БРЕЖНЕВСКИЙ ПРИЗЫВ

На первую половиу восьмидесятых в СССР пришелся период, метко названный кем-то «гонкой на лафетах». Лидеры умирали один за другим, и всех их везли на орудийных лафетах из Колонного зала Дома союзов на Красную площадь.

Когда по утрам вместо легкой музыки по радио звучали симфонии, люди знали – ушел из жизни еще один верный марксист-ленинец. Начало «гонкам» положил Брежнев. Когда он умер, запретили гульбу в ресторанах и повсюду вывесили флаги с черными лентами. Но мы, как обычно, пришли в театральное кафе «Аллегро», и Володя Костромин, председатель общественного совета, увел всех в подвал, где валялся театральный реквизит.

– Ребята, – шепотом сказал Володя, – есть возможность проскочить в партию. Давайте выступим инициаторами «брежневского призыва» в КПСС. Был же «ленинский призыв»! Этман опубликует наше воззвание в «Советской молодежи»...

Началось обсуждение. Все понимали, что вступление в партию практически гарантирует продвижение по службе и прочие блага. Первым слово взял Толик Гросман.

– Товагищи, – волнуясь, сказал он. – Я считаю, что Володя высказал замечательную идею – коллективного вступления в пагтию. Только я вынужден взять самоотвод: некотогые, возможно, не знают, что моя семья с семьдесят девятого в «отказе».

– Минус один, – констатировал Костромин.

Поднялся я:

– Я пока еще не в отказе, – сказал я. (Гросман мученически вздохнул и развел руками, показывая, как ужасно находиться в отказе.) – Давайте сначала закажем коньяк. Может быть, выпив, я пойму, почему я должен пробивать на страницы республиканского издания безум ное воззвание о «брежневском призыве», подписанное десятью евреями и смахивающим на цыгана Костроминым.

– Ответь прямо, ты хочешь в партию? – сурово спросил Володя.

– Нет, но чем смогу – помогу.

– Минус два!

– Мужики! – обратился к собравшимся поэт-юморист Юра Иванов. – Вот я по глупости вступил в партию, и теперь за каждую мелочь мне вкатывают по выговору. С «Альфы» уволили, на ВЭФ не берут, у вас, говорят, «строгач».

– Твой случай не типичен, – возразил Костромин. – Ты лентяй, белогвардеец, алкоголик и в партию попал случайно.

– Я не отрицаю, – согласился Юра. – Но тут собрались исключительно лентяи и алкоголики. Послушайте Этмана, и закажем коньяк – помянем бровастого.

Мы с Юрой ушли наверх за коньяком, а когда вернулись, то увидели такую картину: Костромин расхаживал по подвалу, как Ленин с картины «Ильич, диктующий “Декрет о земле”», а отказник Гросман сидел за столом и что-то писал.

– Я вижу, большевистские настроения взяли верх, пока мы затаривались, – сказал мне Юра. – Гросман, измени почерк. Или ты думаешь, что с партийностью тебя выпустят быстрее?

– ...болью отозвалась в сердце каждого советского человека, – диктовал Костромин. – Ушел из жизни выдающийся борец за коммунистические идеалы, за цветущий мир без войн, за безоблачное небо над человечеством...

– С похмелья он очень красноречив, – шепнул Юра. Мы чокнулись. – Почему ты не хочешь вступить в партию?

– Потому что в нашей редакции партийные собрания проходят по субботам, а я еврей. Извини.

– Ничего, я привык, – сказал Юра и налил по новой. Костромин продолжал:

– ...и в это тяжелое для страны время мы, представители творческой интеллигенции, чувствуем необходимость еще теснее сплотиться под сенью Коммунистической партии Советского Союза...

– «Под сенью» – это плохо, – сказал я. Сень может быть у дерева, и вас обвинят в сравнении КПСС с дубом.

– Спасибо, – холодно согласился Костромин. – Сделаем так: «под знаменами Коммунистической партии».

– Ты видел эти знамена? – разламывая конфету, спросил меня Юра.

– Нет, но они есть наверняка. Знамена есть у всех. Даже у нашей редакции есть свое знамя. В него недавно сморкался собкор «Литературки» по Латвии Жора Целмс.

– Я тоже знаю одного собкора, – оживился Юра. – Точнее, я видел его. Неделю назад мы столкнулись ночью на улице Дзирнаву – он тоже пришел за водкой к спекулянтам. А тут – менты! Он и говорит: «Как вы себя грубо ведете. Да вы знаете, кто я? Я – Игорь Андреевич Биждит, собственный корреспондент... А менты ему говорят: «Вот и хорошо, Игорь Андреевич, такие нам и нужны...» И запихнули в воронок. А я убежал.

– ...мы полны решимости включиться в эту борьбу активно и самоотверженно, делом доказать справедливость наших притязаний называться коммунистами, – закончил Костромин. – Подписи...

– Погоди! – встрял Юра. – Ты забыл продиктовать: «Заранее благодарны...»

– Заткнись! – свирепо гаркнул Костромин. – Подписи: Владимир Костромин, рабочий; Юлия Друкер, бухгалтер; Оксана Фараджева, балерина; Анатолий Гросман...

– Отказник, – заржали мы с Ивановым.

– ...художник; Семен Плоткин, музыкант, Рафаил Гавартин, филолог, Зиновий Рапопорт, дирижер...

– С такими фамилиями вас примут только в компартию Израиля, – резюмировал Юра. – Но не волнуйтесь, кретины, я всем вам дам рекомендации. Но моей вам мало. Нужно еще шесть-семь. Я умоляю, не переживайте: сейчас я приведу сюда знакомых барыг, они все сплошь коммуняки – и за сто граммов дешевенького молдавского дадут вам все что нужно. Они скажут: «Ой, мама, а нашего полку прибыло...» Сам я вступил в армии, после политинформации, с тяжелого похмелья, но мой долг – предостеречь вас от этого редкого по идиотизму шага. Все!

– За эту пламенную речь, коммунист Юра Иванов, вас могут...

– И нас могут, и вас смогут, и – скажу больше – будут! И в этом-то все и дело. Выпьем!

И мы выпили. И Костромин вскоре остыл. И обнимался со своим недавним идейным противником, который сказал, что завтра в «Аллегро» не придет.

– Совершенно исключено, – сказал Юра. – После работы – партийное собрание...