Эфирозависимые, «губэшник» и проч
Проснулся я поздно. За Волгой, на левой, Романовской стороне, глухо бухнул колокол. На правой, Борисоглебской, нежно отозвались колокольцы мусорщиков. И опять в моей новой, еще пахнущей еловыми стружками гостинице стало тихо, как под водой.
Пора было собираться на службу.
Что-то неясное, однако, не давало мне покоя.
Вдруг я понял: мой русский бунт, который я лелеял в себе все последние дни и недели и который любил, как сотку вискаря на ночь, — стал увядать, никнуть!
Это было ново. Я сел на кровати и задумался. Тут же показалось: чтобы усмирить бунт — я и согласился ловить ветер! Между моим бунтом и ловлей ветра была какая-то связь, но сразу ее уловить я не мог.
Времени на обдумыванье было мало. По-дурацки улыбаясь собственному — не окончательному, но половинчатостью своей очень даже приятному — умиротворению, двинул я на улицу.
По дороге попадались мне все больше пьянчуги и окутанные печалью женщины. Пьянь весело мотало из стороны в сторону. А женщины… Женщины были очаровательны и пугливы! Они мило, по-старорусски, прикрывали края губ платочками. А одна, повстречавшись со мной взглядом, даже натянула платок до самых глаз. Любо-дорого было смотреть!
Хотя скорей всего женщины кутались от ветра. Не слишком в тот день сильного, но сырого, настырного. И вообще: сентябрьской веселинки как не бывало! Все заволоклось сизой дымкой, стало болезненно-хмурым.
Изменение погоды отозвалось во мне колющей болью. Вдруг понял: я ненавижу наше общество — ханжеское и загребущее! Но вот людей по отдельности — тех иногда даже люблю. Мне небезразличны людские страдания. Хотя эти страдания часто и вызывают у меня чувство гадливости…
Тихо бунтуемый несвоевременными мыслями и втайне ими наслаждаясь, в своем праздничном, привезенном специально для встреч с романовскими овцеводами костюме пробежался я по малолюдным улицам и уже через десять минут входил в контору «Ромэфира».
Кузнечик Коля был чем-то озабочен, даже расстроен.
Чуть подволакивая невидимым зеленым хвостом, прикрытым уныло сложенными прозрачными крылышками, он перескакивал от стола к окнам.
Разговор со мной Коля начал с повторения пройденного: снова разъяснил должностные обязанности.
— Первое и основное… — Коля на минуту задумался.
Тут я еще раз выслушал наставления про то, что должен ежечасно снимать показания с приборов, регистрирующих скорость ветра. Ветра простого и ветра эфирного.
Про главный прибор обнаружения ветра — интерферометр — Коля говорил с почтением, но и легкой ненавистью, как о высоко оплачиваемой и высоко взлетевшей даме-чиновнице. При этом называл даму почтительно: «Интера Ферапонтовна».
Про прибор второстепенный говорилось с легким пренебрежением, словно речь шла о помощнике председателя Волжской артели девелоперов. Называл Коля второстепенный прибор панибратски — «эфиркой».
— «Эфирка» — дело десятое, — учил башковитый Коля, — это еще когда он контур эфира вычертит. А вот Интера Ферапонтовна! Глаз с нее, взяточницы, не спускать! Но главней этих двух — «Апейрон-13». Этот не улавливает, этот — преобразует и воздействует! Его еще только недавно распаковали и мне даже притрагиваться к нему страшно. А вам — и совсем необязательно…
Я посмотрел на Колю с обожанием.
Коля в ответ скромно уронил большеглазую голову вниз.
Я изобразил на лице научно-познавательный восторг и показал жест «виктория».
Коля на «викторию» слегка поморщился и снова принялся отрабатывать прыжки кузнечика.
— Еще одно и страшно важное! Вы должны… — Коля еще раз задумался.
Я должен был:
а) спускаться с холма, а потом подниматься на него;
б) смотреть в оба — вдруг над метеостанцией мелькнет что-то вроде осенней грозы;
в) не упустить момент, когда Интера Ферапонтовна даст явный сбой;
г) слушать все указания Лели и Женчика и беспрекословно их выполнять;
д) Трифона — Трифоном не называть! А только Трифон Петровичем;
е) в долгие беседы с Трифоном не пускаться;
ё) а если такие беседы последуют, немедленно звонить Коле или, на худой конец, заму по науке господину Пенкрату.
— А то Трифон Петрович у нас большой выдумщик. Как бы он вас в авантюру какую не вовлек. А вы бы сдуру в нее не вляпались. Поэтому — никаких бесед! Вы не для авантюр, вы для великого дела нужны нам!..
Записав показания, я обязан был спускаться с холма и внимательно, в строго указанных местах, осматривать воду. При повторном восхождении мне предписывалось отмечать малейшие изменения в северо-восточной части неба, какие только замечу.
За Волгой я еще не был. Поэтому поездки на строго охраняемую, по словам Коли, метеостанцию — ждал с нетерпением.
— Всего четыре раза за день туда-сюда и сгоняете. Ерунда! Разминка для уставшего таза и гимнастика для глаз! Кстати, метеостанцией мы зовем наше детище для краткости. Полное название: «Станция эфирометеослежения», а чуть короче — «Эфирометеостанция», — красиво закруглил речь Коля и стал звонить Трифон Петровичу.
Трифон не отвечал.
— Трифон Петрович — главный специалист проекта, — бодро начал Коля, но вдруг прыгать вокруг стола перестал и голос понизил. — Только вот с Трифоном у нас трудности, с Трифоном у нас беда… Я не должен был говорить. Вы человек новый. Но… Трифон Петрович в последнее время…
Здесь вошел Дроссель, и Коля свой дерзостный шепот прервал.
Дроссель молча протянул сухую ладонь вперед, получил от Коли какую-то бумагу и так же молча ушел, а Коля отвел меня от окна подальше и заговорил с болезненной страстью:
— Что бы ни случилось, наблюдений не прерывайте! Что бы Трифон ни отмочил — ведите записи! Это моя личная и настойчивая просьба. Надо дождаться возвращения Селимчика, и тогда он попросит вас об одном одолжении… А записи станут подтверждением вашего тесного вовлечения в проект… Заодно учтите: Дроссель — «губэшник».
— Не понял?
— Ну по губам он раньше угадывал! В известном ведомстве служил. Понимаете? Так что вы рот ладошкой прикрывайте… Вообще-то Дроссель не злой. И не так чтобы часто доносит. Просто его соблазняет сама возможность вывести всех нас на чистую воду. Да-да! Деньги и звания ему не нужны. Здесь он светлей херувима. Зато нужно ему — изобличать и ловить! И потом медленно растирать в порошок… Он может о ваших словах и поступках никому и не сообщать, но сам-то вопьется проволокой… Поэтому при Дросселе про Трифона — ни вслух, ни шепотом! Да, вот еще… Дроссель не верит в эфирный ветер. А я — верю. Сильней Селима, сильней Ниточки, сильней даже, чем Трифон! Я верю, и вы поверите. И, надеюсь, поможете нам. Потому что нет в мире ничего…
Здесь на Колиных ресницах затрепыхалась слеза, и он опять, как большеглазый, но не такой уж ловкий кузнечик, куда-то упрыгал. Наверное, в туалет: умываться, оправляться.
Я поплелся к Леле. Ее комната располагалась в конце коридора у лестницы. Я надеялся возобновить вчерашние двусмысленные разговоры и после них предложить Леле сходить еще раз в кино, а может, и в ресторан. Не все ведь одни «Справки» по вечерам размалевывать!
Однако на Лелином месте сидела другая девушка. Моложе и прекрасней. Девушка была белокурой, коротко стриженной, со слабеньким румянцем на скулах и неправдоподобно яркими, пылающими темным огнем глазами. Нос ее был так мал, что на лице почти не выделялся. Но это полу-отсутствие девушку ничуть не портило. Даже прибавляло ей притягательности.
Оглядев меня с головы до пят, девушка вдруг сказала:
— Дайте мне денег в долг.
Я вынул из кармана и молча протянул ей пятьсот рублей.
— Этого мало, — заявила девушка, — дайте еще. Но если, конечно, у вас больше нету… Как-нибудь обойдусь и пятью сотнями.
Сдержанно поклонившись, я вынул и положил на стол вдобавок к пятистам еще тысячу.
Тут девушка вскочила на ноги, оббежала стол и сунула эти полторы тысячи в нагрудный карман моего пиджака.
— А вы, оказывается, ничего. А говорили — жадный старик! И не скелет вовсе… Я вас испытывала. Тут про вас уже наговорили всякого.
— Врете, наверно. Меня здесь толком никто не знает.
— Это как сказать. Планы-то с вами большие связывают. Правда, мне про эти планы особо не сообщают. А звать меня Женчик. Так с первого дня здесь прозвали… Зарплату мы здесь, — вдруг прерывисто вздохнув, добавила девушка, — чепуховую получаем. Правда, выдают все-таки. Но это потому, что Дроссель наш Путина как огня боится. Он думает, Путин возвратился, чтобы всех сажать. А кое-кого и кастрировать. Но дело, конечно, не в зарплате. Нам на главный эксперимент, на замеры в стратосфере и в космосе — денег не хватает! Ну, опять я про деньги… Поехали — за Волгу. На пароме! Там сейчас хорошо, свежо…
— А Леля? — я постарался придать голосу оттенок равнодушия.
— Леля давно там. У нее ранняя, очень ранняя работа. Росу она собирает. Соберет и в лабораторию… Хватайте портфель — и за мной!
* * *
По узкой лестнице со стороны реки Вицула, Струп и Пикаш поднимались в город.
Шли, кряхтя и поругиваясь. Вицула — в пижаме. Двое других — в трико, в майках и поверх них в расстегнутых черных ветровках. За шею Струпа зацепился и широко болтался из стороны в сторону шелковый зеленый шарф. Волжского холодка поднимающиеся не чувствовали.
— Че, как вчера?
— Не, не выйдет. Уже знают. Как пить дать — все попрятали.
— Поищем — нароем!
— Фиг ты чего просто так, Струп, нароешь.
— Дык мы Вицулу нашего ученого на базар за дурью отправим.
— Мне дури привозной не надо! Нашей, романовской отравы хочу…
— Дык скоро поднесут тебе, Пикаш, понюшку… Успевай только ноздри раздувать!
Выглянуло солнце. Мы с Женчиком стояли за деревьями, у верхнего конца деревянной лестницы, и все хорошо видели и слышали. А поднимающиеся — те нас не видели.
— Это эфирозависимые! — Женчик отступила за дерево, — они меня знают. И если поймают… Бежим дворами!
Мы кинулись наутек. Я на ходу оглянулся.
«Эфиозависимые» ловить нас и не думали.
Сперва я молча, на бегу, негодовал. Однако скакать по обрывистым задворкам то вверх, то вниз становилось все тяжелей. Я свистел и хрипел легкими и наконец, не выдержав, крикнул далеко опередившей меня спутнице:
— Женчик! Мы им по барабану! Да они на нас-с…
Тут я закашлялся. Женчик остановилась.
— Это они делают вид, что по барабану. А сами только и думают… Вы туда, туда гляньте!
Женчик подбежала ко мне и подтолкнула уже к другой лестнице, тоже уступами сбегавшей к Волге.
Чуть в стороне и внизу увидал я мужчину и женщину.
Было далековато, но можно было заметить: женщина, как и вчерашний мальчик-овчар, прогуливалась в калошах на босу ногу. А вот стоявший рядом с ней гривистый (причем грива — ярко-рыжая) мужик, тот был одет как на праздник: распахнутый, но ничуть не мятый синий плащ, в руках шляпа, и вдобавок брюки в полоску…
Женщина и мужчина, ломая шеи, кого-то вверху высматривали. Потом мужчина уронил шляпу, за ней нагнулся, и задирать голову вверх перестал.
— Это им эфирозависимые про нас разболтали. Баба тоже хочет эфиром разжиться… Мы тут эфир концентрированный для парфюмерных нужд выпускать наладились. Селимчик придумал! Небольшое побочное производство… Но выжить позволяет. А и крепкий же!.. Нюхнешь и готово: поплыл на всех парусах. В духи отечественные этот эфир добавлять станем. Лучше французских будут! Только вот мужик этот рыжий… Дайте-ка гляну внимательней… Нет, не знаю, новый какой-то…
Гривистого мужика, к своему удивлению, узнал я.
Неделю назад он ехал со мной из Москвы в ярославском поезде-экспрессе. Как раз по гриве, по характерно выгнутой спине и мерному верблюжьему переступу ног я его и узнал. Только тогда удобно устроился в сорокаместном вагоне, как он, клоня голову и на ходу по-верблюжьи покачиваясь, вошел, сел и лицо газеткой прикрыл. Так всю дорогу мордой в газете и просидел!
Тут Женчик толкнула меня локотком, мигнула, вынула из сумочки и показала по очереди два стальных миниатюрных баллончика безо всякой маркировки. Было, однако, хорошо видно: баллончики прямо с конвейера.
— Вот они, родимые. Запахи сегодня дегустировать будем… А по тем троим и по этой бабе давно наркология плачет! Вот только этот, с гривой… Какой-то он подозрительный. Грива, что ли, слишком роскошная…
— Черт с ней, с гривой! Решили поймать — так поймают. И баллончики отберут. Поэтому предлагаю…
— Сегодня — точно не поймают. У нас внизу, в слободке — моторка. На ней доберемся. А на завтра мы для эфирозависимых сюрприз приготовили. Капкан называется!.. Мне ведь баллончики только на три дня выдали. Потом снова на завод их, на испытания…
— Плохо, моста через Волгу нет. А то б…
— Мост будет! — Женчик как-то слишком восторженно рассмеялась.
Она рассмеялась, а я призадумался. В голову влезла неприятная мыслишка: что, если и спутница моя — эфирозависимая?
— …ладно, бежим скорей! — толкала и толкала в спину коротко стриженная девушка.
— Дайте еще постоять. Отдышусь хоть… А эти эфирозависимые — они кто?
— Трое раньше у нас на метеостанции работали. Пили, конечно, и нюхали… А баба… Ее эфирный вихрь краем задел. Весной это было. Чуть погодя мужиков уволили, а баба сама в отделение неврологии запросилась. Психушки-то у нас в городе нет. Коля ей и помог. Коля наш только с виду мальчик-кузнечик. А так — сильнее Коли зверя нет!
— Ну и как же эти эфирозависимые теперь?
— Мы своих не бросаем. Нашли им работу. Так нет. Эфиру им подавай… И не только парфюмерного!.. Вам по секрету, как любимцу руководства: мы тут не только эфир парфюмерный выпускать наладились. Настоящий эфир пробуем синтезировать! Пускай он искусственный, пускай непроверенный. И все-таки — это аналог эфира мирового! Сибиряки нам сильно помогли. Из Академгородка, из Красноярска…
— Вон оно как…
— Но ведь такого «непарфюмерного» эфира у нас — и пол-баллончика не наберется. И хранят этот новый газ, как зеницу ока. Никто кроме Трифона и Коли его в глаза не видел, не нюхал, не обонял! А этим… Кто-то из лаборантов про настоящий эфир им проболтался… Может, Столбов. Может, сам Пенкрат… Ну эта эфирозависимая сволочь и вообразила: кто-то настоящего эфиру нюхнуть им даст. Слух-то идет! Мол, что-то новое и необыкновенное тут у нас завелось…
Внизу лопнул и, взлетев, грубо ввинтился в уши долгий хриплый вой. Кто-то из эфирозависимых, плача, заматерился.
— Бежим к лодке!
— Чего бежать, лучше про эфир доскажите.
— Уже одурманило? Что за словцо такое дурильное, ей-бо!.. Ладно, старичок, постоим еще… Про эфир больше не буду, но одно могу сказать точно. Те, кто внизу, — это мы с вами в недалеком будущем. Через полгода такими же станем…
— Это почему это станем? Я никакого эфиру вдыхать не намерен.
— Начнете как миленький, если денег на опытных сотрудников и на переоборудование лабораторий не выцарапаем. А выцарапаем — так и вдыхать ничего не придется. Здесь штука вот в чем… Регистрация эфирного ветра — дело плевое. Зарегистрировал — и расслабляйся на здоровье. Но вот попытки уловить эфирный ветер, управлять им, да еще и готовить образцы искусственного эфира — дело дорогое, опасное. А тех, что внизу, их без подготовки допустили. И вас допустят. Ну а неподготовленных, их к чему тянет? Правильно: к отпаду и расслабухе!
— Чего ж вы тогда носик свой хорошенький в такое опасное дело сунули?
— За носик — благодарю. А сунула, потому что выпускница Московского университета. Дед и отец его кончали. Наука — наше кровное. Начинала под Москвой, в Звенигороде, на биостанции… Потом — сюда. Трифон уговорил. Он убеждать умеет! И вас убедит. Только — софист он. Любую мысль выставить единственно верной при необходимости может!
— Меня убеждать не надо. Я к вам добровольно, по обстоятельствам жизни и творчества, так сказать…
— А убедит вас Трифон в том, что роль ваша в предстоящие месяцы будет важной, архиважной! Только учтите: сам Трифон от дел отошел. Но это, по-моему, для виду… Идемте же! А то я вас с лестницы сейчас столкну. — Темный огонь в глазах у Женчика полыхнул ярче, сильней.
— Я ведь и сам мастак сталкивать.
— Вот как? Вы сможете столкнуть слабое существо, столкнуть женщину?
— Да вы, бабы, все до одной здоровей меня будете.
— То-то Леля предупреждала: старичок наш новенький — тот еще фрукт!
— Еще одно слово — ей-богу, к эфирозависимым отправлю!
— А давайте, — Женчик подбоченилась.
— Ладно, — сказал я раздраженно, — хватит мне на сегодня приключений. Я возвращаюсь в «Ромэфир», а вы тут можете хоть в Волгу кидаться.
Я повернулся и пошел. Женчик осталась горевать и плакать.
Хотел вернуться и приласкать ее, но, плюнув, двинулся дальше.
