День пятый

Утром Гене позвонил Худой.

– Здравствуй, – сказал он. – Я открыл файл «ай–би». Это значит «ИБ». «Израиль Борисович». Там текст и короткая видеозапись, буквально три минуты.

– Что на видео?

– Израиль Борисович садится в машину и уезжает на рыбалку.

– Почему ты думаешь, что на рыбалку?

– Ты и Бравик грузите в машину палатку, спиннинги и резиновую лодку. Снимал Вовка, за кадром его голос.

– Израиль Борисович знать не знает, что такое рыбалка. И «Волгу» свою он почти не водит, она много лет стоит в гараже, Израиль Борисович ездит на служебной.

– Но там не «Волга». Он уезжает на «Ниве».

– А как я выгляжу на видео? – помолчав, спросил Гена. – Я там как – здоров?

* * *

Вечером, в половине восьмого, они собрались на кухне у Гены. Худой включил лэптоп, кликнул ярлык avi–файла. На мониторе из подъезда вышел Гена с большим брезентовым тюком. Он поднес тюк к белой «Ниве» и взгромоздил на багажник. Следом вышел Израиль Борисович в застиранной штормовке. Он нес коричневую сумку–холодильник. Одной ручки у сумки не было, и Израиль Борисович держал ее в обеих руках. Выйдя из полутемного подъезда, он прищурился от солнца и добродушно улыбнулся в камеру. Гена принял у него сумку и установил рядом с тюком. Израиль Борисович подмигнул в камеру, его моложавое лицо с пышными светлыми усами было довольным и несколько обеспокоенным – как будто он опасался, что кто–то может отменить неожиданные каникулы. Подошел Бравик, он нес спиннинги в чехле и газовую плитку.

«Интересно у нас распределились обязанности, – недовольно сказал он в камеру. – Мы таскаем, а ты кино снимаешь».

«Дорогая игрушка, Володь?» – спросил Израиль Борисович.

«Это мне сотрудники подарили», – ответил голос Гариваса.

Запись оборвалась.

– Ну, что я вам скажу… – Бравик поставил локти на стол и сцепил пальцы. – У нас никогда не было «Нивы» – это раз. Папа никогда не отпускал усы – два. И папа ни разу в жизни не ездил на рыбалку – три.

– Не говоря уже о том, что ни я, ни, надо полагать, ты не помним этого случая, – сказал Гена.

– Не говоря уже об этом. – Бравик посмотрел на Худого. – Что скажешь?

– Не понимаю. Просто не понимаю. Создать подобный файл – это не шутки. Изменить фотографию, поменять на ней людей местами, кого–то состарить, изменить позу – это требует умения и времени, но это осуществимо. Теоретически, Вовка мог убрать с заднего плана Генку и посадить туда Гольдмана…

– Гольдберга, – сказал Гена.

– Он мог поменять фамилии на дверной табличке. Но сделать такой видеофайл… – Худой с сомнением покачал головой. – Тут нужна студия уровня Джорджа Лукаса. Такое под силу только настоящим мастерам с профессиональным программным обеспечением.

– Значит, ему помогли, – сказал Гена. – Вопрос: кто?

– Нет. – Бравик отрицательно двинул подбородком. – Главный вопрос прежний: зачем? Кто бы ни помог ему это сделать – это не так важно. Это сделано. Перед нами видеофайл. С действительностью он ничего общего не имеет. Этих проводов на рыбалку не было. А видео – есть.

– Да, еще текст… – Худой поднял голову. – В раровском файле, кроме видео, есть текст.

– Показывай, – сказал Гена.

– Вот, – Худой открыл текстовый файл. – Это про Израиля Борисовича.

– Читай, – сказал Бравик Гене.

– Почему я?

– У тебя хорошая дикция.

– И красивые обертоны, – добавил Никон. – Читай, не бзди.

Гена стал читать:

– «Браверманн–пэр как–то раз сказал мне, что если у человека есть в руках специальность, то человек этот не пропадет ни при каких политических погодах. Ну да, как же. Сто раз я видел, как у человека в руках была специальность и как его зубы были на полке. И сто раз я видел, как никчемные людишки знали прикуп и жили в Сочи. К тому же страна, в которой нас догадало родиться с умом и талантом, исправно пережевывала и выплевывала в самое что ни на есть говно самых достойных.

Их кости – в Казахстане и Магадане, среди снега и ковыля. Нередко «достойным» удавалось вывернуться, создавать квантовую физику, делать ракеты и писать замечательные книги. Но и тут, на бифуркациях их судеб, их ждали всякие парткомы–месткомы–обкомы или иные подлые разнообразные случайности. Израиль Борисович сделал заурядную научную карьеру. Хотя завотделом отраслевого института – это не так мало, учитывая обстоятельства, в которых ему довелось начинать».

– Все, – сказал Гена и отложил лист.

– Я слышал от него это слово, – сказал Бравик.

– Какое? – спросил Худой.

– «Бифуркация».

– Ты не только от него это слышал, – сказал Никон. – Ты это и от сосудологов слышал, и от торакальных хирургов. Слово как слово.

– Я слышал от него это слово не в клиническом контексте, а в частной беседе.

– При каких обстоятельствах?

– При обычных. На лоджии.

– Подробнее. – Гена закурил. – Время, кто присутствовал.

– Это было пару лет назад, у нас дома. Папа с Вовкой играли в шахматы на лоджии. Я писал статью у папы в кабинете и слышал весь их разговор.

* * *

Гаривас завез Бравика к родителям и остался ужинать. Потом Израиль Борисович предложил партию. Гаривасу нравилось быть подле секретного академика. Он играл с Израилем Борисовичем в шахматы и помогал ковыряться с «Волгой». Израиль Борисович купил ее после госпремии, в шестьдесят четвертом. Водил он мало, а после случая с лосихой и того реже. Осенью семьдесят третьего он ехал на дачу и в тумане сбил лосиху. Его увезли к «Склифосовскому», а машину месяц рихтовали в институтском гараже. Никон любил пошутить: «Бравик, расскажи, как батя на лосей охотится». Ни рыбалкой, ни охотой академик не интересовался, а любил в свободное время повозиться с машиной. А Гаривас любил его послушать.

Они устроились на лоджии, в раскладных креслах, Гаривасу достались белые. Разыграли начало, Гаривас пожертвовал пешку за инициативу и начал атаку на короткую рокировку. Израиль Борисович достал из футляра трубку и покровительственно сказал:

– Хочешь поставить пешку на h3, чтоб я взял ее слоном… Незамысловатое вы, все–таки, поколение.

Гаривас поставил пешку на е5.

– Ну–ну, – благодушно сказал Израиль Борисович и двинул коня.

Гаривас пошел ладьей, Израиль Борисович защитил слона.

– Я тут прочел майский номер, – сказал Израиль Борисович.

Он регулярно читал «Время и мир», хоть и находил его легковесным.

– Очерк о Королёве и Янгеле. – Израиль Борисович набил трубку. – В нем есть существенные недочеты.

– У кого их нет? – Гаривас пошел ферзем. – Nobody’s perfect.

– Автор преувеличил личный антагонизм Янгеля и Королёва. – Израиль Борисович пустил ароматное облачко и поставил слона на g1. – Уверяю тебя, они искренне уважали друг друга.

– Допускаю.

Гаривас пошел конем на h8.

– Разумеется, они соперничали. А на войне как на войне. Но это было… – Израиль Борисович поставил ферзя на е3. – Как говорится: ничего личного, чистый бизнес.

– Так они делали бизнес?

– Они делали дело. Свое наиглавнейшее дело. И от того, кого поддержит Политбюро, зависело – смогут ли они построить это дело так, как они считали единственно возможным и верным. Вражда Янгеля и Королева была конфликтом интересов и идей, но не личной неприязнью. Они соперничали и, разумеется, мало чем гнушались в этом соперничестве. Удивляться тут нечему, на кону стояли гигантское финансирование, появление новых научных направлений, открытие НИИ, строительство заводов и огромная власть. В силу тогдашних политических обстоятельств эти люди мерили свои дивиденты и преференции не деньгами. Да, они желали наград, власти, признания… Они жили не на облаке. Но в первую очередь они желали делать свое ДЕЛО. А автор очерка принизил противостояние двух исторических фигур до банальной дворцовой интриги.

– Я укажу автору, – пообещал Гаривас и поставил пешку на b7. – И все же, очерк вам понравился?

– Понравился. – Академик величественно качнул головой. – Автор – человек с фантазией, хоть и излишне афористичен. Он верно угадал ситуацию, которая могла бы сложиться, если бы верх взяла точка зрения Королёва. И он совершенно справедливо предположил, что жидкотопливные двигатели отнюдь не были тупиковым направлением в развитии ракетной техники.

– И это говорит сподвижник Янгеля? – укоризненно сказал Гаривас.

– Но я же не давал клятвы пятьдесят лет придерживаться одной только «твердотопливной» концепции, – лукаво улыбнувшись, сказал Израиль Борисович и пососал трубку.

Он разыграл эндшпиль и попросил жену принести кофе.

– А ты не хочешь продолжить серию подобных очерков? – спросил Израиль Борисович, выбивая трубку. – Ты мог бы описать «моменты бифуркации», как ты это назвал, в прочих отраслях науки и в культуре, и в политике. Тема–то благодатная.

– У меня общественно–политический еженедельник. – Гаривас пригубил густой кофе. – А «альтернативной историей» пусть пробавляется журнал «Вокруг света».

– Я имел в виду не описание возможных вариантов исторических и научных событий, но отыскание самих «моментов бифуркации». Это же чертовски интересно, Володя. Ведь в эти моменты делаются судьбы.

– Ну а вы, Израиль Борисович, помните свои бифуркации? – Гаривас поставил чашку на подлокотник и закурил. – Ваши личные развилки – вы помните их?

Израиль Борисович положил ногу на ногу и прищурился от закатного солнца.

– В сорок шестом году я работал на Омском авиационном заводе, – сказал он. – Мне только–только исполнилось двадцать два. Должен был пойти в серию Ил–28, первый фронтовой реактивный бомбардировщик. И на предприятии произошел серьезный сбой – воронежский завод не поставил своевременно стапельные домкраты, а без них сборка центропланов невозможна. Было решено изготавливать домкраты прямо на предприятии, для чего создали специальный участок. Сроки были определены кратчайшие, участок стапельных домкратов на десять дней стал на заводе ключевым. Ожидался с комиссией сам Булганин. А я тогда уже мечтал о научной работе и послал документы в ЦАГИ. Директором завода был Борис Николаевич Елиневич, лауреат, кандидат в члены Политбюро. Ни с того ни с сего меня назначают начальником участка по изготовлению стапельных домкратов.

Я тогда отчетливо понял: это ключевой момент моей биографии. Если своевременно обеспечу выполнение производственного задания, то жизнь пойдет вот так (Израиль Борисович показал рукой в одну сторону), а не справлюсь – вот так (и он показал в другую). Я десять суток не выходил с завода, спал урывками, по часу, по два. Техники, инструментальщики, работяги – все работали как бешенные, в три смены. Я добился, чтобы на время сборки домкратов Елиневич назначил меня своим дублером. В приказе так и было прописано: «Тов. Браверманна И. Б. на время решения задачи стапельных домкратов назначить дублером директора завода со всеми полагающимися полномочиями». К приезду Булганина в сборочном цехе стояло шестьдесят стапельных домкратов, «Ил» пошел в серию вовремя. Дали премию в размере месячного оклада, я купил маме зимние ботики, себе ратиновое пальто. В июле получил целевое назначение в аспирантуру ЦАГИ. Мою характеристику подписали Елиневич и секретарь обкома по промышленности. Елиневич лично говорил обо мне с директором ЦАГИ. Наверное, это определило всю мою жизнь.

– Ну а если бы вы поступили в аспирантуру позже? – спросил Гаривас. – Года через три, а?

– Года через три был пятьдесят второй год. Не думаю, что у провинциального инженера с фамилией Браверманн была бы возможность поступить в аспирантуру ЦАГИ в пятьдесят втором. Я поступил в сорок девятом. В пятьдесят первом защитил кандидатскую и стал работать у Глушко. Последнее обстоятельство уберегло меня от многих тогдашних… веяний.

– Ну, веяния эти исправно веяли и дальше. – Гаривас затянулся. – Ни Тамма, ни Зельдовича, ни Харитона я не имел чести знать лично. Но вас я знаю лично. И я всегда поражался: как вам удалось прорваться с пятой графой?

– Володя, я всю жизнь делал им ракеты. Чихать они хотели на мою пятую графу. Нет, конечно, всякой мелкой мерзости хватало… Но в общем я всегда занимался тем, чем хотел заниматься. И мне почти не мешали это делать.

– Башня из слоновой кости?

– Брось, это красивые словеса… Просто хотелось работать. Видишь ли, Володя, когда знаешь, что можешь – как Глушко, Королёв или фон Браун – тогда наплевать на все. Лишь бы не мешали.

Израиль Борисович помолчал, потом сказал:

– Всегда помнил Елиневича. Он в пятьдесят шестом умер от инфаркта. Видимо, это он меня… запустил на орбиту.

* * *

Бравик спросил Худого:

– Когда можно ждать следующего файла?

– Если пойдет такими темпами, то завтра–послезавтра. Хорошо, что нет нужды в переборе по символам. Если б речь шла о человеке постороннем, то было бы сложнее. А про Вову я знаю очень много. Я взял «password–list» и добавил туда все, что может касаться Вовы. Фамилии, имена, даты, марки машин, поездки, Витю, Ольгу. Короче, все, что я вспомнил. Прога теперь подставляет не символы, а слова. Сначала я брутил через «3W–Hack», а вчера нашел прогу посильнее. Надеюсь, что завтра–послезавтра опять соберемся.