Глава IX
Я научу тебя летать

Однажды утром, доведя меня до круглого зала, Кифа свернул в другой коридор.

– Ты не ошибся? – спросил я, прикасаясь к его плечу.

– Нет, – досадливо дернул плечом Кифа. – Ты стал похожим на Шали. Вечно всех подозреваешь в ошибках.

– Но комната для занятий находится в другом коридоре, – миролюбиво сказал я, не снимая руки с его плеча, твердого, точно камень.

– У тебя сегодня первый урок по левитации. С другим учителем и в другой комнате. С Малихом ты теперь будешь заниматься только во второй половине дня.

– Уф! Наконец-то! У меня уже голова опухла от зубрежки.

– Зубрежки! – презрительно фыркнул Кифа. – Посмотришь, что будет дальше. Ты пьешь воду из горсти, а черпать ее нужно ведрами.

Комната, в которую привел меня Кифа, по размерам не отличалась от предыдущей. Пока я недоумевал, почему все занятия нельзя проводить в одном месте, дверь отворилась, и через порог медленно перешагнул худощавый старик. Выглядел он довольно странно: гладкое лицо без морщин, молодые глаза, большие красные уши и редкие волосы, белые, точно внутренняя поверхность лулава – пальмовой ветки.

Уши, сплошь осыпанные яркими красными точками, привлекли мое внимание. Присмотревшись, я увидел, что под кожей собрались алые сгустки крови, каждый размером с горчичное зернышко. Незнакомец уловил мой взгляд.

– Ангел Михаэль надрал мне уши, когда я попытался обогнать его над вершиной Хермона, – сказал он, присаживаясь на выступающий из пола камень.

Я обомлел. Еще бы, разговаривать с избранным, соревнующимся в полете с ангелом Михаэлем? Как тут не потерять присутствие духа?

– Ну-ну, – улыбнулся он. – Не смотри на вид кувшина, а приглядись к содержимому.

Улыбка обнажила белые зубы, ровные, точно у юноши.

– Ты, я вижу, наблюдательный мальчик, – сказал незнакомец, продолжая улыбаться. – Внимательно рассматриваешь. Правильно, все правильно. Только научись делать это незаметно. Ты буквально впился в меня глазами.

Я потупился. Щекам и шее стало жарко.

– Меня зовут Енох. Учитель Енох. Я научу тебя летать. Конечно, если ты сам захочешь усвоить мою науку. Ведь никого нельзя ничему научить, можно только научиться.

Уф! Я чуть не застонал, словно от зубной боли. Эту фразу Малих повторял каждый день раз тридцать, а Кифа по вечерам доводил ее ежедневное упоминание до пятидесяти. Теперь еще Енох.

– Давай не будем терять время, – продолжил Енох. – Для начала мы проверим твои способности. Посмотри, что я делаю, и попробуй повторить.

Он снял с плеча небольшую суму, положил ее перед собой, вытащил несколько соломинок и аккуратно опустил на пол. Затем вытянул над ними раскрытую книзу ладонь и начал медленно приближать ее к соломинкам. Когда расстояние сократилось до локтя, соломинки подскочили вверх и исчезли в сомкнувшихся пальцах Еноха.

– Понятно? – он вопросительно посмотрел на меня.

– Нет.

– Тогда слушай, – Енох выпрямился, положил ладони на колени и начал говорить.

– Все вещи притягивают друг друга. Большие камни тащат к себе маленькие, деревья тянут к себе листья, горы – песок, море – капли воды. Больше всего тянет земля, ей сопротивляются солнце, луна и звезды. Все вокруг пронизано тысячами и тысячами пересекающихся наложенных друг на друга притяжений. Среди всех этих сил есть тонкая, словно волос, линия, вдоль которой они уравновешивают друг друга. Там, в этой линии, нет тяжести, и вдоль нее можно лететь, как птица. Если нащупать эту линию причинной точкой и совпасть с ней – тело теряет вес.

– А где находится причинная точка?

– Вот здесь, – Енох положил руку на солнечное сплетение. – Когда тело теряет вес, в освободившееся пространство устремляются другие силы. Их можно направлять, притягивая или отталкивая разные предметы. Например, соломинки.

– Лететь, как птица… Значит, я смогу подняться над горами и помчаться в Йерихо, к маме?

– Нет, Шуа, – Енох протянул руку и неуловимо легким движением взъерошил мне волосы. – Летать, это значит очень быстро перемещаться над самой землей. Пол-локтя, локоть, не выше. Желтая линия стелется вдоль почвы, подняться дальше ей не дает притяжение земли, самая сильная из всех сил. Если у тебя уже открылось другое зрение… – он вопросительно поглядел на меня и, дождавшись моего утвердительного кивка, продолжил. – Так вот, если у тебя открылось другое зрение, и ты видишь в подземелье, то сумеешь разглядеть и желтую линию. Предупреждаю сразу – это совсем не просто.

Теперь о проверке. У каждого человека разная чувствительность к силам притяжения. Один видит коричневую сетку, похожую на рыболовную сеть, другой чувствует притяжение причинной точкой. А третий не видит, не чувствует и сколько ему ни объясняй, не в состоянии понять. Это не имеет никакого отношения к духовной продвинутости, а просто врожденная способность, как музыкальный слух или острое зрение. Давай проверим, как у тебя обстоят дела с этой способностью. У тебя получится, я не сомневаюсь.

– Что я должен делать, учитель Енох?

– Вытяни правую руку и направь ее ладонью вниз прямо над соломинками. Вот так, правильно. А теперь начни приближать руку. Ты чувствуешь тепло от соломинок?

– Нет.

– Не думай о них. Вообще ни о чем не думай. Ты сейчас прикасаешься к сокровенному Свету, а он выше разума. Дай волю своему естеству и постарайся почувствовать тепло.

Я довольно долго водил рукой над соломинками, но совершенно ничего не чувствовал. Томление, сидевшее в руке, словно кинжал в ножнах, могло выскользнуть из них в любое мгновение и подхватить эти злосчастные соломинки. Но я не хотел им воспользоваться, я хотел в точности выполнить указания Еноха.

– Не получается, – констатировал Енох, увидев, что соломинки остаются на своем месте. – Значит, тебе придется пройти весь путь с самого начала. Давай начнем упражняться. Приблизь ладони одна к другой. Вот так, – он показал мне свои сложенные лодочкой ладони, между которыми осталась узенькая щель. – Чувствуешь тепло?

Я сложил руки точно так же, как показал мне Енох. Да, теперь тепло явно ощущалось, ведь ладони почти прикасались одна к другой.

– Чувствую!

– Замечательно! А теперь начни разводить их, но при этом старайся не потерять ощущение тепла. Как только оно пропадет, снова сближай ладони, пока ощущение не вернется, И опять раздвигай. Ты должен научиться чувствовать тепло на расстоянии локтя и больше.

Я послушно выполнил указание Еноха. Стоило щели чуть увеличиться, как тепло немедленно пропадало. Я сводил и разводил ладони, но ничего не получалось.

– Представь себе, – попробовал помочь мне Енох, – будто в середине твоих ладоней есть отверстие и прямо из него выходят лучи тепла. Раскрой эти отверстия как можно шире.

Я чуть не вздрогнул. Енох в точности описал действие томления. Если я открою эти отверстия, оно выскочит наружу из середины ладоней и ударится одно о другое. Однажды, сразу после того, как томление проснулось во мне, я случайно проделал такую штуку и потом несколько дней страдал от боли внутри костей рук. Совет Еноха для меня не годился, и я радовался тому, что учитель не может проверить мои ощущения, а вынужден полагаться только на слова.

– Ну как, удается? – переспросил Енох.

Я утвердительно кивнул, и он просиял.

– Вот видишь, все начала тяжелы. Но если не сдаваться – обязательно будет хорошо!

Мы упражнялись до полудня, однако без всякого успеха. Я уже научился различать время по цвету столбика света, падавшего из отверстия в потолке. Перед тем, как закончить урок, Енох строго приказал мне повторять упражнение до тех пор, пока я не сумею удерживать тепло между ладонями на расстоянии локтя.

– На следующем уроке мы должны продвинуться дальше, – сказал он, направляясь к выходу.

– А когда следующий урок?

– Завтра, в то же время, – сказал Енох и вышел, оставив меня с разинутым ртом.

Интересно, когда я смогу этому научиться? Перед сном? Но ведь я должен еще сто один раз повторить урок Малиха? Может быть, Енох думает, что я стану упражняться до самого утра? Скорее всего, так и есть, не зря Шали корчил презрительные рожи, когда я укладывался в постель. Честно говоря, я всего несколько раз видел моих соседей спящими. Когда я ложился, они еще занимались, а когда вставал, они уже были на ногах.

Я вышел из комнаты и остановился в коридоре. Другое зрение начинало действовать не сразу, поэтому я всегда выжидал, прежде чем двинуться дальше. Спустя несколько секунд все вокруг засветилось зеленым светом, я двинулся к залу, отыскал нужный коридор и вошел в комнату Малиха. Он был уже там.

– Ну что, продолжим занятия, – бодрым голосом начал Малих. – Итак, мы остановились на природе Света. Ты готов?

– Готов, – сказал я, усаживаясь напротив.

– Мы говорили, что Свет – это послание. Каждому живому существу, каждой былинке, растению, и уж конечно, человеку Всевышний ежесекундно направляет свою энергию и вместе с ней – сообщение. Тот, кто умеет правильно расшифровывать это послание, – владеет миром.

Человек – единственное из существ, которое, впитывая посылаемую энергию, возвращает ответ. Волны человеческих Эго наполняют пространство вокруг нас. Мысли, чувства, желания, сокровенные тайны висят в воздухе – стоит лишь протянуть руку и взять их.

Для волн Эго не существует ни пространства, ни времени. Один раз выброшенные в эфир, они висят в нем бесконечно, пока кто-нибудь из мудрецов не найдет силы избавиться от них. Именно это сделали Судьи Синедриона, уничтожив послание, склоняющее к идолопоклонству.

Так вот, Шуа, с помощью волн Эго можно узнать все, что угодно. Немой человек умеет передавать сообщение легким движением губ, и тот, кто научился читать по губам, понимает каждую его мысль. То же самое происходит и с волнами Эго.

Сидя здесь, в подземелье, ты можешь узнать, о чем мечтает рыночный торговец в Александрии и чего добивается римский сенатор на Капитолийском холме. Власть без конца и без края раскрывается перед таким человеком. Ты спросишь, почему наши Наставники до сих пор не стали царями и не управляют миром? Но в том-то и заключается парадокс духовности, что чем выше поднимается человек, тем лучше понимает всю сложность хитросплетений миллионов человеческих страстей и предпочитает оставить эту задачу Всевышнему!

– Вы хотели сказать – царям? – уточнил я. – Ведь нашим миром управляют цари.

– Сердце фараона в руках Всевышнего, – ответил Малих. – Хорошим царем может быть только глупец, безрассудно следующий за влечениями сердца. Он не понимает, что именно в этом и кроется его задача. Человек, слышащий мир и умеющий читать волны Эго, сойдет с ума от невозможности увязать все возникающие перед ним проблемы.

Знание, которым наделяет тебя община, – наставительно повысил голос Малих, – даст тебе удивительные силы и откроет огромные возможности. Бывали ученики, сбегавшие после первого витка обучения. Им казалось, будто полученную силу они смогут использовать для собственной пользы. Хочу сразу предупредить тебя – это не так. Нет большей приманки, чем сила, но нет и большей обманки.

В схватке с миром побеждает тот, кто уклоняется от нее. Людей невозможно ни убедить, ни переделать. Конь споткнется, заржавеет меч, сломается лук. Будь осторожен, Шуа, не поддайся соблазну стать царем мира и повелителем вселенной. Простаки с радостью подарят тебе этот титул, но они же и станут ежесекундно издеваться над тобой своими мыслями, словами и поступками.

Я не понимал, о чем говорит учитель Малих. У меня никогда не возникало мысли стать царем мира. Я вообще толком не догадывался, о чем идет речь. Мама в своих вечерних рассказах иногда короновала меня, но дальше торжеств коронации и восседания во дворце на троне под золотым балдахином ее мечты не простирались. Однако я старательно запоминал каждое слово учителя и повторял вслух, когда он делал для этого специальную паузу.

Тем вечером Кифа куда-то запропастился. После ужина он свернул в боковой коридор и так и не догнал нас. Мне немного не хватало его ежевечерних нравоучений. Оказалось, что даже к такому можно привыкнуть. Шали молча сидел на кровати и пристально вглядывался в разложенный перед ним свиток.

Закончив повторять задание Малиха и приступив к упражнениям, я подумал, что разговор о силе и владычестве не случайно совпал с началом занятий по левитации. Размышляя о совпадении, я продолжал упражняться, пытаясь удержать тепло между ладонями. Увы, все оставалось по-прежнему: стоило развести ладони в стороны, и тепло пропадало. Но я не прекращал упражнения до тех пор, пора боль в мышцах не заставила руки упасть на колени. В этот момент Шали внезапно поднял голову.

– Кого назначили к тебе учителем?

– Еноха.

– Ого! – глаза Шали округлились. – Самого Еноха. Везет же некоторым. Ну и как он?

– Очень милый старик, – сказал я.

– Старик! – хохотнул Шали. – Ты хоть знаешь, сколько ему лет?

– Ну-у-у, наверное, пятьдесят, шестьдесят, – предположил я.

– Двадцать два, дорогой мой, всего двадцать два!

– Не может такого быть!

– Еще как может. Единоборство с ангелами не проходит бесследно.

– Да, он что-то такое упоминал, но я толком не понял.

– А вот послушай. Тебе это будет полезно, – Шали откинулся назад, прислонился спиной к стене, точно, как Кифа, и начал говорить. – Енох считался чудо-учеником. Ну вроде тебя. Тоже выдающиеся способности, тоже огромные надежды, знаки внимания со стороны глав направлений, личная опека Наставника. Словом, похожая история, улавливаешь?

Он явно хотел меня задеть, но я вовсе не думал обижаться на своего друга. Не знаю, что он сам думал про наши отношения, но для меня Кифа и Шали стали друзьями, и в моем сердце не было ни обиды, ни горечи, только небольшое сожаление. Конечно, я был бы рад, если бы Шали вел себя подобно Кифе, прямо и откровенно говорившего о своей дружбе. Но люди все разные и дружат по-разному. Возможно, Шали просто не умеет вести себя по-другому, и его приязнь выражается таким вот странным образом. В дружеских чувствах Шали я не сомневался. Почему – не знаю. Но события следующих месяцев подтвердили справедливость моих ощущений.

– Так вот, способности у Еноха были к определенному делу, – продолжил Шали, не дождавшись моей реакции на подковырку. – Он родился прирожденным скороходом. Скороход – это вовсе не тот, кто умеет быстро бегать. На двух ногах далеко не убежишь. И быстро тоже. А с лошадьми, как ты знаешь, у нас всегда туго. Поэтому царь Соломон, когда строил Храм, обучил несколько десятков человек искусству использования желтой линии. Тебе Енох уже объяснил, что это такое?

– Объяснил. Правда, в самых общих словах.

– Ну пока с тебя достаточно. Енох знает, кому что рассказывать, можешь на него положиться. Так вот, у царя работало восемьдесят тысяч каменотесов, и семьдесят тысяч носильщиков, да еще десять тысяч управителей работ в ливанских горах. Чтобы справляться с таким количеством людей, нужны быстрые гонцы. Вот царь и отобрал сорок человек, способных распознавать желтую линию и обучил их всяким премудростям. Начиная с них, эти секреты передаются от учителя к ученику. Только в наши дни настоящих скороходов почти не осталось, а секретами владеют лишь в Хирбе-Кумране.

– А как Енох попал на Хермон?

– На Хермон, – повторил Шали. – Да, на Хермон просто так не попадешь. Наставник послал Еноха в Дамаск, к сирийским братьям. Ты, надеюсь, слышал про дамасскую общину ессеев?

– Еще бы! Это потомки учеников Учителя Праведности, оставшиеся в Сирии.

– Точно. И путь у них иной, чем в нашей обители. Они живут сами по себе, не подчиняясь никому, кроме Пастыря.

– Пастыря? – переспросил я.

– Да, – небрежно отмахнулся Шали. – Так они называют своего Наставника. Но не в том суть. От других скороходов Енох отличался быстротой; он носился вдоль желтой линии, словно золотое кольцо по смазанной жиром нитке. Поэтому именно его и послали в Сирию, а путь туда лежит через Хермон.

– Но зачем посылать гонцов, разве в Дамаске нет Вестников?

– Видимо, нет. А возможно, наш сумасшедший царь их перерезал. С него станется. А может, голос Наставника там не слышен. Или есть вещи, которые Наставник не хочет вбрасывать в пространство, а считает нужным высказать с глазу на глаз, через гонца. Ведь скороход обычно заучивает послание наизусть, а потом повторяет его перед получателем, словно перед ним стоит сам посылавший.

Так вот, послали Еноха в Дамаск, а на Хермоне желтая линия уходит под самые облака. Потому-то ангелы, которых Всевышний посылал испытать сынов человеческих, спускались с Небес на землю именно на Хермоне.

– А разве ангел не может спуститься, где ему заблагорассудится?

– Обычный ангел может. Он ведь бесплотен, и ему все равно, где опускаться. Но эти ангелы обладали телом, как люди. Оттого они и не выдержали испытания и стали развратничать с дочерьми человеческими. Ангел, воплотившийся в человека, может спуститься с Неба на землю только по желтой линии.

– И только на Хермоне?

– Не знаю, наверное, есть и другие места, но нам известно про Хермон. Так вот, когда Енох увидел эту линию, он чуть с ума не сошел. Он, оказывается, бедолага, всю жизнь мечтал взлететь в небо, как птица, а вынужден мотаться возле земли. Это он нам уже потом рассказал, когда вернулся в обитель.

Желтая линия прямо в небо уходила, под облака. Енох поначалу боялся подниматься высоко, взлетел локтей на двадцать, огляделся, и вниз. Посидел немного, отдышался – от высоты у него дыхание перехватило – и снова поднялся, уже локтей на пятьдесят. И тут, по его словам, словно бес в него вселился, стало ему смешно, и страх совсем пропал.

Поначалу он вдоль этой линии летал – вверх-вниз, вверх-вниз, – разгонится с верха и скользит вдоль желтой линии с десяток стадий, да на такой скорости, что все вокруг сливается в полосы. Ветер свистит, птицы испуганно в стороны разлетаются, а он несется быстрее орла. Забыл про Дамаск, забыл про поручение, о еде и сне тоже позабыл.

Ночью, как луна выкатилась на небосвод, нашептал ему бес до нее добраться. Посмотрел Енох: а линия желтая вроде прямо к Луне уходит. Ну и стал подниматься. Так высоко добрался – дышать тяжело стало. Вся Галилея под ним лежала, Кинерет в лунном свете переливался, точно капля на ладони.

Мы спрашивали у Еноха – не страшно было? Он говорил – нет, тогда не страшно. Веселье какое-то им овладело бездумное. Смеяться хотелось не переставая, ногами болтать. В общем, вел он себя совершенно непотребно, пока на небо взбирался.

Но сколько ни поднимался – Луна ближе не становилась, а вот облака, те действительно рядом оказались. Когда до них совсем мало осталось, как вдруг увидел Енох: кто-то из облака вылетел. Птица – не птица, человек – не человек. Шесть пар крыльев, одной парой машет, другой прикрывает ноги, а третьей лицо. Как понял Енох, кто к нему летит, – веселье куда-то пропало, и страх его охватил безмерный. Глянул он вниз и чуть не умер от ужаса. Земля так далеко внизу, что огромные дубы на склоне Хермона соринками кажутся. А серафим все ближе и крыло одно вытянул по направлению к Еноху, точно схватить его хочет.

Вспомнил он тогда, как носился вниз по линии, и припустил во всю мочь – думал от серафима удрать. И действительно, летел он очень быстро, словно падал: сердце к горлу подкатило, а глаза от ветра почти закрылись. Падает он и видит, как серафим медленно так, важно, подлетает к нему, и ни одно перо на крыльях не шевелится, а одежда – белый хитон – не развевается вовсе, словно он не летит, а стоит на месте.

Протянул он крыло к Еноху и взял его за ухо, словно пальцами ухватил. Енох рот раскрыл, чтоб закричать, только воздух внутрь ворвался и дыхание перебил. А серафим давай его за ухо тягать. И не больно вроде, а только такая тоска грудь Еноху заполнила – жить не хочется. И стыд невообразимый, и горечь ужасная, и дрожь в каждой жилочке.

В общем, стал он с жизнью прощаться, как вдруг вспомнил о поручении Наставника. Кто же его доставит, если он умрет? И слова поручения вдруг сами собой из памяти всплыли.

А серафим словно тоже их услышал: повернул лицо свое, крыльями прикрытое, к Еноху и глянул на него сквозь перья. Енох говорит – точно молния оттуда сверкнула, а померкло все вокруг. Очнулся он на земле; тело болит, точно били палками. Еле-еле поднялся, собрался с силами и пошел искать, где линия с небес опускается. Долго шел, по дороге пить захотелось. Он с собой обычно ничего не брал, чтоб быстрее добираться. Да и не нужно было – на бегу ни есть, ни пить не хочется. А тут в горле все пересохло.

Увидел ручей горный, подошел поближе, рухнул на колени перед ручейком, увидел отражение и чуть снова сознание не потерял. Из ручья на него смотрел старик. Вот так вот оно, – закончил Шали рассказ и, оторвавшись от стенки, снова наклонился над свитком.

– Некоторые думают, – добавил он, – будто им все позволено. Это их и губит. Подумай об этом, Шуа, подумай хорошенько.

– Погоди, погоди, – остановил я Шали, уже опустившего голову над свитком. – А дальше-то что было? В Дамаск Енох добрался?

– Добрался, конечно, добрался. И поручение передал. Оно-то его и спасло. Если бы не Наставник, на землю бы мертвое тело опустилось, а не наш Енох. Но слово Наставника имеет силу не только на земле, но и в Небесах.

– А способности у него не отнялись?

– Вроде нет. Бегает так же шустро. Он в обители почти не бывает, то в Ливан его Наставник посылает, то в Дамаск, то в Александрию. Иной раз до Рима добирается.

– Так его ради меня в обители оставили?

– Конечно! Я ведь уже сказал – тебе повезло. Обычно Енох занимается с продвинутыми учениками на высоких уровнях обучения. Но чтобы его посылали объяснять азы начинающему – про такое я слышу впервые.

Он снова начал опускать голову к свитку, и я опять помешал ему.

– Шали, пожалуйста, еще один вопрос.

– Но только один.

– Хорошо. Мне Малих сто один раз повторял, что наше учение – устное, поэтому никаких записей делать нельзя, а нужно все учить наизусть. А ты не поднимаешь головы от свитка, как же так?

– Хороший вопрос, – улыбка Шали напомнил мне Малиха. – Только ответ на него очень прост. Я не учу, а вглядываюсь. Есть понятия, которые невозможно выучить, они должны сами войти в твою голову. Единственное, что можно делать – долго вглядываться в написание букв. И тогда Знание само оживет внутри. Все, а теперь не мешай.

– Шали, Шалинька, пожалуйста, – умоляюще протянул я. – Ответь только, где Кифа?

– Его посадили под паука.

– Под паука?! А что это?

– Узнаешь, узнаешь в свое время.

– Это опасно, Шали?

– Да нет, просто проверка, экзамен. Если провалит, вот тогда будет опасно. Для его будущего мира. Но не для тела. Все, Шуа, больше я не отвечаю ни на один вопрос.

Шали резко опустил голову к столику и погрузился в рассматривание свитка. Я вздохнул и принялся за упражнения. Слишком много вопросов осталось незаданными, а те, на которые были даны ответы, оставались во многом непонятными.

Следующие несколько часов прошли в полном безмолвии, нарушаемом только легким потрескиванием фитилька. Мне хотелось узнать, когда Шали закончит занятия, но он, похоже, намеревался сидеть над свитком до самого утра.

Мои упражнения шли из рук вон плохо. Ничего не получалось. Тепло пропадало почти сразу, а использовать советы Еноха я не решался из-за томления. В конце концов, устав от бесполезного разведения и сведения ладоней, я попробовал осторожно вывести наружу томления из обеих рук, но не сталкивать их, как когда-то, а лишь потихоньку коснуться одним другого. Ничего не произошло, каждая рука словно уперлась во что-то мягкое, плавно прогибающееся под малейшим нажимом, но вместе с тем довольно прочное, не поддающееся дальнейшему углублению. Будто бы я давил на мех, наполненный оливковым маслом, мех, частично опорожненный, в котором оставшееся масло под нажимом мягко перекатывалось из одного края в другой.

Я спрятал томление и опустил руки. Было уже поздно, мои глаза начали закрываться сами собой. Неутомимый Шали по-прежнему сидел в прежней позе, низко склонившись над пергаментом. Дрожащий огонек фитиля окрашивал в желтый цвет его волосы и щеки, и я невольно подумал, до чего красив мой товарищ.

Кифа не пришел ни в Дом Собраний, ни к завтраку.

– Ты не о том думаешь, – буркнул Шали, заметив встревоженные взгляды, которые я то и дело бросал на пустое место за нашим столом.

Я только пожал плечами.

Когда мы сменили одежду, и я уверенно двинулся к двери, Шали остановил меня:

– Сегодня я провожу тебя вместо Кифы.

– Зачем? Обитель самое безопасное место в мире!

Шали покачал головой.

– Слушайся старших, юноша. И не спорь, у меня нет времени на препирательства и объяснения.

Мы двинулись по коридору. Путь был настолько привычным и знакомым, что я мог проделать его с закрытыми глазами. Страх перед неизвестными обидчиками улетучился, я чувствовал себя в зеленоватом сумраке подземелий легко и свободно.

– Ты вот что, – вдруг сказал Шали. – Не думай, будто Енох только бегать умеет да носиться вверх-вниз по желтой линии. История на Хермоне случилась шесть лет назад. Он тогда еще совсем мальчишкой был, вроде тебя сейчас. С тех пор многое с ним произошло. В духовном смысле, я имею в виду. Енох – большой праведник и очень, очень большой мастер своего дела. Чем лучше ты будешь прислушиваться к его советам, тем выше поднимешься. Это я тебе говорю как товарищ.

Сладкие слезы проступили на моих глазах. Я знал, всегда знал, что Шали только притворяется, прячет за скорлупой насмешек доброе и чистое сердце. Я было раскрыл рот, чтобы сказать ему несколько сердечных слов, как он, почувствовав, что слишком раскрылся, мгновенно спрятал голову под панцирь.

– Как старший товарищ, – добавил он, прибавляя шаг.

Чтобы не отстать, я тоже ускорил шаги. Шали наподдал, я вслед, и вскоре мы почти бежали по коридору. Наверное, он хотел проверить, как я ориентируюсь в темноте. Не споткнусь ли о выступы пола, не испугаюсь ли столь быстрого передвижения. Но я, не отставая, следовал за ним, и вскоре мы оказались в круглом зале.

– Тебе туда, – ткнул он рукой в сторону арки, под которой начинался коридор, ведущий в комнату Еноха. – Будь здоров. До вечера.

Он резко повернулся и мгновенно исчез в другом коридоре. Окошко под потолком было закрыто. Наверное, его не открывали уже насколько дней, а я, не нуждаясь в освещении, просто не обращал на это внимания. Плавный бросок, больше присущий Шунре, чем человеку, которым Шали скрылся в зеленоватом сумраке, напомнил мне кого-то другого. Но вот кого, я никак не мог сообразить.

В комнате было пусто и темно. Я уселся на один из камней и стал поджидать Еноха. Окошко и здесь было закрыто, желая размять томление, я протянул правую руку по направлению к нише, в которой пряталась рукоятка, и продолжением пальцев потянул ее вниз. Ручка легко провернулась, и под потолком вспыхнул ослепительный после полной темноты кружок света. Другое зрение тут же закрылось, и спустя несколько минут я мог рассматривать стены и пустой пол обычным образом.

Мое внимание привлекли соломинки, забытые на полу Енохом. Они лежали прямо передо мной. Вспомнив вчерашнее упражнение, я вытянул над ними правую руку и попытался поднять их вверх. Куда там, соломинки даже не шелохнулись. Я повторял и повторял попытки, пока не разозлился и, выпустив томление, одним движением подбросил соломинки вверх. Не успели они скрыться в моей ладони, как из-за спины раздался голос Еноха.

– Молодец! Молодец! Просто потрясающее продвижение!

Я вздрогнул от неожиданности. Очевидно, Енох неслышно приоткрыл дверь и вошел, застав меня врасплох.

– Ну-ка, сделай это еще раз.

Его глаза, особенно яркие по сравнению с белой, точно выцветшей бородой, радостно сияли из-под кустиков седых бровей.

Я разжал ладонь, и соломинки упали на пол. Желтые на сером, инородные вкрапления теплой жизни в мрачной массе холодного камня, они лежали совсем чужие, не совпадающие ни с фоном пещеры, ни с полумраком, наполняющим воздух. Лишь золотой столбик света с пляшущими в нем блестками пылинок словно протягивал им свою руку, напоминая о цветной жизни, своевольно проносящейся над выжженной поверхностью обители.

Я попробовал обойтись без томления, но соломинки даже на волос не сдвинулись со своего места.

– Не получается, учитель Енох. И упражнение на удерживание тепла не выходит. Я прозанимался до глубокой ночи, и без толку.

– Как же так?! – воскликнул Енох. – Я ведь своими глазами видел, как ты минуту назад поднял соломинки с пола.

Я грустно покачал головой.

– Случайно получилось.

– Тут нет места случайности. Если получилось один раз, значит – получится и во второй. Нужно больше упражняться. Давай, начни с разведения рук.

Я не стал возражать, и мы довольно долго выполняли упражнение. Вернее, я пытался не потерять тепло между ладоней, а учитель Енох внимательно наблюдал за моими попытками.

– Ничего не получается, – я сокрушенно вздохнул и опустил уставшие руки. – То же самое, что и вчера. Я не продвинулся ни на крошку.

– Нельзя терять надежду, – наставительно произнес Енох. – Никогда, ни при каких обстоятельствах нельзя терять надежду. Рассчитывай только на лучшее, и оно придет. Если будешь верить, что все закончится плохо – оно так и закончится. А если надеяться на благополучный исход – Всевышний пошлет тебе именно его. Во что человек верит, то он и получает. Нельзя быть грустным даже одно мгновение. Скорбь и сокрушенный дух – самые верные друзья неудачи.

– Но у меня не получается! – с отчаянием воскликнул я. – Упражняюсь, упражняюсь, и ни малейшего продвижения.

– Ладно, – Енох пересел на соседний камень. – Давай попробуем вместе.

Он протянул мне руку.

– Приложи свои ладони к моим, справа и слева.

Я послушно выполнил его указание. Ладонь Еноха была горячей, словно камень в пустыне.

– Чувствуешь тепло?

– Еще как!

– Теперь потихоньку разводи ладони, старясь не потерять ощущение тепла.

Я начал медленно отодвигать свои ладони. Зазор становился все больше и больше, но жар не ослабевал, а наоборот, усиливался. Когда мои руки оказались разведенными на ширину примерно двух локтей, жар стал непереносимым, и я отдернул ладони.

– Получается? – с улыбкой спросил Енох.

– С вами получается, а без вас нет.

– Давай попробуем еще раз.

Теперь его ладонь была менее горячей, и я спокойно раздвинул руки на самую большую ширину, сохраняя ощущение тепла.

– Давай снова, – приказал Енох.

Тепло ослабевало от попытки к попытке, пока на пятый или шестой раз я потерял его где-то на расстоянии локтя.

– А теперь попробуй сам, – сказал Енох. – У тебя все прекрасно получается. Не хватает самой малости.

Я попробовал. Действительно, что-то изменилось в моих ощущениях. Это было еще не тепло, а его след: тонкий, мгновенно пропадающий парок, похожий на тот, что вился изо рта в зимние эфратские дни.

– Еще раз, еще, еще, – неумолимо повторил Енох.

На тридцатый или сороковой раз я не выдержал и бессильно уронил руки. Енох снова протянул мне свою ладонь и движением подбородка приказал начать упражнение. Я разозлился и, разведя ладони на локоть, тихонько выпустил томление. Чуть стиснув пальцы Еноха, я тут же спрятал томление обратно, но учитель вздрогнул, словно от укуса.

– Что это было, Шуа?

– Что вы имеете в виду, учитель?

– Не притворяйся. Такое не может произойти без твоего ведома.

Я не хотел рассказывать всю правду про томление, но и врать тоже не хотел. Поэтому пустился на небольшую хитрость.

– Ну-у-у, иногда со мной происходит нечто странное. Я толком даже не знаю, что это такое. Будто пальцы мои немного удлиняются и… ну, в общем, и все.

– Шуа, ты не представляешь, насколько это серьезно.

Енох вскочил с камня и в возбуждении зашагал по комнате.

– Я не могу тебе все рассказывать, мальчик. Не имею права. Но кое-что все-таки объясню.

«Вот и хорошо, – подумал я. – Раз ты не имеешь права все рассказывать, то и я не обязан раскрывать тебе всю правду про томление».

– Странное, ты называешь его странным… – Енох остановился напротив меня. – Оно действительно странное, потому, что не присуще никому из людей. Кроме избранных для особой участи. Свет поставил на своих избранниках отметку, вложив в их руки частицу себя. Да, Шуа, несколько минут назад ты легонько ударил меня Светом. Случайно или намеренно, сейчас мы не будем выяснять. Я думаю, ты пока не понимаешь, что с тобой происходит. Ты стесняешься своего положения или боишься о нем говорить.

Енох уселся возле меня и заглянул в лицо. Его глаза сверкали, а уголки рта слегка подергивались. Судя по всему, учитель Енох был крайне возбужден.

– Светом владеют считанные люди в каждом поколении. Наставники, главы направлений, и еще один-два ессея. Они получают его в конце духовного пути, после многих лет упорной работы и самосовершенствования. В твоем возрасте Свет открылся только Учителю Праведности. И он передал своим ученикам, что второй Учитель также будет владеть светом с юного возраста. С тех прошло полторы сотни лет, и ты первый, у кого…

Он осекся, и порывисто встав, снова зашагал по комнате. Я молчал, не зная, что сказать. Слова Еноха очень походили на мамины, но ведь отец называл их глупыми фантазиями. С другой стороны Шали величал Еноха большим праведником, а разве праведник может ошибаться? И если Енох прав, как мне жить дальше? Что делать со своей избранностью? Ведь я не чувствую в себе ни силы, ни желания учить. Да и чему учить, когда я сам ничего не знаю, и пришел в обитель как ученик. Какой из меня Учитель праведности?!.

– Шуа, – Енох подошел ко мне и снова уселся на камень. – Как бы там ни было, но учение важнее всего. Правда, – тут он засунул руку в суму и вытащил из нее небольшой зеленый шарик. За гладко отполированной поверхностью камня открывалась глубина, прикрытая тепло мерцающим светом.

– Учиться теперь мы будем по-иному. Соломинки отложим в сторону. Человеку, в котором прорезался Свет, нужно начинать с другой линии. Вот смотри, этот шарик сделан из камня нофэх. Его добывают в Тимне, у берегов Тростникового моря, там, где сохранились копи царя Соломона. У нофэха совершенно удивительные свойства: он умеет принимать и сохранять Свет, а потом отдавать его. Камень можно использовать в качестве светильника, а особенно сильные ессеи ухитрялись даже кипятить на нем воду.

Енох положил шарик на ладонь и пристально уставился на него. Камень задрожал и, как мне показалось, изменил цвет. Енох сузил глаза, сглотнул слюну, и в тот же момент шарик приподнялся над его ладонью и повис в воздухе, потихоньку вращаясь. Его темно-зеленый цвет светлел на глазах.

– Оп! – воскликнул Енох и повернул ладонь. Теперь шарик висел не над рукой Еноха, а сбоку, словно лежа на невидимой полочке. Енох несколько раз поднял и опустил руку, а затем снова повернул ладонь тыльной стороной к земле, и шарик упал точно на ее середину.

Теперь он уже был не темно-зеленым, а светло-салатовым.

– Как вы это делаете, учитель Енох? – спросил я. – В вас тоже открылся Свет?

– Нет, – усмехнулся Енох. – Это не Свет, а упорные тренировки. Ну и, конечно, минимальная избранность. Ты доберешься до моей ступени за два-три занятия. Если, конечно, мы не ошибаемся в оценке твоих способностей.

Я пожал плечами. Разговоры о моих необычных способностях и особом предназначении сулили только неприятности.

– Возьми, – Енох протянул мне нофэх. Я осторожно протянул ладонь ковшиком, и шарик скатился прямо в ее середину. Он был теплый и тяжелый. Гораздо тяжелее, чем казался с виду. Как Енох мог удерживать его в воздухе?

– Покатай его по ладони, – сказал учитель, поднимаясь на ноги. – С нофэхом нужно знакомиться, привыкать.

Он подошел к стене и повернул ручку. Окошко под потолком закрылось, и в комнате воцарилась непроглядная тьма. Другое зрение еще не успело включиться, как темноту прорезало теплое зеленое свечение. Камень в моей руке медленно накалялся, точно головня, вылетевшая из костра и раздуваемая ветром.

– Не бойся, – раздался голос Еноха. – Он не станет горячее.

Свечение все усиливалось, пока не достигло яркости фитиля глиняного светильника. Енох приблизился. При мерцающем зеленом свете его лицо приобрело непривычные очертания.

– Нофэх скоро погаснет, – сказал Енох. – Я не могу больше ничего сделать. Сил маловато. А вот если ты примешься за дело, то думаю, камень будет светиться всю ночь.

– А разве тренировки не прибавляют силу? – спросил я.

– Прибавляют, но не настолько. Ангел над Хермоном вынул что-то из моей души, и я… – голос Еноха на мгновение задрожал, но тут же вернулся к обычной интонации. – Теперь я способен только на преподавание и длительные прогулки.

Я не стал расспрашивать, о чем он мечтал до встречи с ангелом, а принялся катать светящийся шарик по ладони. Енох отошел в сторону, и окошко снова открылось.

– Попробуй приподнять шарик вверх, – сказал он. – Не теплом, а светом. Ты помнишь, как тебе удалось сжать мои пальцы?

Я молча кивнул и сделал вид, будто пытаюсь поднять шарик: сощурил глаза и несколько раз судорожно сглотнул слюну.

– Не получается? – участливо спросил Енох.

– Нет.

– Ладно. Я пойду, а ты посиди один, подумай. И потренируйся. Когда решишь, что устал, отправляйся в комнату учителя Малиха.

– Хорошо, учитель Енох. Спасибо.

– И тебе спасибо, – он протянул руку и взъерошил мои волосы. Из кончиков его пальцев совершенно явственно струились тепло и любовь, обволакивая мою голову сладким туманом участия.

Енох повернулся и вышел, а я начал упражняться с шариком. Теперь я сел лицом к двери, чтобы никто не сумел застать меня врасплох. Игра с шариком оказалась сущим пустяком. Я легко поднимал его на три-четыре локтя, и, поворачивая ладонь набок, подобно Еноху, удерживал его на том же расстоянии, словно лежащим на длиннющей полке.

Наигравшись, я попробовал заполнить его Светом, и хотя Енох не объяснил, как это нужно делать, шарик под воздействием томления засветился, став не светло-салатовым, а ярко-голубым. Окошко я закрыл, не вставая с места, и в очередной раз убедился в правоте Еноха – мой нофэх освещал комнату не хуже солнечных лучей.

Выйдя в коридор, я поднял над головой шарик. Сразу стали видны неровности стен, выбоины в плитах пола, пятна лишайника на потолке. Колонны у входов в арки оказались украшенными незатейливой резьбой, над ними проступали надписи, высеченные в камне. Я обошел по кругу зал, читая эти надписи: Врата Мудрости, Врата Страха, Врата Любви, Врата Трепета, Врата Света, Врата Знания. Комната Еноха находилась за Вратами Страха, а Малиха за Вратами Знания.

Я вошел в комнату, открыл окошко, пригасил шарик и спрятал его за пазуху. Малих заскрипел плитой входной двери спустя несколько мгновений после того, как я уселся на свой камень. Или он специально дожидался в коридоре моего появления или…

В жизни ессея нет места для случайностей, любил повторять отец. Свет, висящий над нашими головами, мудро управляет всем сущим. В каждом событии кроются смысл и послание, даже в количестве сорванных ветром листков дуба, медленно кружащихся в воздухе.

– Однажды ученики попросили Учителя Праведности, – с ходу начал Малих, – разделить Учение на части. Им казалось, что таким образом они смогут лучше его усвоить. И тогда Учитель рассказал им про голубя.

Как-то раз один из нечестивых священников Иерусалимского Храма решил выяснить, почему птица может летать, а человек – нет. Он взял голубя, одного из тех, что использовали для жертвоприношений, посадил его в большую клетку и много дней наблюдал за поведением птицы. Потом он расчленил голубя на части, разложил перед собой на столе и принялся старательно изучать. Он понял, как устроены крылья голубя, подсчитал количество перьев, произвел разного рода замеры и вычисления, но понять, почему птица летает, так и не сумел. Ведь полет – это свойство, присущее целой и живой птице, и не имеет никакого отношения к отдельно взятым крыльям, голове или хвосту.

Я надеюсь, Шуа, ты осознал, что Учение нужно воспринимать и изучать только целиком, в живом взаимодействии всех его частей.

– Но мне и в голову не приходило сосредотачиваться на чем-то одном, – возразил я.

– Сегодня не приходило, а завтра может прийти. Не ты первый выходишь на дорогу, и опасности, подстерегающие путника, мы уже успели изучить. И первая из них – желание сосредоточиться на той части Знания, в которой ученик делает самые большие успехи. Ему кажется, будто продвижение в одной области может искупить отставание в других.

Рассказывают, будто один ученик во времена второго Наставника добился выдающихся успехов в левитации. Он полностью перестал ходить, а только летал, понимаясь над землей на два-три локтя. Ему удавалось разглядеть желтую линию даже там, где самые опытные избранные не могли ее отыскать. Разумеется, его успехи в левитации были сделаны за счет сильного отставания в других разделах духовного знания.

И вот этот ученик пришел ко второму Наставнику и показал ему достигнутое искусство. Он замирал на одном месте, затем плавно взмывал вверх на локоть или два и стремительно перелетал туда, куда было нужно. Наставник равнодушно взирал на полеты ученика, а потом холодно произнес:

– Одно мне непонятно, почему ты не хочешь ходить ногами, как все остальные ессеи?

Малих внимательно посмотрел на меня. Он явно имел в виду нечто большее, но хотел, чтобы я понял это сам. Я смиренно склонил голову и принялся повторять вслух рассказанные истории.

– Ты не хочешь задуматься над моими словами, – произнес Малих, когда я закончил.

– Но почему вы так решили, учитель?! – воскликнул я.

– Ты боишься, что подумав, тебе придется изменить свое поведение. А ты не хочешь его менять.

– Учитель Малих, я не понимаю, о чем вы говорите!

– Ты похож на ученика книжников, – ответил Малих, – который переписывал свитки с множеством ошибок, зато очень быстро. Когда его спросили, почему он так спешит, ученик ответил: у меня мало чернил, и я все время боюсь, что они закончатся до того, как я успею дописать страницу.

Вот что я не понимал: когда Енох успел все рассказать Малиху?

Неужели они встретились в коридоре и поговорили? Наверняка, по-другому просто не получается. Ведь вчера было то же самое: не успел я распрощаться с Енохом, как Малих стал говорить о том, что служило продолжением его урока! Нет, они явно беседуют друг с другом, мои учителя, и действуют сообща.

– О чем ты думаешь, Шуа? – прервал мои мысли требовательный голос Малиха. – Давай начнем работать, мы и так столько времени потеряли впустую.

– Впустую, учитель? Но мне казалось, что это и была работа.

– Нет, работа начинается сейчас. Итак… – Малих переключился на свой заунывный тон и начал излагать очередной раздел учения. Дальше урок проходил совершенно заурядно, кроме, пожалуй, его окончания.

– Дабы увязать то, о чем мы говорили в самом начале, – Малих вернулся к обычному тону, и я понял, что работа закончилась, и началось личное общение. – Я расскажу тебе притчу о ессее и сынах Тьмы.

– Какую именно, учитель Малих? Вы уже рассказывали несколько таких притч…

– Этой ты не знаешь. Слушай внимательно.

Много лет назад по Эфрате пронесся слух, будто город намеревается посетить Третий Наставник. Жители сразу начали рассматривать каждого незнакомца, проходящего через ворота. Прошло несколько дней, и по Эфрате пробежали мальчишки, возвещая – он здесь.

На центральной площади толпа окружила высокого человека в белом одеянии, подпоясанного цветным поясом, с длинной бородой и пронзительным взглядом голубых глаз.

– Учитель Малих, – робко спросил я, – но вы же сами говорили, будто Наставник никогда не открывает своего лица на людях.

– Никогда не перебивай рассказчика, Шуа, – невозмутимо ответил Малих. – Итак, толпа окружила незнакомца и стала умолять его благословить город. Ведь даже сынам Тьмы известна великая сила, заключенная в благословении главы обители Хирбе-Кумрана.

– Хорошо, – согласился незнакомец и повел их на вершину одного из холмов Эфраты.

Он уселся на самой вершине и замолк, молитвенно воздев глаза к небу. Вскоре на холме собрались почти все жители города. Дома остались лишь больные, старики и малые дети. Целый час толпа просидела в благоговейном молчании, и вот, наконец, незнакомец поднялся со своего места.

– Я вижу, что вы терпеливо ждали благословения, – сказал он. – Надеюсь, что Наставник, только что посетивший ваш город, произнес все необходимые слова. Теперь, когда он покинул Эфрату, моя работа тоже завершена.

– Значит, ты все время водил нас за нос, – возмущенно загудела толпа. – А мы-то думали, что ты и есть Наставник!

– Ну какой из меня Наставник, – развел руками незнакомец.

– Так кто же ты?

– Я… Я – приманка.

Малих замолк. Звуки его голоса несколько коротких мгновений висели в сером воздухе, а потом рассыпались и пропали.

Глубокое безмолвие Хирбе-Кумрана заполнило комнату до самого свода. Сладостное, благословенное безмолвие. Я даже не представлял, что тишина может быть столь желанной и благодатной. Темнота позволяет размышлять, о чем угодно, а молчание не мешает сосредоточиться на учении. Ессей, идущий путем праведности, должен пребывать в безмолвном сумеречном уединении.

Теперь я понял, почему Наставники спрятали обитель под землей. Прошло совсем немного времени с тех пор, когда шумный мир моего детства остался за пустыней и высокими воротами Хирбе-Кумрана, а я уже не представлял, как можно целый день подвергать свои уши беспощадному раздражающему гулу.

– Иди, Шуа. Не отвечай ничего. Просто иди и думай. И пусть Свет, который сияет над твоей головой, поможет тебе понять.

– Что понять, учитель Малих?

Он улыбнулся.

– Есть слова, которые не произносят. Или их понимают самостоятельно, или…

Он сделал длинную паузу.

– Или никогда не понимают. Но к тебе-то это не относится. Иди, иди Шуа.

Урок закончился раньше обычного, и поэтому Шали еще не пришел. Я не стал его дожидаться, а быстрым шагом двинулся по коридору. Пройдя около половины расстояния до моей комнаты, я достал из-за пазухи шарик и движением ладони зажег его. В то мгновение, когда зеленый огонек вспыхнул над моей головой, мне показалось, будто сзади доносится звук осторожных шагов. Я мгновенно обернулся и успел заметить черную тень, мелькнувшую за изгибом коридора. Не раздумывая, я бросился вдогонку, но за изгибом, разумеется, уже никого уже не было. Возможно, мне все это просто почудилось, когда глаза переходили от другого зрения к обыкновенному, а возможно, преследователь, казалось, оставивший меня в покое, снова взялся за дело.

В комнате меня встретил Кифа. Он заметно осунулся за прошедшие сутки, его глаза лихорадочно блестели. Теплая волна сострадания мягко накатила на меня из-под ложечки. Я не ожидал от себя таких чувств. Всего одни сутки мы не видели друг друга, но их хватило, чтобы понять, насколько мне не хватает друга. Учителя в обители попадались на каждом шагу, однако между ними и мной всегда оставалось расстояние. Они – мудрые и познавшие, избранные ессеи, идущие по пути праведности и чистоты – пытались научить меня стать таким же, как они. Кифа тоже частенько впадал в нравоучительное настроение, но от него, помимо назидания, можно было услышать и простые слова сочувствия и дружбы. А мне, ох, как мне не хватало этих самых простых и самых нужных слов. Не сдержавшись, я обнял Кифу и несколько мгновений, прижавшись к его широкой и твердой, точно камень, груди слушал глухие толчки сердца моего товарища.

Кифа тоже не ожидал от меня такой сердечности, и поэтому, когда я, отстранившись, сел на свою кровать, его глаза сверкнули по-особенному. Нет, это были не слезы, а что-то предшествующее им, говорящее о смягчении духа и приподнятости чувств.

– Так где же ты был, Кифа? Шали говорил мне про паука, я толком не понял, о чем идет речь, а он не стал объяснять.

– Хо-хо! – улыбнулся Кифа. – Ты, наверное, не щадил его.

– Что ты имеешь в виду?

– Вопросы. Ты известный любитель задавать вопросы, а Шали не мастак на них отвечать. Ему по душе действия, движения, напор и натиск. А долгие и подробные объяснения вовсе не в его вкусе.

– Кифа, мы начали с паука, а ты переводишь разговор на Шали. Скажи прямо, что не хочешь рассказывать.

– Ну почему не хочу? – Кифа принял свою любимую позу, усевшись на кровати и опершись спиной о стену. – Ты ведь тоже на каком-то этапе окажешься под пауком, так что интерес у тебя вовсе не праздный. Правильный интерес. Так вот, слушай.

Что делает сын Тьмы, когда совершает проступок? Идет в Иерусалим, покупает животное или птицу и приносит ее в искупительную жертву. Учитель Праведности давно ввел для избранных иные правила искупления. Сегодня вместо тельцов мы возносим молитвы. Со стороны это может показаться куда более простым, не так ли?

– Не знаю, – сказал я. – За тельца можно заплатить деньги. А правильно прочитать молитву нужно уметь.

– Молодец! – обрадованно воскликнул Кифа. – Все правильно понимаешь. Казалось бы, чего проще, вместо того, чтобы потратить большие деньги на покупку быка или барана, встать перед стеной, пошептать тихонечко разные слова.

Но это лишь кажется, будто проще. Ведь слова нужно не просто шептать, а понимать их значение, и не просто понимать, а погружаться в самую глубину смысла, заложенного в каждом предложении нашими Наставниками, составившими молитвы. Годы и годы уходят у избранного, пока он научится концентрировать мысли и направлять их в нужную духовную сторону. Куда проще купить барана, отдать его священнику и больше ни о чем не заботиться. Правильная молитва – удел самых избранных. Она показывает, что ессей сумел освободиться от внешней формы служения и сосредоточиться на его внутренней сути.

– А причем здесь паук, Кифа?

– Паук проявляет степень погруженности в молитву. Животные и насекомые улавливают звериное начало в человеке. Если оно сильно, то собака рычит на этого зверя, а волк или лев – нападают. У праведников чистые мысли и души, поэтому они могут войти в клетку ко львам, и те не сделают им ничего дурного.

Так вот, для проверки умения сосредотачиваться ессея запирают на сутки в узком колодце. Маленькая такая пещерка, где с трудом можно лечь, скрючившись в три погибели. Еду не дают – суточный пост, чтобы не отвлекать мысли и не занимать тело. Ессей в этом колодце подобен ангелу – он не ест, не пьет, а только молится. И если его мысли достаточно чисты, то пауки, живущие в верхней части колодца, там, где он сужается до размеров небольшого кувшина, заплетают над головой испытуемого свою паутину.

– Ну и как? – спросил я Кифу. – Над тобой появилась паутина?

– Да, – гордо произнес он. – И еще какая. Вот такой толщины, – Кифа раздвинул большой и указательный пальцы.

– А почему она такая толстая получилась? – удивился я.

– Пауков же много, – объяснил Кифа. – И каждый вьет свою.

– Это значит, что твои мысли чисты, а молитва праведна?

– Ну-у-у, не совсем. Паутина выявляет только самую первую ступень продвижения. Если совсем нет паутины, тогда дела плохи. Каждого ученика несколько раз в год сажают под паука. И случалось, что после таких проверок неудачника выгоняли из обители.

– Почему же выгоняли? А если человек просто не способен быстро продвигаться? Возможно, ему требуется еще полгода, год.

– Шуа, Хирбе-Кумран не благотворительное заведение для отстающих. Тут выживают только способные.

Дверь с легким скрипом отъехала в сторону, и на пороге возник Шали.

– Вот так дела! – воскликнул он, не успев переступить порога. – Я бегаю по коридорам, ищу пропавшего ученика. А он преспокойно сидит в комнате и разговоры разговаривает!

– Мы беседуем об очень важных вещах, – веско произнес Кифа.

– Конечно, конечно, – Шали уселся на свою кровать и ехидно улыбнулся. – Небось обсуждаете толщину паутины. В-о-о-т такая получилась, – и сделал пальцами жест, точно повторивший Кифин. – Я его жду, жду, уже не знаю, что и думать, а он удрал с урока и даже не подумал известить товарища.

– Я не удрал. Меня Малих сам отпустил.

– Знаю, знаю, – улыбнулся Шали. – Он мне рассказал.

– Так вы встретились по дороге? – удивился я. – Зачем же тогда ты ждал меня в зале, а теперь ругаешься?

– Я его не встретил, – снова улыбнулся Шали, но на сей раз улыбкой превосходства. – Где его встретишь? Бегать за ним по коридорам можно до завтра. Я с ним связался.

– Как связался?

– Не как, а чем, – Шали многозначительно постучал по уху. – Вот этим самым местом.

– Значит, Малих тоже Вестник?

– Все продвинутые ессеи Вестники, – небрежно ответил Шали и откинулся назад, опершись спиной о стенку.

Я вопросительно посмотрел на Кифу. Тот молча кивнул.

Сказать было нечего. Если это так, значит – Шали находится на куда более продвинутой ступени, чем мы. Странно, что он до сих пор живет с учениками. Тогда я могу понять его постоянную иронию и раздражение. Нелегко, наверное, взрослому человеку ходить в детской одежонке и общаться с молокососами. Но почему он до сих пор здесь? Наверное, его продвижение не совсем цельно, иначе бы Наставник давно… Я вдруг понял, что совершенно не представляю, как происходит духовное продвижение, и в чем проявляется подъем на высшую ступеньку. Пока ясно лишь одно – в комнате с учениками Шали не место.

– Ну, как? – продолжил тем временем Шали, обращаясь к моему соседу. – Есть хочется?

Кифа снова молча кивнул.

– Ничего, ничего, – покровительственно произнес Шали. – У вас, терапевтов, начинают с одного дня голодовки, а заканчивают сорока. Так что набирайся терпения и готовься к лучшему.

– Сорок дней поста! – изумленно воскликнул я. – Но разве может человек не есть и не пить сорок дней!?

– Ну, во-первых, речь идет не о человеке, а о продвинутом ессее, – пояснил Шали. – Во-вторых, голодовка не абсолютна: один раз в два дня можно съесть немного сухого хлеба и глотнуть несколько капель воды.

– Я слышал про избранных, – вмешался Кифа, – которые отказывались даже от этого, подобно Моисею на горе Синай.

– А я не слышал, – отрезал Шали. – Это, скорее всего, очередная байка терапевтов. Они горазды на всякие потрясающие воображение истории, которые при ближайшем рассмотрении оказываются вымышленными.

– Ты не прав, Шали, – загудел Кифа. – Разве можно так говорить о столь уважаемом движении? Тебе всегда и всюду мерещится подвох. О ессеях нужно думать хорошо, особенно о твоих братьях.

– А давай, брат мой Кифа, вместо басен я расскажу тебе одну подлинную историю. Вот слушай, как дело было.

Разговаривают два продвинутых терапевта. Ну, кто-нибудь вроде Малиха и Звулуна. Первый, предположим, Звулун, говорит второму:

– Вот незадача. Не смог продвинуть дальше ученика.

– А что ты с ним делал? – спрашивает Малих.

– Да все, все перепробовал. Заставлял повторять без конца Учение, созерцать символы, носить специальную одежду, вдыхать благовония, находить желтую линию. И никакого толку!

– А под паука сажал? – продолжает расспросы Малих.

– Конечно. Посадил на две недели.

– И как?

– Да никак.

– Он, когда вышел из-под паука, ничего не говорил? Припомни, обычно первые несколько фраз помогают понять, почему ученику не открывается Свет.

– Да ничего такого он не говорил. Просто лег и умер. Успел только пробормотать какую-то не относящуюся к делу ерунду.

– А все-таки, он что-то сказал?

– Точно я уже не помню, что-то вроде: когда мне, наконец, дадут поесть?

Шали громко расхохотался, а Кифа с каменным лицом продолжал смотреть прямо на него.

– Мне не нравится глумливое отношение к выбранному мною пути, – наконец произнес он, с трудом ворочая языком. – Великий Лжец, наверное, тоже начинал с этого. Если бы ты сам уже определился с собственным направлением, я бы смог понять причину твоих насмешек. Но ведь ты до сих пор сам не знаешь, где твоя дорога. Возможно, завтра ты решишь стать терапевтом, и как тогда быть с наговоренными тобою глупостями?

– Кифа, дорогой! – Шали присел и, протянув руку через проход между кроватями, хлопнул собеседника по колену. – Я очень ценю твою заботу о моем духовном развитии. Спасибо, спасибо, друг. Но позволь мне самому заниматься своими проблемами и отвечать за собственные слова.

Кифа не ответил, но, судя по застывшему лицу, слова Шали не пришлись ему по сердцу. В комнате разлилось напряжение, сиреневое, точно воздух перед началом грозы. Я ощущал его кожей: в нее вдруг вонзились тысячи тончайших иголочек.

– Кифа, – спросил я, желая разрядить обстановку. – А разве мы сами выбираем направление? Разве не учителя решают, куда нам лучше всего продвигаться?

– Учителя, учителя, – тяжело вздохнул Кифа. – Решают, конечно, решают.

– И мы вместе с ними, – подхватил Шали. – Если ты хочешь стать воином, сильно хочешь, чувствуешь в этом призыв Света, никто не заставит тебя переписывать рукописи в башне книжников. Вот наш друг Кифа, – тут он снова перегнулся через проход и опять похлопал его по колену, – наш друг решил, что станет терапевтом. Благородный и достойный выбор. Если бы я чувствовал то же, что и он, и у меня не возникло бы никаких сомнений. Но я так не чувствую и поэтому пока пытаюсь рвать цветы на всех полях.

– Ты точно лоскутное одеяло, – отозвался Кифа, но уже миролюбивым тоном. – Весь состоишь из кусочков, нахватанных в разных местах. Вряд ли из тебя получится цельная личность, Шали.

– Что получится, то получится, – беззаботно отозвался Шали, снова приваливаясь к стене – Думаю, главы направлений и Наставник не дадут мне долго искать свою дорогу. Как чувствую: скоро вызовут посреди ночи в какое-нибудь подземелье, опояшут поясом и объявят: отправляйся, дружок, на высокую башню и чтоб к седьмому дню свиток пророка Хаввакука был переписан начисто. Причем два раза. И все, прощай духовный поиск, здравствуйте суровые будни обители.

– Но ты ведь сам говоришь, что так не делают, – возразил я.

– Не делают с теми, кто знает, чего он хочет, – помрачнел Шали. – Честно говоря, мне уже порядком надоели эти трепыхания. Давно пора найти движение по сердцу, а я все топорщусь и топорщусь, и никак не могу отыскать подходящую нишу.

На этом разговор прекратился, и вечер прошел, как обычно, наполненный молитвой, ужином и обязательным повторением выученного.

Голова моя шла кругом. Я просто не успевал переваривать все сведения, которые щедро вываливали на меня учителя и товарищи. Не было ни часа остановки, я точно бежал и бежал, перепрыгивая на ходу заборы, пробираясь через завалы, преодолевая болота, речки, леса и пустыни. Однажды перед сном, повернувшись лицом к стене и прикрыв глаза, я вспомнил обещание, полученное от отца:

– Когда захочешь – позови, я откликнусь, – пообещал лик, проступивший в кроне кипариса.

«Отец, отец мой небесный, – зашептал я, и неожиданные слезы густо покатились из-под крепко сомкнутых век. В носу защекотало, а горло перехватил спазм. – Отец, отец, – мысленно повторял я. – Помоги, подскажи, выведи на дорогу».

Наверное, оттого, что я изо всех сил сжимал веки, на их внутренней стороне появилось белое пятно. Пятно тихонько кружилось, желтея, наливаясь цветом. Я протянул было руку, чтобы протереть глаза, но замер, и пальцы, так и не коснувшись век, повисли в воздухе.

Перед мысленным взором предстало лицо отца. Веселое, улыбающееся лицо. Он смотрел на меня радостно, как в праздничные дни, когда мы вместе возвращались после молитвы с тайного собрания ессеев, а мать ждала дома, покрыв стол белой скатертью и расставив на ней ужин.

– Все в порядке, сынок, – прозвучал в ушах голос отца. – Ничего не бойся, у тебя все получается правильно.

Я открыл рот, чтобы спросить отца, где сейчас он и мама, но его лицо потускнело, расплылось, превратившись в желтое пятно, а через мгновение исчезло совсем.

«Может, мне это лишь показалось? – думал я, не решаясь раскрыть глаза. – Может, я перезанимался и задремал на несколько секунд? А впрочем, какая разница! Даже если это был сон, отец пришел, чтоб успокоить и приободрить. Мне нечего бояться и некого страшиться – все идет правильно!»

Не могу объяснить, почему и отчего, но видение полностью меня успокоило. Беспокойство и неуверенность мгновенно исчезли, словно невидимая рука вытащила их из моей души. Я спокойно заснул, а утром вскочил бодрый и веселый. Шали, заметивший происшедшую со мной перемену, неодобрительно захмыкал, а потом спросил:

– Ты чего сияешь, точно луна в середине месяца?

Я ответил не задумываясь:

– Каждый ессей, оказавшись на моем месте, был бы счастлив. А я счастлив вдвойне. Мне так повезло с товарищами. Ты и Кифа, разве можно представить лучших друзей!?

Шали крутанул головой, а Кифа засмеялся.

– Вот замечательный пример правильного мышления, – сказал он, когда мы выходили из комнаты, направляясь в зал омовений.

– Думай хорошо, и будет хорошо. Мы же столько раз это повторяли на уроках, не так ли, Шали?

Шали снова крутанул головой и не ответил, а Кифа, тихонько посмеиваясь, ободряюще похлопал меня по плечу.