Паучок
Мужская фантазия
ПАУЧОК. Что мне грозит? Статья 131 УК. От четырех до десяти. Точнее так — грозило. До сегодняшнего дня. Сколько мне еще могут накинуть? Если кому-то интересно, загляните в уголовный кодекс, а мне это как-то ни к чему. Какой смысл оправдываться? Мухаммед прав: «Все будет так, как должно быть, даже если будет наоборот».
Но пока за мной не пришли, разве я не хозяин своей жизни? В моем распоряжении, может, час, а может, и того меньше, но этот час — мой, и если не терять головы, если распорядиться этим временем по-умному. мы можем многое успеть. Я вам расскажу то, до чего не докопается ни один следователь. Почему вам? Потому что любовь — это исповедь, и я рассчитываю на ваше снисхождение.
А теперь посмотрите на меня внимательно: я похож на уголовника? Не более чем вы. Если я кого-то и обворовал, то только себя. И это тот случай, когда меньше всего следует беспокоиться по поводу оставленных отпечатков.
Я говорю о своей.
ЛОРА. А если он проснется?
ПАУЧОК. Зарежем консервным ножом.
ЛОРА. Я серьезно.
ПАУЧОК. По-моему, он вставляет бируши, чтобы не разбудить себя собственным храпом. А если серьезно, то постарайся.
ЛОРА. Что?
ПАУЧОК. Кричать в подушку.
ЛОРА. Я не буду кричать.
ПАУЧОК. И она не кричала, зато синяки, которыми она меня наградила, доказывали, что то был не сон. Лучший подарок, который я когда-либо получал на свой день рождения: Лора.
До этого наши отношения тянулись долго, мучительно. Мы жили в студенческой общаге, в высотке. Не знаю, как она, а я частенько галлюцинировал. Лежу с клеенной-переклеенной историей античной литературы, разглядываю богов и героев, изувеченных отнюдь не на поле брани, а вижу ее, Лору… в тонкой марлевке и ситцевой юбке в горошек, с потемневшим огрызком яблока в руке.
Лора была экзотическим ирисом на факультетской грядке из ноготков и одуванчиков. То, что еще на втором курсе она, на ночь глядя, оказалась в моей комнате, и на вопрос, не запереться ли нам на случай облавы, поощрительно кивнула, не укладывалось в голове. Дешевое крепленое вино, а мы пили с ней вровень, вместо того чтобы снять мандраж, взвинтило меня еще больше. Зато Лора совершенно расслабилась. Путаясь в именах и падежах, она щебетала без умолку, рассказывая мне свою подноготную.
А затем…
ЛОРА. Ты меня не хочешь?
ПАУЧОК…она попросила, чтобы я помог ей раздеться, и отодвинулась к стенке, освобождая местечко на тесной кровати. Я лег рядом. За шесть часов одуряющей бессонницы, сгорая от желания, я к ней не притронулся. На рассвете она молча ушла к себе. Реакция моего соседа, заики, добрейшего малого, который по моей милости скоротал эту ночь в холле, была немногословной: «Д-д-дурак!»
Ну а дальше мы с Лорой поехали разными электричками. Так нам казалось. Но тайна той ночи, как видно, крепко в нас засела.
Наша девственность, как мина замедленного действия, три года тикала, где бы судьба ни сводила нас. На общих лекциях, когда я нарочно садился сзади, чтобы разглядывать светлый пух на загорелой шее. На танцах, где она тряслась до одури под монотонное ду, ду-ду, ду-ду-ду, «Oh, Susy Q». За преферансом, к которому я ее пристрастил, кажется, с одной целью — чтобы получать под столом чувствительные разряды от наэлектризованной капроновой коленки.
ЛОРА. Придется тебе сегодня поспать на голом матрасе.
ПАУЧОК. Это почему?
ЛОРА. Потому, дурачок, что я должна застирать простыни.
ПАУЧОК. Все, что я знаю о жизни, я узнал в нашу вторую ночь. Есть разные тайны, большие и маленькие, и среди главных — женщина. А к ней — каждой в отдельности и всем вместе — один универсальный ключ. Обладать им значит быть отмеченным. Я — отмечен. Я — Божий ключник.
Невероятность этого открытия, сделанного мною после ухода Лоры, едва не довело меня до горячки. Чтобы успокоиться, я уселся на полу в позе за-дзен и постарался отрешиться от всяких мыслей. Сколько я так просидел, не знаю, но когда я открыл глаза, уже рассвело. Сосед похрапывал, нашаривая во сне сползающее одеяло. Моя рука нашла что-то пишущее и вывела на чистом листе бумаги:
Три сокровенные есть тайны бытия,
о них поговорить хотел бы с вами я.
Загадка женщины — одна такая тайна:
все дело в линии, как будто бы случайной,
бегущей, как ручей, что бегом одержим,
или как кисточки волосяной нажим,
который обручил, по-детски безогляден,
округлости холмов с обрывистостью впадин,
и женщину познать, я думаю, нельзя,
иначе как рукой по линии скользя.
Нацарапав это, как курица лапой, я почувствовал такую усталость, что с трудом доплелся до кровати. Во сне я увидел того, кто мне это продиктовал. Шестого патриарха китайской школы Чань.
ЛОРА. Я так больше не могу.
ПАУЧОК. Ты о чем?
ЛОРА. Твоя пишущая машинка. Как гвозди в гроб: «Конец, конец, конец…»
ПАУЧОК. Если бы!
ЛОРА. Я не о твоем романе.
ПАУЧОК. Лора, ты же знаешь…
ЛОРА. Знаю. Ты решил уйти.
ПАУЧОК. Куда? Ты думаешь, что говоришь? Ты — это все, что у меня есть. Тебе нужны доказательства?
ЛОРА. Что ты делаешь!
ПАУЧОК. Сжигаю мои «Мертвые души».
ЛОРА. Идиот несчастный!
ПАУЧОК. Каким шестым чувством она это поняла? Мы ведь успели срастись, как эти два корня. Да, я же не сказал: мы сняли комнату в центре. Она нам сразу понравилась — бревна, суковатые палки, какие-то немыслимые коряги. Я писал как в лесу: сидя на одном пне и водрузив пишущую машинку на другом. А в постели — в берлоге — под огромным, мохнатым, грубо намалеванным пауком, готовым, кажется, упасть с потолка прямо тебе на голову, лежала моя муза, почесывая мухобойкой голую пятку.
ЛОРА. Вот почему.
ПАУЧОК. Ты что-то сказала?
ЛОРА. Я — это все, что у тебя есть, вот почему ты меня бросишь.
ПАУЧОК. Прелестная манера — продолжить разговор с середины фразы так, словно не прошло и месяца. Я был застигнут врасплох. — Мысль интересная. Не разовьешь?
ЛОРА. Очень просто. Выше потолка не прыгнешь.
ПАУЧОК. Она сказала это так буднично, точно я давно для себя все решил, а она только сформулировала.
ЛОРА. У тебя сейчас такое лицо. как будто наш рисованный паук родил у тебя на глазах. Ну родил. Радоваться надо. Паучок — это к вестям.
ПАУЧОК. Она сказала, что выйдет немного прогуляться, и исчезла из моей жизни. На пятнадцать лет. Но как она меня тогда прочитала! Я обрел свободу, которая не знает границ. Своим тайным ключом я открывал все двери. Я спешил наверстать упущенное. не мной — вами, связанными предрассудками, скованными робостью, придавленными законом.
Моя любовь была беззаконна, то есть воистину свободна. А это, что ни говори, дает ощущение высоты. Я открывал ларчик и, бросив дверцу открытой, летел к новому. Что же делать, если каждый по-своему хорош! Как сказал один неглупый человек, женщину можно бросить вовсе не потому, что больше не испытываешь к ней желания. Просто ты желаешь теперь другую, а это совсем не одно и то же.
Когда-то, в той жизни, я полагал, что женщина существо загадочное. Еще один миф, придуманный мужчинами! Женщина прозрачна, как стекло. Но стекло не простое. В нем можно увидеть свое прошлое и будущее. Черный шлейф пепелищ и веселые костры триумфов. Такой магический кристалл. Кто боится заглядывать в женщин, рискует не разглядеть себя. Я сказал «в женщин», потому что каждая — это новый ракурс. В идеале, чтобы возникла объемность мира, надо овладеть всей женской половиной человечества.
Чем я и занимаюсь по мере сил.
А что, по-вашему, я сейчас делаю? Я плету свою сеть, и кто-то из вас в нее непременно попадется. Любопытство. Неопытность. Сведение счетов. Что вас ко мне приведет — не столь важно. Важно другое: мужчина, женщина, момент истины. Утраты и обретения. А еще — заноза, которую уже не вынуть. Сладкая ноющая боль. Эта боль и есть знание. С ним — с ней — вы полетите дальше. А в моем узоре появится едва заметное новое волоконце, частица вашей божественной души. Моя клейкая дорожка к знанию. Себя. Вас. Себя — в вас.
Но мы немного забежали вперед. Трофей надо еще добыть. Любовь это охота. След можно взять везде, где в составе воздуха замешан этот ни с чем не сравнимый аромат. даже, как ни странно, в виртуальном пространстве. Если же говорить об обычном трехмерном, то я отдаю предпочтение метро. В силу трудности задачи. «Охотный ряд» — «Лубянка». Шестьдесят пять секунд. Засекайте!
ПАУЧОК. Извините, я вас толкнул.
ВЕРА. Все бывает.
ПАУЧОК. Вот так же мне ответила моя будущая жена.
ВЕРА. Ее участь мне уже не грозит.
ПАУЧОК. Через год мы разошлись. Догадайтесь почему. Когда ее толкали другие, в ее глазах легко читался немой вопрос.
ВЕРА. Вы ревнивы?
ПАУЧОК. К физической измене я отношусь как к солнечному затмению.
ВЕРА. Интересно.
ПАУЧОК. Вы со мной не согласны?
ВЕРА. А если согласна, что тогда?
ПАУЧОК. Тогда мы сейчас вместе выйдем, я провожу вас до дома и буду стоять под вашими окнами весь вечер, всю ночь, до тех пор, пока ваш муж не уедет в Тюмень.
ВЕРА. В Копенгаген.
ПАУЧОК. Тем скорее это произойдет.
ВЕРА. Уже.
ПАУЧОК. Что?
ВЕРА. Произошло.
ПАУЧОК. Какое совпадение! И нам как раз выходить.
Уложился? Вообще говоря, это не мой стиль. Опрокинутой стопке водки я всегда предпочту смакуемый бокал шерри-бренди. Бесцеремонность, с какой современные носороги сходу начинают друг другу тыкать, вызывает у меня отвращение. Что может быть прекраснее русского «вы», старомодного, чуть-чуть церемонного, обещающего долгую и увлекательную игру! А уж сохранить эту дистанцию во время близости. это можно сравнить с дегустацией самого изысканного вина.
ВЕРА. Скажите…
ПАУЧОК. Да?
ВЕРА. То, что вы выбрали меня, это как-то связано с другой женщиной?
ПАУЧОК. Почему вы так решили?
ВЕРА. Вы как будто все время доказывали: «нам хорошо, нам хорошо!»
ПАУЧОК. Вам не было хорошо?
ВЕРА. Я о вас.
ПАУЧОК. Так, так, так. Это становится интересно!
ВЕРА. Я что-то не то сказала?
ПАУЧОК. Вера, вы прелесть!
ВЕРА. Да что такое?
ПАУЧОК. Это же мой конек! Меня хлебом не корми, дай во всех этих штучках-дрючках покопаться… «А он? А она?»… а вот с желающими составить мне компанию — напряженка. Это ведь самое интересное! Снял капустный лист, а под ним другой, а под тем третий, а там, смотришь, четвертый… Ну-ка, ну-ка. где обещанная нам сахарная кочерыжка?
ВЕРА. Вот именно, где она?
ПАУЧОК. Преподношу на блюдечке: «другая» — была, да вся вышла. Зато есть вы, жар-птица, в которой, хвала Всевышнему, ничто, от клюва до хвоста, не напоминает мне о ней. Послушайте, если бы преображение Господне состоялось нынче, это случилось бы не на горе Фавор, нет, это произошло бы в московском метрополитене имени Случайных Встреч, на полпути между станциями «Лубянка» и «Охотный ряд». Вы спрашиваете, что я пережил? Увидев вас, я закричал (в забое моей беспросветной души): вот! Я начинаю с чистого листа! Аллилуйя!
ВЕРА. Браво. Еще немного, и вы себя убедите.
ПАУЧОК. Это вряд ли. Я давно взял себе за правило — не слушать доводов рассудка, тем более своего собственного. Земные грехи, с Божьей помощью, я как-нибудь осилю. А уж такой пустяшный, как погоня за химерой!.. Легкая форма шизофрении, которой я придал изящество иероглифа.
Что интересно: мир населен теми, кому ваше воображение сказало «живите!» Вам не нравится ваш начальник? Видимо, не настолько, если вы до сих пор не убрали его «из кадра». Или взять вас, зачем вы появились на свет? Чтобы мне было кому выговориться.
Но меня сейчас занимает другой персонаж, куда более реальный. В отличие от всех прочих, он существует сам по себе и возникает помимо моей воли. И что любопытно, каждый раз я догадываюсь — будет подвох, но как устоять перед соблазном, когда ты слышишь в трубке «ее» голос!
СВЕТА. Ванна у тебя сидячая, а как насчет остального?
ПАУЧОК. Главное, без обид. Обижаться на женщину все равно что обижаться на смерч. Налетел, все переломал, перекорежил — зачем? А не спрашивай. Расчистил себе местечко среди руин. лежишь, ветерок лицо обдувает, хорошо!
Когда вот так звонишь вслепую, надо быть ко всему готовым. Могут, в принципе, и послать. Тут как на минном поле. Не туда шагнул — бабах! Конечно, ничего не оторвет, но. Одним словом, интуиция и осторожность! Шажок, остановка. О боевой награде не думать. Не расслабляться. Здесь лучше на брюхе. Еще немного. Вот и спасительная рощица. Фу!
СВЕТА. Эй, ты куда пропал?
ПАУЧОК. Я здесь.
СВЕТА. Так ты к себе, что ли, приглашаешь?
ПАУЧОК. Лора?
СВЕТА. Чево?
ПАУЧОК. Ты меня разыгрываешь?
СВЕТА. Та-ак! Он мне звонит, и он еще изгиляется. Ну ты чмо!
ПАУЧОК. У тебя голос… я подумал, что это. извини…
СВЕТА. Я че-то не врубаюсь. Мы встречаемся или мы не встречаемся?
ПАУЧОК. В ближайшие дни я не могу, у меня…
СВЕТА. Женские праздники.
ПАУЧОК. Я заканчиваю срочную работу. Будем считать, что я записал свой ход, и доигрывание состоится на следующей.
СВЕТА. Пошел ты со своим доигрыванием знаешь куда!
ПАУЧОК. Не вешай трубку!
СВЕТА. Сдурел, что ли?
ПАУЧОК. Спасибо.
СВЕТА. Так можно родимчик получить.
ПАУЧОК. У меня к тебе просьба.
СВЕТА. Начинается.
ПАУЧОК. Ты можешь мне что-нибудь прочесть?
СВЕТА. Как это?
ПАУЧОК. Из книги.
СВЕТА. Какой еще книги?
ПАУЧОК. Какая под рукой. Неважно. У тебя в доме найдется книжка?
СВЕТА. Ну вот что…
ПАУЧОК. Извини. Я не хотел тебя обидеть. Книга. Любая. Десять минут.
СВЕТА. Сколько?!
ПАУЧОК. Пять. За деньги. Мы же скоро увидимся, правильно?
СВЕТА. А тебе зачем?
ПАУЧОК. Объяснения потом, с золотыми орешками в придачу. Ну? Две странички.
СВЕТА. И больше ничего?
ПАУЧОК. И больше ничего.
СВЕТА. Извращенец.
ПАУЧОК. Спасибо на добром слове.
СВЕТА. Погоди.
ПАУЧОК. Гожу.
СВЕТА…Ну чего, читать?
ПАУЧОК. Читай.
СВЕТА. «Дыхание Жоффрея, его властный, нежный и алчный поцелуй изгнали из сердца Анжелики ту горечь обиды, что время от времени и без причин возникала между ними. Она не могла этому сопротивляться. Все плохое рушилось и рассыпалось в прах. Чудо желания, которое никогда не затухало…»
ПАУЧОК. Теперь мне ничто не мешало. Ее голос, отделенный от нее самой, превратился в чистую субстанцию, и имя у нее могло быть только одно. Слова ничего не значили, я их не слышал, но эти упругие, словно на пяльцах растянутые гласные, эти акценты, трагические, как поступь древнегреческого хора, — я бы их различил в какофонии Судного дня!
А потом я «это» увидел…
СВЕТА. Слушай сюда! «Котлеты де воляй». Я представляю, в чем они их валяют!
ПАУЧОК. Розовое кримпленовое платьице по самое «не хочу» и меховой палантин на плечах — в сорокаградусную жару! Я был готов перепилить себе вены казенным ножом. Все казни египетские тьфу в сравнении с теми взглядами, которыми нас проводили от «Дяди Гиляя» до Триумфальной площади. Светику захотелось немного «почапать»! Уже не помню, сколько я дал таксисту, чтобы он увез ее в даль светлую. Запроси он мою сберкнижку, я б торговаться не стал.
Вот что такое «свидания вслепую». Тут проколы неизбежны. Зато — девять из десяти, что вы сходу уложите ее в постель. Откуда такая уверенность? Телефончик в базе данных. Раз Золушка его оставила, значит, ждет своего принца.
Я говорю о службе знакомств. Таких агентств в Москве пруд пруди, и со всеми я связан незримой паутиной. Видите, как я живу? Сотни телефонов. И против каждого — шифр. 35/163/57/4. 27/174/58/2. Возраст, рост, вес, грудь. Поэзия третьего тысячелетия.
По этому шифру, как антрополог по черепу, я могу восстановить облик всех своих женщин. Не верите? Так. что у нас тут? 21/170/60/1. Маленькая грудь. В каждой ладони — по наливному яблочку. Виноват, отвлекся.
Зоя. Мизинцы ног у нее прячутся за соседними пальцами, как две шкоды за материнскую спину. Когда она чертит, то надевает очки и еще ниже склоняется над ватманом, словно в очках она хуже видит. Пупок. Пупок у нее само совершенство. В этот крошечный наперсток входит восемь граммов орехового ликера. Если знать, как она боится щекотки, то ее выдержку следует оценить в десять баллов. Однажды она потеряла сознание в ванной…
ЗОЯ. Может, не надо?
ПАУЧОК. Я любил ее купать. Перекрыв душ, я намыливал пористую губку и спиральными движениями, от шеи вниз, съезжал по девственно упругому телу, оставляя на нем клочья пены, как метки, по которым можно вернуться назад. Но в тот день я не вернулся, потому что когда я положил губку, чтобы промыть рукой самое нежное местечко…
Ты мокрая!
ЗОЯ. Что будем делать?
ПАУЧОК. Повернись.
ЗОЯ. Можно мне хоть раз…
ПАУЧОК. Нет.
ЗОЯ. Но почему?
ПАУЧОК. Зоя, ты помнишь наш уговор?
ЗОЯ. Уговора не было. Есть твоя прихоть, которой я почему-то должна подчиняться.
ПАУЧОК. Тебе не нравится эта поза?
ЗОЯ. Мне не нравится, когда из меня делают четвероногого друга.
ПАУЧОК. Возлюбленную.
ЗОЯ. Интересное сочетание.
ПАУЧОК. Мы познакомились в июле. Я ехал в точку с классическими координатами «на Твербуле у Пампуши», уткнувшись в газетную сплетницу, от которой меня заставила оторваться опасная близость эскалатора. И вдруг я вижу: нежнейшая пятка в ажурном плену сандалии, точеные ножки, символически прикрытые ситцевой юбочкой с запахом из серии «мужчинам некогда», острые лопатки под прозрачной марлевкой, и этот светлый пух на загорелой шее.
«Я знаю тебя, маска!»
Она одернула юбку, словно мой неуклюжий взгляд подпортил ей товарный вид, и, сойдя с эскалатора, повернула к аптечному киоску, я же приклеился к бульонно-пирожковому прейскуранту. Между тем она вышла на улицу и двинулась в сторону центра. Держась за ней метрах в десяти, я быстро дорисовал картину: эта танцующая походка, эта манера придерживать сумочку, чтобы та не болталась на плече, даже это провинциальное уважение к светофорам. все сошлось!
Она остановилась возле памятника сочувственно кивающего поэта, и только тут до меня дошло: это же и есть Зоя, с которой у меня назначено здесь свидание! Марлевка, ситцевая юбка в горошек, замшевая сумочка — все эти приметы были названы мне по телефону! Стоило же мне увидеть ее лицо, как все иллюзии рассыпались в прах.
Но зато потом… предчувствие… сейчас она повернется ко мне спиной…
ЗОЯ. Ай!
ПАУЧОК. Больно?
ЗОЯ. Нет, ничего.
ПАУЧОК. Ты такая горячая, будто там у тебя трубы парового отопления.
ЗОЯ. Ты любишь меня?
ПАУЧОК. Я по тебе с ума схожу.
ЗОЯ. Люби меня, милый. Люби меня изо всех сил.
ПАУЧОК. вот, тут ровно тысяча.
ЗОЯ… Не пропадай.
ПАУЧОК. Вообще-то полагается деньги вперед, но мы с Зоей свои люди. Любовь в Москве — дорогое удовольствие. «Традиционный секс» — от 500 до 2000. «ВВС», то есть «все виды секса», вдвое дороже. А еще есть садо-мазо, есть 2 + 1. Или вот. «Две сестренки с мамой, а возможно, и бабушкой, пригласят в гости состоятельного мужчину». Есть в зале состоятельные мужчины?
В мире нежных чувств это называется «материальной поддержкой». В изложении темпераментной Зои, не чуждой философских обобщений, это звучало примерно так: «Всякая женщина имеет свою цену. Теремок в Барвихе, БМВ, шуба из голубого песца. далее со всеми остановками до конечной: площадь трех вокзалов. Мужчины, не будьте ханжами. Если вы подаете бомжам и калекам, не обречете же вы на вымирание прекрасную половину человечества!»
Я — нет. Все, что я зарабатываю, я честно отдаю им. Вам, мои красавицы. Еще один Зоин афоризм: «Женщины делятся на две категории: тех, кто вошел в воду, и тех, кто стоит на берегу». «Пока», — добавляю я за ней. И давайте сразу отбросим заблуждение, будто мы говорим на разных языках. Для меня, как и для вас, любовь не начинается постелью и ею не заканчивается. Скрипящий под двумя парами ботинок наст, поманившее отражение в витрине, невысказанные слова в натопленном купе — это все она, ее тайные знаки.
А постели, кстати, может и не быть.
ТАМАРА. Ну чего? Пошли, что ли?
ПАУЧОК. Мне предложили трех проституток на выбор, я показал на Тамару. Не то чтобы красавица.
ТАМАРА. Ты, можно подумать, Ален Делон!
ПАУЧОК…но фигурка!.. эбонитовая статуэтка. — У тебя отец негр?
ТАМАРА. Ты что, расист?
ПАУЧОК. В библейском понимании. Я поклялся на Священном Писании, что ни одна раса, ни одна самая маленькая народность не будет обойдена моим вниманием. Не всё, как ты понимаешь, зависит от меня, но что касается социалистического Интернационала, то, кроме лопарей, я, кажется, никого не обидел.
ТАМАРА. Слушай, ты кто?
ПАУЧОК. В каком смысле?
ТАМАРА. Говоришь ты как-то чудно. Бабы давно не было?
ПАУЧОК. Не в бровь, а в глаз.
ТАМАРА. Выпить хочешь?
ПАУЧОК. Пожалуй.
ТАМАРА. Я принесу. Ты вообще как любишь? С «атрибутами»?
ПАУЧОК. Спрашиваешь!..
«Атрибуты»? Это была обычная съемная квартира с претензией на аристократизм — гостиная с дешевыми литографиями и обивкой «под бархат», офис, спальня, кухня. В часы пик пропускная способность увеличивалась вчетверо. 60 % из того, что зарабатывали девочки, забирала хозяйка, которой надо было подкармливать ментов, взявших «нехорошую квартиру» под свою опеку. В восемьдесят седьмом такой оазис посреди Москвы был еще в диковинку, и, чтобы туда попасть, нужно было собирать рекомендации, как при вступлении в партию.
Рабочее место в спальне являло собой две сдвинутые кровати, которые, казалось, должны непременно разъехаться в самый неподходящий момент. На стуле стоял портативный «Филипс». Еще один, по-видимому сломанный, магнитофон забросили на шкаф. Между занавесок проглядывал балкон, где постоянно что-то сушилось на веревке: после каждого клиента девушкам вменялось в обязанность застирать использованное полотенце. На голом туалетном столике, перед трельяжем, стоял полупустой флакончик с красным.
ТАМАРА. Сделать тебе маникюр?
ПАУЧОК. Это у тебя что?
ТАМАРА. В рюмках — водка, ну и запить. Ничего, что мы из одного бокала?.. Как тебе мои «атрибуты»?
ПАУЧОК. Поставив поднос, она продемонстрировала мне черные ажурные чулки и черные бикини. С ножками я угадал.
ТАМАРА. За что пьем?
ПАУЧОК. За любовь?
ТАМАРА. За любовь без обмана!
ПАУЧОК. Она выпила, не поморщившись, запила минералкой и, так и не присев, мотнула головой: ты, мол, сюда зачем пришел? Простынки, которой мы общими усилиями покрыли продавленный матрас, едва хватило на ширину любовного алькова. Тамара деловито раздела меня, и, пока я полулежал на кровати, уже не спеша, как бы поддразнивая, снимала с себя деталь за деталью — явно в подражание героине какого-то убойного эротического триллера.
ТАМАРА. Имей в виду, анальный секс — за дополнительную плату.
ПАУЧОК. Тамара, тебе сколько? Лет восемнадцать?
ТАМАРА. Некоторые добавляют тридцать баксов, чтобы трахаться без резинки, но я еще пожить хочу.
ПАУЧОК. Она, как фокусник, достала из трусиков полдюжины презервативов и веером швырнула их на постель. Они поблескивали яркой оберткой, точно шоколадные конфеты фабрики «Красный Октябрь». Я взял один наудачу — «Ванька-встанька».
ТАМАРА. Ну что, будем подъемный кран вызывать?
ПАУЧОК. Послушай, может, мы немного поговорим?
ТАМАРА. О чем?
ПАУЧОК. О тебе, например.
ТАМАРА. А чего обо мне говорить?
ПАУЧОК. Ты интересная. Ты должна нравиться мужчинам.
ТАМАРА. Лучше б не нравилась.
ПАУЧОК. Это почему?
ТАМАРА. Сходишь еще за водкой?
ПАУЧОК. Я сходил, и не один раз. А она уже не могла остановиться. Она словно задалась целью доказать мне, что жизнь это помойка и устроили ее мы, кобели вонючие. Вне конкуренции шел ее папаша, занесенный к нам из Африки каким-то революционным самумом. Но и без него список был впечатляющий. Лимитчик с Урала, тунеядец, пропивавший ее трудовые. Изувер сутенер, бивший ее ботинком, на который он надевал роскошную немецкую галошу; на прощанье он оставил ей на боку автограф перочинным ножичком. Студент. этот выставлял ее зимой, голую, на балкон с томиком любимого Фета и не впускал обратно, пока она ни выучивала наизусть стихотворение.
Я взял еще час и еще водки. А дна выгребной ямы все не видно. По-моему, Тамара уже сама путалась — когда ее мать торговала собой, чтобы прокормить ее, когда она шла на панель, чтобы поддержать мать. Я понял, что пора отсюда.
ТАМАРА. Ты меня не хочешь?
ПАУЧОК. Что это? Голова кружится! Неужели я никогда не соскочу с этой карусели?
ЛОРА. Ты меня не хочешь.
ПАУЧОК. Опять эта ночь. как в зеркале. вино, душевный стриптиз, желание, невозможность близости. Кажется, я перебрал. Или выпал из времени. Это уже детали. Главное, я мчусь по кругу не один.
Когда мое время в очередной раз истекло, в дверь деликатно постучали. Я не откликнулся: не хотелось будить Тамару, которая уснула у меня на коленях. Минут через пять в проеме заколыхалось нечто бесформенное, но очень представительное. Я попросил подать мне брюки и заплатил все, что полагалось. Пусть поспит — ей сегодня до трех кувыркаться.
ТАМАРА. Ты куда?
ПАУЧОК. Она все же проснулась, когда я уходил, и успела шепнуть, царапая на чехольчике с презервативом свой домашний телефон, что приедет ко мне домой. За полцены. Я хотел сказать ей напоследок: там, где есть жертва, не было любви, любовь не оставляет после себя жертв. А потом решил — в другой раз, хотя в душе знал, что другого случая не будет.
С женщиной, к которой тебя потянуло, второй раз лучше не встречаться. «Победу в любви приносит только бегство», — заметил Наполеон, знавший толк в баталиях. Это, если хотите, инстинкт самосохранения. Влюбляйтесь, отдавайтесь, сумасбродствуйте, но как только почувствуете, что дело принимает серьезный оборот, — бегите во все лопатки!
Внезапный жар, томление, слабость? Поздравляю, вы схватили любовный вирус. Кто-то скажет: «высокая болезнь». С тяжелыми, заметьте, осложнениями. После нее вы будете выкарабкиваться долго и мучительно, впрочем, это не смертельно, так что в конце концов вы станете на ноги. До следующей эпидемии. От этой напасти иммунитет не вырабатывается.
Только не надо себя жалеть. Любовь это война. Рубцы и шрамы, полученные на поле битвы, украшают солдата.
Вы можете мне возразить, что я проповедую двойную мораль. Вы забыли: у меня особая миссия. Моя миссия — это вы… вы… вы… и другие, имя которым легион, а это значит, что я, в отличие от вас, не имею права на человеческие слабости.
Вот почему я бежал от Тамары. Зато без колебаний снова встречался с Зоей, Светой, да многими, со всеми, кому безоглядно отдавался я, и кто безоглядно отдавался мне, не предлагая мне свою и не требуя взамен мою душу, которая к тому же мне не принадлежала. Назовите меня безумцем, но разве я злодей?
Вот, послушайте: слово другого безумца в свою защиту. «Мужчина берет только то, что ему дают, и, таким образом, никогда не бывает вором. Только женщина крадет и продается. Тот единственный случай, когда она отдается бескорыстно, рискуя все потерять, — это, к сожалению, и есть прелюбодеяние. Продается девка, продается жена, и только женщина в прелюбодеянии бескорыстно отдает себя любовнику, но обирает тем самым своего мужа».
Мне решительно не в чем было себя упрекнуть.
ТАМАРА. Да что ты?
ПАУЧОК. Увидев Тамару в приличной компании, — прошло, наверно, лет семь, — я ее сначала не узнал. Светская дама, жена, мать. Знаете, я никогда не мог понять скульпторов. Зачем лепить из глины или гипса, когда под рукой есть самый податливый из всех возможных материалов — женщина!
ТАМАРА. Сколько мы уже знакомы?
ПАУЧОК. После той вечеринки я стал частым гостем в ее доме. — Ох, давно.
ТАМАРА. Павлику скоро шесть… слушай, десять лет! С ума сойти. Тебя в наших отношениях ничего не удивляет?
ПАУЧОК. А что?
ТАМАРА. Помнишь, как ты первый раз остался у нас ночевать? Муж, кстати, отсутствовал.
ПАУЧОК. Ну.
ТАМАРА. А моя подружка из опасения, что не сможет тебе отказать, ушла спать к Павлику…
ПАУЧОК…она мне и не отказала…
ТАМАРА. А то я не знаю! Что ты на меня смотришь? У тебя с ней проблем не было? А со мной ты полночи, бревно бревном, пролежал на этом диванчике.
ПАУЧОК. У тебя на ночной рубашке болтались такие тесемочки, и я еще спросил…
ТАМАРА. Оставим мои тесемочки.
ПАУЧОК. Я же объяснял, ты была в таком состоянии…
ТАМАРА. Не заливай.
ПАУЧОК. Это все равно, как если бы я тебя употребил. Ты бы мне этого не простила.
ТАМАРА. Можно подумать, она была в другом состоянии!
ПАУЧОК. Тамар, может, сегодня не будем, а?
ТАМАРА. Это из-за «нее»?
ПАУЧОК…Нет.
ТАМАРА. Из-за «нее». Очередная твоя заморочка.
ПАУЧОК. Если тебе от этого легче.
ТАМАРА. Боишься, что у тебя ничего не получится, как тогда с твоей Лорой? Слушай, а может, ты решил, что тебя бес водит?
ПАУЧОК. Не говори глупости!
ТАМАРА. Это в твоем духе. По-моему, у тебя совсем крыша поехала. Когда-нибудь ты плохо кончишь, помяни мое слово.
ПАУЧОК. Пожалуйста, в письменном виде.
ТАМАРА. Что?
ПАУЧОК. Так, мол, и так. Снюхался с нечистой силой. Возможны варианты.
ТАМАРА. Нет, ну правда? Сколько раз я от тебя слышала: дело не во мне, и не в тебе. Тогда в чем?
ПАУЧОК. Ни в чем.
ТАМАРА. Я не гожусь в коллекцию донжуана?
ПАУЧОК. Как было однажды замечено, Дон Жуан не «коллекционирует» женщин. Он хочет исчерпать их множество, а в результате исчерпывает свою жизнь.
ТАМАРА. Понятно. А байки ты из меня вытягиваешь так же, как из «нее»?
ПАУЧОК. Кстати. Ты мне никогда не рассказывала, как у тебя первый раз было.
ТАМАРА. В пьесу вставишь?
ПАУЧОК. Эйн, цвей, дрей! Как вещица?
ТАМАРА. А то ты сам не знаешь!
ПАУЧОК. Это тебе.
ТАМАРА. Чего это вдруг?
ПАУЧОК. Так ведь годовщина у нас. Юбилей, можно сказать.
ТАМАРА. Кончай меня разыгрывать. Нет, ты что, правда помнил?
ПАУЧОК. Надеваем… так. Смотримся в зеркало. Ну? Что скажете?
ТАМАРА. Скажу, что тебя следовало бы выкинуть с четырнадцатого этажа без парашюта.
ПАУЧОК. Выкинешь. После того как расскажешь.
ТАМАРА. А если не расскажу?
ПАУЧОК. Тогда я тебя выкину.
ТАМАРА. Шантажист! Мне было четырнадцать…
ПАУЧОК. А ему?
ТАМАРА. Тогда мне все казались стариками. Это был мамочкин клиент. Тоже что-то писал. Приходит, а ее нет дома. Ну, я ему чай предлагаю, а он мне: «Раздевайся». Я думала, он шутит, а он берет из шкафа вешалку и выразительно так постукивает себя по ладони. Я быстренько разделась. Хорошо мне не было, больно — было. «Я вам картошечки пожарю?» Все порывалась увильнуть от этого дела. как же! А через неделю, когда он опять пришел, что-то произошло. Вошла во вкус. До самого вечера не вылезали из постели — угар какой-то. Он меня просит: «Картошечки пожарила бы», а я — «ага!»
ПАУЧОК. Постой, постой, я что-то не пойму. А мать при этом где была?
ТАМАРА. Где-где, у козла в бороде! Он ей хорошо заплатил.
ПАУЧОК. Вот как.
ТАМАРА. А ты думал, я невинность потеряла, как барышня носовой платочек?
ПАУЧОК. Слушай, про мать — это он тебе сказал?
ТАМАРА. Ты как паучок! Сосешь и сосешь!
ПАУЧОК. Он! Чтобы сразу тебе рот заткнуть.
ТАМАРА. Не угадал. Про их уговор я узнала через три года, когда она лежала в больнице.
ПАУЧОК. Паучок — это она хорошо сказала. Высасывать… да!.. именно что нутро. потому что оболочка — кому нужна оболочка? Нет, конечно: рост, вес, грудь — это святое. Какой художник пренебрежет формами! Но взять стеклышко на просвет. прочесть судьбу по тайным прожилкам… вот высшее наслаждение! Помните гравюру Блейка? Два ангела, слившихся в любовном экстазе. Я об этом — о «духовном соитии».
А что высасываю… ну так что ж? Разве земля истощается оттого, что дерево тянет из нее почвенные соки? Женщина — та же земля. Отдаваться — отдавать — не в этом ли ее предназначение? В любви не бывает жертв. Это называется как-то иначе. Пляска смерти. Шутовской хоровод.
ТОША. Вы так странно говорите.
ПАУЧОК. Разве?
ТОША. И ваше предложение…
ПАУЧОК. Я же сказал, сценарий в работе, уточняются роли, надо кое-что проверить.
ТОША. Это я понимаю.
ПАУЧОК. Вы ведь профессиональная актриса?
ТОША. Ну да…
ПАУЧОК. Тогда какие проблемы? Вас не устраивает гонорар?
ТОША. Нет, просто…
ПАУЧОК. Вас смущает, что мы будем одни в квартире? Послушайте…
ТОША. Тоша.
ПАУЧОК. Послушайте, Тоша. Я читал ваше резюме. На сегодняшний день ваша самая большая роль — это служанка в «Кукольном доме».
ТОША. Почему, я еще сыграла…
ПАУЧОК. В «Макбете», ведьму, знаю. Здесь я предлагаю вам попробовать себя в новом качестве. Короткая репетиция, приличные деньги. И вы еще сомневаетесь?
ТОША. Если вы считаете, что я такая неопытная, почему вы меня пригласили?
ПАУЧОК. Потому что вы идеально подходите для этой роли. Вопросов больше нет? Тогда распишитесь вот тут и тут.
Идея была гениальная, но, чтобы ее воплотить, пришлось перерыть картотеки всех столичных театральных агентств. И все же я нашел то, что искал! Они были похожи, как две сестры. Нет, по-английски точнее: как две горошины в стручке. А с учетом грима и всего прочего. я был уверен в успехе! Тошина неопытность меня не смущала. В конце концов, актер, как и женщина, принимает ту форму, которую ему придают. А я знал, чего хотел. За точность слов я ручался, а интонации до сих пор звучат у меня в ушах, как будто это происходило вчера. Дело было за малым.
Я приехал к «нашему дому». Его было не узнать: розовый зефир, ни намека на темное прошлое. Я поднялся на третий этаж в «нашу» квартиру. Теперь здесь жила семья из четырех человек. Августовский обвал их изрядно подкосил, и это сильно облегчило мою задачу. Подозреваю, что за небольшое вознаграждение они согласились бы на сутки переехать ко мне, но не хотелось лишать себя пространства для маневра. Я купил им на три дня путевки в пансионат «Голубые дали», деревня Аксаково, полчаса «Ракетой» от Речного вокзала. Обещание упомянуть их фамилии в титрах будущего фильма совсем их рассиропили. Об истинной причине, по которой мне понадобились их интерьеры, точнее одна комната, я предпочел умолчать. Как и о том, во что я собирался ее превратить.
Если бы не знакомый театральный художник, фиг бы я с этим справился. Один день у нас с Вадимом ушел только на то, чтобы изгваздать паркетные полы, подкоптить потолок и поклеить старые, рвущиеся обои, которые с тех самых приснопамятных времен провалялись у меня на антресолях. Подходящая кровать, сущий монстр с отваливающейся спинкой, нашлась в реквизиторском цеху, а допотопное трюмо Вадик экспроприировал у какой-то старушки. Но больше всего хлопот доставило нам «берендеево царство». На театральном «уазике» мы приперли из лесничества столько пней и коряг, что их вполне хватило бы для фильма-сказки незабвенного Птушко. К исходу второго дня огромный паучище, на вид куда более реальный, чем настоящий, одобрительно взирал с потолка на этот мрак и запустение.
Около десяти раздался звонок в дверь…
ТОША. Извините, я немного опоздала.
ПАУЧОК. Ты всегда «немного» опаздывала.
ТОША. Разве мы успели перейти на ты?
ПАУЧОК. За шесть лет знакомства мы много чего успели.
ТОША. Ну да… Ха, ха, ха. Смешно. Я сразу и не сообразила.
ПАУЧОК. Твои тряпочки.
ТОША. Где вы все это раздобыли?
ПАУЧОК. «Ты».
ТОША. Ты. Моя молодость! Надо же, как новая. Что, белье тоже надевать?
ПАУЧОК. Помнишь, где мы это купили? Магазин «Наташа».
ТОША. Ты не отвернешься?
ПАУЧОК. Тогда примерять нижнее белье не разрешали, и ты, как та мартышка, прикладывала эти штучки то так, то эдак, словно не догадываясь об их назначении. Удивительно. две легкие тряпочки «потянули» на два вагона астраханских арбузов.
ТОША. Два вагона?..
ПАУЧОК. Которые я разгрузил на Павелецком вокзале. Овчинка стоила выделки. Еще никогда ты не была такой смелой в постели. Кстати! Если не ошибаюсь, именно в тот вечер я открыл лучший способ «проверки на вшивость». Помнишь? Я дал тебе свой рассказ, и ты вдруг начала читать вслух, с выражением. это было что-то чудовищное. Отборные слова превратились в детскую размазню, зато грамматикой можно было орехи колоть. Проще всего было застрелить тебя на месте. Но по зрелому размышлению я решил: если существует способ узнать, чего на самом деле стоит твоя писанина, то лучшей экзекуции просто не придумаешь! Ну всё, что ли?
ТОША. Зеркало здесь есть? А, вижу. Ты мной доволен?
ПАУЧОК. Ты забыла подвести глаза зеленым. И ноготки.
ТОША. Тебе не нравится цвет?
ПАУЧОК. Ты не успела сделать маникюр.
ТОША. У меня нет ацетона.
ПАУЧОК. На подзеркальнике.
Я смотрел, как она наносит последние штрихи, а по спине бежали мурашки. Вот и свершилось. в старом неводе плескалась золотая рыбка.
«Лора!»
Она улыбнулась мне и, понимающе кивнув, направилась к кровати, покрытой клетчатым пледом с кистями. Растянувшись на животе, она продолжала стирать мокрой ваткой буроватый, как запекшаяся кровь, лак с красивых ногтей. Я сел на пенек, вполоборота к ней, и застучал на пишущей машинке. Краем глаза я видел, как она озирается, видимо, ища пепельницу, и, не найдя, с виноватым видом роняет ватку на пол. После чего принимается листать модный журнал, почесывая мухобойкой голую пятку.
У меня перехватило дыхание.
ТОША. Вот почему.
ПАУЧОК. Ты что-то сказала?
ТОША. Я — это все, что у тебя есть, вот почему ты меня бросишь.
ПАУЧОК. Мысль интересная. Не разовьешь?
ТОША. Очень просто. Выше потолка не прыгнешь.
ПАУЧОК. Я не знаю, о чем ты.
ТОША. У тебя сейчас такое лицо. как будто наш рисованный паук родил у тебя на глазах. Ну, родил. Радоваться надо. Паучок — это к вестям.
ПАУЧОК. Ну-ну.
ТОША. Я пойду прогуляюсь, а ты загляни в тумбочку. Там лежит для тебя письмецо.
ПАУЧОК. Письмецо?
ТОША. Письмище. Ты меня знаешь, я бумагу не жалею. А уж обработать, сократить — это по твоей части.
ПАУЧОК. Подожди.
ТОША. Чего ты встрепенулся? Я на полчасика. Голова какая-то деревянная.
ПАУЧОК. Я с тобой.
ТОША. А как же благая весть? И провожатые мне вроде ни к чему. Видишь, светло еще.
ПАУЧОК. Полчаса?
ТОША. Время пошло.
ПАУЧОК. Лора!
ТОША. Дальше ремарка: «Лора уходит».
ПАУЧОК. Никуда ты не уйдешь!
ТОША. Что вы делаете?
ПАУЧОК. В старых романах писали: «Он покрывал ее лицо и шею страстными поцелуями».
ТОША. Не надо.
ПАУЧОК. Надо.
ТОША. Я чувствовала, что этим кончится.
ПАУЧОК. Да?
ТОША. Ты бы видел, как у тебя глаза горят.
ПАУЧОК. Ты не представляешь, что ты для меня значишь.
ТОША. Я?
ПАУЧОК. Если ты сейчас уйдешь, мне кранты.
ТОША. Как же я могу остаться, если по твоему сценарию я ухожу?
ПАУЧОК. Сценарий мы порвем.
ТОША. А письмецо?
ПАУЧОК. Что?
ТОША. Письмецо в тумбочке? Ты его не прочитаешь?
ПАУЧОК. Я знаю его наизусть.
ТОША. А я — нет. Забавно, правда? Я написала тебе длиннющее послание и даже не знаю, что в нем.
ПАУЧОК. Ты собираешься его читать?
ТОША. Если ты не против.
ПАУЧОК. Я не против.
ТОША. Ух ты, толстое! Вот уж не думала, что я способна на такие излияния. «Мой любимый.» Начало хорошее. «Я должна исчезнуть, и мне легче сделать это в такой мирный летний вечер. Мне кажется, что я не ухожу, а отчаливаю в лодочке, а ты лежишь на берегу, смотришь в небо, такое голубое, что глупее не придумаешь, и весла хлюпают все тише и тише. Вижу, как ты морщишься от этих “красот” и мысленно вычеркиваешь их своим черным фломастером. Ну да бог с ними, с красотами. Ты ведь меня понимаешь? Тебе дальше в гору, а мне вниз по течению…»
ПАУЧОК. Хватит!
ТОША. Это что-то личное, я поняла.
ПАУЧОК. Стой смирно, я расстегну сзади.
ТОША. Я сама. Выключи большой свет.
ПАУЧОК…что ты делаешь?
ТОША. Раздеваюсь.
ПАУЧОК. Убирайся!
ТОША. Что?
ПАУЧОК. Ты слышала! Забирай свои шмотки и вали отсюда!
ТОША. Я что-то не так сделала?
ПАУЧОК. А ты не знаешь? Дешевка! Дрянь! Прежде ты никогда не раздевалась сама! Никогда! Только я могу тебя раздеть, понятно? Я и больше никто! Давай, давай. Пока я тебя не прибил. Твое место на «плешке»! Потаскуха!
Я думал, у меня полопаются жилы. Дикая, слепая ярость. В ванной я нашел аптечку, а в аптечке валидол. Я затолкал под язык сразу три таблетки и сосал их, пока во рту у меня все не онемело. Потом я, кажется, задремал. Я проснулся, как от пощечины. В раскрытое окно нагло светил фонарь. В душе плавала черная муть. Я умылся холодной водой и залпом выдул полбутылки кефира, обнаруженного в холодильнике. Немного отпустило. От мысли, что скоро наступит день и опять надо будет тянуть эту лямку, хотелось завыть.
И тогда я прибег к испытанному средству: я сел в за-дзен и закрыл глаза. И вновь, как это бывало уже не раз, мне явился мой гарем. животы, бедра, ступни, плечи. Как в волшебном фонаре. Но не было главного волшебства: чистый лист бумаги, всегда лежавший под рукой, оставался чистым. Единственная связь, оборвавшаяся не по моей вине: с шестым патриархом китайской школы Чань. Те слова, которых я ждал, не приходили, а другие стоит ли записывать?
Ничего, что я тут… Я умею держать выпивку. Когда я завел дома бар, точно не скажу, но норму я себе сразу установил: бутылка за вечер. «Beefeater», тоник, лед. Гегелевская триада. А лень было самому наливать…
ЛОРА. Что будете пить?
ПАУЧОК. Господи! Увидеть ее в «Лисьей норе». за стойкой бара! Вот уж не думал, что я когда-нибудь ее увижу. Пятнадцать лет назад, дав мне свободу, она закрутила роман с итальянцем. У них родилась дочь. Потом они уехали. какой-то маленький городок. Доходили слухи. то ли у них еще кто-то родился, то ли они, наоборот, развелись. А лет восемь назад, когда мы все вдруг сделались выездными, кто-то из наших видел ее в Риме. Она открыла магазинчик, и дела у нее вроде шли в гору…
ЛОРА. Еще не решили?
ПАУЧОК. Она меня не узнала. Неужели я так сильно изменился? Она, впрочем, тоже. Резче очертились скулы. Взгляд стал жестче. А в остальном…
Лора.
ЛОРА. Ты?
ПАУЧОК. Я встал и вышел. Еще мгновение, и ржавая мина, столько лет пролежавшая без признаков жизни, рванула бы так. не то что ресторан, на этом месте стадион можно было бы построить. Я бродил по Сретенке, потом спустился к Цветному бульвару и сам не заметил, как оказался перед «нашим домом».
Через пару дней все это казалось бредом. я ведь тогда хорошо нагрузился и решил добавить в «Норе». Вот вам и результат. итальянское облачко. Можно было, конечно, сходить туда на трезвую голову. А если не облачко? Сунуть голову в неизвестность, как глупый журавль в кувшин? Извините. Я следую примеру умного журавля. Ему кувшин надели на голову.
Алло?
ЛОРА. Это я…
ПАУЧОК. Лора! Как ты меня нашла?
ЛОРА. Не прибедняйся. Кто оставляет афоризмы на крахмальных салфетках? В «Норе» ты приметная фигура.
ПАУЧОК. А ты?
ЛОРА. Я?
ПАУЧОК. Давно ты там? В смысле здесь? В России?
ЛОРА. Четыре года.
ПАУЧОК. Четыре года!
ЛОРА. Ты, кажется, не слишком обрадовался нашей встрече.
ПАУЧОК. Я… ты где?
ЛОРА. Дома. Ты решил, что я живу в баре?
ПАУЧОК. Я к тебе сейчас приеду.
ЛОРА. Лучше в нейтральных водах.
ПАУЧОК. У тебя кто-то есть?
ЛОРА. Одна сейчас в школе, другой «кто-то» успешно ломает мои очки.
ПАУЧОК. Значит, нет?
Это все решило. В вагоне метро я поймал свое отражение: жених! Оказывается, я даже успел побриться. Подковки лакированных туфель цокали на весь белый свет: так-то, так-то! В переходе стриженый парень с пустыми бельмами и ступнями ног, повернутыми внутрь, как у балерины в восьмой позиции, протягивал кепку, словно предлагая прохожим свою дневную выручку.
ЛОРА. Ты не понял.
ПАУЧОК. Не понял?
ЛОРА. Я ничего такого не имела в виду. У меня есть муж. Извини.
ПАУЧОК. Муж.
ЛОРА. Ты всегда на свидания так приходишь?
ПАУЧОК. На свидания?
ЛОРА. Ну. как ты там это называешь.
ПАУЧОК. Я это называю «фак-н-фолл».
ЛОРА. Как?
ПАУЧОК. Рок-н-ролл. Фак-н-фолл. Непонятно?
ЛОРА. Понятно.
ПАУЧОК. Можно по-нашему. Я «гребу» все, что движется. Толстых, тонких. Замужние — вне очереди. Как самые голодные. Знаешь, как я их узнаю? По первой затяжке. Замужняя женщина затягивается так, что между вдохом и выдохом умещается всё — быт, свекровь, обвал в постели, складки на животе. От замужних я ухожу через слуховое окно в ванной. пока не утопили в слезах благодарности.
ЛОРА. Ну-ну.
ПАУЧОК. Выставь пятку.
ЛОРА. Зачем?
ПАУЧОК. Женская пятка — это семьдесят тысяч нервных окончаний. Отсюда в мозг поступают сигналы страсти. В Китае для возбуждения женщин проделывают специальный массаж: втирают особые масла, а затем легонько постукивают по пяткам деревянными молоточками в разном ритме, словно по двум барабанчикам.
ЛОРА. Совсем спятил. На нас смотрят!
ПАУЧОК. Считай, что у девочек педпрактика.
ЛОРА. Есть такая книга «100 великих любовников»… я, кстати, имела отношение к ее выходу… удивительно, как это тебя в нее не включили!
ПАУЧОК. Ты знала, что у тебя больше эрогенных зон, чем пятен у леопарда?
ЛОРА. Я пошла.
ПАУЧОК
С той же любовью, с какой любишь ты сад,
сад этот любит тебя.
Губит вселенную тот, кто шагнул наугад,
тоненький стебель губя.
Нерасторжимы вовек выдох и вдох,
свет невозможен без тьмы.
Порознь каждый и все мы это Бог,
так же как Бог это мы.
Можешь ли быть ты печален, когда не смешлив?
Весел без тихой слезы?
Как убегает Янцзы от серебряных ив,
ивы бегут от Янцзы.
Кто ничего не терял, ничего не найдет.
Вывод из сказанных слов:
если готов ученик, учитель придет,
если учитель готов.
ЛОРА. Мне правда пора.
ПАУЧОК. Зачем ты мне позвонила?
ЛОРА. Сейчас это уже неважно.
ПАУЧОК. Лора!
«Дитя, сестра моя, уедем в те края…» Я в очередной раз поймал на себе взгляды двух подружек, по виду студенток. Они скромно потягивали свой кофе. Одна, рыжая, с модным каре, в основном предлагала мне полюбоваться своим выстриженным затылком. Другая, темненькая, с лицом задумчивой черепашки, зажигала очередную сигарету. Мы быстро поняли друг друга. Всю дорогу они шептались, как две школьницы. У рыжей, кроме безупречной фигуры и безупречно замазанных прыщиков, обнаружились глаза цвета выгоревшей травы.
Мое фиаско было оглушительнее, чем салют на День победы.
ТЕМНЕНЬКАЯ. Тебе надо есть любесток. Для потенции — первое дело.
РЫЖАЯ. Не переживай. Один мой знакомый лечит такие вещи. Хочешь, я его спрошу?
ПАУЧОК. На следующий день я был в «Норе». Лора уволилась. В тот же вечер взяла расчет. А телефон? Адрес? Леша, бармен, сочувственно развел руками. «Мудрый ты человек, Леха», — с этими словами я достал из бумажника «фальшак» — стодолларовую купюру — и налепил ему на лоб.
С этой минуты начинается отсчет моих безумств. Меня уже ничто не могло остановить. Мой мозг просчитывал варианты не хуже, чем «Дип блю». Мой успех был лишь вопросом времени. Она не понимала, в какую мясорубку мы попали. От меня ничего не зависело. Можно ли противиться стихии, у которой даже имени нет? «Бог был предан забвению, и его место заняла женщина». Именно так!
Я все рассчитал. С шести до восьми в «Норе» happy hour. На халяву подваливает народ, музыканты врубаются на всю катушку. Анжела перед уходом всегда пропускает в баре сто грамм ментолового ликера. Это, считай, пятнадцать минут. Должно хватить. Ключ со слепка мне сделали на Семеновской — большие, надо сказать, мастера по этой части. Взломать ящик стола, посмотреть ведомость, и все дела. Потом пускай разбираются.
АНЖЕЛА. Что вы здесь делаете?
ПАУЧОК. О-ля-ля! Так, сейчас мы тихо сядем на свой стульчик, умница, тихо закроем дверь на ключ, и каждый будет заниматься своим делом: я — искать, ты — смотреть. Может, и ножичек нам не понадобится. Как ты считаешь?
АНЖЕЛА. А что вы ищете?
ПАУЧОК. Запах бриза, солнца и цветущей вишни.
АНЖЕЛА. Я не понимаю.
ПАУЧОК. Kenzo?
АНЖЕЛА. Да.
ПАУЧОК. У тебя хороший вкус.
АНЖЕЛА. Поэтому вы угрожаете мне ножом?
ПАУЧОК. Где личные дела? Адреса, телефоны?
АНЖЕЛА. Это не ко мне.
ПАУЧОК. Вот как?
АНЖЕЛА. У меня только финансы.
ПАУЧОК. А в нижнем ящике что?
АНЖЕЛА. Бухгалтерские книги.
ПАУЧОК. Kenzo… и бухгалтерские книги! Значит, так. Слушай меня внимательно. Сейчас я ухожу, ты здесь наводишь порядок и спокойно, без паники едешь домой. Завтра скажешь слесарю… ну да ты девушка сообразительная, что-нибудь придумаешь. Верно?
АНЖЕЛА. Да.
ПАУЧОК. Ты ведь не хотела бы еще раз со мной встретиться?
АНЖЕЛА. Нет.
ПАУЧОК. А жаль. М-м-м. Какой букет!
Безумие, да? Для меня все могло кончиться в тот вечер, но судьбе было угодно спустить меня с поводка. Я был на свободе, и это давало мне шанс разыскать Лору. Но как? О повторении моего подвига нечего было и думать. Адресный стол? Я знал только ее девичью фамилию. Можно прийти в итальянское посольство: «Я ищу девушку, у нее был магазинчик в Риме, а здесь она устроилась в норе, но из норы она сбежала…» Идиот! До бара она ведь, кажется, работала в издательстве! Они выпустили книгу… «100 великих любовников». Она еще поиронизировала, что меня там не оказалось.
Я схватил такси и помчался в спорткомплекс «Олимпийский» на книжную ярмарку. Вы будете смеяться, через двадцать минут я держал эту книгу в руках! Московское издательство «Вече», девяносто восьмой год. На глянцевой обложке не то Мессалина с Клавдием, не то Клавдия с Григорием. Но главное — вот! Улица Красной сосны, 24. Я решил, что вкупе с моим сине-белым шарфом цветовая символика подчеркнет значимость момента.
В тот день мне явно фартило.
РЕДАКТОР. «Домашний телефон Ларисы?»
ПАУЧОК…недоверчиво переспросила редакционная мымра вся в рюшах и кружавчиках.
«Я потерял ее визитную карточку, а мы хотели бы предложить свои услуги по распространению их книг».
РЕДАКТОР. «Почему же вы не обратились по месту ее нынешней работы?»
ПАУЧОК. полюбопытствовала она с кротостью удава.
«Не могу вспомнить название издательства! Как отрезало! Вы слыхали что-нибудь подобное?»
РЕДАКТОР. «Странно…»
ПАУЧОК. Она сдвинула выщипанные бровки так, как приличная девушка сдвигает коленки.
РЕДАКТОР. «Я тоже не помню».
ПАУЧОК. «Еще бы! — я даже привскочил со стула от восторга. — Издательства у нас плодятся, как кролики. Вот “Вече” мы бы с вами не забыли!»
Она поморщилась от этого беспардонного подхалимажа, но все же раскрыла свой кондуит в сафьяновом переплете и, перебрав его тонкими пальчиками, как арфистка струны, вывела на обороте своей карточки: «Ширко Л. Д.». Она едва успела записать домашний телефон, как я цапнул карточку из-под ее руки и зашустрил к выходу.
РЕДАКТОР. «А нам вы не хотите предложить свои услуги?»
ПАУЧОК. «Я вам позвоню!»
Я позвонил из ближайшего автомата. — Лора?
ЛОРА. Как ты меня нашел?
ПАУЧОК. У тебя есть серебряное блюдо?
ЛОРА. Зачем?
ПАУЧОК. Для отрубленной головы.
ЛОРА. Для твоей и железное сойдет.
ПАУЧОК. Согласен. Дай мне еще один шанс.
ЛОРА. Я ведь тебе сказала, у меня есть муж…
ПАУЧОК. Просто поговорить. Никаких фортелей, вот увидишь.
ЛОРА. Поговорить?
ПАУЧОК. Час, не больше.
ЛОРА. Ну хорошо. Где?
ПАУЧОК. Китайский ресторан у Никитских ворот знаешь?
ЛОРА. Ты собираешься бить меня по пяткам палочками для еды?
ПАУЧОК. В шесть, у входа? Все будет чинно, как в пекинской опере.
ЛОРА. Надеюсь.
ПАУЧОК. Капкан захлопнулся. Я ей назвал место в двух шагах от моего дома. Остальное, как говорится, дело техники. Мы хорошо посидели. Вспоминали общежитие. Валтасаровы пиры среди пней и коряг. Меня так и подмывало спросить, был ли уже тогда на горизонте итальянец или она ушла в никуда, как уходит зверь в предчувствии землетрясения. Не спросил. Я боялся ее спугнуть. У меня не было четкого плана, только… предчувствие, что все получится. Она пару раз бросала взгляд на часы, а я все никак не мог найти подходящий предлог…
ЛОРА. Мне надо позвонить. У тебя есть телефонная карточка или монетка?
ПАУЧОК. Господи, спасибо тебе!
Сейчас посмотрю. Ты знаешь, нет. Слушай, я ведь живу рядом. Три минуты отсюда. Можешь позвонить от меня.
ЛОРА. От тебя?
ПАУЧОК. «Дохлый номер», — подумал я, но она тряхнула головой, и мы пошли. Ко мне вернулась былая уверенность. Теперь ничто не могло отнять у меня моей законной добычи. Пока она звонила в комнате, я запер дверь на ключ и достал из тумбочки заранее приготовленную веревку, а кляп сунул в карман. Я увидел в зеркале свое лицо — спокойное, сосредоточенное. Когда я вошел в комнату, Лора глянула в мою сторону, заканчивая разговор. Мне показалось, что в глазах ее мелькнул испуг.
ЛОРА. Ты вот так живешь?
ПАУЧОК. Что ты имеешь в виду?
Она смотрела на моток бельевой веревки у меня в руке. Я купил ее утром в нашем хозяйственном магазине.
ЛОРА. Как в разгромленном штабе.
ПАУЧОК. Ты первая женщина, переступившая порог моей квартиры.
ЛОРА. За что я удостоилась такой чести?
ПАУЧОК. Она сильно побледнела, но усилием воли старалась не обнаружить охватившего ее страха.
ЛОРА. Понимаю. Ты не хотел посвящать в свои тайны постороннего человека!
ПАУЧОК. Она попыталась улыбнуться, но у нее в глазах стояли слезы.
ЛОРА. Спасибо за телефон.
ПАУЧОК. Она неуверенно двинулась к двери, но, поняв, что я не собираюсь уступать ей дорогу, остановилась.
ЛОРА. И… за приятный вечер.
ПАУЧОК. Сядь. Сейчас я тебя свяжу, а ты будешь сидеть и молча меня слушать. Если ты начнешь мне перечить или, не дай бог, вздумаешь кричать, вот кляп. Так что давай без глупостей. Чего я хочу? Я хочу переиграть тот вечер. Помнишь, ты сказала, что выйдешь прогуляться перед сном, и тогда, пятнадцать лет назад, я промолчал. Сейчас я говорю «нет». Ты останешься со мной, «в радостях и в болезнях». Я хочу по утрам подстерегать тебя спящую, отчужденную, теребящую пальцами уголок подушки — «делать кутьки», так ты это, кажется, называла? — и брать тебя сзади с дьявольскими предосторожностями, чтобы потом услышать, какой странный сон тебе приснился. Я хочу делать тебе яичницу и смотреть, как ты мужественно глотаешь пересоленные куски. Я хочу рассказать тебе про всех, кто у меня был, потому что каждая последующая приближала меня к тебе. Я хочу читать тебе то, что я насочинял за день, и по твоему хмыканью догадываться, что удалось, а что нет. Я хочу подбривать тебя сама знаешь где. Я хочу замуровать тебя в этих стенах.
ЛОРА. Я рассказывала про тебя, меня быстро найдут.
ПАУЧОК. Сама напросилась. Дыши теперь носом. Мы уедем, завтра же. Пускай ищут! Туда на вертолете не доберутся. Сказал я тебе куда, как же. На твоем месте я был бы посговорчивее. От тебя требуется самая малость. Кивни — и я тебя развяжу.
Она так и заснула, и я перенес ее на кровать. Всю ночь я глаз не сомкнул. В туалет водил ее под конвоем. А потом был день. Я следил за тем, чтобы она не открыла окно, не включила газ, не стянула нож. По нужде я ходил с телефонным аппаратом. И все равно она своего добилась!
ЛОРА. Мне нужна зубная щетка.
ПАУЧОК. Возьми мою.
ЛОРА. И дневной крем для лица.
ПАУЧОК. Крем для лица?
ЛОРА. Лучше всего «Pond’s».
ПАУЧОК. А без крема ты не можешь?
ЛОРА. Не могу.
ПАУЧОК. Мне придется тебя связать.
ЛОРА. Не забудь вставить кляп.
ПАУЧОК. Если ты мне пообещаешь, что ты не будешь.
ЛОРА. Ничего я не обещаю.
ПАУЧОК. Тогда придется помучиться. Совсем недолго — аптека у нас рядом.
ЛОРА. В аптеке нет пилки для ногтей.
ПАУЧОК. Про пилку ты ничего не говорила!
ЛОРА. Считай, что сказала.
ПАУЧОК. Как вам это понравится? Ее жизнь, можно сказать, поставлена на карту, а ей подавай дневной крем и пилку для ногтей! Но главный удар был впереди. Вечером я сел наконец за компьютер, а Лоре тихо включил телевизор. Шел какой-то дурацкий фильм, и я даже не заметил, как он закончился. И вдруг…
ГОЛОС ВЕДУЩЕЙ. «Дежурная часть» сообщает: Вчера около 17.30 из дома номер 8 по улице 2-я Фрунзенская ушла гражданка Ширко Лариса Дмитриевна и не вернулась. Все, кто что-то знает о ее местонахождении, звоните нам по телефону.
ПАУЧОК. Нет, я понимал, что ее могут искать… в принципе. Но что это будет вот так, на всю Москву…
ЛОРА. Я тебя предупреждала.
ПАУЧОК. Кто-нибудь знает, с кем ты должна была встретиться?
ЛОРА. Знают, что ты мне звонил, этого вполне достаточно.
ПАУЧОК. Просто так я тебя не отдам.
ЛОРА. Почему «просто так»? Мы будем встречаться. Почему нет? Придешь к нам. Послушай, мы оба не правы: я не должна была отталкивать тебя тогда в кафе, но и брать меня в заложницы тоже, согласись… Я не против, давай попробуем еще раз, но не так же. Оглядимся, взвесим. На детей моих посмотришь. Я с мужем поговорю. А?
ПАУЧОК. За лопуха меня держишь? Я тебя насквозь вижу. Тебе б только отсюда выйти, а потом тебя ищи-свищи.
ЛОРА. Куда я от тебя денусь? Ну посуди сам. Ты же меня из-под земли достанешь.
ПАУЧОК. Достану.
ЛОРА. А так — лучше? Ты понимаешь, чем это тебе грозит?
ПАУЧОК. Любовь — это рулетка.
ЛОРА. Если ты рассчитываешь выиграть, надо играть по общим правилам.
ПАУЧОК. Я никогда, слышишь ты, никогда не играл по общим правилам! И никто меня не заставит! Лучше пулю в лоб! «Оглядимся, взвесим». Я за тебя взвесил! У нас с тобой отныне одна дорожка. Тебе напомнить? «По гладенькой дорожке, да в ямку бух!» Спеленаю тебя, сразу вспомнишь.
С чего это мне в голову ударило? А от безвыходности. Ее взяла. Верил я ей, не верил, а отпустить, понял, все равно придется. Тогда хоть на что-то можно будет надеяться, а так. Но не мог же я расписаться в своем бессилии! И поэтому еще целый день, и ночь я мучил ее, уже зная, что отпущу. Но ведь отпустил! Под честное слово. Она должна была сказать домашним, что застряла у подруги за городом, откуда пыталась, но так и не смогла дозвониться.
Вы бы не поверили, я тоже. А почему я всю неделю ждал гостей из угрозыска? Но, похоже, Лора сдержала слово. Мне она не звонила. Я понимал, ей нужен тайм-аут, чтобы разобраться в себе. Насчет моих чувств, я думаю, она все поняла. Я не оставил ей другого выхода. Так же как недавно она мне. Терпение, говорил я себе, и еще раз терпение. Чтобы как-то убить время, я слонялся по магазинам для женщин.
Прикидывал, что я подарю Лоре. Так я набрел на русское обручальное кольцо. Оно состояло из трех сплетенных звеньев, которые растягивались так и сяк, но разъединить их было невозможно. Не знаю почему, но я страшно обрадовался своей находке и не раздумывая купил это маленькое серебряное чудо. Больше ждать я не мог.
Алло! Лора?
ТИНА. А кто ее спрашивает?
ПАУЧОК. Это ее… друг молодости.
ТИНА. Случайно не тот, который «гребет» все, что движется?
ПАУЧОК. А с кем, собственно, я имею честь?
ТИНА. Вы имеете честь с ее дочерью.
ПАУЧОК. Очень приятно.
ТИНА. Я надеюсь.
ПАУЧОК. А мама твоя скоро будет?
ТИНА. Скоро. В субботу.
ПАУЧОК. В субботу!
ТИНА. Да вы не расстраивайтесь, она о вас очень тепло отзывалась.
ПАУЧОК. Правда?
ТИНА. Приезжайте в субботу, часиков в восемь, она будет рада вас видеть.
ПАУЧОК. А?..
ТИНА. Мой отчим? Его точно не будет. Представляю, как вы огорчились.
ПАУЧОК. У вас с мамой похожие голоса.
ТИНА. Не только голоса.
ПАУЧОК. Я записал адрес, и, уже повесив трубку, спохватился, что не спросил, как ее зовут. Тоже штучка! Неужели она и впрямь так похожа на Лору? В субботу поглядим… если, конечно, Лора не встретит меня одна. «Она о вас очень тепло отзывалась». Вот так! Поди пойми женское сердце!
Четыре дня, на которые я был предоставлен самому себе, я провел безобразно. Вот список моих грехов. Анастасия Почечуева, оператор сбербанка. Когда я профукал двадцатый по счету лотерейный билетик. знаете, там надо монеткой соскоблить типографскую краску. сердце ее дрогнуло, и она прямо на моей сберкнижке записала свой телефон. Я ей не позвонил!
Волоокая Эсфирь Максимовна, «можно Фира». Мы познакомились на Петровском бульваре и пешком дошли до ее дома на Сивцевом Вражке, сделав короткий привал в «Макдоналдсе», где она интеллигентно выдула почти литр пива. Что было дальше? У подъезда я поцеловал ей руку и поблагодарил за приятную беседу.
Но самым позорным я считаю то, как я обошелся с простодушной Настенькой. Она стреляла лишний билетик на «Горе от ума» с Олегом Меньшиковым. Я провел ее на спектакль, она пригласила меня домой. Чем, вы думаете, мы занимались? Гадали по Корану! Мне выпало: «Все будет так, как должно быть, даже если будет наоборот». Мы пили «Боллз» и «Мартини», а в два часа ночи…
Тост! За мудрого Мухаммеда!
НАСТЯ. Разве за него можно пить?
ПАУЧОК. А вы, Настя, крещеная?
НАСТЯ. Да.
ПАУЧОК. Я тоже. Следовательно…
НАСТЯ. Можем пить?
ПАУЧОК. На брудершафт!
НАСТЯ. На брудершафт. Ой, вы меня всю облили!
ПАУЧОК. «Ты». Придется все с себя снять. А что делать? Вставай, вставай. Ну, мы теперь свои люди. Вот так. Ручки вверх. Это — лишнее. Это — тоже. Сережки, так и быть, снимать не будем. У, сколько у нас родинок. Ты счастливая?
НАСТЯ. Не знаю.
ПАУЧОК. Когда ты будешь у меня, я покажу тебе дореволюционную книжицу. Там по конфигурации родинок можно узнать свое будущее.
НАСТЯ. Правда?
ПАУЧОК. Я, кажется, говорил, за десять лет в моей квартире не ступала нога женщины. Забытый шарфик. домашний обед. чем это заканчивается, мы с вами хорошо знаем. Думаете, я не наступал на грабли? Хо-хо. Отметины — видите? С меня хватило. Это я так, на всякий случай. Если мне завтра в дверь позвонит какая-нибудь Афродита, пусть знает: я буду отстреливаться до последнего патрона.
НАСТЯ. Я замерзла!
ПАУЧОК. Иди в ванную, я за тобой.
Господа, если у кого-то есть в кармане рогатка, стреляйте без предупреждения! В два часа ночи, вместо того чтобы упасть в объятья прелестного существа, я ушел, как последний поц!
Я мог думать только о субботе. Интересно, в чем Лора меня встретит? Ей должны идти тонкие свитера на голое тело и твидовые юбки с черными чулками. Девственница-мать. Я буду незаметно посматривать, как она хозяйничает в кухне, на секунду замирая возле открытой духовки — «посолила, не посолила?» — и снова громыхая раскаленным противнем с истекающим кровью цыпленком.
А потом я разолью по бокалам красное «Beaujolais» и начну лепо бяшить, братие, о том, как рядом с красной сосной № 24 пала неприступная цитадель с гордым названием «Вече».
А потом. В чем бы она меня ни встретила, будем надеяться, что ей не чужд афоризм Жана Пату: «Я всегда одевал женщин так, чтобы удобнее было их раздевать».
В семь, когда я уже собирался выходить, раздался звонок в дверь. Увидев Игоря, я вдруг вспомнил: мы же по субботам играем в кегельбане! Игорь сказал мне все, что он обо мне думает, и. подбросил меня «до места преступления», как он выразился напоследок. Судьба услужливо подавала мне знаки — «Проход запрещен», — но я упрямо лез на рожон.
ТИНА. А вот и «настоящий мужчина»!
ПАУЧОК. Я не рано?
ТИНА. Цветы, вино. Ну спасибо! Вы где предпочитаете — в маминой комнате или в моей?
ПАУЧОК. Надо же, вылитая Лора! Тебя, кстати, как зовут?
ТИНА. Тина.
ПАУЧОК. Красивое имя.
ТИНА. Ага, засасывает. Ваш коктейль.
ПАУЧОК. Я помню! «Пять клубник, лимонная водка, шампанское, “Кампари”, добавить лед, все это хорошо взбить с помощью блендера и осторожно разлить в два бокала…»
ТИНА. «В форме груди Марии Антуанетты».
ПАУЧОК. Какие познания!
ТИНА. Это — мой собственный рецепт.
ПАУЧОК. М-м-м! У него есть название?
ТИНА. «Падший ангел».
ПАУЧОК. Надо запомнить.
ТИНА. Так вы маму увидели…
ПАУЧОК. В «Норе».
ТИНА. Ну да. Между прочим, еще недавно она делала хорошие книги, но делать коктейли оказалось перспективнее.
ПАУЧОК. Наверно.
ТИНА. А глядя на вас, не скажешь, что вы ходок.
ПАУЧОК. Гм. А как, по-твоему, он должен выглядеть? ТИНА. Ну, пошире в плечах, и помоложе. ничего, что я вам это говорю?
ПАУЧОК. Нормально.
ТИНА. И в глазах… как сказать?
ПАУЧОК. Черт?
ТИНА. Вот-вот. А вы… если б я вас на улице увидела, никогда бы ничего такого не подумала.
ПАУЧОК. Такого какого?
ТИНА. Ну, что вы пол-Москвы перетрахали… и вообще… ПАУЧОК. Тебе мама все это рассказывала?
ТИНА. Еще коктейль хотите?
ПАУЧОК. Хочу.
ТИНА. Вам сколько лет?
ПАУЧОК. Тридцать семь. А тебе?
ТИНА. Пятнадцать. Будет в июле.
ПАУЧОК. Понятно.
ТИНА. Что вам понятно? Все мои подружки, если хотите знать, уже давно «в законе».
ПАУЧОК. А ты?
ТИНА. Терпеть не могу, когда мне говорят: «Я же вижу, ты хочешь»! Что вы видите? Вы, кроме своих наколок, ничего не видите!
ПАУЧОК. Каких наколок?
ТИНА. Ой, вот этого не надо.
ПАУЧОК. Чего не надо?
ТИНА. Покажите руки. Так. Снимите рубашку.
ПАУЧОК.Зачем?
ТИНА. Затем.
ПАУЧОК. Ну?
ТИНА. С вами все ясно.
ПАУЧОК. Можно одеваться?
ТИНА. Сколько у вас было женщин?
ПАУЧОК. Извини, это закрытая статистика.
ТИНА. Вот и я о том же. У всех у вас свой «список». у кого тетрадочка, у кого наколочки. Один у нас в классе девственниц коллекционирует. Знаете, как это у них называется? Аттестат зрелости.
ПАУЧОК. Что касается моего школьного «аттестата», то на фоне твоих дружков я бы выглядел бледно.
ТИНА. Но потом вы подтянулись?
ПАУЧОК. Ну…
ТИНА. Если верить маме, то вы круглый отличник.
ПАУЧОК. А кстати, где она?
ТИНА. У подруги.
ПАУЧОК. То есть как «у подруги»?
ТИНА. Для донжуана вы не слишком понятливый.
ПАУЧОК. Ты хочешь сказать…
ТИНА. Если вы готовы.
ПАУЧОК. Если я готов…
ТИНА. «Сделать из меня женщину». Лексикончик у маман! А то, хотите, я вас «накачаю»? Не знаете анекдот? Малыш не вовремя входит к родителям в спальню: «Мама, а ты что делаешь?» — «Понимаешь. наш папа растолстел, я выкачиваю из него лишний воздух». — «А тетя Зина его опять накачает».
ПАУЧОК. Постой. Почему я?
ТИНА. «Тина, я не хочу, чтобы у тебя все началось с грубой прозы».
ПАУЧОК. Это она так сказала? Она хочет, чтобы я лишил ее дочь невинности?
ТИНА. Она помнит, как это было у нее с вами.
ПАУЧОК. Дурака валяет. Чтобы Лора после всего, что было. даже не спросив меня. да ну, абсурд. Интересно, как бы ты обратился к мужчине с такой просьбой?
ТИНА. И желает мне того же.
ПАУЧОК. Одно лицо!
ТИНА. Вы ведь с тех пор не утратили навыки?
ПАУЧОК. Какая жестокая игра природы! Перед этой магией я был беспомощен, как ребенок. Но была черта, переступить которую я не мог.
ТИНА. Я вижу, мой коктейль пользуется успехом.
ПАУЧОК. После пятого или шестого коктейля я понял, что меня останавливало. Страх, что Тина — моя дочь. «Пятнадцать — в июле»? Я пытался произвести в уме нехитрые расчеты, но всякий раз сбивался.
ТИНА. Ничего, что я сижу у вас на коленях?
ПАУЧОК. Да нет, это невозможно. В принципе. Хотя. Разве с Тамарой не случилась подобная история? Жизнь придумывает и не такие сюжеты!
ТИНА. У кого грудь красивее, у нее или у меня?
ПАУЧОК. Ты ведь Лора, да?
ТИНА. Что это?
ПАУЧОК. Обручальное кольцо.
ТИНА. Это мне?
ПАУЧОК. Ну-ка… В самый раз.
ТИНА. У нас сегодня брачная ночь?
ПАУЧОК. Да, любимая.
ТИНА. Так меня еще никто не называл.
ПАУЧОК. Ты забыла… это было так давно.
ТИНА. Тсс!
ПАУЧОК. Что я могу сказать в свое оправдание? Я не был пьян. Я психически вменяем. Тогда что же? Я вам скажу: любовь — это наваждение, и завтра на моем месте может оказаться любой из вас.
Лора ничего не знала. В тот вечер она не отсиживалась у подруги, а были они все на даче. Как обычно, по выходным. Эта затейница ничем не рисковала, приглашая меня на субботу. Идея познать с моей помощью «всё-всё-всё» родилась в ее головке стихийно. Не знаю, чего здесь было больше: фантазий, навеянных мамиными рассказами, или духа соперничества, но операцию она провела по всем правилам военного искусства.
После этого признания, сделанного с веселым смехом, худшие мои подозрения вспыхнули, как тополиный пух от спички. То, чего никогда не допустила бы Лора, могла по неведению совершить эта дурочка!
ТИНА. Ты на меня так странно смотришь.
ПАУЧОК. Теперь я искал в ней другого сходства, но, хоть убей, не мог вспомнить собственного лица!
ТИНА. Что-нибудь не так?
ПАУЧОК. Ну что ты. Все прекрасно.
ТИНА. Ты такой замечательный. Я даже ничего не почувствовала.
ПАУЧОК. Когда они приезжают?
ТИНА. Ты куда? У нас еще вагон времени!
ПАУЧОК. Я вспомнил. у меня срочная встреча.
ТИНА. А можно я с тобой?
ПАУЧОК. Простыни. Забыла?
ТИНА. Да ну их. Скажу, так, мол, и так. Она у меня передовая, должна одобрить мой выбор, как думаешь?
ПАУЧОК. Я сам с ней поговорю.
ТИНА. А чего разговаривать? Ну трахнул ты меня, большое дело!
ПАУЧОК. Можно без этого стеба?
ТИНА. Ты любил меня, пламенно и нежно, во все дырочки.
ПАУЧОК. Вечером мне позвонила Лора. Если опустить непечатные слова, рыдания в трубку и проклятия в мой адрес, то останется протокольно сухая фраза: она подает на меня в суд за изнасилование несовершеннолетней дочери.
Тогда в кафе. она пришла сказать мне о Тине, но рассказы о моих подвигах отбили у нее всякую охоту. Задним числом все кажется просто, как апельсин. Не видеть очевидного! Тоже своего рода гениальность: упорно идти на красный свет.
ТИНА. Алло.
ПАУЧОК. Наконец-то!
ТИНА. Я все знаю.
ПАУЧОК. Где ты?
ТИНА. Они запретили мне с тобой разговаривать.
ПАУЧОК. Ты здорова? С тобой все в порядке?
ТИНА. Этот суд… они выкрутили мне руки.
ПАУЧОК. Солнышко. Любимая. Я так рад, что слышу твой голос.
ТИНА. Тебе могут дать от четырех до десяти лет.
ПАУЧОК. Как бы я хотел тебя увидеть!
ТИНА. Это невозможно. Они следят за каждым моим шагом.
ПАУЧОК. Ты здорова?
ТИНА. Не волнуйся. Ты-то как?
ПАУЧОК. Я хорошо. Очень хорошо. Вот. купил красивую игрушку, есть чем себя занять.
ТИНА. Послушай. Ты ведь не виноват, что так все получилось? Ну что же делать? Так фишка легла.
ПАУЧОК. Ты забыла дать мне рецепт своего коктейля.
ТИНА. Ты, главное, не падай духом. Может, еще обойдется?
ПАУЧОК. Конечно.
ТИНА. Извини, я больше не могу говорить.
ПАУЧОК. Лора, я люблю тебя.
ТИНА. Лора?
ПАУЧОК. Эта игрушка стоила мне семьсот «зеленых». «Рэндалл» 45-го калибра. Прошу обратить внимание: предохранитель справа. Для левшей вроде меня. Патроны фирмы «Магсейф». Продавец попался словоохотливый. «Что такое обычная пуля? — спросил он меня риторически. — Заткнул дырку пальцем и пошел. А этой можно вышибить мозги у слона. Мой вам совет: цельтесь в голову».
Вообще, в приличных домах так не делается. Надо было бы позвать всех моих «курочек», выпить с ними «посошок». Н-да. А потом я подумал: у меня есть вы. Тоже в некотором роде близость. Я всех вас люблю, красавиц и дурнушек, благополучных жен и разведенок, худых и толстых, высоких и миниатюрных, всех, кто недоласкан, недоцелован, недолюблен. Сколько вас там? Я вам позвоню!
…уже не позвоню.
В этой обойме было восемь патронов. Останется шесть. Помните: «…доколе смерть не разлучит вас»? Ложь, повторяемая из века в век. Смерть соединяет. «Ибо крепка, как смерть, любовь».
Я там был сегодня. Я должен был ее увидеть. Мне повезло, она была одна. В твидовой юбке, черных чулках и тонком свитере на голое тело.
ТИНА. Зачем ты пришел?
ПАУЧОК. Она здорово перепугалась.
«Я пришел, чтобы закончить пьесу», — произнес я тоном, который должен был ее успокоить.
ТИНА. А я тут при чем?
ПАУЧОК. Тогда я показал ей свою игрушку из вороненой стали. Она смотрела на нее как завороженная.
ТИНА. По-твоему, литература выше человеческой жизни?
ПАУЧОК. Я не знаю, где кончается одно и начинается второе.
Она еще что-то сказала. не помню. Все произошло очень быстро. Я перенес ее на кровать. Меня, помню, удивило красное пятно на простыне. «Ну вот, — подумал я, — так и не застирала!» Но вообще я все время смотрел на ее лицо.
Лицо, которое за столько лет совершенно не изменилось. Это что-то невероятное.
Представляете? Возвращается Лора и видит себя… спящую… а рядом листок из блокнота:
Луна невзначай
упала на дно пруда,
и стало их две.
2000
