ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Ночью погода незаметно изменилась. Армен проснулся от тупой, ноющей боли в спине. Со стороны степи дул холодный ветер, и в тусклом утреннем свете домик казался хмурой тенью, которую с каждой минутой все глубже заносило пылью и песком. Армен со стоном перевернулся на другой бок и снова закрыл глаза, однако тут же тревожно вскочил. Сегодня он должен получить обещанный Скорпом аванс, и от мысли, что и эта договоренность может быть нарушена, ему стало не по себе. Он торопливо привел себя в порядок и выбежал из дому.

Небо заволокло, хмурые, вспененные тучи яростно спорили между собой: надвигались, сталкивались, расходились и снова сходились, но не могли достичь согласия. В предрассветных сумерках одинокая старушка в клубах пыли гнала хворостиной трех козлят в степь; линия горизонта лежала так низко, что, казалось, старушка с козлятами удаляется прямо в небо, чтобы смешаться с предвещающими бурю тучами. По улицам, имевшим грустный и покинутый вид, ветер перебегал от дома к дому, словно нес скорбную весть о чьей-то безвестной гибели, однако храпевшие в зловонном полумраке люди ничего не понимали и только беспокойно ворочались в своих постелях в тяжелом сне без сновидений… На Большом перекрестке было неожиданно оживленно, дороги с четырех сторон перекрыли, и множество одетых в одинаковую форму людей, разделившись на две части, с муравьиной деловитостью приводили в порядок отрезки путей, соединяющих Нижний и Верхний Китак: подметали, поливали, украшали. Это наводило на мысль, что за ночь произошла какая-то радикальная перемена, и в воздухе витало ощущение чего-то грандиозного.

Высокого роста человек в безупречно белой сорочке с роскошным красным галстуком, стоя у столба с плакатным щитом о новом законе, бдительно наблюдал за общим ходом работ. Придерживая рукой галстук, чтобы его не трепало ветром, он направо и налево гневно отдавал приказы.

Пожилой дорожный рабочий у шлагбаума суетливо собирал с тротуара мусор и пытался втиснуть его в большой мешок, но неутихающий ветер снова и снова швырял этот мусор на землю, и приходилось все начинать сначала. Казалось, мешок никогда не наполнится. «Сколько мучений ради мешка мусора», — невольно подумал Армен.

— Что-то случилось? — спросил он, положив руку на холодный металл шлагбаума.

— Не знаю, — пожав плечами, усмехнулся пожилой рабочий, — говорят, в Китаке новый руководитель…

Завывания ветра заглушали его голос.

Армен обошел Большой перекресток и извилистыми путями направился в Верхний Китак. Его тревога росла с каждым шагом. Дойдя наконец до цели, он был так измотан, что уже не понимал, куда и зачем пришел.

В бледном утреннем свете резиденция Скорпа была погружена в безмолвие. Она производила то же впечатление, что и строго-хмурое выражение лица самого Скорпа, с которым он принял Армена три дня назад. Ворота были приоткрыты, и это внушало надежду. Внутри ветер не так свирепствовал, но во дворе было подозрительно безлюдно. На стук Армена никто не отозвался. Он заглянул в окно, но ничего невозможно было разглядеть. Тогда он робко толкнул дверь приемной, и та неожиданно открылась. Внутри никого не было: письменный стол и стул Стеллы сиротливо стояли в полумраке угла, о чем-то невесело размышляя; висящие в рамках на стене картины прошлого, настоящего и будущего Китака были в равной мере неопределенно-нечетки, а табличка с именем Скорпа выглядела так невыразительно, что казалась пустой. Было в этом что-то нереальное, точно все вокруг лишилось своего смысла и исчезло, оставив вместо себя лишь силуэт. Армен собирался уходить, когда у двери кладовки вдруг заметил знакомую фигуру старенькой уборщицы. Она сидела прямо на полу, прислонившись к стене и опустив голову на колени.

— Мамаша, — удивился Армен, — доброе утро!

Старушка не ответила.

— Что, еще никто не приходил?

Старушка чуть повернула голову, но по-прежнему не произнесла ни слова.

— Что-нибудь случилось? — Армен присел перед старушкой на корточки. — Ты себя плохо чувствуешь? — он непроизвольно протянул к ней руку.

— Отстань, — старушка отстранилась и сердито выпалила: — Все вы вспоминаете меня только тогда, когда вам что-то нужно… — голос у нее задрожал, и она подняла на Армена взгляд, полный горькой обиды.

— Скажи мне, что произошло? — спросил он, теряясь в догадках.

— А что еще должно произойти? — съязвила старушка. — Забыл, как я тебя на работу устроила? Больная, старая, не поленилась, побежала за тобой, нашла, позвала, ты смог получить работу — и никакой благодарности.

— Я пообещал тебе помочь, — сказал Армен виновато. — Но, понимаешь, до сегодняшнего дня еще ничего…

— Не нужны мне твои пустые обещания, — сухо отрезала старушка.

— Сейчас придет Скорп, и я…

— Никто уже не придет.

— Как это так?

— Сегодня большие похороны. Все ушли туда. Откуда мне знать, придут они сюда после похорон или нет? — Старушка пожала плечами.

— Тогда завтра.

— Завтра!.. — насмешливо протянула старушка. — Это твое «завтра» тысячу лет назад посеяли, а ничего не выросло. Может, я сегодня помру! Зачем мне тогда твоя помощь!..

— Вот все, что у меня есть, — Армен выгреб из кармана свою мелочь, — возьми…

— Спрячь свои деньги, купишь на них стакан вина и выпьешь за упокой моей души… — старушка презрительно оттолкнула руку Армена и расплакалась.

Некоторое время Армен не сводил с нее взгляда, потом высыпал мелочь ей в подол и вышел. Уже сворачивая к воротам, услышал ее жалобные вопли: она проклинала своего умершего сына за то, что он оставил ее, одинокую и беспомощную, а сам ушел и спокойненько улегся в землю…

Армен присел на краешек тротуара и прислонился к стволу дерева, раскидистая крона которого защищала его от ветра. Рассеянно смотрел он на уличное движение, слышал голоса, но не воспринимал ничего: весь превратился в напряженное ожидание. Ему ежеминутно казалось, что вот-вот появится Скорп и все станет на свои места. Но если даже он не встретится с ним сегодня, может быть, это случится завтра?.. Эта мысль вызвала в нем тревогу: более чем сомнительно, что он придет сюда снова, во всяком случае он не мог себе представить такое. Нет, все должно решиться сегодня…

Голова отяжелела, думать о чем бы то ни было не получалось. Армен сомкнул веки и незаметно задремал. Во сне ему было тепло и покойно, как в собственном доме. Спустя какое-то время в уши ему врезался грохот и визг тормозов, отчего он мгновенно вскочил на ноги. У ворот стояла блестящая черная машина Скорпа, из которой вышел долговязый водитель, чем-то похожий на охотничью собаку, и не мешкая вошел в ворота. Армен приблизился к машине, но в ней никого не было. Он обратил внимание на свою сильно укоротившуюся тень и понял, что близится полдень. Ветер утих, стало душно, небо до последнего клочка было затянуто толстым неподвижным слоем пепельных облаков. В воротах Армен чуть не столкнулся с водителем Скорпа, возвращавшимся к машине с большим траурным венком.

— Скорп скоро будет? — спросил Армен, попятившись.

Водитель пропустил вопрос мимо ушей и сноровисто стал прикреплять к капоту венок, широкие черные ленты которого почти сливались с цветом машины.

— Когда он придет? — нетерпеливо переспросил Армен. — У меня к нему очень важное дело. Он сам меня сегодня вызвал…

Водитель обернулся и придирчиво оглядел, чуть ли не обнюхал Армена.

— Зайди ближе к вечеру, — садясь за руль, холодно сказал он. — Часам к шести… — Он шумно захлопнул дверь, и машина сорвалась с места.

Армен пошел к дереву за своим рюкзаком, но, сделав несколько шагов, остановился: не этот ли человек пьяным сбил ребенка?..

Рюкзака под деревом не было. Армен вспомнил, что оставил его в домике. Нет, он покинет Китак…

На Большом перекрестке яблоку негде было упасть: тротуары, балконы домов, вообще всё было заполнено пестрой людской толпой, даже на деревьях сидели дети и подростки. Собравшиеся не сводили нетерпеливых взглядов с синего щита о новом законе, витавшего над головами с властной отстраненностью. Бросалось в глаза обилие блюстителей порядка: группами и поодиночке они сновали повсюду, окликали друг друга, о чем-то совещались, делали людям замечания, расходились в разные стороны, исчезали в колышущейся массе, потом снова собирались вместе и постоянно внимательно поглядывали по сторонам. Вклинившись в толпу, Армен вытянул шею, но ничего не смог разглядеть: вдоль кромки тротуара выстроилась шеренга рослых полицейских, их широкие спины образовали непреодолимую стену.

— Что тут происходит? — поинтересовался Армен у стоявшего рядом пожилого мужчины, который без конца вертел головой, кого-то выискивая. Среди общего гвалта и толкотни тот его не услышал. Армен собирался повторить вопрос, но пожилой, заметив какую-то женщину, обрадованно помахал ей рукой и стал протискиваться к дороге. Воспользовавшись случаем, Армен последовал за ним и вскоре оказался у фонарного столба, откуда хорошо просматривался весь перекресток.

Народу собралось гораздо больше, чем поначалу показалось Армену. Вдоль улиц, через каждые пять шагов, с обеих сторон были установлены небольшие красивые тумбы, соединявшиеся бархатными лентами; прикрепленные к ним пышные бордовые розы склонили головки, точно замерев в ожидании. Посредине тянулась только что вымощенная брусчаткой улица, вымытая так тщательно, что на ней не было ни соринки. Напротив, там, где начинался Нижний Китак, жалкие, громоздившиеся чуть ли не друг на друге лачуги были прикрыты высоким красивым ограждением, а ветхий и обшарпанный газетный киоск исчез вовсе. Большой круг, в центре которого возвышался синий щит, возвещающий о новом законе, был превращен в роскошный цветник, ласкающий глаз веселым разноцветьем. Всего за одну ночь перекресток стал просто неузнаваем…

— Сегодня что, какой-то праздник? — обернувшись, Армен обратился с этим вопросом к стоявшей позади него длинноносой даме в очках, однако голос его был заглушен волной общего вздоха, прокатившейся над человеческой массой и тут же замершей. Стало тихо, и в этой тишине со стороны леса донеслась душераздирающая музыка. Армен моментально узнал мелодию — то была любимая песня Сары «Нет у меня дома в этом мире», под звуки которой из-за деревьев, оттуда, где высился разноцветный указатель «Верхняя Поляна», выплыла и направилась к перекрестку длинная траурная процессия. Двое подростков, с застывшими лицами, оба в черном с головы до ног, торжественно вышагивали впереди, неся украшенный цветами большой портрет, блестевший в вялых послеполуденных лучах солнца так, что казалось, будто это пустая рама. Переменив позу, Армен напряг зрение, однако разглядел лишь нечеткий овал лица, скорее напоминающий призрак. Немного погодя один из подростков чуть ускорил шаг, портрет оказался в тени, и Армен окаменел: это был Миша, больной сын Сары, — с ангельскими нежно-воздушными чертами лица и сосредоточенным взглядом. Сердце Армена сжалось, он почувствовал себя виновным в смерти ребенка…

В толпе тут и там раздались глухие рыдания женщин. Армен невольно оглянулся: нищенски одетая старуха плакала особенно горько. Она, по-видимому, была бездомной бродяжкой, вполне возможно, из тех, кого Армен видел на мусорной свалке Китака. Старуха плакала, то и дело по-детски вытирая слезы грязными кулачками.

— Уйди отсюда! — откуда-то сбоку послышался хриплый бас, и огромная волосатая лапа сжала плечо старухи. — Я уже сказал тебе, ведьма: здесь таким, как ты, не место.

Голос и лапа принадлежали исполину-полицейскому, который, не церемонясь, выволок старуху из толпы.

— Уже и смотреть запрещается? — возмутился Армен, непроизвольно хватая блюстителя порядка за руку, чтобы помешать, однако тот игнорировал его вмешательство и не соизволил даже повернуть головы…

Армен недоумевал: неужто все это организовано ради Миши?..

Траурная процессия приближалась. Вот и катафалк — роскошная новенькая машина. В раскрытом кузове стоял утопающий в цветах гроб Миши. Были видны лишь младенчески круглые маленькие Мишины ноздри — две черные точки. Потом Армен увидел Сару: она держала под руку высокую, похожую на нее брюнетку. Скорее всего, это была ее сестра Саби, певица; она заливалась слезами, без конца вытирала платочком свой красивый чувственный нос и низко наклоняла голову, точно стесняясь своего большого роста. Сара была в черном плюшевом платье, ее скорбный лик впечатлял и помимо воли притягивал взгляды: горе еще больше подчеркивало ее неотразимое женское обаяние, и она с присущей ей притягательной естественностью молча и отрешенно шла за катафалком, покачиваясь на высоких каблуках. Слева от Сары, держа ее за руку и глядя под ноги, шел высокого роста чернобородый мужчина. Сходство между ним и Мишей было поразительное, так, наверное, выглядел бы Миша в зрелые годы. Это, несомненно, был Мишин отец, значит, его выпустили из тюрьмы. Рядом с ним мужчина в черном толкал перед собой коляску, в которой полулежал увечный отец Сары, до неузнаваемости ухоженный и чистый. Следом шествовали трое полицейских; тот, что был посредине, бросал по сторонам придирчивые взгляды, и Армен невольно попятился, узнав в нем Чаркина. Новенький мундир придавал ему необыкновенно внушительный вид, с напряженного лица не сходило самодовольно-горделивое выражение, придававшее ему еще большую суровость. Спутниками Чаркина были Гамр, муж Саби, и Сили, тот молодой полицейский, что сбросил со ступенек Мираша, бродячего учителя истории. Ни Ски, шефа блюстителей порядка, ни Барина не было видно. Непосредственно за этой тройкой, точно прикрываясь ею, шел приземистый, темноволосый широкоплечий человек, — дорогой костюм и величественная поступь выдавали в нем самую важную фигуру траурной процессии. Он был в центре внимания, и все вокруг — те, что шли впереди, и те, что шли сзади, — бросали в его сторону боязливые и в то же время полные нескрываемого почитания взгляды. Из-под густых бровей темноволосого коварно поблескивали глаза, а тонкие губы были повелительно сжаты. Внешне он походил на Сару, только был старше и шире лицом. Справа от него, чуть приотстав, спокойной, уверенной походкой шел Скорп, устремив на толпу пристально-пронизывающий взгляд, а слева одиноко шагал незнакомый Армену угрюмый человек, лысая голова которого мелко подрагивала на тонкой шее. Здесь же были Стелла и Иси, который шел плавной женственной походкой чуть не в обнимку с бычьего вида мужчиной. Далее — уже беспорядочно — шла более простая публика, в которой бок о бок промелькнули Фузи и Клер, а в самом конце процессии, путаясь под ногами у взрослых, бегали малыши с раскрасневшимися от возбуждения лицами.

— Смотри, смотри, вон он, новый руководитель Китака, — донесся до Армена женский голос. — Какой представительный!

— Который, покажи который? — нетерпеливо спросила другая женщина.

— Вон тот, что отдельно идет, за полицейскими.

— И правда солидный человек.

— Да, сразу видно, настоящий хозяин. За одну ночь превратил этот грязный свинарник в рай. Куда ни глянь — чистота и порядок.

— Просто чудо!

— Жаль только, что несчастный он человек: сперва похоронил своего ребенка, а теперь вот племянника хоронит.

— Что ты говоришь!

— Да, я слышала, дней двадцать назад какой-то приезжий негодяй выкрал ночью его ребенка и убил.

— Ах, эти приезжие!.. Нашли убийцу?

— Пока нет.

— Эх, верно говорят: пришла беда — отворяй ворота, — вздохнула женщина. — А где мать умершего ребенка?

— Вон та, красивая, с черными завитушками.

— В самом деле очень красивая.

— Красивая-то красивая, да только не следовало ей в трауре высокие каблуки надевать, тем более что покойник — ее ребенок…

— Ну, это смотря кто как понимает…

— Говорят, три дня назад, когда ночью малыш умер, она дома с каким-то чужаком миловалась, — вмешалась в разговор стоявшая за спиной Армена длинноносая дама в очках. — Говорят, уложила ребенка в больницу, а сама с чужими мужчинами развратничала, — добавила она пренебрежительно, но с завистью в голосе.

— Точно, я тоже это слышала, — отозвалась из толпы какая-то женщина, лица которой не было видно.

Армен непроизвольно зажал уши. Опустив голову, он уставился в землю и побледнел. Значит, Миша умер именно в те минуты, когда они с Сарой сжимали друг друга в объятиях в ее постели! И внезапно в памяти вспыхнула начисто забытая им история убитого в лесном селе мальчика. Выходит, что отец убитого ребенка — старший брат Сары, староста Хигдига, который теперь стал новым хозяином Китака. Вот оно что!..

Армен хотел выбраться из толпы, однако в последний момент отчетливо увидел в траурной процессии Сару и остановился: понурив голову, она медленно шла всего в нескольких шагах от него. Она была сейчас прекрасна как никогда, и Армен заново пережил каждое жгучее прикосновение ее тела в ту ночь. Вдруг, точно ее ужалили, Сара резко вскинула голову и, замерев, впилась в Армена глазами, полными боли и мстительной ненависти, словно именно он был единственной причиной ее горя…

Армен отвел взгляд, бессмысленно уставившись на переполненную улицу. Вскоре процессия прошла, за нею устремился медленный поток машин в траурном убранстве. Глаза Армена застлало пеленой, он видел лишь нескончаемое скольжение неясных теней: они появлялись из леса, двигались в сторону степи и исчезали вдалеке. Это казалось ему победным шествием смерти, и путь ее лежал через него…