отпустил ее. – Ты не пробудешь рядом слишком долго, любимая.
Ее прекрасные голубые глаза подернулись дымкой печали. Словно это он ненавидел… ненавидел эту ночь и их отношения, и себя.
Кросс негромко выругался.
– Я не мог их спасти, – признался он и тут же поклялся: – Но, черт возьми, я могу спасти тебя.
Пиппа дернулась:
– Спасти меня?
– Найт знает, кто ты. Он погубит тебя, если я не остановлю его.
– Остановить его? Но как?
Кросс посмотрел ей в глаза, и она все поняла.
И не мог слышать, как она повторяет вопрос:
– Остановить его? Но как?
– Я женюсь на его дочери. Он сохранит твои тайны.
Пиппа оцепенела в его объятиях. Брови сошлись.
– Мне совершенно все равно, если Найт раскроет мои тайны хоть всему свету.
Ну конечно, ей все равно. Но будет не все равно, когда Найт пустит слухи об их отношениях по всему Лондону. Дойдет до Каслтона. Пиппе станет не все равно, когда помолвка окажется разорванной, а ее будущее и будущее сестры – разрушенным. Ей станет не все равно, когда родители не смогут нигде показываться.
– Тебе не должно быть безразлично. Перед тобой целая жизнь. Нужно подумать о родных. Выйти замуж за графа. Я не позволю, чтобы из-за меня ты погубила себя. Достаточно я натворил в жизни.
Пиппа выпрямилась во весь рост, невзирая на то что была полуодета и плохо видела. Конечно, это неважно. Она королева.
– Меня не нужно спасать. Я прекрасно обойдусь без этого. Для порочного человека ты слишком рвешься принять на себя бремя ответственности.
– Ты – моя ответственность.
Неужели она этого не видит?
– Ты стала моей ответственностью в тот момент, когда пришла ко мне.
«Она принадлежала мне с самого начала».
Пиппа прищурилась:
– Я не ищу опекуна.
Раздражение охватило его. Кросс сжал ее плечи.
– У тебя нет выбора. Я много лет расплачивался за свои грехи, пытаясь не навредить близким больше, чем уже навредил. И не позволю, чтобы ты была замешана во все это. Не позволю, чтобы тебя коснулось зло. Черт побери, Пиппа! Я должен сделать это, неужели не видишь?
Последние слова были вызваны отчаянием.
– Не вижу.
В ее голосе тоже звучала паника, судя по тому, как она вцепилась в его руки.
– А как же я? Как насчет моей ответственности? Думаешь, я не чувствую тяжести, оттого что ты женишься на женщине, которой не знаешь, из ложно понятого чувства чести?
– Тут нет ничего ложного. Это все, что я могу тебе дать.
Кросс снова прижал ее к себе. Если бы только он мог держать ее так всегда…
– Неужели не понимаешь, любимая? Моя цель – спасти тебя. Я так старался…
– Для чего?
Он не ответил.
– Джаспер? – позвала Пиппа.
Возможно, это его имя на ее губах заставило его сказать правду. А может… тихий вопрос… или просто ее присутствие.
Но он сказал:
– Для того чтобы расплатиться за грехи. Если бы не я… Бейн был бы жив, а Лавиния здорова.
– Лавиния выбрала свою жизнь. У нее есть муж и дети, – возразила Пиппа.
– Муж задолжал Найту. Дети должны расти в тени своего ничтожного отца. Брак Лавинии – результат опасений моего отца никогда не избавиться от искалеченной дочери.
– Тут нет твоего греха.
– Конечно, есть! – взорвался Кросс, отворачиваясь от нее. – Грех только на мне. Последние шесть лет я старался все исправить, но это мое прошлое. Мое наследие. Я забочусь о девушках «Ангела». По своей воле. Пытаюсь уберечь их от опасности. Если они захотят уйти, выбирают себе другую жизнь, я помогаю им. Помог десяткам девушек. Нашел работу, которую можно выполнять, стоя на ногах, а не лежа на спине. Загородные поместья, где они могут спокойно жить.
Ради сестры, которую он не мог спасти, чью жизнь уничтожил. Ради брата, жизнь которого он отнял так же точно, словно сам разбил чертов экипаж.
– Это не твоя вина, – в который раз повторила Пиппа. – Ты не мог знать.
Кросс сам думал то же самое сто раз. Миллион. Но это его не утешало.
– Будь Бейн графом, у него родились бы наследники. Сыновья. Была бы жизнь, которую он заслуживал.
– Жизнь, которую заслуживаешь и ты.
И Кросс представил себе эту жизнь: маленьких очкастых светловолосых девочек и смеющихся мальчиков, занятых ловлей лягушек в жару девонширского лета. Их мать. Свою жену.
– Тут ты ошибаешься. Я не заслужил этой жизни. Я украл ее у Бейна. Украл у него, лежа в объятиях его любовницы.
Пиппа насторожилась:
– Его любовницы? Поэтому ты так боишься дотронуться до меня? Поцеловать? Поэтому ты не… с другими женщинами.
«Откуда, черт возьми, она это знает?»
Пиппа ответила прежде, чем Кросс успел спросить.
– Дама за карточным столом и мисс Тассер… они обе намекали… что…
«Черт побери».
– Обе.
Это не было вопросом.
Пиппа пригвоздила его к месту понимающим голубым взглядом.
– Это правда?
Кросс мог солгать. Шесть лет он убеждал Лондон, что погряз в разврате. Что женщины играют главную роль в его жизни. Он мог солгать, и Пиппа никогда не узнала бы правды.
Но он не хотел лгать ей. Только не в этом.
– Когда ты в последний раз спал с женщиной?
Кросс молчал. И в самом молчании заключалась правда.
Пиппа продолжала допытываться:
– Когда ты в последний раз спал с женщиной? – Она была шокирована. – С любой женщиной. Но… твоя репутация. Ты легендарный любовник.
Кросс наклонил голову:
– Я же говорил, не стоит верить всему, что слышишь в дамских салонах.
– Прости, но, если я верно запомнила, ты раздел меня, не притронувшись ко мне.
Пиппа, в его кабинете, с ногой, перекинутой через подлокотник кресла. Раскрасневшаяся… Более желанная, чем он готов признать.
– Удача, – обронил Кросс.
– Ты не веришь в удачу.
Она была невероятна. Его вторая половинка.
– Шесть лет не прикасаться к женщинам! – благоговейно ахнула она.
– До сегодняшнего вечера, – добавил Кросс.
– До меня, – добавила она.
Он хотел делить с ней дыхание, касаться ее снова и снова.
– С тобой я не могу сдерживаться.
Губы Пиппы изогнулись в улыбке чисто женского удовлетворения. И плоть Кросса мгновенно затвердела, хотя он поклялся себе, что не возьмет ее. Не потеряется в ней. Даже сейчас, хотя она завладела им. Дюйм за ничтожным дюймом.
– Это твое наказание? Твое покаяние? Целибат?
– Да.
В ее устах это звучало идиотизмом. В присутствии Филиппы Марбери целомудрию нет места. Потому что она создана для него.
Четверти часа в маленькой комнатке «Ангела» оказалось недостаточно.
«Всей жизни будет недостаточно».
– Не могу. Не с тобой, Пиппа. Ты выходишь замуж.
– За другого, – поколебавшись, прошептала она.
Кросс поморщился. Как от боли.
– За другого.
– Как и ты.
– Да…
Его приговор.
Пиппа подняла руку, коснулась мягкой ладонью его щеки, и он не смог устоять. Сжал ее, удерживая на месте. Наслаждаясь.
– Джаспер.
Как он любил звук своего имени на ее устах! Как хотел слышать его снова и снова! До конца жизни. Будь он другим человеком, решил бы рискнуть.
Но он обязан покинуть ее.
Он не имеет права ее коснуться.
– Джаспер, – снова прошептала Пиппа, приподнимаясь на носочки и обнимая его. Прижимаясь своим прекрасным телом к нему. Между его руками и ее мягкой кожей – ничего, кроме клочка ткани.
«Я не должен…»
Кросс рвался к ней всей душой – поскольку слишком долго ждал. Ему хотелось подхватить ее, бросить на кровать и овладеть… только раз.
«Но этого было бы недостаточно».
– Если ты действительно хочешь спасти меня… – прошептала она. Как опасно близко ее губы!
– Хочу. Боже, помоги мне… я не вынесу, если тебе причинят зло.
– Но ты уже ранил меня. И ранишь даже сейчас.
Пиппа говорила тихо и мягко, но так соблазнительно, что он не смог противиться.
Его руки обвили ее талию, наслаждаясь жаром ее тела.
– Скажи, как это остановить, – попросил он, уже зная ответ.
– Хочешь меня?
– Да.
Он хотел ее с момента первой встречи. И даже раньше.
– Я хочу каждый дюйм твоего тела. Хочу твой ум и душу. – Кросс поколебался, прежде чем добавить: – Я никогда не хотел чего-то так сильно, как тебя.
Ее пальцы скользнули в его волосы:
– Коснись меня.
Кросс не смог отказать. Не смог противиться соблазну оглянуться.
«Один взгляд. Одна ночь».
Все, что у них будет. Больше, чем он заслуживает.
Одна ночь – и он предоставит ей вернуться в ее идеальный, совершенный мир.
– Я не разрушу твою жизнь, Пиппа. Не позволю тебя уничтожить.
Она прижалась губами к его губам, лишая его разума, и прошептала так тихо, что он едва расслышал:
– Я люблю тебя.
Кросс не выдержал. Подхватил ее на руки и дал им обоим то, чего они хотели. То, что изменит все и в то же время ничего. Прижал ее к себе, наслаждаясь тем, как она прильнула к нему, осыпая поцелуями. Воспламеняя.
Ей нельзя было любить его.
Он того не стоил.
Не стоил ее.
– Ты удивительный человек, – прошептала Пиппа ему на ухо. – Я ничего не могу с собой поделать.
«Одна ночь уничтожит его».
Но он не мог противиться ей. Ее блестящему уму. Ее прекрасным глазам.
Никогда не мог.
