Книга: Пламенеющий воздух
Назад: Разговор в лесу
Дальше: Куда дальше?

Homo aetherons

Внезапно все кончилось.
Рядом с упавшим хлопотал Трифон.
— …что за день сегодня такой канительный? Сначала Пенкрата оторвало… Теперь вы наземь шлепнулись. Хорошо, в лесу подстилка мягкая. Держите таблетку. Под язык ее, под язык! Мобилка не отключилась? — тараторил как-то слишком восторженно обычно мрачноватый Трифон.
Приезжий ошалело помотал головой: он взлетал? Или таким странным образом кружилась голова?
Кое-как взгромоздясь на пень, москвич проверил мобилку: запись продолжалась.
— Ну и ладушки, — Трифон тоже уселся на место, — полежали на земле — и дальше, дальше!
Внезапно на краю поляны затрещал кустарником лось. Живой, крупный. От боков его шел едва заметный пар.
Тут же стало ясно: не лось — без рогов — лосиха. За лосихой почти впритирку — сперва его видно не было — брел, спотыкаясь, слабоногий лосенок. У лосенка на лбу — не прямо, а сбоку — светилось молочное, с неровными краями, пятно.
Лосиха с лосенком тяжело дышали. Они сразу заметили людей и в нерешительности остановились. Вдруг лосиха фыркнула и резко повернула в сторону. Лосенок — за ней.
— Вот и мы так, — Трифон развеселился сильней, — нюхнули настоящего эфиру и в лес, в кусты!
— А тогда зачем нам сигать в кусты? Вернемся, а? И вы, Трифон Петрович, к работе возвращайтесь. Глядишь, все наладится. Может, Москва в дело вмешается, оценит, поможет…
Двинулись дальше. Трифон долго молчал и так сильно углубился в лес, что приезжий забеспокоился.
— Да вы не бойтесь. Я не Сусанин, вы не поляк! А только надо нам еще в одном местечке побывать. От него пять минут до Волги. Там другая моторка, моя собственная.
— Скоро холода, Волга замерзнет. Как туда-сюда мотаться станем?
— Ну вы-то зимой чаи в конторе гонять будете. Если, конечно, к себе в Москву не свалите.
— А вы как же?
— Я… Да что мы все о нас с вами? Я ведь так и не успел сказать главного.
— Достали вы с этим главным. И так голова кругом идет.
— Достал и буду доставать! Поэтому повторяю: выход у человеческого сообщества только один — стать эфиром!
Приезжий на секунду остановился.
— Да, так! Стать мыслящим, телесным, — но вместе с тем и воздушным, легчайшим, не имеющим привязки к одной только матушке-России или к одной только Земле — эфиром!
— Вон оно как…
— Вы не поняли. И Земля, и Россия — они, конечно, останутся. Так же, как останется та или иная форма тела. Ее, кстати, можно будет менять. Не то чтобы совсем по своему усмотрению… Но, думаю, менять будет позволено! Причем по ходу жизни, а не как у этих… Ну, которые голым темечком в бубен стукают и все время перевоплощений ждут… И во всем этом — никакой фантастики! Просто забота о будущем. Земля перенаселена. Тела наши в старости нам тягостны. Вокруг слишком много зла, гнусностей, предательств. А тут — раз! Все стало легким, эфирным! Очистилось и умягчилось. Зло вместе с телом — отпало!
— Ну вы, Трифон Петрович, даете…
— Да, да! Мировое зло приходит через тело! Тело не нужно уничтожать, как раньше — помните? — монахи уничтожали плоть… Или индуисты: практикой иссушения тела — тапас это у них называется — доводили себя до полного почти исчезновения… Все это лишнее! Тело просто следует сделать эфирным! Слить его в одно целое с мировым эфиром и околоземными эфиропотоками! Вот тогда-то и можно будет сказать: старый мир ловил меня, но не поймал! Вот тогда — и потухшее солнце не страшно.
— Не могу представить, какой-то бред…
— А вы представьте. У меня на службе вы это обязаны себе представлять! Ну же! Смотрите: тело мое и ваше — коростой, бинтами кровавыми отслоилось! Предательства за спиной остались. Душе нашей с эфирным телом в тысячу раз легче стало! Умаялась ведь душа с телом капризным! И то ему подай, и это: пороков побольше, ощущений покруче! Адреналина — лоханками в сердце! Бульбочек алкоголя — дикой россыпью на язык!..
Приезжий москвич на минуту прикрыл веки. Только что прервавшийся полет кленового соплодия снова представился ему в подробностях.
— Ладно, валяйте дальше, рассказывайте, — улыбнулся он внезапно…
Засмеялся и Трифон:
— Значит, представили? Так вот. В эфирном состоянии все злобноватые желания тела, все, что мешает стремительному полету и чистому познанию, — отпадет. Государства! Великие китайские стены! Крепости! Колючая проволока! Границы с квартирными переборками — все растворится в эфире…
— А вот здесь точно — дурью повеяло!
— Дурь — не моя епархия. А то, что рассказал, — не теория, а предзнание и предслышание. Вы меня сбили… Я про что говорил?
— Про то, что государств и квартирных переборок не надо.
— Ага. Правильно. Все будет прозрачно, но где надо, будет слегка и прикрыто!
— Что вы, ей-богу, как Путин с Медведевым: прозрачно — открыто, открыто — прозрачно…
— Все именно так и будет, и сущность человека при этом не пострадает. Зато избавимся от лазаретов и травматологов, и всякие психологические бодрилки, ну хотя б ваши негритянские книжки, не нужны станут…
— Про книжки уже доложили?
— Как без доклада! Мы своих работников лелеем, мы их самих, а также книжки, ими написанные, но не ими подписанные, изучаем.
— Как млекопитающих?
— Вы дальше слушайте. Гнусное и грубо-телесное из нашей жизни уйдет, и сразу все поменяется. Мысли и заботы другими станут. Потому как — ни дистрофии, ни старости! Ни любви несчастной, ни шекспировских драм! А любовь в эфире, — Трифон зажмурился, — она другой будет: юной, лучезарной, без потуг, без надсады. Скажу даже: без тяжести половых рождений эта любовь будет происходить! Все кто желателен — я имею в виду новых эфирных людей, homo aеtherons — все ваши и мои потомки из мысли рождаться станут! В крайнем разе — из кусочка эфирной плоти. Помните Еву из ребра? Вот какие рождения к нам возвратятся. И не надо будет трансвеститом становиться, не надо будет о противоположном поле тужить-горевать!
— А я хочу! Я буду тосковать о женщинах!
Трифон вздохнул, как вздыхают о чем-то далеком: неглубоко, спокойно, с печальным призвуком счастья.
— Повезло вам с ориентацией… А я, признаюсь, хотел когда-то пол сменить. Так допекло мужиком быть. Но это ого-го когда было! Ветер эфирный от этой гадости в сторону отволок… И полетела моя трансвестиция кувырком в мусорное ведро! Ладно, хватит об этом.
— Нет, почему же. Про это как раз надо! А не хотите вы — я расскажу. У меня в Москве знакомый есть: срано-поганый, знаете ли, такой писателишко. Рогволд Кобылятьев. По прозвищу — Сивкин-Буркин. Я его Рогволденком зову. И вот что я про него перед отъездом узнал. Это как раз про любовь. Так вот: странной любовью он отечественных дам-детективщиц вдруг полюбил! Полюбил и смертельно им завидует. Жена его по секрету мне и шепнула: так завидует — пол решился сменить!
— Да ну!
— Вот вам и ну. Сказал жене: «Я, конечно, запросто могу вообразить себя женщиной. Мне это — плюнуть и растереть. Но воображать себя такими страшилищами, как эти распиленные пополам, а потом неправильно собранные — карликовый бюст и широченный таз, широченный бюст и ужатый тазок — но воображать себя Дарьей Устецовой и Марьей Допустимовой — сил моих нету. Поэтому — стану красавицей Рогволдиадой! И попробуй, дура, сказать, что это не круто».
Жена, понятное дело, в плач: ей-то самой как при такой смене полов быть? А Рогволденок: все, мол, предусмотрено — у нас с тобой женская любовь будет, и даже слаще, чем теперь!
— Ладно вам врать, — Трифон опять засмеялся, — ладно посыпать рану перцем… Но вообще-то хорошо, что посыпали! И мысль мою ваша историйка стопудово подтверждает… Раз уж не из-за любви, а из-за славы на такое антибожеское дело идут, значит, без эфирного состояния тел никак не обойтись… Но мне бы закончить, а?
— Валяйте.
— Слишком близко мы к роковой черте подошли. За ней, — если не обретем эфирного тела, не станем эфирными людьми — перенаселение, столпотворение и скотомогильники без крестов. В общем, распад полный. И главное — времени ни черта не осталось. Опаздываем! Может, уже опоздали…
— Это почему это опоздали?
— А потому. Человек — именно сейчас, именно сегодня — перестает быть человеком. Количество упырей, мутантов, вырожденцев, трансвеститов — удвоилось, а то утроилось. То есть сегодня уже 40–50 процентов человечества составляют люди, негодные для перехода в эфирное состояние! Плюс те, кто отягощен наследственными и своими собственными грехами. Грехи наши — они потяжелей ато́много ядра будут!.. А тут еще — особый «сорт людей» проглянул: мусорные люди. Грубо сработанные, первично-хламовые… Как вам точней сказать? В общем: сорно-грязевые! Это потомки тех, кого Господь Бог для первого опыта слепил из некачественной глины, и которых забыл или же поостерегся одухотворить. Вот они нутром и окаменели. И потомкам передают каменную плоть, вместе с каменеющей душой… Вспомните гнусности всех без исключения, — а не только наших русских — революций, вспомните невиданные военные жестокости. Ну вы сами подумайте: кто их творил?
— У меня от ваших теорий — опять голова кругом. Давайте сядем.
Но Трифон приезжего не слушал, он шагал вперед все стремительней, говорил все запальчивей:
— Вы на Ниточку вашу гляньте! Она же эфирная, светится! Значит, предчувствует дальнейшее эфирное существование. А гляньте вы внимательней на Пенкрата: грязь клокочущая и сажа комковатая у него внутри! А кстати, теперь и снаружи: вся морда, говорят, у него под скафандром почернела… Да вы поймите! Выход у мира действительно один — всем пройти первичную, а затем и вторичную… Словом, пройти внешнюю и внутреннюю обработку эфиром. То есть стать эфирными людьми полностью! Не эфирозависимыми, каких мы после Селимчикова свинства тут наблюдаем, а людьми эфира! А уж дальше — воскресение и бессмертное существование!.. И это все реально — потому что таков Замысел Творца. И наука, наконец, к разгадке великого Замысла приблизилась.
— А если наука ваша ошибается?
— Бросьте! Все продумано, все проверено. Ведь и в трансвеститов долго не верили. А теперь увидишь — на забудешь… В прошлом году в Испании вдруг из погребка винного — двое страшил на каблучищах. Жопами крутят, груди выставляют. Морды бритые, в глазах озлобление, локоны, как змеи, до земли… Но подбородки-то квадратные, но пальцы — токарно-слесарные! Я от них, как от кошек саблезубых: шасть на проезжую часть! А тут машина. Чуть Богу душу не отдал…
— А как же этот… как его… Федоров? Он вроде по-другому обо всем этом говорил… И с воскресением из мертвых, с восстановлением земного тела во время воскресения как быть?
— С воскресением, действительно, вопрос сложный. Но думаю, так… Как эфир является промежуточным звеном между Богом и человеком, так и пребывание в эфирном теле является промежутком между жизнью-смертью на земле и воскресением…
— А Федоров?
— Федоров Николай Федорович нам тоже сгодится. Но коренную поправку в его теорию внести придется! Вот она: наше «общее дело» есть эфирное дело! И соединиться — как мечтал Федоров — молекулам и атомам в тела отцов возможно будет только в том случае, если тела эти эфирными станут! Чтобы ясней — всех усопших мы только через переход в эфирное состояние сможем восстановить. Живи Федоров сейчас, он бы вам то же самое сказал… Но ведь многие из усопших давным-давно в эфирном виде пребывают! Иногда мы их присутствие физически ощущаем. Возьмите этого вашего прозаика великолепного… Ну «Усомнившийся Макар»… Ну Платонов же! Так и кажется, берет он метелку пахучую, метелку эфирную и все наши дурацкие параграфы и установления, все ненужные для вечной жизни крючки и загогулины — скидывает вниз и выметает. Выметает и скидывает! И чище именно от его эфирной метлы становится, а не от мочиловки прокурорской…
— Ладно. От тела и от нашего государства вы, Трифон Петрович, отказались. А семья, она-то как?
— Вот, правильно, семья! Она, без сомнений, останется! Основные сгустки эфира — как раз сгустками семьи и будут! Но семья — не домостроевская, не принудительно-исправительная! Другой она будет. Свободно-безденежная, без тягостных глыб недвижимости, без грызни за наследство! Где ж тут место злу? Где желание отравить богатого дядю и похоронить прежде времени бабку с дедкой? Вот нас учили: где добро, там обязательно зло. А зачем нас так учили? Чтобы иметь под рукой запасные вагончики для зла! Чтобы его постоянным присутствием оправдывать и свои, и чужие безобразия. Но в наступающей эфирной реальности такого не будет. Просто ни в интернете, ни в проповедях пока никто об этом не сообщал.
— И вы нас, Трифон Петрович, — сарказму приезжего не было предела, — решили покинуть? Чтобы к эфирному ваньковалянию втихаря прибиться?
— Я не Иван-дурак и не Емеля из сказки. А трудов мне и в мире эфира хватит. Но трудов — для головы, не для пролетарских рук-кувалд! И со станции — да, я хочу уйти! Может, сдвиги появятся. Незаурядные замыслы всегда мешают осуществить заурядные люди. Они на метеостанции и в «Ромэфире» как раз преобладают. Может даже, они кем-то наущаемы… Вы заметили этот промельк?
Трифон остановился и с тревогой полуобернулся назад. Потом прямо в ухо приезжему зашептал:
— За нами лось топает… Не лось — лосяра! Вы не оглядывайтесь… Анти-эфир — в простонародье анчутка — он ведь разные обличья принимает!
— Да это просто сохатый свое семейство ищет!
— Очень нужно ему. Ладно, скоро узнаем.
Трифон недовольно — как тот лось — фыркнул, еще быстрей пошел вперед, а говорить стал и вовсе обрывисто.
Приезжий за Трифоном едва поспевал.
— …да! Резкие изменения. Неожиданные! Никем не предусмотренные. Еще лучше — всеми отвергаемые! Только они подтолкнут к нужным решениям. Я точно еще не знаю, что вытворю. Но это будет неожиданно! После неожиданных действий — легче продолжать борьбу.
— За власть бороться станете?
— За эфир.
— А нельзя как-нибудь без борьбы, а? Партии, прелиминарии, думские коалиции… Как они осточертели. Прямой дорогой к могиле ведут. То есть, я хотел сказать — к войне гражданской толкают…
— Насчет могил и партий — не поспоришь. А без борьбы — можно. Есть еще один путь к эфирному человеку: нестяжательство! Только вы, пожалуйста, нестяжательство с непротивлением — не путайте. И не думайте, — а я спиной чую: думаете, думаете! — что нестяжательство — это только религиозный путь. Нил Сорский, Вассиан Патрикеев и все такое прочее… Самый что ни на есть мирской! Однако нестяжательство — путь долгий, на века. А вот если мы, при вашей, кстати, помощи, уловим эфир сейчас… Вот же он струится! Вот пролетает сквозь нас! Как мельчайший дождь: со второй космической скоростью, а потом тише, тише…
Приезжий забежал поперед Трифона, остановился, приложил руку козырьком ко лбу, повертел головой из стороны в сторону, потом руку убрал, показывая: никакого эфирного дождя не вижу.
Трифон с досады крякнул, но сдержался:
— Поймите: мир эфира — сама естественность…
— А между прочим… Я тут недавно журнальчик «Эфирный мир» в Москве видел. На столе у одной секретарши. Только там все больше про косметику… Смешная перекличка выходит. Но хрен с ним, с журнальчиком. Я-то во всех ваших раскладах к чему? Зачем позвали, зачем битый час по лесу водите? Я — чайник, лузер, ламер или как там еще! Чем я-то помочь могу?
— Сами, конечно, не можете. Но через ваше посредство — существенную помощь оказать нам могут… Приедет Селимчик — разъяснит подробней.
Деревья стали редеть.
Слева обозначился крутой спуск. За ним — обрыв. Мелькнула Волга, и пароходная сирена вдалеке опять зазвучала.
Получалось: Трифон и приезжий москвич все время ходили по кругу…
Назад: Разговор в лесу
Дальше: Куда дальше?