Книга: Поцелуй Большого Змея
Назад: Глава VII Уроки истины
Дальше: Глава IX Я научу тебя летать

Глава VIII
Отец мой небесный

Столбик света, освещающий круглый зал, заметно посерел и осунулся. Там, наверху, солнце уже прильнуло к зубчатой гряде гор, и его лучи перестали попадать на блестящую поверхность зеркал. Сквозь клочья мглы, повисшей вдоль стен, с трудом угадывались черные очертания входов. Я не испытывал страха, но неприятное беспокойство холодило спину. Поставив сандалии на пол, я обулся. Руки должны оставаться свободными.
Вход в коридор, ведущий к моей комнате, располагался точно напротив, и я уверенно направился к нему, пересекая зал. В этот момент окошко в потолке захлопнулось, и наступила кромешная тьма. До сих пор я ходил по коридорам, держась рукой за стену, и твердая поверхность камня придавала мне уверенность. Оставшись в пустоте, я на несколько мгновений растерялся. Холод остро пронзил спину. Я почувствовал, вернее мне показалось, будто из одного коридора кто-то выскользнул и начал подкрадываться, бесшумно передвигаясь по каменным плитам.
Чтобы избавиться от наваждения, я несколько раз кашлянул, а потом громко хлопнул в ладоши. Звук потонул в темноте, словно в густом тумане. Вытянув вперед руки, я двинулся туда, где, по моим предположениям, должен находиться вход в коридор. Вдруг нога зацепилась за какой-то предмет. Что за ерунда, ведь только что тут ничего не было!
Споткнувшись, я сделал несколько быстрых шагов, пытаясь восстановить равновесие, и в этот момент получил основательный пинок под зад. Хорошо, что руки были вытянуты: когда я со всего маху растянулся на полу, это спасло лицо от удара о каменные плиты. Сзади кто-то издевательски хмыкнул.
Боль пришла спустя несколько мгновений. Ободранные ладони и кончики пальцев заныли. Я резко перевернулся на спину, выставив вперед руки. Опасность таилась где-то во мраке, и следующее мгновение могло преподнести какие угодно сюрпризы.
Смешок раздался снова, но теперь уже на некотором отдалении. Я изо всех сил всматривался в темноту, готовый отразить нападение неизвестного противника, и вдруг яркая вспышка пронзила темноту. Ослепленный, прикрыв лицо руками, я замер, не понимая, что происходит. Багровый свет в глазах стал оранжевым, потом желтым, потом зеленым. Этот цвет не уходил, и, опасаясь нового нападения, я открыл глаза и развел руки.
О чудо! Мгла рассеялась. Зал освещало непонятно откуда льющееся сияние. Я хорошо различал силуэты колонн у входов в коридоры, начало потолка, даже форму плит подо мной. Больше рассмотреть не удавалось: сияние мерцало, точно гаснущая свеча, не давая различить подробности. Краем глаза я заметил, как от стены напротив отделилась фигура, закутанная в черный плащ, и бесшумно скользнула в коридор.
Кто это мог быть? Кто преследует меня с первого дня в обители? И в чем цель этих преследований? Пнуть в темноте под зад и удрать, посмеявшись! Разве так ведут себя избранные, обитатели священного Хирбе-Кумрана?
Я поднялся с пола, отер руки о полы хитона и пошел к своей комнате. Держаться за стены теперь нет нужды, я хорошо видел низкий потолок, стены, плиты пола. Сандалии перестали стучать, ведь теперь я уверенно ставил ногу, не опасаясь угодить в выбоину или зацепиться за выступ.
Я шел довольно быстро, удаляясь от источника сияния, но оно не ослабевало, продолжая оставаться точно таким же. И вдруг до меня дошло! Ведь Кифа утром рассказывал о другом зрении! Вот оно и открылось, точно так, как он описывал. Многочасовая зубрежка отодвинула рассказ Кифы куда-то в сторону, и я словно позабыл о нем. Конечно, это другое зрение, и теперь мне не нужны ни факел, ни свеча.
Моя дверь все не появлялась, но я все шел и шел, наслаждаясь видом коридора. Наверное, это звучит странно, ведь коридор был совершенно пустым, без дверей или боковых ответвлений, но возможность видеть и твердо ступать, а не пробираться на ощупь в кромешной мгле, доставляла огромное удовольствие.
Прошло довольно много времени, прежде чем я сообразил, что пол неуклонно понижается, то есть, сам того не замечая, я опускаюсь на третий, запрещенный для учеников, уровень.
Едва только эта мысль пришла мне в голову, как коридор закончился, и я оказался в довольно просторном зале квадратной формы с низким потолком, примерно такой же высоты, как в коридоре. Это больше походило не на зал, а на непонятное расширение коридора, ведь между мной и черневшим на противоположном конце выходом, простиралась пустота.
Я уже хотел повернуться и двинуться в обратный путь, когда уловил непонятное движение. Мне показалось, будто воздух в комнате зашевелился, в его глубине образовались темные пласты, потекли мутные струи. Воздух плыл и плавился, обретая форму, превращаясь в плоть, извивающуюся густую плоть, посверкивающую чешуйками, играющую пятнами, опасную, жуткую плоть гигантской змеи, заполнившей зал до самого потолка. Передо мной возникла огромная голова с холодными желтыми глазами. Узкий белый язык вылетал из неплотно сомкнутой пасти и тут же прятался.
Мое сердце вздрогнуло и застучало все быстрее и быстрее, словно падающий с горы камень. Я попятился и невольно оглянулся. Прямо за мной, отрезая путь к отступлению, извивался огромный, влажно блестящий хвост.
Тишину нарушило шипение – пасть распахнулась, обнажив два ряда острых зубов, чуть загнутых назад. Медленно, покачиваясь из стороны в сторону, голова змея начала приближаться. Желтые глаза сузились, пасть раскрылась еще больше, готовясь проглотить меня целиком, из нее пахнуло сладковатой вонью.
И тут, впервые за весь день, я вспомнил о томлении. До сих пор оно спало, словно убаюканное монотонным голосом Малиха, но, пробудившись от шипения, защекотало, засвербило в кончиках пальцев. Вскинув правую руку, я изо всех сил всадил томление в глаза змея.
Ничего не случилось. Томление прошло сквозь голову и уткнулось в стену. Я ощутил продолжением пальцев ее шершавую поверхность и тут же вернул их обратно. Все ясно, этот змей похож на жабу, которую Кифа и Шали подбросили мне вчера вечером. Я развернулся, спокойно прошел сквозь толстый, мерзко подрагивающий хвост, закрывающий вход в коридор, и двинулся обратно.
Нужно спешить, до паамона осталось совсем немного. Я почти бежал и скоро снова оказался в круглом зале. Стоило лишь ощупать косяки входов, как ошибка сразу стала понятной – падение сбило меня с толку, и, поднявшись, я пошел не по тому коридору. Дав себе слово всегда проверять указатели, я поспешил домой.
Но приключения на этом не закончились. Пройдя несколько десятков шагов, я с размаху ударился головой о твердый предмет, висящий под потолком. По пути сюда его не было, иначе Кифа, несомненно, наскочил бы на него. От удара предмет качнулся в сторону и тут же вернулся, окатив меня холодной водой. Разозлившись, я схватил его обеими руками и с силой рванул. Раздался треск, и предмет раскололся на две части. Поднеся к глазам две половинки, я разглядел остатки сушеной тыквы. Кто-то наполнил ее водой и прицепил к потолку. Кто-то знавший, что я буду проходить по коридору.
Мокрый, рассерженный и голодный я ворвался в нашу комнату. Кифа и Шали, уже в белом, с удивлением смотрели на мое красное от гнева лицо.
– Ты где перепачкался? – спросил Кифа.
– Это вода, – хмуро ответил я, проходя к своей кровати.
– Между прочим, до паамона осталось совсем немного, – заметил Шали. – Советую тебе бежать окунаться, иначе можешь опоздать на молитву.
Не говоря ни слова, я схватил белый хитон с поясом и бросился наружу. В бассейне пусто, омовение заняло несколько мгновений. Теперь я уже не качал головой, опустившись в воду, а окунался всем телом, поднимаясь вверх и опускаясь на том же месте. Выходя из бассейна, я вспомнил о ране и приложил палец к тому месту, где сегодня утром ощущалась ссадина. К моему удивлению, там ничего не оказалось. Я несколько раз провел пальцем по лбу, отыскивая точное место удара, но кожа была ровной и гладкой, без малейших признаков недавней раны.
«Вот так Звулик, – подумал я. – И почему Шали над ним подтрунивает?»
Паамон застал меня по дороге в Дом Собраний. Кифа и Шали стояли на дорожке, ведущей к зданию, любуясь величественным зрелищем заката.
– Успел, а? – буркнул Шали, и мне показалось, будто в его голосе звучат досада и разочарование. Мы снова выстроились в цепочку и быстро прошли в комнату учеников.
На сей раз молитва оставила меня почти безучастным. Я, как и прежде, попытался слиться с волной, но она прокатилась в стороне, где-то посредине лестницы, уходящей к Наставнику.
Плакать не хотелось, обида мешала сосредоточиться. Мысли о прошедшем дне будоражили и раздражали. Кто-то откровенно издевается надо мной. Все случившееся, кроме встречи со змеем, можно расценивать как мелкие пакости. Но зачем, зачем! И за что!
Молиться в таком состоянии не получалось. Зато есть очень хотелось. Оказавшись в столовой, я буквально проглотил хлеб и жадно огляделся, надеясь разглядеть еще какую-нибудь еду. Напрасные попытки! Дерево столешницы добела выскоблили каменными скребками, и на ней невозможно отыскать даже крошку. Мои соседи, закрыв глаза, сосредоточенно двигали челюстями. Я решил не спрашивать, какие блюда они сегодня воображали. Не могу сказать, что в Эфрате мать кормила меня разносолами, но от второго дня на сухом хлебе с водой мне стало очень, очень грустно.
Вернувшись в комнату, мы переоделись и улеглись на кровати. Кифа зажег светильник, и дрожащий огонек фитиля вмиг перенес меня в наш домик. Слезы навернулись на глаза, я отвернулся к стене и, наверное, не сумел скрыть горестного вздоха.
– Ты что там делаешь? – раздался голос Кифы. Он встал и уселся ко мне на постель. Его рука опустилась на мое плечо. – Брось, Шуа, успокойся. Все через это проходят. Еще два-три месяца и тебе будет казаться, что ты родился в обители и всегда жил тут. Перетерпи, друг.
Он легонько потряс мое плечо, и от этого незамысловатого проявления приязни мне стало гораздо легче.
– Я вот что тебе скажу, – начал Кифа, пытаясь вовлечь меня в разговор. – Скоро начнутся практические занятия, разного рода испытания, чтоб научить владеть телом и ничего не бояться. Будут оставлять на всю ночь одного в комнате ужасов, проверять наваждением, показывать левитацию. Такого натерпишься – сразу тоска из головы вылетит. Зато потом, как примут в избранные, – тут в его голосе появились мечтательные нотки. – Как примут в избранные, перед тобой такие тайны раскроются, что прежняя жизнь покажется скучной и пресной, даже вспоминать не захочешь.
Я повернулся к нему лицом. Кифа сидел, прислонившись спиной к стене, мечтательно уставясь на еле видневшийся в сумраке потолок. Огонек светильника отражался в его глазах, придавая Кифе возвышенный и вдохновенный вид. Шали, развернув на своем столике какой-то свиток, целиком ушел в его изучение и, казалось, не обращал на нас ни малейшего внимания.
– Понимаю, понимаю, – продолжил Кифа, – ты столько слышал про Хирбе-Кумран, так мечтал сюда попасть. А тут вместо увлекательного духовного путешествия сплошное занудство. Окунания в ледяной воде, сухой хлеб, бесконечная зубрежка. Ничего яркого, интересного…
Я протестующе поднял руку.
– Вот как раз на скуку я и не могу пожаловаться. Скорее наоборот, сплошные приключения.
– Приключения? – округлил глаза Кифа. – Какие еще приключения могут быть у новичка, да еще в первый день!
В его голосе слышался такой интерес и звучало столь неподдельное участие, что я не удержался и стал рассказывать ему все, что случилось со мной за сегодня. Когда дошло до пинка под зад, у Кифы от изумления открылся рот.
– Ничего себе! – он оторвался от стены и сел. – Я слышал, конечно, про всякие проказы и забавы, но подставить в темноте ножку и пнуть ученика в первый день занятий, это уже слишком. Ты, конечно же, не успел разглядеть шутника?
– Почему ты называешь его шутником?
– А как по-другому можно его назвать. Никто в обители никогда не причинял вреда члену общины. И хоть ты еще не принят, но ученик – это тоже немало. Тем более такой, как ты.
Он осекся, последние слова явно вырвались против его воли. Я сделал вид, будто пропустил их мимо ушей. Наступила неловкая пауза, и чтобы замять ее, я рассказал Кифе про открывшееся от удара другое зрение.
– Ну ты даешь! – восхищенно воскликнул он. – Упал и сразу начал видеть!
– Вроде так получается.
– Знаешь что, – Кифа снизил голос до шепота. – Наверное, тебя ударил очень, очень продвинутый ессей. Возможно, один из глав направлений. Ты ведь от удара сразу прозрел, понимаешь? У людей годы на это уходят, а ты раз – и все видишь.
Я заметил, как Шали, до сих пор, казалось, полностью ушедший в свиток, переменил позу, повернув ухо в нашу сторону. Выражение его лица стало напряженным и внимательным. Он совершенно явно прислушивался к нашему разговору.
– Но для чего ехидно смеяться? – спросил я. – И если цель состояла в том, чтобы просветлить меня, то зачем сразу сбегать?
– Ты успел его заметить? – спросил Кифа.
– Да. Он был закутан в черный плащ.
Я хотел рассказать Кифе про первую встречу с человеком в черном плаще, но что-то меня удержало.
– Черный плащ, говоришь, – задумался Кифа. – В черных плащах ходят воины.
Его широкий лоб испещрили морщины, а губы сморщились, точно он положил в рот половину лимона.
– Трудно понять, – наконец произнес Кифа. – Даже предположить, будто тебя преследуют воины, невозможно. Во-первых, зачем им тебя преследовать, а во-вторых, в их распоряжении столько средств воздействовать на неугодного, что прибегать к подножкам и пинкам они никогда не станут. Честно говоря – это больше всего похоже на шалопайство, мальчишеские проделки. Но таких проказников в обители нет. Ладно, оставим догадки на потом, рассказывай, что было дальше.
По мере того, как Кифа слушал про мою ошибку и долгую прогулку по коридору, опускавшемуся вниз, его лицо приобретало все более тревожное выражение. Не успел я начать рассказ о змее, он перебил меня вопросом:
– На твоем пути не оказалась большая комната с низким потолком? Без дополнительных входов, просто расширение коридора и все?
– Да, именно про нее-то я и хочу тебе рассказать.
– Ох, ох, – Кифа схватился руками за голову, – пока не появится твой попечитель, я буду провожать тебя на уроки и обратно. Ты сегодня угодил в изрядную переделку.
– Да ничего особенного не произошло!
– Ты просто не понимаешь, что могло произойти. Хвала Свету, если не произошло. Рассказывай же. Рассказывай.
И я рассказал Кифе про змея, зеленые переливы темноты, превращающиеся в блестящие чешуйки и желтые, неподвижные глаза.
– Что это было, Кифа? – спросил я.
– Комната ужаса. Ты угодил прямо в комнату ужаса.
– Но что такое комната ужаса?
– Когда строили третий уровень, то все ведущие в него коридоры защитили специальным заклятием. Каждый, кто попадает в такое расширение, видит то, чего он больше всего боится. Случайный человек не может опуститься ниже второго уровня, иначе… – Кифа замолк.
– Да, ты предупреждал меня про седые волосы. Но это вовсе не было страшно.
– Ты просто чист и наивен, Шуа, – тихо произнес Кифа. – И страхи твои тоже наивны. Подумаешь, змей! Ты и представить себе не можешь, что люди видят в комнате ужаса. И хорошо, что не можешь. Иначе бы обязательно увидел. И тогда… – он махнул рукой. – Несколько человек оставили там свой рассудок.
– Но разве по обители расхаживают случайные люди?
– Все в мире меняется, Шуа. Иногда слишком быстро. Бывает, что самый верный ессей становится случайным человеком. Идти по духовному пути тяжело, и люди не выдерживают. Но только перемены видны не сразу, особенно если человек успел научиться управлять собой. Сорок лет назад случилось нечто ужасное, – Кифа тяжело вздохнул. – Об этом в обители до сих пор шепотом рассказывают. Один из братьев сломался и тайно вернулся к сынам Тьмы. Его подговорили пронести на последний уровень десяток дохлых мышей, запрятанных под хитоном. Если бы ему удалось раскидать трупы по разным углам святилища, очистить подземелье от скверны было бы невозможно.
– Но почему?
– Чтобы снять нечистоту смерти, нужно окунуть предмет в воду. Значит, пришлось бы затопить нижний уровень, и никто не знает, как повел бы себя грунт, в котором вырыты пещеры. Вполне вероятно, что часть коридоров обвалилась бы, а значит, рухнул бы пол третьего уровня, а за ним стены второго, и так далее. В общем, работа многих поколений пошла бы насмарку.
– А если не очищать эти коридоры, а просто замуровать их и вырыть другие?
– Нечистота смерти без труда проникает сквозь стены. Ты обратил внимание, что в обители нет ни одного больного? Как только избранный чувствует недомогание, он сразу уходит за пределы долины, чтобы в случае внезапной смерти не осквернить обитель.
– Но ведь люди умирают не только от болезней, бывают и несчастные случаи, внезапные недуги, старость, наконец.
– Избранный знает, когда пришло время оставить наш мир, и заранее готовится к этому. В общем, за все годы существования Хирбе-Кумран в его стенах не скончался ни один человек.
– А мне казалось, – я сел на постели, – что терапевты научились лечить любые хвори, поэтому в Хирбе-Кумран нет больных.
Кифа улыбнулся.
– Это правда, малыш. Но не вся.
– А что случилось с тем, который нес мышей? – спросил я.
– Ничего хорошего. Он застрял в комнате ужаса. Когда его вытащили на поверхность, он полностью поседел, никого не узнавал и плакал без остановки. Ладно, – Кифа поднялся с моей постели. – Тебе пора повторять пройденное за день. Сто один раз, не забыл?
– Не забыл.
Я вздохнул, повернулся лицом к стене и принялся повторять. Думаю, мне удалось добраться до двадцать третьего или двадцать четвертого раза, а потом мысли начали путаться, плыть, смещаться, перед глазами поплыли зеленые стены коридоров, и я заснул.
После бесконечного первого дня время в Хирбе-Кумран полетело с быстротой дождевых капель. Каждое утро походило на другое, точно хлеб за завтраком на хлеб за ужином. Предыдущий вечер ничем не отличался от сегодняшнего, а завтрашний повторял его с безжалостностью сирийского наемника. Подъем, освобождение желудка – из-за скудной пищи одного раза в день вполне хватало, – омовение, молитва, завтрак и учеба, учеба, учеба – до звона в ушах.
Я так привык к монотонному голосу Малиха, что невольно стал копировать его интонации, и Шали, ехидно улыбаясь, принялся дразнить меня Малихом младшим.
По утрам Кифа шел передо мной до самой двери и поджидал у входа после окончания занятий. Малих в первый раз недоуменно повертел головой, но Кифа что-то шепнул ему, и тот перестал обращать на него внимание.
По мнению Малиха, учился я очень хорошо, но вот восторг молитвы куда-то пропал. Я чувствовал волну, старался подтолкнуть ее всей своей энергией, но такого воодушевления, какое охватило меня в первый день, уже не испытывал. Кифа уверял, будто все идет своим чередом, и первое волнение – подарок, который Свет дарит ученикам, дабы показать им истинное лицо мира, скрытое за маской повседневности.
– Начнешь хорошо продвигаться, – обещал Кифа, – и острота чувств вернется. А пока ты просто не в силах вместить в себя столько Света.
И я учился, старательно повторяя сто один раз истины, преподаваемые Малихом.
– Свет должен пронизать тебя насквозь, – монотонным голосом повторял мой учитель, расхаживая по комнате. – Глаза должны налиться Светом, уши наполниться им, пусть Свет смочит твою гортань, очистит язык, омоет горло, наполнит легкие, почки, желудок, спустится по жилам до самых пяток. Когда ты будешь говорить о Свете, думать о нем непрестанно, засыпать с учением на устах и просыпаться с ним – лишь тогда есть шанс, что знание проникнет в твой разум и овладеет сердцем.
И вправду – от многодневной зубрежки мне стало казаться, будто весь я состою из правил, предписаний, запретов, уложений и наказов. Слова учения стали сами собой выскакивать изо рта – еще бы, ведь я день-деньской повторял их. Но ни о какой остроте ощущений речь не шла, скорее наоборот – однообразие и размеренность жизни сильно притупили мои чувства. И только день седьмой позволял немного вернуться к обычному состоянию.
В день седьмой занятия отменялись, а на столах, помимо привычных хлебов и воды, красовались куски жареного мяса, зеленый лук, ароматные коренья, вареная фасоль. Во время дневной трапезы подавали рыбу: соленую, жареную и печеную, украшенную большими ломтями тыквы, запеченной в одном горшке вместе с рыбой, от чего она приобретала удивительный аромат. Перед окончанием седьмого дня собирались в столовой в третий раз, и вкушали медовый пряник, сушеные финики и смоквы.
– В день седьмой все должно быть настоящим, – пояснял Шали. – И еда, и молитвы, и чувства. Этот день Всевышний создал для себя, и мы, входя под сень Его желания, как бы сливаемся с ним самим. Ведь желания – это и есть человек.
– Человек – да. Но Всевышний – нет, – возражал Кифа.
– Человек создан по образу и подобию Всевышнего, – отвечал Шали. – И выполняя Его желание, мы сливаемся с ним самим. Что тут непонятного?
– Нужно разделять, – не соглашался Кифа. – Человек – отдельно, а Всевышний отдельно.
– Нужно объединять, – настаивал Шали. – Искать Бога в человеке и человека в Боге.
Так они спорили без устали, вернувшись вечером после трапезы в нашу комнату, а я, довольный тем, что не нужно повторять уроки, валился на свою кровать и моментально засыпал.
Мне постоянно хотелось спать, усталость от непрерывной зубрежки серым облаком висела над головой. Иногда облако опускалось чуть ниже, словно придавливая мои плечи и шею незримой тяжестью. Становилось трудно дышать, мысли тяжелые, будто речные камни-голыши, с трудом ворочались в голове. Но зато в такие часы томление полностью засыпало, словно и не было его никогда.
В день седьмой после дневной трапезы я отправлялся на прогулку по обители. Вначале меня очень интересовало, где какая постройка находится, и я подолгу ходил внутри стен, изучая и рассматривая каждый камешек.
Выяснилась довольно странная вещь: Хирбе-Кумран, со стороны казавшийся небольшой площадкой, огороженной со всех сторон стенами, на самом деле простирался на многие стадии. Я часами бродил по полям, заросшим пшеницей и рожью, трогал влажные бока больших желтых тыкв, созревающих на длинных грядках, прятался в тени смоковниц, сидел, прислонившись спиной к стволу одной из финиковых пальм, высаженных рядами вдоль восточной стены. Везде царил идеальный порядок, каждый колосок пшеницы сиял, словно его натерли воском, огурцы висели на кустах ровными рядами, точно их выровняли по линейке.
Поля, огороды и сады располагались в восточной части обители, обращенной к Соленому морю. Подземный источник, наполнявший бассейны, выходил здесь наружу и, разобранный аккуратными канавками на множество рукавов, орошал посевы. Большая часть воды скрывалась в каменном желобе, уходящем под стену. Кифа объяснил, что желоб выводит ручей за пределы долины, к берегу Соленого моря.
В день седьмой каждый ессей предпочитал остаться наедине с самим собой, для этого в обители хватало укромных уголков и потаенных местечек. Внутри ее стен действительно можно было провести всю жизнь.
На второй или третий из дней седьмых я обнаружил закрытый со всех сторон уголок на стыке северной и восточной стен. Буйно разросшиеся кипарисы, обвитые кустами жимолости, отгораживали с двух сторон небольшую полянку. С двух других сторон ее запирали старые, покрытые зеленым мхом стены. Полянку покрывал ковер многолетней травы, из которой выглядывали серые спины валунов. В воздухе ощущалась сырость, видимо, желоб, по которому струился ручей, треснул, и вода, просачиваясь сквозь щели, щедро орошала этот уголок.
Здесь царило безмолвие, но не такое, как в подземелье. Тишина полянки состояла из множества едва улавливаемых ухом звуков. На вершине кипарисов чуть слышно ухали голуби, в траве стрекотали кузнечики, шелестели густые кроны деревьев, поскрипывали ветки, шептал и захлебывался ручей, убегая под стену.
Я опасливо уселся на валун. Лучи солнца, пробиваясь через плотную хвою, нагрели его даже в тени, но камень не обжигал, его теплота была близка к теплоте моего тела. Время потекло незаметно, я впал в полусонное блаженство, наблюдая, как ветерок играет шевелюрой кипариса. Тихонько удлинялись тени, большие, лимонного цвета бабочки порхали над травой. Высоко в небе проплывали пухлые зеленоватые облака с серебряной оторочкой. Легкий воздух нарушало лишь негромкое пение невидимой птички. Фити-фити-фью-у… – доносилось из плотного переплетения ветвей.
От долгого сидения устала спина и затекли ноги. Я сполз с валуна и улегся на теплую землю, опершись головой о камень. Ветерок усилился, и крона кипариса прямо перед моими глазами зашевелилась, заволновалась, будто живая. Я принялся наблюдать за движением бархатистой хвои, пытаясь отыскать в ее плывущих, дрожащих очертаниях какую-нибудь картинку. Может быть, я заснул, а может быть, и нет. Во всяком случае, все случившееся дальше находилось где-то на границе между сном и явью.
Кипарис от ствола, покрытого морщинистой корой, до самой верхушки кроны, похожей на огромный наконечник стрелы, показался мне родным, милым и драгоценным, словно отец или мать. Острая симпатия к его корням, уходящим в самую толщу земли, тихо и торжественно струящимся по стенам коридоров обители, сжала мое сердце. Он вырос на святой почве, напоен святой водой и сам освятился, мой высокий друг, мой бесценный брат, такой же избранный, как и я. У всякого создания на земле есть своя цель и предназначение, каждому Свет уготовил особую задачу. Из мириадов деревьев лишь несколько десятков удостоились чести подняться за стенами Хирбе-Кумрана, и значит, каждое из них – избранное в своем роде. Пусть пока я не понимаю задачу, возложенную Светом на этот кипарис, но главы направлений или Наставник могут рассказать многое о каждой былинке, растущей внутри стен.
О, уж они, несомненно, знают все секреты, ведают утаенное, созерцают сокрытое. Судьбы всего сущего простерты перед их внутренним взором, словно скатерть на столе в день седьмой. Когда-нибудь и я стану таким же, обязательно стану, ведь я обещал матери и не могу ее обмануть.
В переливчатое трепетание хвои, в беспорядочное шевеление тысяч мохнатых палочек вдруг вторглось организующее начало, словно чья-то невидимая рука принялась рисовать на зеленом фоне, подобно тому, как рисуют палочкой на песке. Дрожащие, разбегающиеся в разные стороны линии быстро начали складываться в подобие человеческого лица. О великий Свет, это было лицо моего отца!
– Шуа, – зеленые губы на кроне зашевелились, но голос раздался у меня в голове. – Шуа, это я, твой отец небесный.
– Папа, папа! – я попытался сесть и не смог. Тело перестало повиноваться, только язык продолжал тяжело ворочаться во рту, с трудом выговаривая слова.
– Папа, где ты?
– Я на небесах, сын мой.
– Почему на небесах? Ты ведь пошел вместе с мамой в Йерихо?
– Скоро ты все узнаешь. Я теперь всегда буду рядом, возле тебя. Ничего не страшись и ни о чем не беспокойся. Иди своей дорогой, а когда захочешь – позови, я откликнусь.
– Папа, папа, не уходи! – закричал я, видя, как расплываются линии, и лицо словно отступает в зеленую толщу хвои. Отец ободряюще улыбнулся и пропал.
Я сел, тяжело дыша. Со лба катились капли пота, словно после долгой пробежки, а от бешеных ударов сердца ткань хитона на груди вздрагивала и морщилась.
Что это было? Сон или пророчество, ведь Всевышний разговаривает с пророками только во сне. Если пророчество, то о чем? Неужели с отцом что-то случилось? Нет, не может такого быть.
Я изо всех сил гнал от себя тревожные мысли. Отец такой крепкий, такой ловкий, осторожный и мудрый, что может с ним произойти? Да и где? Ведь из Кумрана он с матерью отправился прямо в ессейскую общину Йерихо, самую большую общину в стране.
А лицо, возникшее из хвои? Почему из хвои, разве нет у Света другой возможности разговаривать со мной? Правда, пророкам видения являлись в виде намеков, которые надо было разгадывать, напрямую Всевышний беседовал только с Моисеем. Но разве я пророк? И что означает хвоя, почему хвоя, почему дерево?
Вопросы клубились, словно грозовые облака, и сквозь их толщу то и дело острыми молниями проскакивало беспокойство. Я не знал, что со мной происходит, не понимал, куда идти, что делать. А посоветоваться было не с кем.
С Шали я вообще не хотел начинать разговор. Каждое мое слово он превращал в шутку, правда, делая это так смешно, что я сам не мог сдержать улыбку. Смех смехом, но поведать ему столь сокровенную вещь я не мог.
Кифа относился ко мне с повышенной серьезностью, решив заменить все еще отсутствовавшего попечителя. Любой разговор, даже о самой пустяковой вещи, превращался в многословное нравоучение.
Беседовать с Малихом я тоже не хотел. Наши отношения никогда не переступали границы учитель – ученик, не было в них ни теплоты, ни доверия. Конечно, я старательно выполнял все его указания, однако раскрыть перед ним сердце казалось странным и неестественным.
Оставался только Звулун, но при мысли о его ледяных пальцах и грубоватом тоне у меня пропало всякое желание о чем-либо с ним советоваться. О, если бы удалось поговорить с верховным Терапевтом или, еще лучше, с Наставником. Но как это сделать?
Однажды вечером я осторожно спросил у Кифы, где можно отыскать Наставника. Он посмотрел на меня так, словно я сморозил страшную глупость.
– Ты ищешь Наставника? – уточнил Кифа, делая сильное ударение на первом слове. – Ты, ты… Ты просто не понимаешь, о чем говоришь, – он пересел поближе. – Это словно, – он замолчал, отыскивая подходящее сравнение, – словно солнечный зайчик от осколка медного зеркала вознамерился поговорить с солнцем. Где ты, и где Наставник? О разговоре с ним избранные мечтают десятками лет. Да что там о разговоре, просто увидеть его лицо считается величайшим событием в жизни ессея. Ведь через Наставника в наш мир вбрасывается огромное количество Света. По существу он сам и есть Свет, воплотившийся в человеческой плоти.
Кифа очень серьезно смотрел на меня своими огромными черными глазами и говорил, говорил, говорил.
– Наставник слышит каждого ессея, – наконец завершил Кифа свою вдохновенную тираду. – Он читает в наших душах, словно в развернутом свитке. Если Наставник решит, что разговор с ним пойдет тебе на пользу, он найдет способ встретиться с тобой. Но самому искать его не только неприлично, но и просто опасно. Его пути – не наши пути. Комната ужаса далеко не самое страшное препятствие на пути посторонних.
Я отвернулся к стене, якобы для повторения выученного, но на самом деле молча глотал слезы. Выхода не было, мне оставалось только терпеть и ждать, постигая Учение. Чего собственно и добивался Малих.
Назад: Глава VII Уроки истины
Дальше: Глава IX Я научу тебя летать