Ураган в Романове имел серьезные, очень серьезные последствия.

Многих в городе страшно испугало нечто таинственное, вслух непроизносимое, однако с ураганом тесно связанное: ни стародавнему князю Роману, ни блистательной, но слегка подвергшейся порче времен династии Романовых, ни Трифону Усынину, ни самому «Главкосмосу» неподвластное.

Пугало и расстраивало также то, что пострадавших от эксперимента было мало, слишком мало. А ведь про рядовые трагедии без сотен и тысяч пострадавших, без растерзанных на куски тел и массово расквашенных морд — кто станет трубить в газетах? Кто будет выискивать исторические аналогии и делать далеко идущие выводы, чтобы хоть таким образом добавить и городу, и науке финансовых вливаний, оживить дивную и местами благостную, но в последние десятилетия слегка обветшавшую среднерусскую жизнь?..

Ведь пострадала от эксперимента — правда, очень серьезно — одна только Ниточка Жихарева.

Когда Ниточка пыталась остановить принявший опасные формы эксперимент и отпихивала приклеившегося к мониторам Cтолбова, ее отшвырнуло взрывом в сторону. Ударившись об угол стены, она надолго потеряла сознание. Взрыв был не так чтобы сильный, просто источник его находился к Ниточке слишком близко.

— И с чего это вдруг у нас рвануло? — потеряно спрашивал себя Столбов. — Никогда ничего и не взрывалось, а тут…

Почему произошел взрыв, когда взрываться было абсолютно нечему, — ни вдумчивый Столбов, ни язвительная Леля понять не могли. Теперь этим делом занимались хорошо знающие взрывотехнику люди.

И сперва проверяющим пришла в голову дежурная мысль: терроризм!

Но такой соблазнительно-легкий ответ почти сразу пришлось отбросить. Никаких следов террора в Романове пока не просматривалось.

Вторая мысль — эфирозависимые набедокурили — тоже по первым прикидкам не подтверждалась.

Третью мысль проверяющие пока не озвучивали. А была она такой: если дело в эфирном потоке, который таким неприятным и странным образом смог воздействовать на лазерные и другие установки — то и разбирать следователям и взрывникам тут, по сути, нечего. Ведь никаких доказательств существования эфира в природе ученые проверяющим не предоставили!

Нашлись в городе и морально пострадавшие. Таких было человек триста. Пострадали они не столько от самого урагана или от вида пылающих аэростатов, сколько от въедливых домыслов, оскорбительных баек и доведенных до абсурда невероятных предположений вроде появления в Волге-матушке стаи белых акул или открытия в городе Романове памятника российской лени — в виде огромного тюленя, развалившегося на царском троне и обложенного по бокам, как подушками, комковатыми блинами.

Ну а некоторые из горожан — те не испугались, те просто обиделись.

Как так? У них под боком ведутся опасные научные работы, а никакой настоящей гласности нет как нет! Нет широких интернет-обсуждений, не было пускай даже мимолетной селекторной связи с Кремлем, «Главкосмосом» или, на худой конец, с Ярославским бюро погоды!

Прямее всех о безобразиях, творимых учеными, высказался ставосьмилетний, но еще бодрый умом Исай Пеньков.

— При большевиках тоже летающие тарелки от народа скрывали. И доскрывались, уроды!

— А вы разве, Исай Икарович, не старый большевик? — спросила Пенькова на следующее утро Муся Тролль, молоденькая феминистка, а в свободное от феминизма время корреспондент местной оппозиционной газеты.

По случаю вздорожания гендерной литературы, а также офсетной бумаги, гипсокартона, ламинированной пленки и масок-балаклав Муся второй день голодала и страшно этим гордилась.

Барышня Тролль была настойчива, проявляла любознательность и заботу. При этом чем сильней она их проявляла, тем больше становилась похожа на маленького кашалотика, с милым, но туповато продолжающим гладкий лобик носом, с широким ртом, мелкими, как зернышки риса, зубами и короткими ручками, словно в предчувствии далекого одиночного плаванья, всегда наизготовку раскинутыми в стороны.

— Так я жду ответа! — Муся-кашалотик от любопытства даже подпрыгнула на стуле.

— Сиськами прешь, а не знаешь! — взорвался Пеньков.

Муся привстала, чтобы уйти, но потом села на место:

— И я не старый большевик. Я — старец мира! А по складу ума — нанокапиталист.

— Во как? Это чего-то новенькое!

— Почему новенькое? Как раз старое. Я ведь уже куда дальше нано забрел! Совсем мелкие частицы вижу. И обновляюсь я, Мусенька, как змей. Шкуру сбросил, новую нарастил — и на рынок, и в народ! А таким, как ты, феминисткам я бы посоветовал…

— Снова поучать будете?

— Не поучать, кашалотик, учить! Живи я в Китае — давно Дэн Сяопином стал бы. А у нас разве станешь? Ты им — Дэн-н-н! А они тебя под зад — Пин-нь!.. Ты им про крендель, а они тебе пендель! А все ваши гендерные штучки, это они довели страну до… до…

У Пенькова из головы вдруг вылетела рифма.

— Да вы не Пинь… Вы у нас — Дэн Cяо Пень! — возмутилась Муся. — А я, между прочим, не кашалотик! Я не синяя и фонтанов не испускаю. И вес у меня, — Муся привстала и поклонилась, — как видите, не кашалотский! А про гендер — вы не смеете! Гендер это… Гендер… А вы… Вы просто заедаете чужой век! Так про вас все говорят. Потому вам посиневшие кашалоты и являются…

— Опять сиськами прешь?

Рассерженная феминистка, грюкнув стулом, ушла. Интервью в газете не пропустили. А старец мира Пеньков впервые за последние сорок лет, ощутив жжение в гортани, поехал, тарахтя роскошной инвалидкой, на край города, в единственную платную, обставленную по последнему слову техники романовскую поликлинику.

Он ехал и бормотал: «Я тебе покажу — Сяо Пень! Я тебе этим Сяо Пнем — да по затылку!..».

Трифон продолжал маяться: ни туда, ни сюда.

Дело решил один из новых романовских вымыслов.

Меланхоличка Лиза, у которой Трифон, продолжал прятаться от научных невзгод, вдруг разговорилась и, глотая бегущие по щекам фарфоровые слезы, мешаемые с розоватой пудрой, рассказала следующее.

Умерший недавно Рома Петров, которого многие звали Рома беленький и которого не на что было похоронить, будто бы стал по ночам у себя в морозильнике шевелиться.

Несколько богомольных старушек спросили о таком явлении у одного из священников, склонного к общению с паствой. Тот пообещал про этот случай подумать, но внезапно отбыл на епархиальный съезд.

Спросили у диакона Василиска.

Отец диакон посетовал на нерасторопность городских властей, на нерадивость Роминых родственников и велел досужие разговоры о событиях недостоверных поскорей прекратить.

Старушки, поджав губы, замолкли.

Но тут загомонили горожане.

Масла в огонь городских пересудов подлили эфирозависимые.

Струп и Пикаш, всего несколько дней назад, по серьезной заручке, принятые в морг сторожами и теперь по очереди через двое суток на третьи являвшиеся туда трезвыми и ничуть не обкуренными, — клялись и божились, что своими глазами видели, как Рома беленький из открытой кем-то ячейки, с выдвинутых больше чем наполовину носилок протягивает руку. Причем протягивает ее ладошкой вверх: словно желая получить еду, лекарство или просто какой-то подарок. И будто бы руку он не сразу убирает, а лишь когда что-то незримое, но по прикидкам эфирозависимых «никак не меньше двухсот грамм весящее» — ему в ладошку бухается…

Правда, иногда, не дождавшись подарка (а может, милостыни, — теперь многие со стыдом припоминали: да, было дело, просил Рома подаяние! Но ведь не от лени и дурного характера, не для того, чтобы клей нюхать, — овечек кормить), так вот: не дождавшись подарка, шевелит Рома, как и любой живой человек, который чего-то с нетерпением ждет, длинными восковыми пальцами.

— Знаю! Полотенец он требовает! — млея от ужаса, говорил склонявшийся в последние дни к чтению умственных книг Пикаш.

— Дык зачем ему, дурья башка, полотенцы?

— А вот зачем. Грязь, что на него в последнее время тут у нас налепили, — счищать! Чтоб чистым где надо предстать! Поэтому не одно полотенце ему нужно, а несколько!

Вицула-медик, Вицула, сторожем в морг идти не пожелавший, собутыльников при встрече пристыдил. Пригрозил даже никогда больше не продувать их изнутри эфиром.

Тут Струп и Пикаш вместо ответных угроз и непристойных жестов вдруг оба — сперва один, потом другой — заплакали.

Не веря своим глазам, Вицула пообещал в следующую же ночь выйти вместе с эфирными хлюпиками на дежурство.

Но не вышел, пропал, испарился.

— Испужался наш Вицула…

— Или кто куда его утянул!

— Кончай базлать, Пикаш!

— Дык, падло, сам все скоро узнаешь! Тут тебе не братва, не зона — не откупишься! Тут быстро за курдюк возьмут.

Трифон из затвора вышел и поговорил с эфирозависимыми. Чуть сосредоточился, немного подумал. И…

Научная работа закипела у Трифона под руками.

Трифон дозвонился до родственников Ромы в Солигалич и упросил, просто-таки умолил их прибыть в Романов ровно через неделю. При этом обещал оплатить Ромино погребение из собственных средств.

Родственники для подготовки приезда и достойных похорон потребовали перевести аванс на их банковский счет. Получив аванс — телефоны отключили, на «емели» не отвечали, и вообще все концы обрубили напрочь.

Больше о них в городе Романове никто никогда не слышал.

Трифон расстроился, но не слишком.

Побывав в больнице у Ниточки и оставив ей записку (говорить Ниточка еще не могла), взяв к себе в помощники только Столбова и Женчика и больше ни с кем из сотрудников «Ромэфира» не встречаясь, он стал готовить новый эксперимент.

Были наняты люди со стороны. Они срочно восстановили компьютеры и главный интерферометр. С трудом, но выровняли металлическую ногу одной из голландских мельниц. От использования тепловых аэростатов Трифон отказался. Да их больше ни одного в Романове и не осталось.

Правда, все это оборудование в дело пока не включалось, было подготовлено на непредвиденный случай. На какой именно, Трифон не говорил.

Зато принес и показал новинку. Столбов и Женчик только ахнули.

Новый компактный лазерный интерферометр! И не просто интерферометр! А соединенный с переносным генератором, который мог самостоятельно переключаться с записи скорости эфирного ветра на режим слабого воздействия на эфиропотоки.

Но и это было не все. В новый прибор был вмонтирован так называемый теслометр: прибор, названный по имени великого Николы Теслы и предназначенный для измерения напряженности магнитного поля. Теслометр состоял из сердечника и двух обмоток. Предназначался теслометр в первую очередь для измерения магнетизма Луны и планет Солнечной системы, но поскольку туда пока не летали — успешно применялся для измерения магнетизма земных биообъектов.

Сдвоенный генератор-теслометр был куплен по официальному запросу у военных и с неслыханной скоростью — всего за двое суток — приспособлен Трифоном для нужд эфирного дела.

— Магнитное поле — подскажет! А нет — так Никола пособит… Мы с Теслой истинное Ромкино состояние враз определим! — кричал возбуждаемый видом новеньких приборов Трифон. — Ну а коли не Тесла, так святитель Николай поможет, — добавлял он уже значительно тише.