У ЕВРЕЕВ НЕ ПРИНЯТО...

...Нет на свете большего хулигана, чем чикагский апрель. Ну просто крайне невоспитанный месяц. Сегодня он может ходить в коротких штанишках, льстиво заглядывать вам в глаза, журчать ручейком солнечных лучей и заставлять верить в несуществующую безоблачную радость, а завтра, да что там завтра – к вечеру! – превратиться в выжившего из ума старика, который и до этого отличался вздорным характером, но хотя бы имел понятие о логике, а сейчас мечет громы и молнии безо всякого повода. И хорошо если только громы и молнии. Вы можете прийти к кому-нибудь в гости летом, а уйти зимой – по колено в снегу. Вот что такое чикагский апрель.

Хотя, почему только апрель? Климат здесь вообще – омерзительный. Весны практически нет. Как и осени. И то, и другое время года проходит быстро, иногда в считанные дни. Если бы Пушкин жил в Чикаго, у него не было бы времени на созерцание своего любимого времени года и стихотворение «Осень» он начал бы так:

Мне это представляется соревнованием зимы и лета по перетягиванию каната. После короткой апрельской схватки всегда побеждает лето, в начале ноября – зима. Победители сворачивают канаты и бросают их прямо на улице – до следующего противоборства.

Лето здесь жаркое, влажное, неумолимое. Зима – сырая, холодная, ветреная. Как в этих условиях жили индейцы племени поттоваттами – непонятно. Зато становится совершенно ясно, почему этих болотных индейцев не трогали их соседи – воинственные гуроны, делавары и сиу. Поттоваттами занимались охотой, рыболовством и собирательством. Места тут раздольные, и поэтому, на первый взгляд, удивительно, что боевые отряды других краснокожих племен обходили эти края стороной. Более того, когда граф де Лассаль осведомился у плененных сиу о бухте Шикагоа, те в один голос не рекомендовали ему туда идти, рассказав кучу ужасов про зверски кровожадных комаров и страшную жару. Лассаль не послушался сиу, и вот теперь чикагцы вынуждены вкушать все прелести местного климата.

Паша Старобин читал об этих поттоваттами, и я просто пересказываю вам то, что он мне говорил во время наших посиделок 19 апреля прошлого года. А 22 апреля Паша умер.

Он умер в один день с Бадди – лабрадором бывшего президента США Билла Клинтона. Только о Бадди говорили по всем телеканалам, а о смерти Паши нам сказала его жена. По телефону. Это случилось в Мексике, куда они с Мусей улетели накануне по делам. Он устроил жену в отеле, взял напрокат машину и поехал на какую-то встречу. И машина сгорела прямо на дороге.

– Миш, как же так? – плача, сказала моя жена. И повторила: – Как же так?

Я обнял ее.

– Когда... они прилетают?

– Пока неизвестно. Полиция проводит расследование. Хотя она говорит, что опознавать нечего: машина мгновенно превратилась в факел. Все... сгорело.

– Позвони ребятам, – сказал я.

И она стала звонить. А я пошел в кабинет и включил телевизор.

О лабрадоре по CNN рассказывали с чуть меньшим надрывом, чем о троих канадских солдатах, которых по ошибке накрыл огнем в Афганистане американский летчик. Из рассказов следовало, что, в принципе, кончины лабрадора следовало ожидать. Покойный пес был ласков, весел, но никогда не отличался особым интеллектом: он несколько раз сбивал президента во время утренних пробежек, набрасывался на лидеров других держав, неоднократно пытался покусать хорошо ему знакомых сотрудников службы безопасности (не говоря уже о незнакомых), писал на президентский вертолет и прерывал обращение Клинтона к нации из резиденции в Кэмп-Дэвиде заливистым лаем.

Больше всего на свете Бадди любил пугать автомобили. Он бросался на любое транспортное средство и облаивал его на чем свет стоит. Вот именно эта черта характера бывшего первого пса государства в итоге стоила ему жизни. Бадди погнался за грузовичком строителя, который что-то починял в доме Клинтонов, и так увлекся, что, обогнав его, попал под колеса. Ни экс-президента, ни его жены в этот момент дома не было. Но они выпустили специальное заявление, которое процитировали все радио– и телестанции. А лейтенант полиции, который провел расследование обстоятельств гибели Бадди, стал знаменитостью в одночасье.

Пожалуй, лишь одно живое существо восприняло сообщение о смерти Бадди с чувством глубокого удовлетворения. Речь, как указывали хроникеры Белого дома, шла о бывшем «первом коте государства» Саксе, которому Бадди отравлял жизнь, как только мог.

«Сакс терпеть не мог Бадди и шипел на него, как хозяйка на хозяина, – сказал один из бывших охранников Клинтонов. – Впрочем, у Хиллари с Биллом отношения все равно были лучше, чем у Сакса с Бадди...»

...Я опоздал на панихиду из-за какого-то идиота на огромном траке, который никак не мог развернуться около супермаркета, а когда уже казалось, что он развернулся, другой нетерпеливый идиот рванулся в образовавшийся на дороге проем как раз в тот момент, когда первый идиот снова подал вперед. Короче, я потерял минут двадцать, и прощание с Пашей началось без меня.

Зал был переполнен, я встал у дверей и достал видеокамеру. Седовласый раввин говорил что-то важное – о том, что Паша был замечательным человеком, очень талантливым, очень остроумным, любящим и отзывчивым. И что очень любил жизнь. И что Пашка, конечно, останется в наших сердцах именно таким – чудесным во всех отношениях.

Несколько женщин всхлипнули. Раввин, почувствовав реакцию зала, начал развивать успех. Он сказал, что Паша за свои сорок два года успел сделать столько, сколько большинство не успело бы сделать и за три жизни, он посадил много деревьев, построил много домов и родил не одного, а троих сыновей – и все они будут надежной опорой Пашиной жене, которая потеряла больше, чем мужа – настоящего и верного друга.

Этот раввин – большой мастер своего дела. Он давно втерся в доверие к русскоговорящей общине, и теперь без него не обходятся 95 процентов похорон. Говорит раввин по-английски, перемежая свою речь словами на идиш, отчего не понимающие по-английски праздные бабушки, без которых тоже не обходятся ни одни похороны, начинают плакать и сморкаться в носовые платки.

Я посмотрел на сидящих. У большинства из них были скорбные лица, они уставились в одну точку на полу, и оттого казалось, что вот-вот заснут.

– Привет! – шепнули сзади. Я обернулся. Это был Элик Троепольский, один из хозяев крупнейшего русского врачебного офиса «Blue Blood Clinic». Элик окончил торгово-промышленный техникум в Минске, долго и неуклюже плавал в мутном безрыбье долукашенсковской Белоруссии, а приехав в Чикаго, обнаружил в себе дикие организаторские способности. Но об этом – как-нибудь потом.

– Привет, – еще раз сказал Элик. – Горе-то какое! Сколько ему было? Ну, Саше...

– Паше, – поправил я.

На нас зашикали.

– Тихо! – сказал им Элик. – Сидите? Так сидите тихо...

В это время у него зазвонил пейджер. Тут уже весь зал в едином негодующем порыве повернулся в нашем направлении. Даже раввин укоризненно посмотрел в потолок.

– Тихо! – сказал пейджеру Элик и вышел в коридор.

– Козлы! – донеслось с ближайшего ряда.

– Имейте же совесть! – негромко сказала мне дама в темно-синем платье. – Вы понимаете, где находитесь?

Я направил камеру на нее. Дама уничижительно посмотрела в объектив и демонстративно отвернулась.

Потом раввин прочитал поминальную молитву и пригласил всех на кладбище. Дядя Пашиной жены по-английски (язык был выбран с целью нейтрализовать праздных бабушек) пригласил всех желающих в ресторан «Пастернак» на поминки.

– Что он сказал? – подозрительно спросила меня чья-то бабушка.

– Он сказал, что надо идти на кладбище.

– На кладбище дождь и ветер, – грустно сказала бабушка. – Простужусь и окажусь здесь же.

– Тьфу, тьфу, тьфу, – сказал я. – Наверное, вам лучше не ходить...

На выходе сотрудники похоронного дома «Братья Эйзенштейн» выдавали всем оранжевые наклейки, которые нужно было прикрепить к лобовому стеклу автомобиля. Колонна машин чинно двинулась по направлению к кладбищу.

Речей было немного. Хлестал холодный дождь, и ветер срывал ермолки с голов. Сквозь еще голые ветки деревьев вдалеке маняще просвечивался «Пастернак». Пашина жена сидела в окружении своих сыновей. Она здорово держалась! Только когда гроб медленно стал опускаться в могилу, она подалась вперед, но потом села назад и закрыла глаза. Я взял ее крупным планом. Сыновья встали и положили руки ей на плечи. Это было красиво и очень печально.

Потом могилу стали забрасывать мокрым песком. Провожающие осторожно брали лопату и, стараясь не запачкать обувь, отдавали Паше последнюю дань.

– Пусть земля ему будет пухом, – сказал дядя Пашиной жены. И добавил: – Вот видите, даже небо плачет...

Но многие этого уже не услышали. Кладбищенский бульдозер еще ровнял могилу, а продрогшие люди уже бежали к машинам.

– Вот и хорошо, – сказал дядя Пашиной жены своей собственной жене. – С этого я и начну в ресторане.

Он явно очень гордился возложенной на него миссией ведущего последнего Пашиного торжества.

Я положил камеру на заднее сидение и закурил. Какая, в сущности, фальшивая процедура – похороны. Искренне переживали сегодня в лучшем случае человек десять. Остальные просто делали вид, что соболезнуют. Сейчас приедут в «Пастернак», дядя Пашиной жены подойдет к портрету покойного с траурной каймой и скажет: «Видите, даже небо плачет...» И все подумают: «Да, действительно!» И еще минут пять будет слышен только звон вилок и ножей, а также бокалов, потом хор голосов начнет нарастать, и через час Пашу практически забудут. Впрочем, окончательно его забудут только к вечеру, что дела, разумеется, не меняет.

Зазвонил телефон.

– Слушаю, – сказал я.

– Ну, как прошло?

– Нормально.

– Снимал?

– Снимал. Только в похоронном доме ракурс был не очен ь ...

– Жаль... Как Муся?

– Держалась молодцом. И пацаны... Но на кладбище я снял все!

– Молодец! Вышли, как договорились. Если можешь – сразу. Не терпится посмотреть.

– Потерпи, Паша! – сказал я. – Из-за твоих похорон я пропустил две важные встречи, но не могу пропустить родительское собрание. Кроме того, я промок до нитки. Вышлю завтра через «FedEx».

– Извини, что доставил тебе некоторые неудобства, – сказал он. – Конечно, вышли завтра. Спасибо!

– Не за что, – усмехнулся я. – Ты там смотри, поаккуратней...

На поминки я не поехал. У евреев не принято.