Ракурс
Стоило Алексею Федорову не выспаться, как он становился опасен. Прибалтийский рассвет застал его километрах в сорока от города. Ночь, проведенная за рулем, разбудила в нем мрачный азарт лихача, и он выжимал из своего «жигуленка» все, на что тот был способен. Шоссе было идеальным, и машин не много, но то, что они затеяли с майором, могло плохо кончиться. У майора тоже были «жигули», и он ни за что не хотел уступать. Военные народ самолюбивый, у этого же даже звезды раскалились добела, но против Федорова майор не тянул.
Алексею мало было обогнать соперника — один раз он так его подрезал, что тот едва не угодил в кювет. Затем пошла новая игра: «жигуленок» Федорова, точно кобыла, крутил задом перед носом у разъяренного майора, не давая тому обойти себя ни слева, ни справа. Был момент, когда майор решился на обгон и только чудом не врезался во встречный «КрАЗ».
— Дураков надо учить, — по-цыгански скаля зубы, пробормотал Федоров.
Он помахал в окно майору, которого, как щепку в водовороте, вертело на шоссе, и сбросил газ. Отлились ему слезы майора. Шедшая перед ним «Волга» неожиданно сбавила скорость, он ударил по тормозам, но тормоза отказали, он на отчаянном вираже обошел «Волгу», и только тогда машина ему подчинилась. Подбежал водитель.
— Ты что, на тот свет торопишься?
Федоров молча сжимал руль.
— У тебя, чудозвона, отобрать бы сейчас права!
— Леша, что-нибудь случилось? — с заднего сидения поднялось заспанное женское лицо.
Водитель, чертыхаясь, вернулся в свою «Волгу».
— Ничего особенного. Так… тормоза, — Алексей постарался придать голосу оттенок беспечности.
— Давай в автосервис!
— Да ты что, Женька, мы через двадцать минут в городе.
— Леша…
— Глянь! Ты глянь, как чешет! — он прильнул к боковому стеклу. — Во дает… во дает…
— Где? — Женя тоже приклеилась к стеклу.
— Да вон же, вон!
«Жигули» быстро набирали скорость.
— Не вижу… А кто это был?
— А бог его знает.
В вестибюле гостиницы не было ни души, если не считать швейцара, оттиравшего грудью мужчину с лицом невыспавшегося бульдога. За перегородкой девушка-администратор подремывала, прикрывшись книгой. Федоров подкрался с «лейкой», с которой он не расставался, кажется, даже ночью, и щелкнул ее сверху.
— А? Вы кто? — дернулась девушка.
Алексей сунул в окошечко удостоверение.
— Фотокорреспондент журнала «Смена» и Агентства печати «Новости», — раздельно и выпукло, словно то было фонетическое упражнение, произнесла вслух администратор и схватилась за телефон.
— Директору сейчас не до вас, — подпустил туману Федоров.
Девушка мягко положила трубку с видом человека, к которому пришли описывать имущество.
— Так какой там мне, барышня, забронирован номер? — Алексей сменил гнев на милость.
— Ваша фамилия… Ах да, простите, — девушка сверилась с каким-то списком. — Пожалуйста, Алексей Георгиевич, — она протянула ему ключи. — Восьмой этаж, номер-люкс.
— Паспорт жены показывать не нужно?
— Ну зачем, я вам верю.
— Видишь, — Федоров повернулся к Жене, старательно разглядывавшей скучную памятку, пока он разыгрывал этот спектакль, — мне верят на слово даже администраторы в гостиницах.
Женя послала девушке за перегородкой мимическую телеграмму — «Не взыщите тчк неисправим тчк» — и шагнула к лифту.
Она сушила феном волосы, Федоров висел на телефоне.
— Светика не разбудите?.. О, нас еще узнают. Замуж не вышла?.. Тоже красиво. А он?.. — Алексей одобрительно поцокал языком. — Сегодня, старушка, у меня цугцванг, я тебе еще звякну… Птичка? Вылетит птичка, а как же!
Он полистал записную книжку, набрал номер:
— Девушка, вам не нужен чай марки «СВ»?.. Грузинский, свежеворованный… Угадала, дорогая! Федоров собственной персоной. Ты завтра как?.. Да, девочка моя… Понял, буду как штык.
Федоров перелистал несколько страничек.
— Мне выйти? — Женя выключила фен, зрачки у нее потемнели.
— Зачем? — он уже крутил диск и не сразу понял, о чем это она. — Ты, может, подумала?.. Хэлло! Это есть Владас? — забасил он в трубку, изображая из себя иностранца. — Я бы желал приобрести у вас картину… вальюта, конечно, но не очьень твердая… — он утробно зарокотал, довольный собой. — Федоров, он самый, — сказал он своим обычным голосом. — Когда увидимся, дорогой?
— В такую рань морочишь людям голову, я б тебя убила, — Женя снова включила фен.
— Заметано, — говорил в трубку Алексей. — А вот это — увы и ах. Да, старик, без меня… Не расстраивайся, жена у меня пьет за двоих.
— Ну, знаешь! — вскинулась Женя.
— Да вот, женился, — сокрушался Алексей. — Влип — не то слово… Ага, до завтра.
— Никуда я с тобой не пойду, — отрезала Женя, как только он положил трубку.
— Само собой, — согласился Алексей. — Ты сядешь за руль, а я буду пить, чтобы спасти твою репутацию.
Женя выключила фен.
— Федоров, ты монстр.
Терраса, где они пили кофе, подставила горбатую спину августовскому солнцу. Федоров сменил в «лейке» диафрагму.
— Как насчет по чуть-чуть?
— В такую рань? — изумилась она.
— Тогда отнеси, будь другом, пустую тару, а я пока перезаряжу. — Видя ее недоумение, он развел руками: — Самообслуживание — как в лучших домах.
У бармена подобное рвение вызвало умеренную похвалу, которой не жалко для ученика-второгодника. Поняв свою промашку, Женя обернулась, чтобы сказать мужу все, что она о нем думает, — так он ее и сфотографировал: с открытым ртом и растопыренной пятерней, на миг ослепшую от солнца.
Они бесцельно бродили по городу, заглядывая в палисадники, коверкая вслух непонятные объявления, прицениваясь к местному кальвадосу. Инициатива тут принадлежала Жене, поскольку Федоров, верный себе, внаглую щелкал прохожих. Так они дошли до костела.
Женя, перекрестившись по-русски, прошла в гущу прихожан и села, как они, сложив перед собой домиком ладони. Удивленный таким поворотом, Федоров протиснулся к кафедре, с которой ксендз кропил свою паству латынью, и стал украдкой наблюдать за женой. Она молилась страстно, сосредоточась на какой-то выстраданной мысли, и лицо ее, освобожденное от скорлупы буден, было нежным, как семечко подсолнуха.
Федоров устыдился своей роли соглядатая и вышел во дворик. Меж папертью и двумя захоронениями, обозначенными черными зеркальными плитами и черными же крестами, шла бойкая торговля четками. В костеле заиграл орган. В ограду вошла чопорная дама с мальчиком лет пяти (щегольской костюмчик, жемчужные запонки), за которым тянулась цепочка хлебных крошек, — не иначе проковырял в кармане дырочку. Вокруг уже суетились воробьи.
Выйдя из костела, Женя нашла глазами мужа и села подле на скамейке. Федоров подождал для приличия, а потом сказал, глядя поверх черепичных красных крыш:
— А для меня они чужие. Они как будто знают то, чего не знаю я, а главное, и знать не должен. Они меня… не впускают, понимаешь?
— Наверно, важно самому сделать первый шаг. Что-то должно подтолкнуть. Ну, как тебе объяснить? Вот я… разошлась, через месяц умирает мама. Я одна, а тут еще этот тип в сандалетах…
— Не понял?
— Он в них все лето ходил, на босу ногу. Выхожу на набережную, он за мной! Я в магазин, он стоит на часах!
— Приставал?
— Хуже — подпитывался.
— Как подпитывался?
— Обыкновенно. Как вампир. Те из своих жертв кровь пьют, а этот энергию.
— Ты это серьезно?
— Лешенька, ты не знаешь, как звучат шаги в огромной пустой квартире. У одиночества глаза велики. Мне и посоветовали: окрестись.
— Ты окрестилась, и мелкий бес сиганул с парапета Фрунзенской набережной, теряя в воздухе сандалеты.
Женя резко встала. Он поплелся следом, досадуя на себя за неуместную шутку.
В музее янтаря они застряли надолго. Когда через увеличительное стекло Женя разглядела разных мушек и комариков, засахаренных в густой медового цвета капле, она даже испугалась — вот, сунула нос в чужую эру! Но не удержалась, снова прилипла к окуляру.
— Леша, Леша, ты только глянь…
Он подходил, глядел.
— Красиво.
— Вот так и нас когда-нибудь будут рассматривать в увеличительное стекло — большие насекомые в янтарном соусе.
— Меня, пожалуйста, в винном.
Она на секунду оторвалась от микроскопа:
— Смерть, Федоров, не выбирают. Это дурной тон.
Он ничего не ответил, отвлеченный другим экспонатом.
На пятачке, где торговали мороженым, Алексей наметил жертву — замечательной невзрачности девицу, которая прятала то утиный свой нос, то угреватый лоб, то острые скулы, вероятно, рассчитывая если не одним махом, так хоть частями поправить ошибку природы. Она и пломбирный шарик ела как-то хитро, прикрыв рот ладошкой и ловким движением из-под руки тыча ложечкой куда надо.
— Ку-ку, — позвал ее Федоров, растопырив перед собой пальцы. — Ку-ку, — выглянул он из-за штакетника сложенных ладоней.
Девица сдавленно хихикнула, но бдительности не потеряла. Тогда Федоров пошел ва-банк: он подсел к ее столику и зашептал ей что-то на ухо, отчего девица зарделась. Тут она заметила, что креманка с мороженым уплывает от нее, и, вдруг забыв о всяком камуфляже, потянулась за ней обеими руками. Но еще быстрей сработал Федоров, выстрелив в нее из невесть откуда взявшейся «лейки».
— Сейчас задушит, — пробормотала Женя.
Но девица лишь, игриво взвизгнув, отемяшила его матерчатой сумкой. Она успела огреть его еще пару раз, пока он щелкал ее, уворачиваясь от ударов. Оба при этом хохотали, как ненормальные. Женя закусила губу.
— А карточки будут? — еще не отдышавшись, спросила девица.
— А адресок? — ей в тон спросил Федоров, фотографируя ее напоследок.
Тут Женя не выдержала.
— Девочка моя, — сказала она, вставая. — Это одна видимость, что он хорошо сохранился. Перед вами несчастный человек, обремененный болезнями и алиментами. Фотография — это единственное, на что Федоров еще способен, можете мне поверить. Пятьдесят копеек на черный день — неужели для вас это много?
Девица горохом высыпала на стол всю мелочь, и ее как ветром сдуло. Мороженое в вазочке таяло на глазах. Федоров помрачнел.
— Тебе не кажется, что ты мешаешь?
— Заводить знакомства?
— Работать.
— По-твоему, я должна молча смотреть, как ты…
— Можешь не смотреть, — грубовато оборвал ее Алексей.
В книжном магазине они разошлись по интересам: он завернул в отдел переводной литературы, а она остановилась возле книг по искусству.
— Сколько эта штукенция стоит? — парень лет шестнадцати, одетый в кожу, с серьгою в ухе, положил на прилавок французский альбом.
Продавец повертел книгу в руках:
— Двадцать пять — тридцать.
— Посмотреть можно? — Женя полистала страницы. — «L'oeuil»! — сказала она со знанием дела.
— Не понял? — повернулся к ней парень.
— По-русски «Ракурс», — пояснила она, заглядывая в список иллюстраций.
— Так ничего альбомчик? — уточнил парень.
— Ничего, — улыбнулась Женя.
Парень подмигнул своим дружкам, которые топтались в центре зала, словно демонстрируя изделия из кожи и металла.
— Ну, раз ничего, так вам он ничего не будет стоить, — он подчеркнул это вам.
— Ты хочешь сделать мне подарок? — она непроизвольно продолжала улыбаться.
— Думаю, не прогадаю, а?
Женя повела плечом.
— Вот и ладушки, — парень бесцеремонно разглядывал ее. — Будем считать, что договорились.
Она вспыхнула:
— А ты у мамы разрешение спросил? — Она положила альбом на прилавок. — Леша, ты там заснул? — сказала она чересчур громко и развернулась так резко, что едва не сшибла литовца с птичьим лицом, свидетеля этой сцены. Женя прошла мимо скульптурной троицы, заготовившей одну улыбку на всех.
— Я сейчас! — Федоров сидел на корточках в углу, разбирая завалы уцененной литературы.
Она не стала его дожидаться. Он нагнал ее на улице, на ходу листая купленную книжку.
Они сидели в кафетерии. Женя молчала, словно ждала вопроса, но Алексей ее ни о чем не спрашивал. Его внимание привлек неопрятный старик, купивший полторта и торопливо глотавший его большими кусками, точно опасаясь нахлебников.
Федоров зашел спереди, с «лейкой» наизготовку, в ответ старик повернулся к нему спиной. Новый маневр также не дал результата. Федоров помахал в воздухе рублем, как бы намекая на вознаграждение, но старик с испугу накрыл торт соломенной шляпой. «Все, — успокоил его жестом Федоров, — меня нет». И решительно двинулся к выходу, набросив на плечо лямку фотоаппарата.
Женя, готовая провалиться сквозь землю, хотела незаметно выскользнуть следом, как вдруг Федоров резко повернулся и щелкнул старика в тот момент, когда тот осторожно приподнял свою шляпу, чтобы невзначай не повредить кремовую надстройку.
— Леша, тебе сколько лет? — поморщилась Женя, когда они очутились на улице. — По-моему, ты помешался на сладкой жизни… коврижки, торты, мороженое!
— У нас медовая неделя, забыла? Хотя ты, конечно, не сахар.
— Вот как!
— Ну ничего, — примирительно сказал он. — Недолго мне с тобой мучиться.
— Да? А я-то надеялась.
Неопрятный старичок был забыт, а между тем этот снимок обошел потом многие журналы и даже получил премию на венецианском Биеннале. Снимок назывался «Иллюзионист».
Вечером Федоров привез жену к морю — смотреть на закат. На пирсе был весь город. Украдкой поглядывая на Женю, как будто намагниченную тонущим медным шаром, Алексей сидел как японский император, точно по его приказу совершалось это чудо.
— Невероятно, да? — прошептала Женя.
— Я тебе еще не то покажу!
Они возвращались к машине, когда из-под пляжного тента послышалось:
— Флип, ты глянь!
— Ну?
— Знакомая твоя. Пойди поздоровайся.
— Думаешь?
Дальше последовало что-то неразборчивое, и взрыв смеха. Из-под тента выбралась компания — в темноте их можно было сосчитать по зажженным сигаретам — и не спеша последовала за удаляющейся парочкой.
— Ого, почетный эскорт! — сказал через несколько минут Федоров, посмотрев в зеркальце заднего обзора.
Женя не обернулась и ничего не сказала.
Словно услышав Федорова, двое мотоциклистов вырвались вперед. Они пристроились сбоку, почти впритирку, так что можно было разглядеть заклепки на курточках, а потом обошли их и как бы возглавили кавалькаду.
— Пижоны, — усмехнулся Алексей.
Так, то отставая, то вырываясь вперед, четверка мотоциклистов проводила их до гостиницы.
Утром они собирались на пляж, когда зазвонил телефон. Трубку взял Алексей.
— Я слушаю.
— Товарищ Федоров? — весело спросил женский голос.
— Он самый.
— Алексей Георгиевич?
— А кто это?
— Администрация желает вам приятно провести время в нашем городе.
Послышались гудки отбоя.
— Вот это сервис!
Из ванной вышла Женя, складывая полотенца:
— Может, возьмем одно покрывало вместо подстилки?
— Что?.. А, о’кей.
Женя стояла посреди холла, пока Федоров сдавал ключи, отпуская комплименты молоденькой администраторше — любезность за любезность.
Вдруг ее чем-то ослепило. Она прикрылась ребром ладони и из-под козырька увидела в кресле парня из той самой компании — он зеркальцем пускал в нее солнечные зайчики. Встретившись с ней взглядом, парень послал ей воздушный поцелуй. Она быстро вышла. По крайней мере на улице не было ничего подозрительного.
За ней вышел и Алексей. Когда они садились в машину, она еще раз огляделась вокруг и только сейчас заметила стайку на мотоциклах. Трое посигналили ей зеркальцами… а вон и четвертый — тот, что поджидал ее в холле. Поджидал? Не слишком ли разыгралась у нее фантазия?
День выдался ветреный — хотя когда здесь не бывает ветра? — и Федоров не стал повторять ошибки тех пляжников, что часами, до посинения, зарываются в плотный, словно катком утрамбованный песок. Они укрылись вдали от отмели, в делянке, со всех сторон защищенной плетеной изгородью, которая не позволяла дюнам прибрать к рукам весь берег. Море было холодное, так что они не вылезали из своего укрытия.
— Кстати о птичках, — вспомнил Алексей. — Маргарита просила купить ей бусы. Говорят, необработанный янтарь помогает при щитовидке.
— Заезжал проведать свою коммуналку?
Он промолчал.
— Я не виновата, что в нашем доме не жил Есенин.
И снова не дождалась ответа — то ли неуступчивый характер Федорова был размягчен припекавшим солнцем, то ли его внимание отвлекли звуки ситары с соседней делянки.
— Хорошо помню, как я в первый раз зашла к тебе на Москвина. Любовь Михайловна, божий человек, поведала мне, как ты в четыре года ушел искать «хороших маму и папу»…
Федоров приподнялся на локте — кто это там такой любитель восточной музыки?
— …и как ты в семь лет без памяти влюбился в Тарасову, увидев ее в «Марии Стюарт». А ты все не шел. Я спросила, можно ли подождать в твоей комнате, и меня впустили в святая святых. Это было незабываемо. Последний раз ты ел суп из селедочницы… о горе посуды на подоконнике, деликатно укрытой газеткой, я старалась не думать.
— Я мыл все сразу.
— Да, ты меня познакомил со своей теорией пещерного домоводства.
— А тебе не рассказали, что мне в двадцать лет нагадала в Одессе цыганка?
— Пиковый интерес?
— Рассказываю. Цыганка кормила грудью цыганенка, но одна рука у нее, как ты догадалась, была свободна. Я позолотил ей ручку, как сейчас помню, полтинником. Она попросила бумажный рубль — завернуть в него монету. Завернула и попросила трешку — завернуть рубль. Когда дошло до пятерки, я взбунтовался. Тогда она зажала мои деньги в кулаке и, заглянув мне в глаза, произнесла скороговоркой: «Остерегайся, добрый человек, жениться на художнице, особенно которая раскрашивает пасхальные яйца».
— А ты что? — улыбнулась Женя.
— Я? Пока опомнился, уже на тебе женат.
— Бедненький!
— Нет, тут без черной магии не обошлось. Чтобы я по своей воле променял отдельную свою конуру со всеми удобствами на твои царские палаты!
— Понимаю, ты бы хотел вместе с вещами перевезти ко мне тетю Любу, и Маргариту с сыном, и всех твоих друзей и подружек в придачу.
Алексей молчал.
— Леша, ты же знаешь, если бы мне не грозило расселение…
— Перепрописка — ради тебя я прошел и через это!
— Ты у нас, Федоров, сильный, — кивнула она, — и не через такое пройдешь.
— Вот именно. — Он рывком встал и направился к ледяной воде. — Показываю… зрелище не для слабонервных.
Стоило ему отойти подальше, как с соседней делянки один за другим поднялись четверо. Они были в разной стадии разоблаченности, но нетрудно было узнать в них вчерашних знакомцев. С удивлением Женя открыла для себя, что среди них есть девушка.
— Какая приятная неожиданность, — расплылся от удовольствия тот, что оценивал в магазине альбом.
— Флип по вас сохнет, — доверительно сообщила ей барышня. — Покажи, Флип, как ты сохнешь.
Флип показал.
— Не помешали? — спросил долговязый, усаживаясь на край подстилки.
— Вон мой муж, — Женя показала.
— Очень приятно. Флип, — отрекомендовался в сторону моря парень, молодцевато щелкнув каблуками.
— А уж как ему приятно, — хмыкнул долговязый.
— Что вам надо?
— Что нам надо? — Флип переадресовал вопрос девице, та — обнимавшему ее парню, тот — долговязому, долговязый — снова Флипу. Последний развел руками:
— Видимо, вам лучше знать, что нам надо.
— Что здесь происходит? — Федоров, так и не дойдя до воды, вернулся обратно.
— Мы тут играем, — кокетливо сказала барышня.
— Присоединяйтесь, барон, присоединяйтесь, — процитировал Флип.
— Хорошо ли мы знаем анатомию человека! — возвестил долговязый в стиле телеведущего и первым начал: — Глаз…
— Зуб, — продолжила девушка.
— Бедро, — Флип вопросительно повернулся к Алексею.
Федоров настороженно молчал, решая в уме, насколько невинны эти шалости.
— Ну? На «о»? — подгонял его Флип.
— Сейчас! Сейчас он скажет, — засуетился долговязый, изображая ярого болельщика Федорова. — Ну… такой о-о-орган…
— Не подсказывать! — вмешался все это время молчавший парень. У него оказался легкий акцент.
— А не пойти ли вам, ребятки… — Федоров шагнул к долговязому.
— Понял! — тот резво отскочил метра на три.
— Нам расскажешь? — попросила его девушка.
— Он тебе и расскажет и покажет, — пообещал молчун.
Под хохот, под магнитофонные жалобы ситары компания отвалила.
— Ничего так, — веселилась барышня. — Такой о-о-орган!..
— А этот-то, этот… — долговязый изобразил Федорова.
Все так и покатились.
— Слышь, Жучок, — Флип толкнул в бок долговязого, — а не познакомить ли нам ее с Игоряхой?
— С Игоряхой?
— Есть идея!
Компания скрылась за дюнами.
Возле торгового центра, на развале, Федоров приглядел низку бус. Женя вмешалась:
— Это же грубо!
— Ей и нужен грубый необработанный янтарь.
— Грубый тоже бывает разный. — Она приложила к груди бусы. — Сам не видишь?
Федоров уже отсчитывал бумажки:
— Будь здоров, труженик моря!
— С тобой что-нибудь покупать! — она махнула рукой.
— Подожди, — он направился к междугороднему телефону-автомату.
— В редакцию? — догадалась она.
Он покивал, слушая гудки.
— Роман Григорьевич? — забасил он в трубку. — Федоров. Так… так… Офтальмологи? Понял… Сделаем, какой разговор… В понедельник, как договаривались. Как там мой очкарик?.. На обложке? Угу. Угу. Погода блеск… Передам со всеми онерами… И вас туда же.
— Слушай, — сказал он, вешая трубку, — офтальмологи — это по бабочкам, что ли?
— Ага, по молоденьким.
— Нет, правда?
— А что?
— Да симпозиум у них тут, шеф просил пощелкать.
— Леша, мы за целый год впервые, можно сказать…
— Жень, ну ладно. Каких-то три дня…
— Три дня?!
— Погоди, это ж не с утра до вечера. Покручусь, то, се. Ну чего ты?.. Ты куда, Жень?
— Не трогай меня!
— Жень, шеф просил тебе передать, чтобы ты не делала глупостей.
— Так и сказал? — довольно кисло улыбнулась она.
— Так и сказал. Уж если кому делать глупости, говорит, так тебе, Федоров. По крайней мере, бухгалтерия оплатит.
— Твои глупости оплатить — никаких денег не хватит.
В художественном салоне Женя заинтересовалась браслетом с овальным агатом. Браслет, тоже овальный, красиво охватывал запястье, подчеркивая смуглость кожи.
— Нержавейка? — спросил Федоров.
— Вы, молодой человек, на цену посмотрите, — заметила продавщица, годившаяся ему в дочери.
Женя со вздохом расстегнула браслет и положила на прилавок.
— Выпишите, — попросил Алексей.
— Ты с ума сошел! Мы ж останемся без копейки!
— Считай, что платит мой очкарик за то, что я сделал ему рекламу. — Он укоризненно взглянул на продавщицу. — Ну, что же вы, мамаша?
Женя заперла изнутри дверь их номера.
— Ты чего? — удивился он.
— Не выпущу! Он будет три дня развлекаться, а я тут…
— Женька, брось дурить.
— Пощелкать ему захотелось! — она оттеснила его вглубь комнаты. — Щелкунчик!
— Жень, у нас мало времени…
— У нас? — она округлила глаза. — У нас с тобой, Лешенька, вагон времени. Большой такой, мягкий-мягкий и пустой-препустой вагон на двоих…
— Эй!.. — Алексей тихонько подул ей в ухо. — Сонюшка!..
Он стоял, одетый, на коленях возле кровати, за окном начинало смеркаться, а она все спала.
— Встава-ай, — он потряс ее за плечо, — вставай, а то без нас все выпьют.
Она замотала головой, не открывая глаз.
— Тебе же хуже, сейчас я буду петь колыбельную!
Губы у Жени дрогнули в улыбке, а между тем Федоров приступил к исполнению страшной угрозы:
Чтобы твой сон
был, как речка, глубок,
спать ложись
на белужий бок.
Но не забудь,
совсем засыпая,
перевернуться
на спинку минтая.
Если куплет он спел еще сносно, в меру отпущенного слуха, то от припева задрожали стекла.
Спи, мой рыбенок!
Спите, рыбятки!
Завтра спросонок
съедим по лошадке!
— Сумасшедший, — Женя села на кровати.
— Я за сигаретами. Пять минут на сборы.
Буфет почему-то оказался закрыт. Он спустился в холл стрельнуть сигаретку. Курил, поглядывая на часы, — ну сколько можно там возиться!
Женя наспех причесывалась, когда зазвонил телефон.
— Алло? Я вас слушаю… — Пожав плечами, она положила трубку.
Женя проверила сумочку, потянулась к выключателю — звонок.
— Алло! — Противное молчание в трубке. — Говорите!.. Вам, может быть, Федорова?
Отбой.
— Идиоты!
Она вышла, хлопнув дверью. Пока шла к лифту, она несколько раз обернулась. В машине, как только заработал мотор, Женя резко сказала:
— В автосервис!
— Ты в своем уме? Нас давно ждут.
— Подождут!
— Жень, уймись.
— С тобой, Федоров, иначе нельзя.
Он изменил тактику:
— Ты посмотри на часы. Какой автосервис?
Женя поджала губы. За всю дорогу она не проронила больше ни слова.
Владас показывал им свой дом. Тут было на что посмотреть. Строили по принципу Фрэнка Ллойда Райта: чтобы и душе свободно, и телу удобно.
— Это тоже ты? — Федоров показал в окно на сад камней.
— Нет, это уже Дана, я только материал подносил.
— А почему все камни красные? — Женя наконец нарушила обет молчания.
Они гуськом спускались по винтовой лестнице.
— Тут неподалеку есть развалины замка, вы проезжали. На его строительство будущий владелец согнал крестьян с окрестных деревень и велел отбирать у них яйца и творог…
— А мясо? — полюбопытствовал Алексей.
— Мясо мы в раствор не кладем, — усмехнулся Владас. — Кое-кто взбунтовался, детей кормить надо, тогда он приказал схватить самых строптивых и… чтобы другим неповадно было. А кровь велел в раствор добавить для крепости. Эти камни потом многим пригодились.
— Растащили замок по камешку, — вставил Федоров.
— Почему растащили — валялись. Другое время, другие феодалы.
— Спас на крови.
— Спас? — переспросил хозяин.
— Женя у нас мистик, — объяснил Алексей. — Судьба складывается из кирпичиков случайностей, каждая из которых неотменима. Генрих Плантагенет попарил ноги в горчице, уссурийский тигр закусил олениной, в Нью-Йорке забастовали мусорщики, и что мы имеем в результате? Парниковый эффект!
— Логично.
Они сидели в каминной за большим дубовым столом, окруженные акварелями, — розовый куст, полевые ромашки, распустившийся пион, пион увядший. Застолье шло к концу. Дана показывала гостье папку с карандашными рисунками, тоже цветочными. Федоров с Владасом решали мужские проблемы.
Еще один персонаж, литовец с птичьим лицом, как бы читал в углу на отшибе. Рядом с Юрисом (так звали литовца) стоял магнитофон, пришепетывавший по-польски что-то роковое и страстное, и когда женщины понижали голос, он тоже незаметно приглушал звук, чтобы не пропустить их разговора.
— С главным я в принципе договорился. — Федоров подлил себе и Владасу. — Статью дашь на полосу, а дизайн — на цветной вкладке.
— С меня причитается.
— Пошел ты знаешь куда.
— Слушай, как Миша?
— Горский? За рекой в тени деревьев.
— Уехал? Да ты что!
— Ритку помнишь?
— Спрашиваешь! — просиял Владас. — Ты, когда она поступала в медицинский, торжественно завещал ей себя со всеми потрохами, а она…
— Тоже за бугорком.
Они молча выпили.
— Одни цветы? — спросила Женя.
Дана развела руками, словно извиняясь за скромность своего дарования.
— У вас есть в Москве единомышленник. Был. Рисовал какой-нибудь тюльпан, фиксируя каждый миг увядания. А сам умирал от рака. Себе, можно сказать, ставил опосредованный диагноз. А этот быт! Подвал, протечки, ржавая раковина…
— Вы его знали?
Женя задумалась.
— И да и нет. Это я уже после поняла. Пришла и впервые не вижу этой раковины, и плесени на стенах… одни цветы. Умер в саду.
— В саду… красиво.
— За каких-то пять-шесть лет! — горячился Федоров. — Я тебе говорю, у этого народа врожденное чувство опасности. Еще никто вокруг не сообразил, что все шатается, а они уж побежали!
— Как крысы с тонущего корабля?
— Во всяком случае, это верный признак, что ситуация критическая. Ты же знал Ритку. И Горского. Тут не деньги, и не самовыражение — тысячелетний инстинкт выживания, иначе не объяснишь. Вспомни массовый исход из Египта.
— А она? — Владас понизил голос.
— Она? — Алексей покосился на жену и потянулся за сигаретами. — Мы познакомились в Шереметьево-2, она тоже провожала. Не знаю, сумел ли я ответить на твой вопрос.
Воспользовавшись тем, что Дана вышла, гость с птичьим лицом подсел к Жене.
— Это? — переспросила она, ловя в ладонь миниатюрное яичко на цепочке. — Нет, не писанка, тут посложнее будет. Разваривается картон, потом добавляется гипс, клей, все это формуется, грунтуется… да вам это не интересно.
— Ну почему. Когда вы заглянете ко мне в мастерскую… Вы ведь еще не уезжаете?
— Почему вы так решили? — насторожилась она.
— Мысли красивых женщин просвечивают, как косточки в винограде.
Женя рассмеялась:
— Вы телепат или просто дамский угодник?
— Как это у вас говорят: рыбак рыбака видит издалека.
— Рыбака? — нахмурилась она. — Это тоже комплимент?
— Скорее, профессиональное наблюдение.
— Хм. И что же еще вам удалось рассмотреть?..
В этот момент вернулась Дана с новой папкой рисунков, а тем временем Федоров разложил перед другом свадебные фотографии.
Утром Женю разбудил звонок. Федоров, собиравшийся уходить, снял трубку.
— Я слушаю… Вы для своих шуточек другое время не могли выбрать? — он шваркнул трубку на рычаг.
— Что сказали? — Женя постаралась спросить как можно более равнодушно.
— Молчат. Гостиница! Каждый развлекается, как умеет. Может, он хотел помолчать с тобой? Ладно, я побежал. Ты спи, вернусь — разбужу.
Какой уж тут сон! Но и сидеть как на привязи тоже было выше ее сил. Она быстро оделась, проверила деньги. На этот раз в холле, слава богу, никаких сюрпризов. Она протянула ключ портье.
— Тут вам пакет, — портье подал ей большой конверт.
Она с недоумением его вскрыла. Это был «Ракурс», тот самый альбом. По инерции она перевернула несколько страниц — статуэтки из эбонита, мебель эпохи испанского барокко, картины Ватто… из альбома выпал листок. Она подняла его и, не очень вдумываясь в текст, прочла вслух:
— «Вот и обещанный подарок, теперь слово за тобой. Мы сами тебе скажем, где и когда, но если не терпится, то вот адрес…» — Женя встряхнула головой, пытаясь сосредоточиться. — «…улица Дружбы народов 12, кв. 40…»
— Отсюда недалеко, — заметил портье.
Она поглядела на него, словно не узнавая, и дочитала:
— «Привет супругу».
Рука скомкала тетрадный листок, пока глаза искали, куда бы выбросить эту мерзость.
На рынке она приценилась к гранату — надрезанный, он лежал в лужице собственной крови, замечательно сочетаясь с гроздью сочно-зеленого, брызжущего здоровьем винограда, хоть сейчас на полотно какого-нибудь «малого голландца».
— Сколько?
— Шесть.
— Дороговато.
Неожиданно рядом с ней кто-то насмешливо произнес:
— Мы за ценой не постоим.
Она подняла голову и увидела Флипа, который отсчитывал деньги. Женя попятилась, а затем быстрым шагом, стараясь не бежать, пошла прочь, успев услышать вдогонку:
— Ты извини, сегодня, наверно, не получится.
Пока шло пленарное заседание офтальмологов, Федоров вел в кулуарах охоту на «сачков». Народ здесь был скучающий, праздный, и от этих постных лиц у него самого сводило скулы. Выкроив минутку, он позвонил в гостиницу:
— Как делишки, пуделишки?
— Ты скоро? — Женя не приняла его шутливого тона.
— Как только, так сразу. Ты там смотри не бузи!
В перерыве между заседаниями он протолкался к стенду, где похожий на подростка репортер отлавливал ученых, как отбившихся от стада овец.
— Господин Ван Эльст, ваши первые впечатления?
— О! Я жду результат перестройка, особенно балет!
— Вам не нравится наш балет?
— Грандиоз!
Здоровяк бельгиец вдруг оторвал мальчишку от пола и, крутанув в воздухе, поставил его на место к восторгу своих коллег. Придя в себя от легкого шока и на всякий случай проверив состояние ширинки, смельчак снова ринулся в бой.
— Мистер Зейберлиньш? Что вы можете сказать о происходящих в нашей стране переменах?
— Если вы станете завтракать в обед, вы очень скоро испортите себе желудки, — желчный старик отошел с легким полупоклоном.
Федоров приобнял собрата:
— Куй, Вася, куй!
Паренек дернулся, выпалил зло:
— Сам-то, щелк-пощелк. Небось не отказался, на халяву-то!
— Золотые слова. — Федоров, не теряя времени даром, прокладывал себе дорогу к буфету.
Заморив червячка, он позвонил жене:
— Дженни, ты там пообедай без меня.
— Ты еще долго?
— Закругляемся. У тебя все хорошо?
Она взглянула на стол, где лежал злополучный альбом.
— Лучше некуда.
Он пропустил иронию мимо ушей:
— Вот и отлично. Никуда не отлучайся, тебе должны позвонить из Кремля.
— Леша, мне надо поговорить…
Но он уже повесил трубку. Двумя часами позже он сидел в битком набитом баре с коллегами-журналистами. Выпита была та русская мера, когда «старик» начинает заменять все прочие формы обращения, а связность речи перестает быть определяющим элементом, с лихвой компенсируясь душевным порывом.
— Люсь, ты чего, говорю? Мы ж с ней учились в одном классе, ну! Ну пустил старого товарища переночевать…
— Старого товарища?
— А кто ж она мне?
— Ну, ты даешь стране угля!
— По-твоему, я жене должен был, «знаешь, Люся, мы тут с моей, ты ее не знаешь», и дальше со всеми остановками?
— Sorry, — Федоров зацепил кого-то стулом и, загодя трезвея, выбрал кратчайший путь к автомату.
Надо же, телефон гостиницы вылетел из головы! Он лазил по карманам в поисках номера, потом вспомнил, что записал его на карточке, а карточку для надежности спрятал в чехол с «лейкой».
— Алло! — словно со сна вскрикнула на том конце Женя.
— Ты спишь, девочка моя?
Последовала затяжная пауза, которую англичане зовут беременной.
— Ты, кажется, спутал меня с кем-то из своих подружек.
— Жень! — обиделся он. — Мы же тут… — прикрывая трубку ладонью, он покосился на чокающихся коллег, — …у нас тут брифинг… вопросы-ответы.
— И какой вопрос вы там сейчас обмываете?
— Да ты что, Жень! Ты думаешь, я…
Он не успел узнать, что она думает, так как послышались гудки отбоя.
Они сидели в ночном кафе не то за очень поздним ужином, не то за очень ранним завтраком. Федоров гулко басил про офтальмологов, так что на них оглядывались редкие посетители.
— Они все какие-то… пришибленные либо чокнутые. Дальше своего носа точно не видят. Ты ему…
— Леша, нам надо поговорить.
— Любой профессионал, он как крот: наметил в земле точку — и попер, и попер!
— Федоров, ты слышал, что я сказала?
— Слышал, Дженни, я тебя все время слушаю. У кротов, между прочим, замечательно развит слух. Когда они…
— Он на меня смотрит! — тихо вскрикнула она и, опрокидывая стул, метнулась к выходу.
Алексей, ничего не понимая, бросился за ней следом. Женя быстро шла, почти бежала по улице, он ловил ее за плечи.
— Жень, а Жень? Ну посмотрел, большое дело! Да погоди же ты. Ты куда, Жень?
На них оглядывались.
— Я сейчас, — она убежала в туалет.
Оттуда она вышла с мокрым, из-под крана, лицом с прилипшими прядями волос, уже владея собой. Бесцеремонный фонарь поспешил подчеркнуть, как она осунулась и подурнела.
— Извини, нервы.
Они медленно двинулись в сторону гостиницы. Федоров привлек ее внимание к витрине, где голые манекены, неизвестно что рекламирующие, падали в неоновую бездну, которая трещала как адский костер. Женя даже протянула руку, чтобы проверить, не обожжется ли, — и вдруг стиснула локоть Алексея.
— Это они! Не оборачивайся!
— Кто?
— Они на все способны!
В пульсирующем свете витрины она показалась ему таким же манекеном без лица, зависшим над пропастью. Он все-таки оглянулся. Не считая двух прохожих, даже не смотревших в их сторону, улица была пустынна.
— Не понимаю, кого ты увидела.
Женя сделала над собой усилие и тоже повернула голову — тех, кто отразился в витрине, уже не было.
— Только что, вон там! — она показала пальцем в пустоту. — Ты что, не веришь мне? Тогда так и скажи!
Он завел ее во дворик, где не было ни души.
— Послушай, что с тобой происходит?
— Уедем! Уедем отсюда, я тебя очень прошу!
— У меня редакционное задание, ты же знаешь. Почему я должен все бросить из-за каких-то…
— Ну пожалуйста! Ну миленький!
— Детский сад какой-то. Ты можешь толком объяснить, в чем дело?
— Мне… понимаешь, я…
— Ну? Дальше! — Федоров все больше раздражался.
— Лешенька, — всхлипнула она, — Лешенька…
Женя ткнулась ему в плечо, он рассеянно погладил ее по голове. Взгляд упал на часы.
— Чуть не забыл! Жень, — он осторожно отстранил жену. — Женя, ты иди, а я сейчас. Я только в аптеку, ладно?
Она кивнула, не вполне понимая, причем тут аптека, и побрела назад в гостиницу. В номере она первым делом закрылась на два оборота. Прошел час. Наконец в дверь постучали. Она побежала в прихожую:
— Леша, ты?
— Девушка, у вас кипятильничка не найдется?
— Не найдется, — отрезала она, не сумев подавить досаду.
— Какие мы злые. — Мужчина подождал ответа. — «Осторожно, злая командировочная». — Он еще подождал. — Злую командировочную надо накормить приличным ужином, и она сразу станет…
— Уходите!
— Ай-яй-яй, неужели вы меня, девушка, не помните?
Женя вздрогнула. Она помешкала секунду-другую и на цыпочках направилась к телефону.
— Вот все вы такие, — мужчина окончательно вошел в роль униженного и оскорбленного. — Мы вам руку и сердце, а вы? «Уходите!» Вам человека обидеть…
— Алло, — шептала в трубку Женя. — Ко мне ломятся… откуда я знаю… 812-й… Федорова моя фамилия, Федорова!..
— …а я, между прочим, даже не женат! Вот так вот! — мужчина даже сам удивился такой несообразности. — Вам показать паспорт? Показать?
Он прислушался к безнадежной тишине за дверью.
— Не больно-то и хотелось, — он пошлепал в домашних тапочках к себе в номер.
Ему навстречу из лифта вышел Федоров. Леша постучал в дверь раз, другой, никто не отзывался. Пожав плечами, он спустился вниз, но у портье ключа не оказалось. Тогда он снова поднялся на свой этаж и на этот раз позвал:
— Женя, ты дома?
Дверь открылась.
— А я стучу, стучу.
— Почему ты так долго?
— Да понимаешь, заказал две пары очков. Один заказ был готов, а со вторым…
В это время зазвонил телефон, он снял трубку:
— Да?
— Это вы там, гражданин, ломитесь?
— Что-о?
— Перестаньте хулиганить, а то мы вас живо призовем к порядку!
Федоров с изумлением уставился на трубку, перед тем как положить ее на рычаг.
— Во ребята разошлись! — Тут он заметил на столе французский альбом, полистал его. — Хорошая печать.
— Леша…
— Все, Женька. Завтра я — вольная птица! По этому поводу нас ждет ночное шоу.
— Если честно, мне что-то…
— Ссылки на безвременную кончину не принимаются.
В варьете она начала оживать. Федоров был в ударе, даже два раза танцевать пригласил, кажется, впервые со дня их знакомства. О том, чтобы поговорить в этом шуме, пришлось забыть. Впрочем, все ее страхи сейчас казались ей жалкими мухами, которых она сама откормила до слоновьих пропорций. Они были вместе — остальное труха.
К себе в номер они поднялись глубокой ночью. Постельные подробности опускаем.
Женю разбудил утренний луч, каким-то образом втершийся между плотно задернутых малиновых штор. Алексей спал как младенец, подложив под щеку руку. Она попробовала разобрать время на циферблате его часов, лежавших на тумбочке, но не сумела и, примостившись к нему, опять уснула.
Федоров улизнул так тихо, что она и не слышала. Он выпил в буфете двойной кофе и вышел на улицу. Его проводили четыре пары глаз. Проехав пару кварталов, он притормозил возле цветочного магазина.
Женю разбудил звонок. Впотьмах она нашарила трубку.
— Алло, алло?
— С приятным пробуждением, — сказал голос, показавшийся ей знакомым.
— Кто это?
— Ну вот, — расстроились на том конце, — нас уже не узнают.
— Кто тебе дал этот номер? — невольно вырвалось у нее.
— Лешенька, кто же. Лешенька и дал. У жены под бочком, говорит, освободилось тепленькое местечко…
Женя непроизвольно посмотрела на разворошенную постель (кровати они сразу сдвинули), где валялась пустая коробочка из-под фотопленки.
— …а у меня как раз, — парень, должно быть, взглянул на часы, — выкроилась свободная минутка. Так я поднимаюсь?
Она выронила трубку и как сумасшедшая бросилась в прихожую. Повернув ключ в замке, она привалилась к двери. И вдруг услышала шаги по коридору. К ней! Дико глянув по сторонам, она метнулась в ванную, повернула защелку… железка повисла, как зуб на ниточке. Она вцепилась в ручку двери трясущимися руками, одновременно озираясь в поисках оружия самозащиты. Взгляд ее упал на стакан для полоскания. Мгновение поколебавшись, она оставила дверь и жахнула стакан о кафельную плитку, выщербленную в двух местах, — в ванну брызнули осколки. Женя схватила первый попавшийся — сколок донышка с уродливо торчащим, словно по заказу выпиленным острием — и снова навалилась на дверь.
Она вслушивалась в тишину, но ее частое, захлебывающееся дыхание заглушало прочие звуки. Прошла вечность, пока она поняла, что в номер к ней никто не ломился. Она увидела на полу кровь и догадалась, что порезала руку. Отшвырнув бесполезный осколок, она села на край ванны и, пустив холодную струю, подставила под нее кровящую ладонь.
Федоров остановился на бархатных черных гладиолусах, Женин любимый цвет. Цветочница, этакая растрепанная хризантема, одобрив выбор, побрызгала букет из пульверизатора, каким освежают клиентов в парикмахерских.
— Айн момент, — остановил ее Алексей, когда она стала заворачивать букет в хрустящий целлофан.
Он вышел на улицу, к игрушечному киоску, похожему на птичий домик, зачем-то поставленный на землю. В нем сидел совершенный скворец, который, завидев его, вопросительно склонил набок головку.
— Мне, пожалуйста, видовую открытку, — попросил Федоров.
— Остались только новогодние.
— Новогодние? — он на секунду задумался. — Валяйте, в этом что-то есть.
— Одну? — киоскер забросил голову немного назад, точно пытаясь определить, хватит ли у Федорова денег на столь серьезное приобретение.
— А что, у вас тут принято рассылать их дуплетами?
В магазине продавщица мельком глянула на зимний пейзаж и привычно завернула его вместе с цветами. Алексей написал на карточке адрес гостиницы.
— С доставкой можно не торопиться, дадим девушке выспаться, как думаете?
Хризантема тряхнула перманентом и потыкала в кассу согнутым пальчиком.
— Кто? — сразу насторожилась Женя.
— Цветы! — бодро сказал посыльный.
— Я не жду никаких цветов.
— Правильно — сюрприз!
Женя колебалась:
— Покажите квитанцию.
— Пожалуйста, — в голосе посыльного звучала обида.
После короткой возни в щель под дверью пролез фирменный бланк, который она недоверчиво пробежала глазами.
— Оставьте цветы на пороге и отойдите на десять шагов, — приказала она.
— Ну, знаете…
— Иначе я не открою!
Через несколько секунд издалека донесся растерянный голос:
— Отошел!
Она приоткрыла дверь, схватила цветы и была такова.
— На квитанции распишитесь, — канючил посыльный.
Поморщившись (ладонь саднила), Женя поставила кривую роспись и таким же манером отправила квитанцию обратно. В черных гладиолусах ей сразу померещился зловещий знак, и она развернула целлофан, ища подвоха. Новогодняя открытка? Шуты гороховые, уже не знают, что еще придумать.
— Подонки!
Она с ненавистью ломала длинные хрусткие стебли, не замечая, как у нее снова сочится кровь, и топтала, топтала. Потом вернулась в комнату и тотчас натолкнулась на этот гадкий альбом. Он лежал на столе, как бомба замедленного действия.
— Ладно, — сказала она, обращаясь к книге. — Мы еще посмотрим!
Кому она бросала вызов и как собиралась сводить счеты, она и сама в эту минуту не знала, но одевалась она решительно, как солдат перед марш-броском.
Перед закрытием симпозиума Федоров отыскал своего героя, — не простое дело в такой сутолоке. Помогли вчерашние собутыльники — сильно озабоченные опохмелкой, они все пытались разведать, будет ли обещанный банкет «сухим» или все-таки есть надежда.
— Господин Зейберлиньш? — Алексей окликнул суховатого старичка, который вчера так ловко срезал разбитного репортера. — Вы не позволите вас сфотографировать?
— Сделайте одолжение, — ответил американец на своем прибалтизированном русском.
— У меня к вам еще одна просьба… вы не наденете? — он протянул ему темные очки.
— Это зачем? — сдвинул брови старик.
— Мы даем в журнале галерею анонимных портретов, а в конце расшифровываем, кто есть кто. Такая вот игра.
— Игра, — повторил его собеседник, немного смягчаясь.
— Читатель должен отгадать, кому принадлежат те или иные слова.
— Слова принадлежат языку, — поправил его въедливый старик, но очки все же надел.
Среди запарки Федоров названивал в гостиницу, и все время линия была занята. С кем там жена трепалась так долго, одному богу было известно. В очередной раз набрав номер, Алексей углядел в толпе жизнерадостного бельгийца. Повесив трубку, он протолкался к группе ученых, в которой стоял господин Ван Эльст.
— Объясните ему, что я представляю юмористический журнал и что всех офтальмологов мы снимаем исключительно в очках, — попросил он переводчицу.
Рыжеволосому гиганту эта затея страшно понравилась. Алексей запечатлел его в трогательных детских розовых очечках. Восторгам бельгийца не было предела:
— Какой юмор! Какие люди! Какая страна!
Он говорил с таким воодушевлением, что Федоров решил оставить ему очки на память.
— Ну что, отснял? — мимоходом спросил его коллега из Питера.
— Смотрите в ближайшем номере! «Перестройка: два взгляда со стороны»!
Зачем она сюда пришла? Один вид этого альбома сводил ее с ума. Быть может, избавясь от него, она избавится и от его владельцев? Наивно, но ничего умнее ей в голову не приходило. На стремянке, почти под потолком, примостился читатель с толстым фолиантом; не он ли вот так же сидел, согнувшись в три погибели, вчера, с этой же книгой на коленях? Живет, что ли, здесь, подумала она рассеянно.
— Чем могу быть полезен? — мужчина в длинном жилете домашней вязки, с характерным пивным брюшком, разглядывал ее поверх очков.
— Вот, — она выложила перед ним альбом.
— Если вы хотите сдать в букинистический, то вам нужно…
— Нет, я… — Женя смешалась.
— Или это на обмен?
— На обмен, — ухватилась она за спасительное предложение.
— Тогда напишите свой адрес и что вы просите, — он положил перед ней чистую карточку, а сам принялся листать альбом, проверяя его состояние.
Это вполне невинное требование повергло ее в замешательство. Какой адрес? Московский? И что просить взамен? На ум, как нарочно, не приходило ни одного названия. Она уже готова была бежать, оставив книгу.
— Что, забыли, где живете? — вязаный жилет вернулся к форзацу, где был оттиснут экслибрис с адресом владельца. — Меняетесь, конечно, по договоренности?
Женя виновато кивнула, словно сознаваясь в преступности подобного намерения. Продавец каллиграфическим почерком списал на карточку адрес, сделал какую-то пометку и засунул листок в картотеку.
— По договоренности! — хмыкнул он, ставя альбом на полку. — Придумали себе бюро знакомств. На ходу подметки рвут!
— Я могу идти? — спросила Женя.
— Можете, — великодушно разрешил он. — Постойте! — Он достал ее карточку и переписал данные на чистую. — Ваш домашний адрес, а то еще заблудитесь.
— Вы очень любезны, — она не глядя сунула листок в сумочку и вышла из магазина.
Алексей обтер руки ветошью, и, вздохнув над своим «жигуленком», поднялся в гостиницу.
— Что, плохи дела? — спросил его швейцар.
— Все отлично, отец.
Он отмывался в ванной, Женя стояла в дверях.
— Надо было сразу ехать в автосервис, я тебе говорила…
— Ты говорила! Ты у нас пифия… Кассандра!
Она решила перевести разговор в более спокойное русло:
— Мы к Юрису идем?
— К Юрису?
— У Владаса, помнишь? На какаду похожий, в углу читал? Художник, ну? Он пригласил нас в мастерскую.
— Сходи, тоже развлечение, — Алексей стоял на пороге, приглаживая свою седую шевелюру.
— Я одна не пойду.
— Без сопровождения не можешь?
Она оттеснила его и закрылась в ванной. Взбешенно ударила струя душа, становиться под который она не собиралась. Алексей возвысил голос:
— Не понимаю, почему нельзя одной пойти? Чай, не Бармалей?
Женя не отвечала, и Федоров завелся с пол-оборота:
— Ты что, считаешь себя такой неотразимой, что на тебя готов наброситься каждый встречный? Тебя в туалет сопровождать пока еще не надо? Нет, ежели чего, я пожалуйста. Видишь, уже на посту, так что можешь расслабиться.
Он помолчал, реакции не последовало.
— Жень, ну в самом деле. То на тебя не так посмотрели, то в ловушку заманивают. Охота нервы себе трепать… и мне заодно. Приехали на отдых!
Сквозь шум льющейся воды он расслышал всхлипы, осторожно приоткрыл дверь. Женя сидела на краешке ванны и рыдала навзрыд. Он закрутил краны, присел рядом с ней на корточки, убрал с лица мокрую прядь.
— Какие мы красивые!
— Леша… Лешенька… — скулила она.
— Все будет хорошо, вот увидишь.
Вдруг как-то истерично тявкнул телефон, Женя так и подскочила. Федоров, чертыхнувшись, потопал в спальню.
— Я слушаю, — глухо сказал он и сразу позвал жену: — Это тебя!
Женя вышла из ванной, размазывая слезы полотенцем.
— Алло?.. Да, Юрис, — она прикрыла ладонью трубку. — Он на машине, так мы едем?
— Ты поезжай, а ко мне должен зайти приятель… журналист.
— Я одна не…
— У нас деловой разговор. Деловой, понимаешь?
— Юрис, — сказала она в трубку, — вы пять минут подождете?
Она подсела к зеркалу и вооружилась доступными средствами — уничтожать на лице следы разора.
— Вы тут за час управитесь?
— Постараемся.
Она все ждала, что он передумает, но Федоров был танк. Женя помедлила в дверях, молча вышла. Из окна он видел, как она отказалась сесть на переднее сидение и Юрис, пожав плечами, открыл ей заднюю дверцу, видел, как они отъехали.
— С Лешей своим поссорились? — Юрис пытался разговорить свою пассажирку.
— Простите, а вас это каким боком касается?
Он вел машину, по-пижонски удерживая руль одной ладонью и поглядывая на Женю в зеркальце. Она запудривала красный нос, который можно было вывешивать вместо семафора.
— Зря вы так с ним.
— Как?
— Мягко стелете, жестко спать будет.
— У вас, я вижу, богатый опыт.
— Молчу.
Его хватило на десять секунд. В профиль его сходство с птицей усиливалось: такой говорящий попугай, привыкший получать вознаграждение за каждый концертный номер.
— Как альбомчик? — поинтересовался он.
— Какой альбомчик? — голос у Жени дрогнул.
— Ну этот, «Ракурс»?
— Откуда вы знаете?
— Я же рядом стоял, в книжном. Вы меня еще так ласково плечиком… забыли? А я вас у Владаса сразу узнал.
— Остановите! — закричала она.
— Что?
— Остановите, мне плохо!
— Плохо? — растерялся он.
— Мне надо срочно выйти, слышите!
В ее голосе звенели такие ноты, что он не посмел ослушаться. Женя выскочила из машины и опрометью бросилась бежать. Юрис, высунувшись в окно, изумленно таращился ей вслед.
Алексей спустился в бар, взял коньяку, залпом выпил и заказал еще. Женина нервозность выбила его из колеи. Если это обычные женские штучки, то он прав и нечего потакать минутным капризам, но что-то его смущало. Была здесь какая-то…
— Черт в сандалетах, — пробормотал он и спохватился, не слышал ли его кто-нибудь. Накрашенная девица с рабочим ртом недвусмысленно сделала ему «язычок ящерки».
А Женя бежала, не разбирая дороги, уходя от погони, которой не было. Она расталкивала прохожих, сворачивала в незнакомые улочки. Увидела телефон-автомат. Два, три, четыре гудка… и бежала дальше. Вдруг бросилась наперерез к спортсменам, экипированным от кепок до шнурков как братья-близнецы.
— Он… за мной… — задыхалась она.
— Кто? Этот?
Мимо текла праздная публика, которую на мгновение развлекла уличная сценка.
— Нет, ничего, извините, — забормотала Женя, пятясь. И невпопад: — Дальше я сама.
Алексей и красотка в стиле вампир сидели за стойкой. Ее нарисованный глаз с хлопушкой ресниц делал моментальные снимки, отводя роль «птички» золотым блесткам, игравшим на щеке. Вампушка держалась уверенно и языком, как выяснилось, умела делать не только канканные движения. Еще бы она не пускала пузыри в коктейле!
— Может, тебе заказать газировку?
— Ты от меня так дешево не отделаешься.
— Это я понял. Пиф-паф, и вы покойники!
Она прыснула в соломинку, коктейль «Белые ночи» угрожающе забурлил.
— А хочешь, красавица, я тебя сниму? — Федоров потянулся за фотоаппаратом.
— На час или на ночь? — профессионально уточнила она.
Алексея в номере не оказалось, но дежурная, сжалившись, открыла ей своим ключом. Женя выглянула в окно — их вишневые «Жигули» были на месте. Как удачно получилось! Она шуровала в комнате, перетряхивая куртки и джинсы в поисках ключей от машины. Глянула в тумбочке и даже на полочке в ванной. От Федорова всего можно было ожидать. Заслышав шаги в коридоре, она на миг оцепенела, но тревога оказалась ложной.
— В чем он был?
Вот они, в шортах! Зажав ключи в кулаке, она замерла, собираясь с мыслями. Так. Адрес! Порылась в сумочке — карточка лежала на месте. Стоп, а как ехать? Она перевесила сумочку на спинку стула и позвонила дежурной:
— Скажите, как мне отсюда добраться до… минуточку… — она полезла за карточкой, и в это время раздался стук в дверь. Женя вскочила как ошпаренная и побежала в прихожую.
— Леша, ты?
— А, — зловеще-театрально, голосом обманутого мужа пророкотал Федоров, — так ты ждала другого?!
Она впустила его, говоря скороговоркой:
— Я подышать… голова… я недолго…
— Погоди, я с тобой.
— Лешенька, мне надо одной, я так больше не могу! Почему надо влезать в нашу жизнь? Нам ведь хорошо вдвоем, правда?
— Ask!
— И всегда будет хорошо, вот увидишь!
Не дав ему опомниться, она выскользнула в коридор и успела вскочить в кабинку отъезжавшего лифта. Швейцар, наблюдавший за ее неуклюжими маневрами при выезде с автостоянки, нравоучительно заметил румяному, шарообразному командировочному, похожему на артиста Леонова:
— Ладно, сама убьется, еще и дорогую машину разобьет.
В номере Федоров подобрал с пола не понятно как там оказавшиеся брюки, и тут он заметил на ковре кровь. Цепочка вела в ванную, где он обнаружил осколки стакана и забрызганную кровью раковину.
— Страсти по Евгении, — пробурчал он, смачивая полотенце.
Дверь ей открыл незнакомый юноша, этакий семинарист от Кардена. Он теребил свои длинные патлы, что в его случае, видимо, означало смущение, и нервно помаргивал белесыми ресницами.
— А где твои дружки? — спросила Женя.
Парень криво пожал плечом. Он был весь какой-то заторможенный, если, конечно, не придуривался.
— Ну вот, я пришла, что дальше? — начала она агрессивно. — Может, я не вовремя? У вас тут, наверно, по часам расписано. Что ж мы на пороге стоим, как примерные ученики? Ты примерный ученик? Примерный, по глазам вижу!
Вдруг она переменила тон:
— У тебя найдется выпить?
— Сейчас посмотрю, — он остановился на полпути к бару. — Может, вы зайдете?
— Нет, нет, — испугалась она.
— Ну, как хотите.
Он принес початую бутылку какого-то мудреного коньяка и две рюмки.
— Не подержите?
Она держала рюмки, пока он разливал. И тотчас залпом выпила одну, и другую.
— Ничего так, — похвалил юноша.
— Послушай, не знаю, как тебя…
— Игорь.
— Игорь. У вас, ребята, своя компания, у меня своя, правильно?
Он кивнул.
— Я же на вашу территорию не лезу, правда?
— Еще налить?
— Налей.
— Подержите…
Пропажу ключей от машины Федоров обнаружил не сразу. Он валялся на кровати с детективом, как вдруг его словно током ударило. Он полез в шорты — ключей не было!
— Так, — сказал он, стоя посреди комнаты. На всякий случай он глянул в окно, откуда стоянка виднелась как на ладони. «Жигуленка» на месте не было. — Та-ак, — повторил он, — это уже интересно.
Он натянул кроссовки и вышел из номера.
А эти двое так и маячили на пороге. Коньяку в бутылке заметно поубавилось, соответственно и тон разговора оживился.
— Значит, прислала колхозница на радио письмо…
— Ну, — со смехом подгоняла его Женя.
— «Вы недавно рассказывали, что в ЮАР негры недоедают. Так нельзя ли, что они недоедают, присылать сюда? Наша скотина все подъест».
— Как, как? — развеселилась она. — «Что они недоедают…» Все равно забуду!
— Налить? — спросил Игорь.
— Ой, я и так уже… Ну, по последней.
— За вас тогда!
— А что!
Они чокнулись, выпили.
— Все, Игорек, а то мне голову оторвут. Короче, так: с чужого огорода морковку не воровать, договорились?
— Вы еще придете?
— Если будешь хорошо себя вести, — она помахала руками, как крылышками.
Он вышел за ней на лестницу и стоял там, пока не хлопнула парадная дверь.
Перед светофором Женя чуть не врезалась в переднюю машину — опять стали западать тормоза. Она чертыхнулась и заглянула вниз, пытаясь понять, в чем там дело, но в это время сзади посигналили — дали зеленый свет.
— Вижу, вижу! — огрызнулась она, выжимая сцепление.
Федоров вернулся в номер. Сколько можно кружить вокруг гостиницы! Он сразу взялся за телефон.
— Владас? Это я. Извини за глупый вопрос, ты случайно не знаешь, где моя жена?.. Вышла подышать свежим воздухом и дышит вот уже… — он посмотрел на часы, — третий час. При этом ей зачем-то понадобилась машина, хотя без меня за руль она еще ни разу не садилась… Это я понимаю, но все-таки… В общем, если что, я в гостинице.
Начинало смеркаться. Алексей зажег торшер и попробовал читать. Потом осторожно достал из корзинки для мусора осколок стакана и долго его разглядывал: он никак не мог взять в толк, почему все куски стекла валялись в ванной? Вернувшись в комнату, он снова позвонил Владасу:
— Ничего?.. Слушай, у тебя есть телефон этого Юриса? Пишу… Шестнадцать? — переспросил он последние цифры. — Да… обязательно.
У Юриса не отвечали. Вдруг с улицы раздались невнятные крики. Федоров отдернул штору — какая-то пьяная компания громко выясняла отношения. Он выбросил из пепельницы окурок и остановился в тяжелом раздумье — больше делать было решительно нечего. Но тут, слава богу, зазвонил телефон.
— Ну что? — спросил он без предисловий.
Лицо его стало вытягиваться.
— Да… Федоров Алексей Георгиевич. А что с ней?.. Хорошо, записываю… Какой райотдел милиции?.. Ясно… Да уж как-нибудь… Да, еду.
Через час он выходил из морга. Шофер, рябенький сержант в перелицованной тужурке, курил под фонарем. Увидев Федорова с сигаретой, молча дал ему прикурить.
— Жизнь!.. — вздохнул сержант.
Федоров ничего не ответил.
— Давно поженились-то?
— Полгода.
— Эх! — сержант смачно выругался. — Как же это она, без тормозов? Не знала разве?
— Прособирался.
— Чего? — не понял тот.
— С тормозами.
— Ты, че же, так и ездил? — не поверил шофер. — Без тормозов?
Федоров только желваками играл.
— Ничего так, доездились.
— Слушай, ты!.. — Алексей в сердцах смял окурок и зашагал прочь.
Он долго и бесцельно кружил по городу, пока неожиданная мысль не погнала его назад в гостиницу. В номере он тотчас принялся искать… чего? Он и сам толком не знал. Объяснения. Должно же всему этому быть какое-то объяснение. Ее поведению, ее слезам. Машине. Фразе этой странной. Как она сказала? «Почему надо влезать в нашу жизнь?» О чем это она?
Определенно, что-то было не так. И он нашел это что-то. В ее сумочке, висевшей возле телефона на спинке стула. Карточка. Обыкновенная картонная карточка. А на ней адрес.
— Улица Дружбы народов 12, квартира 40, — повторял он вслух незнакомое название, как будто то был тайный пароль. Он перевернул карточку, на обороте был адрес книжного магазина. — Ерунда какая-то. Это же тот книжный, в котором мы…
Он взглянул на часы — дело было к полуночи, но не ждать же до утра! Он надел свой кожух и пошел выяснять, где находится улица Дружбы народов.
— Вам кого? — Игорь подозрительно смотрел на коренастого седого мужчину в кожаной куртке — вылитый киношник.
— Тебя, наверно. Пройти можно?
— А вы, собственно, кто?
Федоров протянул удостоверение прессы.
— Ясно, — кивнул Игорь, ровным счетом ничего не понимая.
Федорова он, однако, впустил и даже предложил коньяку, от которого тот не отказался.
— Ну? — спросил Игорь, когда они выпили. — Что дальше?
— Ты в книжном на Горького последний раз давно был?
— А что?
— Такое название, «Ракурс»… не знаю, как по-французски… тебе ни о чем не говорит?
— Ракурс по-французски будет l'oeuil… Постойте, — он встал с кресла и подошел к книжному стеллажу. — Странно…
— Что?
— Да вот он, целый комплект, мать привезла из Югославии, а одного — видите? — нет, — он показал на зияющий просвет.
— Где же он?
— Откуда мне знать! Предки из загранки вернутся, вот вы их и спросите.
— А эту женщину, — Алексей вынул из бумажника фотографию жены, — ее ты тоже не знаешь?
Игорь покраснел. Он внимательно разглядывал фото, и столь же внимательно Федоров разглядывал его.
— И давно ты ее знаешь?
— Первый раз сегодня видел.
— Тебя как зовут? — Алексей перешел на доверительный тон.
— Игорь.
— Слушай, Игорь. О том, что ты мне расскажешь, не узнает ни одна душа.
— А чего рассказывать? Стоит в дверях, а зачем пришла, я так и не понял. Красивая!.. — вздохнул он мечтательно и, спохватившись, поднял глаза на Алексея. — Извините, может, вы с ней…
— Ну что ты, — успокоил его Федоров. — У нас с ней ничего такого. Так что же она говорила?
— Про телефон что-то… не помню.
— Ты что, за идиота меня принимаешь? — взорвался Федоров. — Что она от тебя хотела, говори!
— Не знаю. Я правда не знаю.
Алексей, подумав, поднялся.
— Вот моя визитная карточка. Если что вспомнишь, позвони. Мой телефон в гостинице, — он записал на карточке номер. — Ты подумай, Игорек. Я тебя очень прошу.
Уже на лестничной клетке Игорь полушепотом, чтобы не разбудить соседей, спросил:
— С ней что-то случилось?
— Что-то, — странно усмехнулся Федоров.
Игорь слушал в наушниках «Сантану» и потому не сразу услышал звонок в прихожей. Идя открывать, он посмотрел на часы. Ого. Кого это принесло в такое время? Ввалилась честная компания, без лишних предисловий один протопал к бару, другой к холодильнику, по-хозяйски достали выпивку и закуску. Игорь не протестовал — раньше начнут, быстрее уберутся.
— Ну, старичок, жди в гости прекрасную даму. Или она уже здесь? — Флип принялся обнюхивать углы. — Где она? Где?
— В штанах спрятал, — объяснил Жучок, разливая.
— От нас? — изумилась девушка, севшая на подоконник с дружком-молчуном в обнимку.
— Да, Игоряха, некрасиво, — укоризненно сказал Флип. — Но мы не обижаемся, правда? — призвал он в свидетельство остальных. — Лишь бы вам было хорошо. За прекрасную даму! — предложил он тост.
Все, кроме хозяина квартиры, выпили.
— А вдруг она вместо себя прислала древнюю старушку? — затуманился Жучок.
Это предположение вызвало гомерический хохот.
— Одинокая старушка желает познакомиться, — подхватил Флип, разливая по второй.
— За старушку! — умиленно воскликнула девушка.
Молчун протянул Игорю бокал, но тот отказался.
— За старушку он не хочет. Что из этого следует? — Флип обвел взглядом компанию. — Из этого следует, что приходила не старушка! Но тогда кто же? А это… — он понизил голос, будто рассказывал страшную историю, — а это был… дядя Степа-милиционер!
Новый взрыв хохота.
— А что? — «обиделся» Флип. — Хотите сказать, что наш милиционер не заходит в книжные магазины? Может, еще скажете, что наш милиционер не читает по-французски?
— Про живопись Ватто! — подавился смехом Жучок.
— Сперли альбом и радуетесь, — подал голос Игорь.
— Мы устраивали твою личную жизнь, — поправил его Флип. — Какое, ты бы знал, мы ей послание сочинили!
— Послание? — насторожился Игорь.
— У-у-у! — закатила глаза девушка.
— Если б я прочел такое, — сказал Жучок, — я бы прилетел к тебе, Игорек, на крыльях любви!
— Так выпьем за любовь… — начала девушка.
— …без обмана! — грянули хором.
На этот раз хозяину выпить не предложили, самим едва хватило.
— По-моему, наш друг чем-то не доволен, — заметил Жучок.
— Дама заставляет себя долго ждать, — сказал Флип.
— Может, я смогу ее заменить? — спросила девушка, само участие.
— Вот они, безымянные герои! — прослезился Флип. — Телом закроют амбразуру!
— Ну а перед боем полагается… — молчун с томительной медлительностью достал из-за пазухи экзотическую, наверняка прикарманенную бутылку.
Компания радостно загудела.
— А вам не кажется, что наш пикник немного затянулся? — не выдержал хозяин. — Ну-ка, в колонну по одному, с песней…
— Грубо, Игорек, — попенял ему Жучок.
— Давай, давай, — Игорь подтолкнул его к двери.
— Ладно, разбежались, — Флип, а за ним и остальные потянулись к выходу.
— Чао, бамбино! Привет!
Хлопнула дверь. Игорь постоял в задумчивости, взял визитку с номером, набрал первые цифры. Нет, пожалуй, поздновато. Да и что за спешка, не горит ведь. Ну, пошутили ребята, как говорится, не смертельно. Утром позвонит. Он снова надел наушники и завалился на тахту.
По коридору райотдела милиции молодцевато вышагивали курсанты-стажеры с тремя нашивками на рукаве — выбриты на ять, сами в струнку, по глазам видать, что руки чешутся.
— И вечный бой? — произнес один, точно пароль, останавливаясь возле кабинета следователя.
— Покой нам только снится! — отчеканил второй и зашагал дальше.
Коля Брянцев по-свойски вошел в кабинет, сел за «свой» стол и начал просматривать бумаги. Николай Николаевич, вечный старлей и без пяти минут пенсионер, землистый, усохший и давно всеми сокращенный до безликих инициалов, допрашивал сорокалетнего мужчину, выглядевшего неважнецки.
— Страховое свидетельство принесли? Давайте. А доверенность жены на вождение машины?
Федоров передернул плечами.
— Значит, она ездила без доверенности?
— На машине ездил я.
— Ездили вы, а разбилась она? Ладно, разберемся. Вы знали, что тормоза неисправны?
— Знал.
— Почему не поставили машину на техосмотр?
Алексей молчал.
— А «лысая» резина? А брызговики? Ладно, разберемся. Возьмите паспорта.
— Товарищ старший лейтенант, можно взглянуть? — Коля взял паспорт, полистал, покивал сочувственно: — Недавно поженились. Жили у вас?
— У нее.
— Что так?
— У меня коммуналка, трое соседей.
— А у нее, стало быть, отдельная однокомнатная.
— Трех.
— Даже так?.. С мамой-папой?
— Одна.
— И место хорошее?
— Послушайте, что вы…
— Хорошее, хорошее, — Коля обращался к Н. Н. — Фрунзенская набережная. Москва-река, ярмарка в Лужниках, магазины. Заодно и перепрописался.
— Да вы что! — Федоров вскочил. — Вы меня в чем-то подозреваете?
— Ну зачем вы так, Алексей Георгиевич, — успокоил его жестом следователь. — Ты тоже, Коля, того… не горячись.
— Я могу идти? — спросил Алексей.
— Можете.
Федоров забрал из рук стажера паспорта и тяжелой походкой вышел из кабинета. До центра он доехал автобусом. Книжный магазин только открылся, так что он был едва ли не первым посетителем. Ему помогли найти интересующий его альбом, и вот он медленно переворачивал страницы в надежде разгадать этот ребус. Но альбом хранил свою тайну. Может, он не так смотрел? Возможно. У всякого свой ракурс.
А тем временем его разыскивал Игорь, безуспешно названивая ему в гостиницу. И тогда он решил объясниться явочным порядком. Администратор, не отвлекаясь от маникюра, назвала ему номер комнаты. Он поднялся на восьмой этаж, постучал, никто не ответил. Дверь почему-то оказалась незапертой, и он вошел.
В номере царил ералаш. Одна из сдвинутых кроватей была аккуратно застелена, зато на другой, развороченной, был устроен фотомонтаж. Игорь взял верхний снимок — да ведь это Женя! Федоров, перегнувшись через парапет, держит ее на вытянутых руках, под ними, далеко внизу, блестит Москва-река, и Женя в подвенечном платье и сбившейся набок шляпке, зажмурясь, отчаянно цепляется за его шею. Были тут и другие свадебные карточки.
Игорь потер лоб. Вот тебе и «между нами ничего такого». Что же все-таки у них произошло? Ну да нечего ему путаться под ногами. Как говорится, третий лишний. Он крадучись вышел в коридор и прикрыл за собой дверь.
— И что из этого следует? — скучным голосом спросил Н. Н.
Брянцеву стоило большого труда взять себя в руки:
— А то, что он все рассчитал. Эти «странные» звонки, и «незнакомые» мужчины, проявляющие к ней повышенный интерес, и мальчишки на мотоциклах, — мало?
Следователь молчал с тем же скучающим видом.
— А этот Юрис? Федоров чуть не силой вытолкал к нему жену. Я не удивлюсь, если они давно знакомы.
— Дальше?
— Дальше Федоров отпаивает ее коньяком, хотя он это пока отрицает… она садится в машину с неисправными тормозами, и через десять минут… — он показал «кранты».
— А зачем, спрашивается, она в нее садится?
— Ну, в таком состоянии…
— Коля, дружочек, тут не за что зацепиться. Что он на квартире женился — недоказуемо. А за неисправные тормоза, окромя штрафа, с него, как говорится, и взять…
— Николай Николаевич, вы Ламброзо читали?
— Ну допустим.
— По внешности можно определить предрасположенность человека к преступлению. Я как увидел вашего Федорова, так сразу понял: тут только копни!
— Ну копай, копай.
— Я думал, вы как следователь…
— Мне, Коленька, главное проследовать на пенсию, а ты мне предлагаешь поиграть с тобой в сыщиков-разбойников.
Расстроенный Брянцев обедал с молодыми ребятами из угрозыска. У него в ушах звучало это ласковое «Коленька», а рука сама тянулась к еще не выданному табельному оружию.
— Картины он ей хотел показать! Я вам левой ногой лучше нарисую. Там кроме икон и смотреть не на что.
— Как, ты сказал, этого Юриса фамилия?
— Мец.
— Полгода назад проходил он у нас.
— Что-то осталось? — глаза у Коли загорелись, как у собаки Баскервилей.
— Объяснение, кажется, взяли. Сам он был вроде чистый. Продали дурачку краденые иконы. В другой раз умнее будет.
Допрос шел как по писаному. Брянцев вошел в роль борзой, взявшей след. У него даже ноздри трепетали от возбуждения.
— Итак, вы случайно оказались свидетелем того, как неизвестный предлагал ей французский альбом. А на следующий день, опять-таки случайно, познакомились с ней в доме приятеля-художника.
Юрис опустил голову, а Брянцев продолжал:
— А наутро, с благословения мужа, вы повезли пострадавшую к себе в мастерскую. Еще одна случайность. Не много ли? Расскажите, о чем вы с ней говорили в машине.
— Я спросил: «Что, поссорились со своим Федоровым?»
— А заметно было? — Пинкертон сделал стойку.
— Да, она была такая несчастная, что хотелось ее… нет, я не в этом смысле, а просто по-человечески…
— Может, это она сказала, что поссорилась с мужем, а вы и подумали: «Заметно»?
— Не помню… может быть. Я еще сказал, что зря она так с ним носится. «Мягко стелет — жестко спать будет». Пошутил так.
— Если я правильно понял вашу шутку, Федоров произвел на вас впечатление человека, который на добро ответит злом.
— Не совсем… я…
— И, между прочим, не ошиблись. Чего не скажешь об этой вашей истории, — он помахал в воздухе несвежим листком, — с крадеными иконами. Кстати, иконы у вас в мастерской меня впечатлили, ну да об этом мы как-нибудь в другой раз. Подпишите.
Юрис был так огорошен тем, что вдруг всплыл этот вроде бы давно забытый эпизод, что не глядя подмахнул протокол допроса.
Дана ушла спать в комнату для гостей, предоставив супружескую кровать в распоряжение мужчин. Пошел четвертый час ночи, у Владаса слипались глаза, но Алексей все не умолкал:
— …а Новый год мы встречали в Щелыково. Бывшая усадьба Островского, знаешь? Играли в шарады. Мы с Женькой оказались в разных командах. Они ушли в другую комнату и долго там священнодействовали, мы уже в стенку им стучали. И вот входят: Женя до пояса голая, а за ней свита… остановились и молчат. И мы молчим. Зрелище было, скажу я тебе. Так и не отгадали. Ты спишь?
— Нет, что ты, — встрепенулся Владас.
— Знаешь, что она показала? Гололедицу.
— Голая леди? Здорово.
— А утром она меня растолкала: «Пошли на лыжах!» Восемь утра, после новогоднего загула! Там есть просека до Покровского, деревня такая… ели до бровей в снегу, палкой заденешь — обвал, лыжня скрипит, точно ее забыли смазать. Вышли к заброшенной церквушке, забрались наверх… внутри голо, окна повыбиты, в углах сугробы. Ну и на стенах художества — все как полагается. А мы с ней… — он вдруг осекся.
Владас приподнялся на локте, нашаривая в темноте спички.
— Не надо, Леша, слышишь?
Они молча лежали, курили. Это был тот случай, когда двое мужчин умеют как-то по-особенному смолить на пару в четвертом часу ночи.
Игорь стоял перед витриной книжного магазина и никак не мог заставить себя войти. Это значило бы разрушить надежду, окончательно потерять ту, которую он себе придумал. А люди входили и выходили, поглядывая на него с любопытством, и он при этом испытывал смешанное чувство неловкости и гордости, как будто красивая девушка назначила ему здесь свидание. Да ведь это почти так и было: он дожидался Женю.
— Ну, что там у тебя? — Н. Н. снисходительно смотрел на своего тезку. — Что-то накопал, по глазам вижу.
— Значится так, — начал «под Жеглова» Коля. — В машине она призналась Юрису, что ее брак с Федоровым был с самого начала каким-то несерьезным (ее слова), только поняла она это уже потом. — На стол лег протокол допроса. — Что Федоров искал понимания на стороне, показала девица не самых строгих правил в баре гостиницы «Центральная».
— Даже так? — трудно сказать, чему больше удивился пожилой следователь: аморальному ли поведению подозреваемого или служебному рвению стажера.
— Факт особенно красноречивый, если вспомнить, что Федоровы были женаты каких-то полгода.
На стол легла вторая бумага, которую Н. Н. пробежал глазами.
— Все?
— Помните порез на ладони у пострадавшей? Импортным пластырем заклеенный?
— Ну?
— Наутро после аварии из корзинки у них в номере коридорная высыпала осколки разбитого стакана.
— Вот как.
— А на ковре, — Коля как бы задумался, — на ковре кое-где осталась кровь.
— Да ты, я вижу, зря время не терял.
— Так точно, не терял, — от похвалы Брянцев зарделся как барышня. — Этот след я сейчас прорабатываю.
— Все это очень интересно, и как читателя, Коля, ты меня заинтриговал. И все ж таки этого мало, чтобы предъявить ему обвинение. Так что с подпиской о невыезде мы с тобой, Коленька, погорячились. И негативчики придется ему вернуть.
— Мало, говорите?
— Мало, мой колокольчик.
Брянцев глубоко вздохнул и положил перед следователем еще одну бумагу.
— А это что?
— Швейцар в гостинице. Около часу дня, то есть за два часа до того, как потерпевшая села в машину с неисправными тормозами, швейцар видел, как Федоров ковырялся в «Жигулях».
— Так?
— Швейцар потом посочувствовал ему — что, дескать, плохи дела? — а тот в ответ: «Все отлично, отец!»
— Но ведь он мог и не тормозами заниматься. Поди докажи.
— А нечего доказывать, вот его собственные показания. Читаем: «Неисправность тормозов я пытался устранить в день аварии, но не успел…»
— Н-да, это все меняет, — следователь устало откинулся на спинку стула, и Коля отметил про себя, какое у него землистое лицо и как шея собирается дряблыми складками над несвежим воротничком. И впрямь старику пора на пенсию. — Хорошо, готовь материал, будем решать вопрос о передаче дела в прокуратуру.
Лицо Брянцева озарила совершенно детская улыбка. Он уселся за «свой» стол и с увлечением принялся за работу.
— Одно мне непонятно…
Коля оторвался от бумаг и предупредительно посмотрел на шефа:
— Да?
— Какой ему резон на себя наговаривать?
Следователь и Коля Брянцев сидели в маленьком кинозале. Н. Н. дал знак, свет погас, и на экране пошли фотографии. Профессиональные, броские. Женя на улицах города. Женя в летнем кафе. Женя на пляже. Женя, Женя, Женя. Улыбающаяся, счастливая. Такой она была с Федоровым. За два дня, за день, может быть, за час до своей гибели. Чему она радовалась? Кому улыбалась?! Неужели не понимала, какой оборотень вошел в ее жизнь? Вошел, чтобы ее отнять.
— Н-да, история, — пробормотал следователь себе под нос, затем полуобернулся и громко попросил киномеханика: — Слушай, прокрути еще разок!
1986
