61
«МЫ – ЧЕЛОВЕЧЕСТВО».
Все ложь. «Страна чудес». Лагерь «Приют». Даже сама война.
Как же это было легко. Поразительно легко, особенно после всего, через что мы прошли. Или это было легко именно из-за того, через что мы все прошли.
Нас свезли в лагерь. Выпотрошили, а потом наполнили ненавистью, коварством и духом мщения.
После этого нас можно было выпускать из лагеря.
Чтобы мы убивали тех, кто от нас остался.
«Шах и мат».
Я чувствую позывы к рвоте. Рингер придерживает меня за плечо, пока я опоражниваюсь на валяющийся постер с надписью «Окунись в моду!».
Я заканчиваю, чувствуя, как холодные пальцы массируют мою шею. Ее голос говорит, что все будет хорошо. Я срываю монокуляр, зеленый огонь гаснет, к Рингер возвращается ее лицо. Она Рингер, я – это я, только я уже не уверен, что знаю, что означает это «я». Я не тот, кем себя представлял. Мир не таков, каким я его себе представлял. Может, в этом все дело.
Этот мир теперь принадлежит им, это мы теперь пришельцы.
– Мы не можем вернуться в лагерь, – сдавленным голосом говорю я.
Ее взгляд проникает внутрь меня; ее пальцы мнут мою шею.
– Да, не можем. Но мы можем двигаться дальше. – Рингер поднимает мою винтовку и отдает мне. – И начнем с этого сукина сына на крыше.
Но прежде Рингер избавляет меня от имплантата. Это больнее, чем я ожидал, но я заслужил экзекуцию.
– Не вини себя, – говорит Рингер, пока вырезает имплантат. – Они всех нас одурачили.
– А тех, кто не купился на обман, они называют Дороти и убивают.
– Не только их, – с горечью говорит Рингер.
Ее слова как удар кулаком в сердце. Ангар по обработке и уборке. Две трубы, изрыгающие черный и серый дым. Грузовики с трупами. Тысячи трупов каждую неделю. И каждую ночь приходят автобусы с беженцами, с ходячими мертвецами.
– Лагерь «Приют» – не военная база, – шепотом говорю я и чувствую, как по шее стекает кровь.
– И не лагерь беженцев.
Я киваю; во рту привкус желчи. Уверен, Рингер ждет, когда я произнесу вслух то, что думаю. Иногда недосказанность убивает правду.
– Это лагерь смерти, – говорю я.
В Евангелии сказано: «Истина сделает вас свободными». – Не верьте. Порой истина закрывает дверь в камеру и запирает ее на тысячи засовов.
– Ты готов? – спрашивает Рингер.
Похоже, ей не терпится со всем этим покончить.
– Мы не станем его убивать, – говорю я.
В глазах Рингер вопрос: «Какого черта?» Но я думаю о Крисе, о том, как он сидел, пристегнутый ремнями к креслу за двусторонним зеркалом. Думаю о телах на ленте транспортера, который вез их в раскаленную пасть печи. Я долго был орудием в чужих руках, с меня хватит.
– Найти и взять живым. Приказ понятен?
Рингер колеблется пару секунд, а потом кивает. Ее лицо нечитаемо, что, впрочем, неудивительно. Снова взялась за шахматы? Кекс продолжает стрелять по крыше. Скоро у него кончатся патроны. Пора.
Мы заходим в коридор. Темнота непроглядная. Идем плечом к плечу и ощупываем стены, в поисках лестницы заглядываем в каждую дверь. В вестибюле холодно, воздух спертый. Пол на дюйм залило вонючей водой, наверное, где-то протекла труба. Тишину нарушает только плеск от наших шагов. Я толкаю дверь в конце коридора и ощущаю поток свежего воздуха. Лестничный колодец.
На площадке четвертого этажа мы останавливаемся, дальше только узкая лестница наверх. Дверь на крышу взломана. Слышны хлопки выстрелов, но снайпера не видно. Язык жестов в темноте не читается, поэтому я притягиваю к себе Рингер и шепчу ей в ухо:
– Похоже, он прямо перед нами.
Рингер кивает – ее волосы щекочут мне нос.
– Так что сразу за дело.
Рингер лучший стрелок, поэтому пойдет первой. Если она промахнется, второй выстрел за мной. Мы отрабатывали такие действия сотни раз, но на тренировках нашей целью было уничтожение противника, а не его задержание. И мишень никогда не стреляла в ответ.
Рингер делает шаг к двери, я стою у нее за спиной и держу руку у нее на плече. Ветер задувает в приоткрытую дверь, этот звук похож на мяуканье или жалобный скулеж умирающего животного. Рингер наклонила голову в ожидании моего сигнала, дышит ровно. Может, она молится? Интересно, мы молимся одному Богу? Почему-то мне так не кажется. Я хлопаю Рингер по плечу, она ногой распахивает дверь и как ракета вылетает на крышу. И исчезает в снежной пелене, прежде чем я успеваю сделать два шага по крыше.
Три хлопка. Я налетаю на присевшую на колено Рингер и еле удерживаюсь на жиже из мокрого снега. В десяти футах от нас снайпер. Он лежит на боку, одной рукой держится за ногу, а другой тянется к винтовке. Когда Рингер его подстрелила, винтовка отлетела в сторону. Рингер стреляет еще раз, на этот раз в руку снайпера. В темноте, сквозь пелену снега, и попадает. Снайпер прижимает руку к груди и вскрикивает. Я хлопаю Рингер по макушке, это знак прекратить огонь.
– Лежи тихо! – кричу я снайперу. – Не дергайся!
Снайпер садится лицом к улице и прижимает раздробленную кисть к груди. Он нагибается и что-то делает второй рукой. Поблескивает какой-то серебристый предмет.
– Слизняки, – говорит снайпер, и у меня холодеет внутри.
Я знаю этот голос.
Он кричал на меня, издевался надо мной, угрожал мне, проклинал меня. Этот голос преследовал меня с первой минуты после подъема и до последней минуты перед отбоем. Он шипел, орал, рычал на меня, на всех нас.
Резник.
Мы оба узнали его. Это пригвоздило наши ноги к крыше, застопорило наше дыхание, затормозило мысли.
Благодаря этому он выгадал немного времени.
Время рассыпалось после появления Резника и теперь замедлилось, как будто энергия запустившего его Большого взрыва иссякла.
Он встает на ноги. Это занимает шесть или семь минут.
Поворачивается лицом к нам. Это как минимум десять минут.
Держит что-то в здоровой руке. Тычет в этот предмет пальцем окровавленной руки. Двадцать минут.
А потом Рингер приходит в себя. Пуля ударяет сержанта в грудь. Резник падает на колени. У него открывается рот. Вот он покачнулся и упал ничком на крышу в нашу сторону.
Время сбрасывается на ноль. Никто не двигается. Никто не говорит ни слова.
Снег. Ветер. Мы словно на вершине ледяной горы. Рингер подходит к Резнику и переворачивает его на спину. Забирает у него из руки серебристый прибор. Я смотрю на одутловатое рябое лицо с крысиными глазками и каким-то образом удивляюсь и не удивляюсь тому, что вижу.
– Несколько месяцев потратили на нашу подготовку только для того, чтобы он потом нас убил, – говорю я.
Рингер смотрит на дисплей серебристого устройства – это планшет – и качает головой. Свет от включенного дисплея подчеркивает контраст между ее бледной кожей и черными как смоль волосами. Она так красива, но не божественной красотой; в этом свете она скорее похожа на ангела смерти.
– Он не собирался нас убивать, Зомби. Просто мы застали его врасплох, и у него не оставалось выбора. И если бы он нас убил, то не из винтовки. – Она поднимает планшет, чтобы я мог увидеть дисплей. – Думаю, он собирался убить нас с помощью вот этого.
Верхнюю половину дисплея занимает сетка. В дальнем левом углу сетки группа зеленых точек. Ближе к центру еще одна.
– Наше отделение, – догадываюсь я.
– Одна точка – это, должно быть, Кекс.
– Значит, если бы мы с тобой не вырезали имплантаты…
– Он точно знал наше местоположение, – говорит Рингер. – Поджидал. И нас, по идее, уже не должно быть.
Рингер показывает две обведенные точки в нижней части дисплея. У одной номер, который мне дали после того, как меня обследовала доктор Пэм. Нетрудно догадаться, что у второй точки номер Рингер. Под цифрами светятся зеленые кнопки.
– Что будет, если нажать на кнопку? – спрашиваю я.
– Думаю, ничего, – отвечает Рингер и нажимает.
Я вздрагиваю, но Рингер оказалась права.
– Это кнопка смерти, – говорит она. – Наверняка. Подключена к нашим имплантатам.
При желании он мог прикончить всех нас. Наше уничтожение не было его задачей. Так в чем же была его задача? Рингер читает этот вопрос в моих глазах.
– Трое инвазированных – вот почему он открылся, – говорит она. – Мы первая группа на задании вне лагеря. С их стороны разумно проследить за нашими действиями в обстановке реального боя. Или в обстановке, которая показалась нам реальным боем. Им надо убедиться в том, что мы среагируем на зеленую наживку, как хорошо выдрессированные крысы. Наверное, его выбросили перед нами, чтобы он нажал на спусковой крючок, если мы поведем себя нештатно. Мы не среагировали как ожидалось, и он нас немного простимулировал.
– То есть он стрелял в нас, чтобы…
– Чтобы мы не расслаблялись и были готовы разбить каждую светящуюся башку, которая попадется нам на пути.
Из-за снега кажется, что Рингер смотрит на меня сквозь белый тюль. Снежинки садятся ей на брови, поблескивают в волосах.
– Это было чертовски рискованно, – говорю я.
– Вообще-то нет, он следил за нами с помощью своего миниатюрного радара. При нежелательном развитии ситуации всего-то надо было нажать на кнопку. Он просто не предусмотрел наихудший сценарий.
– Что мы вырежем имплантаты.
Рингер кивает и смахивает с лица прилипшие снежинки.
– Должно быть, этот гад не ожидал, что мы пойдем на него.
Она протягивает мне планшет. Я закрываю крышку и убираю его в карман.
– Наш ход, сержант, – тихо говорит Рингер, хотя, возможно, это снег приглушает ее голос. – Каким будет приказ?
Я делаю глубокий вдох и медленно выдыхаю.
– Возвращаемся к ребятам и вырезаем у всех имплантаты.
– И?
– Очень надеюсь, что в данный момент сюда не десантируется целый батальон Резников.
Я поворачиваюсь, чтобы уйти с крыши, но Рингер хватает меня за руку:
– Подожди! Мы не можем вернуться без имплантатов.
До меня не сразу доходит, но через секунду я понимаю, о чем говорит Рингер. Без имплантатов мы будем светиться в оптике у наших ребят.
– Кекс уложит нас, как только выйдем на дорогу.
– Сунем их за щеку?
Я трясу головой – вдруг проглотим?
– Надо вставить обратно, наложим повязки и…
– И будем надеяться, что не выпадут?
– И что мы их не отключили уже… Что? Слишком много надежд?
У Рингер приподнимается уголок рта.
– Может быть, это наше секретное оружие.
