Глава X
О чем говорят орлы
Два дня, оставшиеся до седьмого дня, пролетели незаметно. В моей памяти сохранились лишь события, выпадавшие из череды ставших привычными омовений, молитв, посещений столовой и бесконечной зубрежки. Черствый хлеб продолжал оставаться черствым хлебом, а вода никак не хотела приобретать вкус виноградного сока или вина. Пока меня этому никто не учил, а мои собственные попытки не давали никакого результата.
В тот день седьмой, хорошенечко воздав должное блюдам дневной трапезы, я покинул столовую и направился в свой уголок сада. Я называл его своим по той причине, что за все долгие часы, проведенные на плотном травяном ковре в тени кипарисов, ни одна живая душа не нарушила сладости моего уединения. Видимо, созерцание природы мало интересовало продвинутых ессеев. Их мысли и время были посвящены более важным и существенным занятиям.
Я вышел на дорожку, вымощенную каменными плитами, ведущую в северо-восточный угол обители. Солнце уже высоко поднялось над Хирбе-Кумраном и раскалило плиты. Они испускали жар, ощущаемый даже сквозь толстую деревянную подошву сандалий. Груды коричнево-красных валунов по сторонам тропинки, казалось, пылали на солнцепеке, напоминая огромные рдеющие угли. Я невольно зашагал быстрее, и в то же мгновение сзади также раздался убыстряющийся звук чьих-то шагов.
«Преследователь! Наконец-то я увижу его! И не в зеленом сумраке подземелья, а при свете солнечных лучей. Надо только подпустить его ближе, чтобы он, по своему обыкновению, не успел скрыться».
Примерно через двадцать локтей дорожка делала поворот, огибая большой валун, а затем полого сбегала вниз, упираясь в купу кипарисов, растущих неподалеку от северной стены. С трудом сдерживаясь, чтобы не обернуться, я быстро обогнул валун. Укрывшись за ним от глаз преследователя, я резко отпрыгнул в сторону, и прижался спиной к шершавой поверхности камня.
Звук шагов усилился, как видно, потеряв меня из виду, преследователь заторопился. Прошло всего несколько мгновений, и вот он выскочил из-за валуна и предстал перед моими глазами.
– Кифа! – в сердцах воскликнул я. – Так это ты за мной гонишься?
– А куда ты скрылся из столовой? – недоумевающе произнес Кифа. – Я не успел произнести благословение после трапезы, как тебя и след простыл.
– Но ты ведь не просил подождать!
– Верно, не просил. Забыл, каюсь. Еще вчера хотел расспросить тебя о твоем уголке, да как-то из головы вылетело. Или ты не хочешь делиться тайной? – Кифа улыбнулся.
Я посмотрел на его босые ступни, спокойно стоящие на раскаленных плитах дорожки, и поежился.
– Ничего, ничего, – заметил мой взгляд Кифа. – Через год, а то и раньше, ты тоже будешь запросто разгуливать босиком по солнцепеку. Так как насчет твоего уголка, покажешь?
Я не знал, что ответить. Мне казалось, будто я никому еще не рассказывал про найденное мною местечко и тем более не называл его вслух «своим уголком». Откуда Кифа узнал про него? Неужели я разговариваю во сне? Ох, как нехорошо.
А что, собственно, нехорошо? Разве я нарушил хоть малейшее предписание или совершил дурной поступок? Почему я должен скрываться, тем более от Кифы!
– Идем, – сказал я, – посмотришь, что за дивный уголок можно отыскать в нашей пустыне – Можно отыскать, – улыбнулся Кифа. – Ладно, потом обсудим. Веди.
– Откуда ты узнал, что я хожу к восточной стене? – спросил я, когда наши ноги погрузились в плотный ковер многолетней травы.
– Учитель Звулун обратил внимание. Ты куда-то исчезаешь в седьмой день. Уходишь после трапезы и возвращаешься только к вечеру. Вот я и решил посмотреть, где ты уединяешься.
– А разве ученикам нельзя уединяться?
– Уединение хорошо для учения. Праздное размышление приводит к унынию и горечи.
В голосе Кифы опять прорезались назидательные нотки, и я решил больше не задавать ему вопросов. Просто посидеть на траве, прислонившись спиной к валуну, смотреть, как проплывают над головой голубые облака с сияющей белой каемкой, вдыхать смолистый запах кипарисов, слушать тишину, улавливая за ее бархатной изнанкой шелест жестяных крыльев больших стрекоз с изумленными изумрудными глазами.
Кифа долго не решался заговорить. Мы сидели и сидели, прислонившись к теплому боку валуна, покрытому мягким изумрудным мхом. На вид он казался влажным, но на ощупь был сухим и теплым.
– Кифа, – попросил я. – Объясни мне, кто такой Великий Лжец?
– Забавно! – воскликнул Кифа. – Рановато тебе успели про него сообщить. Кто проговорился, Малих или Енох?
– Не тот и не другой. Ты сам про него рассказал.
– Я? – поразился Кифа. – Не может быть! Когда это было?
– Когда ты вернулся из-под паука.
– Ай-яй-яй, – Кифа сокрушенно покачал головой. – Пост и молитвы притупили мою бдительность. А ты запомнил, да? Ловишь каждое слово и наматываешь на ус.
Я улыбнулся. Кифа ответил мне широкой добродушной улыбкой.
– Ладно, коль скоро я проговорился, тогда слушай. Великий Лжец – болезненная страница в истории внешних учителей. Ее предпочитают обходить стороной и рассказывать ученикам только после изрядного продвижения по духовному пути. Но ты же у нас особенный, правда, – Кифа подмигнул мне, и теперь уже я в ответ широко улыбнулся.
– Лет двадцать тому назад один из внешних учителей сбился с пути. Ты ведь знаешь: помимо Наставника и трех глав направлений в каждой ессейской общине Иудеи и Сирии есть свой учитель. Их называют внешними по той причине, что они живут вне стен Кумрана, хотя по своему уровню, несомненно, принадлежат к избранным.
Жизнь внешнего учителя тяжела и сурова. С одной стороны, он придерживается всех правил, действующих в нашей обители. С другой – живет в миру и постоянно сталкивается с сынами Тьмы. Он вынужден заботиться о пропитании, воспитывать учеников и, кроме того, обязан непрестанно двигаться. Ведь на духовном пути не бывает остановок, тот, кто не идет вперед, – скатывается назад.
– О-хо-хо, – вздохнул я, – как же можно совместить то и другое?
– Можно, – Кифа тоже вздохнул. – Факт, что можно. Но это удел особенно сильных людей.
Внешние учителя почти всегда женаты: образ жизни не должен вызвать у сынов Тьмы ни малейшего подозрения. Со стороны учитель выглядит, как другие ессеи общины, и только узкий круг посвященных знает о его главной деятельности. Хотя бывают учителя, известность которых пересекает границы общины.
Таким был Великий Лжец. Еще в бытность внешним учителем он прославился по всей Галилее. Многим в обители это не нравилось, но успехи Лжеца были столь впечатляющими, что на все остальное попросту закрывали глаза.
И вот на каком-то этапе у него закружилась голова. Он начал изменять Учение, вносить в него новые правила и по-своему толковать старые законы.
– Ты бы не мог привести несколько примеров, – попросил я Кифу.
– Нет, – он резко дернул головой. – Зачем тебе примеры? От ереси лучше держаться в отдалении. Могу лишь добавить, что вместо того, чтобы поднимать ессеев к Свету, Великий Лжец стал опускать Свет до уровня ессеев.
– Что же в этом плохого? – воскликнул я.
– Что плохого? Да то, что вместо учения Учителя Праведности Великий Лжец по существу стал создавать собственное учение.
– Так может быть, он и был тем, кого мы так долго ждем? – спросил я.
– Многие так и думали, – ответил Кифа. – И пошли за ним многие. Пошли до конца, без оглядки, головой в омут. Но когда туман рассеялся и перед взорами проницательных предстало истинное лицо Лжеца и его подлинные намерения, – мыльный пузырь лопнул.
– Что же с ним произошло?
– Он умер, – коротко ответил Кифа. – Его ученики рассеялись, а учение забыто. Великим его называют потому, что силы ему были даны большие и замахивался он на великое. Только пшик из всего этого вышел. Морок, пустота и томление духа. Но давай поговорим о чем-нибудь более приятном.
– Хорошо, – согласился я.
Кифа замолчал и, запрокинув голову, долго смотрел на небо. В его синей глубине медленно проплывали перистые облака.
– Ты ведь из Эфраты, – наконец произнес Кифа. – А я из Мигдала. Это рыбацкая деревушка на берегу Кинерета. Только мы не рыбаки, мы плетем снасти.
– Какие снасти?
– Рыбацкие неводы. Большие сети для ловли рыбы.
Кифа никогда не рассказывал о себе. Он долго и помногу расспрашивал меня о всяких подробностях нашей жизни в Эфрате, щедро делился знаниями про обычаи, бытующие в обители, пространно и с нескрываемым удовольствием произносил наставления. Но я ничего, совершенно ничего не знал ни о нем, ни о Шали.
«Наверное, – подумал я, – Кифа решил, что пришло время познакомиться поближе. Значит, его рассказ ценен вдвойне. И потому, что я, наконец, узнаю о жизни товарища, и потому, что такая откровенность говорит о подъеме на новую ступень дружбы, более высокую, чем та, на которой мы до сих пор находились».
– Так ты умеешь плести сети, Кифа?
– Ого, еще как, – он грустно улыбнулся.
Я удобнее привалился к валуну и приготовился слушать. Кифа не заставил себя ждать.
– Наш Мигдал – маленькая деревня, расположенная на западном побережье Кинерета, прямо у подножия горы Арбель. Места на берегу маловато, и дома карабкаются вверх по склону. Вдоль небольших террас разбиты огороды, но в основном жители Мигдала зарабатывают на пропитание рыбной ловлей.
Каждое утро и вечер небольшие лодки уходят далеко в озеро и возвращаются, нагруженные до краев блестящей под солнцем или луной рыбой. На берегу их поджидают перекупщики из Тверии, Акко и даже Кейсарии. Кинеретская рыба очень вкусна и сильно отличается от морской. Сладкая вода озера придает рыбьему мясу особую сладость, и поэтому ее быстро раскупают на всех рынках страны – от Яффо до Иерусалима.
В деревне почти нет ессеев, одна или две семьи. Мой отец, чтобы избе жать пагубного влияния сынов Тьмы, поселился на отшибе и выбрал ремесло, позволяющее работать в одиночку. Наш домик стоит на самой вершине горы. К нему ведет узкая тропа, вьющаяся по краю обрыва. В сильные дожди почва становится такой скользкой, что по тропинке невозможно пройти. Бывало, мы целыми неделями оставались в полном одиночестве.
Мы – это родители, два моих брата и сестра – Мирьям.
– Мою маму тоже зовут Мирьям, – вставил я, и при этих словах сердце сжалось от тоски. Где она сейчас, моя мама? Что делает, чем занята? Ах, если бы я мог уткнуться носом в ее теплые колени и рассказать о том, что происходит со мной в Кумране! Уж мама бы ясно и выпукло обрисовала всю картину.
– Да, ты уже говорил, – подтвердил Кифа. – Так вот, мы живем на самой вершине горы. На одном ее краю бьет родник и стекает прямо в деревню. Сверху видно, как вдоль его русла курчавится зелень. У нас тоже есть свои грядки, отец и мы с братьями изрядно потрудились, очищая землю от камней и складывая из них высокий забор.
– А зачем забор? – спросил я. – Разве на вершине есть чужие?
– Забор от ветра, – пояснил Кифа. – Камни удерживали почву, а когда мы их вытащили, ветер мог бы сдуть землю за два-три месяца. А за высоким забором наши грядки чувствуют себя уверенно и спокойно. Солнца на вершине предостаточно, воды от родника, сколько хочешь, только носи, в общем – мы ничего не покупаем у зеленщиков, все выращиваем сами. За последние несколько лет отец очистил еще один небольшой участок земли и посадил на нем пшеницу. Так у нас появился хлеб из собственной муки. Правда, перетирать зерна приходится в ступке – тяжелая работа для матери и сестры. Но тащить вниз корзины с зерном, а потом поднимать вверх мешки с мукой – еще тяжелее.
Кифа вздохнул и наморщил нос.
– Ты скучаешь по дому? – спросил я.
Он еще раз вздохнул.
– Вообще-то ессею не полагается скучать, – ответил Кифа после долгой паузы. – Но я честно тебе признаюсь – скучаю. По родителям, по братьям и сестре. А особенно по виду с горы. Эх, Шуа, ты даже представить себе не можешь, какой вид открывается прямо с порога нашего домика.
Во-первых – Кинерет. Его видно почти от края до края. Вода в нем прозрачна и текуча, она то яростно сверкает под солнечными лучами, то нежно переливается в свете луны. Озеро постоянно меняет цвет: от темно-серого, почти свинцового в непогоду, до ярко-голубого с лазурными полосами от ветра в жаркие ясные дни. У берегов курчавится белая полоска пены, поднимаемая легким прибоем. Линия берега неровная, то там, то тут в озеро вдаются небольшие мысы, густо поросшие олеандрами и тамарисками.
Над всей растительностью преобладают колючие кусты каперса. Весной мы спускаемся вниз и набираем две большие бочки плодов. Мать засаливает их, и мы едим эти маленькие ароматные горошинки всю зиму, вспоминая о лете.
Больше всего на Кинерете я люблю небольшие бухточки, прячущиеся между горячих утесов. Берег в них чистый, без тины, если сесть на песок у самой кромки и долго смотреть на лазурно переливающуюся поверхность воды, то начинает казаться, будто озеро сливается с небом или небо впадает прямо в Кинерет.
А во-вторых, – тут Кифа мечтательно вздохнул. – Во-вторых, горы и простор. Мне так не хватает в Кумране простора для глаз.
Он сокрушенно вздохнул.
– Я понимаю, духовное пространство безгранично. Тот, кто умеет заглянуть в себя, не нуждается во внешних проявлениях красоты. Ведь самое прекрасное, величественное и безграничное на свете – это душа человека. Я понимаю. И все же…
Он снова сокрушенно вздохнул и перевел взгляд на вершину кипариса, над которой проплывало пухлое белое облако. Сухой и жаркий ветерок, доносившийся с Соленого моря, едва заметно шевелил хвою на верхушке дерева. Терпкий, характерный запах моря был таким ощутимым, что, казалось, к нему можно прикоснуться рукой.
– И все же, мой глаз устает от непрерывного утыкания в стены и низкие потолки. От постоянного сумрака меркнет взор, душа стеснена отсутствием простора. Я должен работать над этим, Шуа, я должен преодолеть это в себе.
Он замолк, наверное, уносясь мыслями к своему озеру. Довольно долго мы сидели в тишине, я терпеливо выжидал, пока у Кифы снова появится настроение говорить.
– Так вот, – начал он, встряхнувшись, словно собака, вылезшая из ручья. – Представь себе: вода – цвета небесной лазури, а над ней – небо цвета озерной воды и между ними коричневые берега, покрытые складками, точно небрежно брошенный хитон. И насколько хватает глаз: горы, горы и горы. На севере белыми линиями высечены уходящие под облака снежные вершины Хермона. Запад украшают волнистые, поросшие лесом холмы Галилеи, а с востока розоватая бархатистая дымка всегда висит над возвышенной, длинной террасой Голанского плоскогорья, уходящего на юг, в сторону Содомской пустыни и на север – к Дамаску и Антиохии.
С нашей горы хорошо различима блестящая полоска Иордана, видны стаи веселых птиц, в низком полете пересекающих озеро. Они долго кружат над вершинами деревьев, прежде чем садятся на ветки. Ветер заносит на гору сладкий запах цветов и зреющих фиников. Каждый глоток этого воздуха целебен, словно чудесный эликсир, изготовленный руками Наставника.
– Эликсир Наставника? – переспросил я. – Никогда о таком не слышал.
– Еще бы, – хмыкнул Кифа. – Ты еще много о чем не слышал. Есть вещи, о которых можно узнать только в стенах обители. Например, про особую траву, цветущую раз в несколько лет посреди Содомской пустыни. Ее семена выглядят, как мелкие черные камешки, отличить их от обыкновенной гальки практически невозможно. Цветет она два-три дня и сразу увядает. Вообще, весна в пустыне коротка, неделя-другая зеленого цвета, а потом снова все становится черным и желтым. Место, где растет трава, знают только Наставник и главы направлений. Добраться до него непросто, к тому же надо точно подгадать время, иначе вместо травы можно увидеть только голые осыпи камней.
Так вот, трава эта называется бессмертник. Ее настой обладает удиви тельными свойствами. Тому, кто выпьет несколько капель, не страшны любые яды. Бальзам, изготовленный из бессмертника, лечит проказу; порезы, смазанные бальзамом, затягиваются буквально на глазах; гниющие раны заживают в течение двух-трех дней. Если избранный доживает до восьмидесяти лет, он начинает каждый месяц получать глоток эликсира бессмертия, изготовленного лично Наставником. Поэтому наши старики и живут так долго, Шуа.
– А отец говорил, будто одна из причин долголетия избранных – сухой и чистый воздух подземелий и ровный неяркий свет.
– Твой отец прав, это действительно одна из причин. Всего лишь одна. Та, о которой знают простые ессеи за стенами обители. Но ты теперь почти избранный, поэтому тебе можно рассказать об эликсире бессмертия.
Однако мы отвлеклись, – Кифа переменил позу, и устроился так, словно он сидел на своей койке в нашей комнате, только сейчас его спина упиралась не в стену, а в шершавый бок валуна. – Эх, Шуа, картины прошлого стоят у меня пред глазами, точно я еще вчера сидел вместе с отцом и братьями на полу в сарае. На том полу, покрытом старой, плотно утоптанной соломой, мы проводили целые дни, с утра до самой темноты. Да что там дни: недели, месяцы, годы! Плели новые сети, чинили старые. Отец повторял наизусть Учение, мы вторили, стараясь запомнить каждое слово. Слушали песни, доносившиеся из окна. Мать и сестра работали, не покладая рук, ухаживая за полем и огородом. Мать иногда заводила песню низким грудным голосом, а Мирьям подхватывала задиристо и звонко.
У нее две черные длинные косы, у моей сестры, и глаза тоже черные, в тон косам. Когда она улыбается, то зубы сияют, словно снега на вершине Хермона. Отец иногда посылал нас к матери с просьбой прекратить пение.
– Учиться, учиться нужно, – повторял он, а руки непрестанно крутили и сплетали бечеву, превращая ее в сеть.
И мы учились, радуясь, что ничто, кроме песен, не мешает нашему уединению.
Зимой косматые тучи проплывали низко-низко над вершиной. В детстве я даже забирался на деревья возле дома, пытаясь прикоснуться к ним рукой. Холодный дождь мерно стучал по тесовой крыше, запах сырой земли наполнял все вокруг. Густые туманы полностью перекрывали вид, а быстрые потоки воды, бегущие по склонам горы, размывали тропинку, и мы неделями оказывались отрезанными от деревни. Но нас это совершенно не беспокоило: воды было в избытке, полки в кладовой ломились от припасов, две высоченные поленницы у задней стенки дома помогали огню в очаге никогда не гаснуть. Вкусный запах дыма, перемешанный с ароматом похлебки, долетал до нашего сарая, и мы невольно сглатывали слюну.
Зимой работа шла лучше, ведь от нее ничто не отвлекло. Только пальцы мерзли, но отец ни за что не соглашался сложить очаг в сарае.
– Ессей должен приучать себя к трудностям, – говорил он. – Когда вы подрастете и, дай-то Свет, окажетесь в Кумране, вам придется ходить круглый год босиком. В жару и в холод, под дождем и по раскаленным от зноя камням. Пальцы мерзнут? Так прикажите им согреться!
И мы повторяли приемы овладения телом, возвращаясь к одному и тому же упражнению столько раз, что пальцы отказывались повиноваться.
И вот я сейчас в Кумране, – Кифа огляделся по сторонам, словно отыскивая подтверждение своим словам. – Хожу босиком зимой и летом, постигаю тайны скрытой премудрости. Моя мать счастлива, отец горд, братья преисполнены надежд и скрытой зависти. А я, по-твоему, о чем думаю и мечтаю я, Шуа?
Мне оставалось лишь пожать плечами. Ведь Кифа спрашивал только из вежливости, ему явно хотелось выговориться, но тактичность не позволяла произносить длинные речи. Задавая вопросы, он пытался создать видимость разговора.
– Не знаешь, – покачал головой Кифа. – Но ведь это так просто! Я мечтаю об отпуске, когда смогу вернуться на три недели в Мигдал, взобраться на гору и сидеть рядом с отцом на соломенной подстилке, слушая песни матери.
– Разве в обители бывает отпуск?
– Для учеников бывает. Три недели в году. Те, у кого есть куда вернуться, уходят на эти три недели.
– Куда вернуться? Что ты имеешь в виду?
– Семьи многих учеников могут остановить их продвижение. Поэтому Наставник отпускает далеко не всех.
– А у тебя… – я замолчал, не зная, как лучше задать вопрос.
– У меня все нормально, – улыбнулся Кифа. – Я ухожу каждое лето. Правда, вместо трех недель дома получается от силы две с половиной.
– Почему?
– Как это почему? Ты разве не знаешь, сколько занимает путь от Соленого моря до Кинерета?
– Не знаю. Кроме Эфраты, Иерусалима и Яффо я нигде не бывал.
– А, тогда понятно. В общем, от обители до Мигдала примерно два с половиной дня пешком. Если очень спешить, можно успеть за два. Знаешь что, Шуа, – Кифа оживился, и глаза его заблестели. – А давай вместе махнем ко мне на гору. Вот будет здорово!
– Нет, я хочу увидеть родителей.
– Тоже правильно. Перенесем на следующий год, договорились?
– Договорились!
Я не знал, что будет в следующем году, да и Кифа, наверняка, плохо представлял те изменения, которые могут произойти с нами за столь долгий срок, но его предложение было сделано от чистого сердца и с такой душевной приязнью, что я не мог не согласиться.
– Так вот, – Кифа снова устремил взгляд на верхушку кипариса. – Не сколько лет назад по Мигдалу разнеслась тревожная весть: шайка разбойников, орудовавшая в горах возле южной оконечности озера, возле новой римской дороги, перебралась в наши края. Особый ужас вызывал атаман шайки, некий Бар-Аба. Даже имя его вызывало отвращение: родители разбойника отказались от собственного сына, и поэтому безжалостного кровожадного убийцу называли просто Бар-Аба, то есть сын своего отца.
Рассчитывать на защиту от войск правителя области, сидящего в Тверии, не приходилось. Шайка совершала набеги по ночам, внезапно возникая из темноты в самых неожиданных местах. Действовали бандиты молниеносно и, завершив свое дело, тут же растворялись в ночи. Правительственные войска, направленные в погоню за шайкой, без толку слонялись между деревнями, тщетно рассчитывая напасть на какой-либо след. Разбойники прятались в пещерах или в лесной чащобе, и выходили наружу только в глухие часы ночи, когда солдаты давно спали.
В деревне договорились о собственных методах обороны. Во-первых, отрядили сторожей, которые всю ночь ходили по деревне, прислушиваясь и присматриваясь. Во-вторых, условились, что при звуке сигнала – звоне больших колокольчиков, хорошо слышном в тишине, все мужчины бегут на звук с оружием. И хоть рыбаки обладали незамысловатым оружием: топорами, баграми, острогами, ножами, но злость и решительность многого стоят, особенно в ночной схватке. Кроме того, не следовало забывать о малочисленности шайки, а в Мигдале проживало в то время несколько сот семей. Правда, в ночном бою сутолока могла только помешать.
Наше положение было особенным. На вершину горы сторожа не станут карабкаться, ночью эта прогулка довольно опасна. Да и будь тропинка удобной и проходимой, это мало что бы изменило, ведь вся деревня лежит возле берега или на склонах горы, а из-за одной семьи сторожа не станут забираться на вершину. Заботиться о собственной безопасности приходилось самостоятельно. И отец начал действовать.
Мы вырыли большую яму перед началом спуска и, запрудив ручей, направили его по канаве в эту яму. Из нее по другой канаве вода возвращалась в свое прежнее русло. Фокус состоял в том, что одна из стенок нависала над спуском, при помощи нескольких ударов мотыги вся вода, собравшаяся в яме, обрушивалась на тропинку и мгновенно делала ее непроходимой. Подняться вверх по скользкой грязи непрошеные гости вряд ли бы сумели, как, впрочем, и спуститься вниз.
Кроме этого сюрприза, мы собрали много увесистых камней, и соорудили из них пирамиду возле ямы. В основание пирамиды отец подложил длинное бревно. В случае опасности стоило навалиться на него с двух сторон, и на тропинку обрушился бы каменный град. Уцелеть под такой лавиной никто бы не сумел: все, что находилось на тропинке, было бы сметено в пропасть.
Теперь каждую ночь, прислушиваясь к любому подозрительному шороху, мы по очереди дежурили возле спуска. Если бы разбойники решились атаковать нас, дежурный издалека услышал бы сопение поднимающихся по тропинке людей, хруст гравия, стук камешков, срывающихся из-под ног в пропасть – и разбудил бы всю семью. А дальше… Дальше вступили бы в дело вода и камни.
За несколько месяцев до начала истории с разбойниками произошло событие, о котором я должен рассказать отдельно. Рассказать предварительно, иначе случившееся дальше будет непонятным. Я уже говорил тебе, Шуа, что на вершину Арбеля частенько залетают горные орлы?
– Нет, не рассказывал.
– Странно, мне казалось, что говорил. Так вот, орлы постоянно парят над пропастью между Арбелем и берегом Кинерета, то и дело круто срываясь вниз за добычей. Когда они взмывают вверх, проносясь мимо вершины, можно разглядеть зажатого в когтях суслика, тушканчика или полевую мышь.
На нашей вершине орлы не селятся, видимо, из-за присутствия людей, но частенько усаживаются на скалу, которой заканчивается ее южная оконечность. Мы опасались к ним приближаться, уж больно грозно птицы посматривали в нашу сторону. Хищно загнутый клюв и острые когти, оставлявшие царапины даже на базальте, не вызывали желания свести более близкое знакомство.
Говоря мы, я имею в виду себя. Отец почти не выходил из сарая, происходящее вокруг его не интересовало. Сейчас я понимаю, что он глубоко погружен в свой внутренний мир, мир Учения. Как мы уже отмечали с тобой, Шуа, самое прекрасное и безграничное на свете – это душа человека. И если ты умеешь взглянуть на нее со стороны, то полеты орлов и горные виды покажутся плоским и скучным зрелищем.
Моих братьев тоже мало привлекало рассматривание природы. Они полностью сосредоточены на работе и Учении. В нашей семье лишь я и Мирьям наблюдали за происходящим вокруг не по причине той или иной хозяйственной надобности, а в силу любопытства.
Я обратил внимание, что пара орлов постоянно кружит у скалы. Как и другие, они то и дело бросались вниз за добычей, но не уносили ее к соседним утесам, а возвращались к вершине и скрывались за ней со стороны обрыва.
– Они свили там гнездо, – предположила Мирьям. – Пойдем, посмотрим на птенчиков.
Но подобраться к обрыву мы не сумели. Один из орлов все время висел в воздухе неподалеку и грозным клекотом встречал наше приближение.
Так продолжалось несколько дней. А потом… Потом случилось ужасное. Сидя в сарае, мы услыхали клекот и бешеное хлопанье крыльев. Отец даже не пошевелился, братья переглянулись, но не встали со своих мест. Я не удержался и выскочил наружу.
Шум доносился из-за скалы. Подбежав к краю, я стал свидетелем боя двух орлиных стай. Поначалу мне показалось, будто дерутся две большие группы, но, приглядевшись, я понял, что сражение идет между стаей и двумя орлами. Судя по всему, хозяева гнезда защищали от чужаков свою территорию.
Бой был кровавым и безжалостным. Заклеванные до смерти, наши два орла рухнули в пропасть, на дне которой их поджидали острые камни, а стая, победно клекоча, стала рассаживаться на скале. Я поскорей ретировался, опасаясь привлечь внимание разъяренных хищников, вернулся в сарай и погрузился в работу.
Под вечер, когда я снова вышел во двор, скала оказалась пустой. Стая улетела, видимо, бой с нашими орлами произошел не для захвата территории, а по причине нарушения каких-то орлиных правил или законов.
Подойдя к краю скалы, я улегся на живот, подполз к самой кромке и выглянул наружу. Внизу, посреди укромной расщелины, образованной выступом скалы, виднелось гнездо. В нем жалобно раскрывали клювики два птенца, покрытые темно-серым пухом. Я начал присматриваться и вдруг услышал голоса.
– Мама, папа, – жалобно хныкал ребенок. – Где же вы, мама, папа?!
– Я есть хочу, – чуть басовитее настаивал второй детский голосок. – Пожалуйста, я очень хочу есть.
Я невольно оглянулся и стал искать детей на площадке перед скалой. Но там никого не было. Да и откуда могли взяться на вершине горы незнакомые дети. То, что голоса принадлежат птенцам, я понял спустя несколько минут.
– Эй, вы, – тихонько позвал я орлят. – Слышите меня?
Но птенцы продолжали свой плач, не обращая на мои слова никакого внимания. Я прислушался. Голоса звучали странно. Они не походили на привычные звуки, окружавшие меня с момента рождения. Жалобы и просьбы орлят словно возникали прямо в моей голове, минуя уши. Чтобы проверить это предположение, я крепко прижал ладони обеих рук к ушным раковинам. Голоса продолжали звучать с прежней силой.
Я отодвинул ладони. Ничего не изменилось.
– Теперь понятно, почему они не слышат мои вопросы, – прошептал я. – Надо заговорить с ними таким же способом. Но как?
Несколько минут я пробовал задать свой вопрос в уме, не раскрывая рта. Птенцы не реагировали. И когда я почти отчаялся и решил прекратить попытки, в моей голове вдруг прозвучало:
– Слышим, слышим. Кто ты?
– Посмотрите верх, – сказал я. – На вершину скалы.
– Ой-ей-ей! – пропищал испуганный голосок. – Какое ужасное чудовище!
– Оно хочет нас съесть! – отчаянным тоном завопил второй птенец.
– Берегись, скоро вернутся наши родители, – стал угрожать первый, – они зададут тебе трепку!
Бедные птенчики! Они не знали, что родители уже никогда не вернутся, а их самих ожидает смерть от голода и жажды.
– Что ты там нашел? – раздался позади голос моей сестры.
Я повернул голову. Мирьям бесстрашно стояла у самой кромки и, наклонившись, заглядывала в пропасть. Ветер трепал ее распустившиеся волосы, теребил подол длинного платья, играл с челкой, то отбрасывая ее наверх, то позволяя прикрыть лоб.
– Так не увидишь, – сказал я. – Нужно заглянуть за скалу.
Мирьям тут же опустилась на камень, подползла к краю и свесила голову вниз.
– Ух, ты! – восхищенно зашептала она. – Какие миленькие, какие симпатичные. А где их родители?
Я рассказал сестре о печальной судьбе «наших» орлов.
– Как жалко! Давай заберем их себе.
– И что будем с ними делать?
– Выкормим и выпустим. Пусть летают.
– Чем же их кормить? – спросил я.
– Найдем что-нибудь, – беспечно ответила Мирьям. – У нас в огороде полно червяков и кузнечиков. Хватит на десяток птенцов. Но как их достать из-под скалы?
– Ну это как раз проще простого.
Я принес из дому крепкую веревку, из тех, к которым мы привязывали сплетенные сети, хорошенечко обмотал один конец вокруг большого валуна, а второй вокруг собственного пояса и спустился вниз.
Увидев меня, орлята подняли страшный писк!
– Спасите! – верещал первый. – На помощь, спасите!
– Мама, мама, – жалобно заливался второй. – Мамочка, где ты?!
– Прекратите пищать, – строго приказал я. – Ваши родители улетели далеко-далеко и не скоро вернутся. Они поручили мне присмотреть за вами до своего возвращения.
Птенцы примолкли.
– А ты не врешь? – опасливо спросил первый.
– Честное слово! – обиженно сказал я.
– Разве можно верить чудовищу? – прошептал второй, думая, будто я не слышу его слов.
– А что делать? – так же тихо ответил ему первый. – Летать мы пока не умеем, еды в гнезде нет. Если родители действительно улетели, мы просто умрем тут от голода.
– У тебя все в порядке? – раздался сверху голос Мирьям.
– Да, я просто смотрю, как получше их захватить.
– Положи их за пазуху и поднимайся.
– Вот что, ребята, – строго подумал я. – Сейчас я достану вас из гнезда и посажу к себе за пазуху. Сидите тихо, не вздумайте пищать, царапаться и клеваться. Я отнесу вас в новое гнездо, поживете там, пока родители не вернутся. Все понятно?
– Понятно, – хором пропищали орлята.
Я осторожно вытащил их наружу, спрятал у себя за пазухой и, спустя несколько мгновений, уже стоял возле Мирьям.
– Ой, какие лапушки, – запричитала она, когда я посадил птенцов на ее ладонь. – Глазки бусинки, шерстка тряпочкой, ножки палочки.
Она вытянула указательный палец второй руки и осторожно погладила птенцов.
– Отвратительное чудовище, – в ужасе прошептал один из орлят. – Еще хуже первого!
– Ты что-нибудь слышишь? – спросил я Мирьям.
– Конечно! Они же пищат непрерывно, разве можно такое не услышать!
Я промолчал. Вместе мы устроили орлятам гнездо на чердаке сарая. Натаскали соломы, вырыли в ней глубокую ложбинку и посадили в нее птенцов. Мирьям тут же принесла с десяток извивающихся зеленых гусениц и принялась кормить орлят. Они подняли страшный шум, вырывая друг у друга гусениц прямо изо рта.
– Не деритесь, глупые, – увещевала их Мирьям. – Тут на всех хватит!
Но птенцы не обращали на ее слова никакого внимания.
– Вы разве не слышите, что вам говорят? – грозно спросил я их.
– А что, разве кто-то говорит? – удивленно пропищал первый.
Тогда я понял, что орлята попросту не воспринимают звуки обыкновенной человеческой речи. В нашем понимании они глухи.
Прошло несколько недель. Орлята оперились и начали разгуливать по чердаку. Близился день, когда они расправят крылья, уплывут в сияющее небо и больше никогда не вернутся на чердак.
Все эти недели я жестоко мучился, не зная, как поступить. Рассказать братьям о моих разговорах с птенцами я не решился, опасаясь, что меня поднимут на смех, или сочтут сумасшедшим. И в самом деле: язык птиц и зверей понимал только мудрый царь Соломон. А я, простой мальчишка с вершины горы, откуда мне знать тайну, сокрытую даже от величайших мудрецов?
Сами разговоры были пустой тратой времени. Птенцы постоянно дрались, жаловались друг на друга, ябедничали. Я пытался расспрашивать их о жизни орлов, обычаях, законах, но они ничего не знали. Видимо, родители просто не успели их чему-либо научить.
В их отношении к людям произошли большие перемены. Меня они перестали считать чудовищем, а к Мирьям, приносившей им корм, относились с большой симпатией. Мы пытались не рассказывать отцу, матери и братьям о гнезде на чердаке. Но разве можно утаить что-либо на небольшой вершине горы?
Одним утром отец вдруг отложил в сторону бечевку и сказал:
– Шимон, пора выпустить орлов.
Я постарался не выказать удивления, и отец, оценив мои усилия, повел разговор так, будто существование орлов на чердаке было всем известным и не вызывающим разногласий делом.
– Если не дать им взлететь до определенного возраста, они потом побоятся подняться в воздух и останутся жить у нас. Орел – хищная и опасная птица. Жажда крови может проснуться в нем в любой момент. Лучше избавиться от этих хищников, пока они не превратились в угрозу для домашнего хозяйства. А то и для нас, – добавил отец после небольшой паузы и снова взялся за бечевку.
Следующим утром я и Мирьям встали пораньше и поднялись на чердак. Орлята еще спали, спрятав головы под крылья.
– Подъем, – приказал я. – Пора летать.
– Еще рано, – пропищал первый, не вынимая головы из-под крыла.
– Зачем летать, – добавил второй, высвобождая голову, но не открывая глаз. – Нам и тут хорошо. Солома такая мягкая, а гусеницы такие вкусные… Мирьям принесла завтрак?
Они уже выучили наши имена и усвоили панибратский тон.
– Никакого завтрака. Пока вы не научитесь летать, будете сидеть голодными, – мысленно сказал я, беря первого соню за шкирку и поднимая его вверх.
Он заверещал и попытался клюнуть мою руку. Я резко повернул кисть, уходя от удара, и острые половинки клюва щелкнули, поймав пустой воздух. Орленок попытался клюнуть еще раз, теперь ему попалась соломинка, торчавшая из стены. Соломинка развалилась на две половины, словно рассеченная острым ножом.
«Отец прав, – подумал я. – Это уже становится опасным. А что будет через месяц-другой, когда орлята превратятся в орлов?»
Быстро подойдя к чердачной дверце, я высунул наружу орленка и под бросил его вверх. На какое-то мгновение мое сердце замерло: а вдруг он упадет на камни и разобьется. Но уже через секунду мои уши заполнило отчаянное хлопанье крыльев и тревожный клекот.
– Я лечу! – раздался почти торжествующий вопль – Лечу, лечу, лечу!
Второй орленок встрепенулся, открыл глаза и подбежал к двери. Его брат носился над двором, неумело, но вполне резво размахивая крыльями. Вот он поймал ветер, проносящийся над вершиной, и вместе с ним начал стремительно подниматься вверх.
– Давай за мной, – его голос звучал отчетливо и ясно, словно нас не разделяло большое расстояние. Второй орленок просительно поглядел на меня. Я взял его поперек тельца, размахнулся и что было сил подбросил вверх. Темный бесформенный комок поднялся до уровня крыши сарая и начал падать вниз. В этот момент орленок расправил крылья, несколько раз взмахнул ими и, как-то очень ловко обратив падение в полет, устремился за братом.
Они вернулись лишь под вечер. Я услышал, как старший зовет меня, поднялся на чердак и обнаружил братьев, без сил лежащих на соломе.
– Ну как, – спросил я, – налетались?
Старший что-то нечленораздельно ответил. Младший тоже попытался произнести несколько слов, но я опять ничего не понял.
– Вы что, разговаривать разучились? – спросил я, не подозревая, на сколько мои слова оказались близки к истине.
– Летать… – запинаясь, пробормотал старший. – Летать… это пре красно. Это… лучше всего на свете.
Он утомленно прикрыл глаза. Есть орлята не просили, видимо, сумели сами добыть себе еду.
Последующие недели братья то прилетали, то исчезали на целые дни и ночи. Говорили они с трудом. Возможно, свободная орлиная жизнь подавляла желание болтать, а возможно, взрослые орлы разговаривали на другом языке, которого я не понимал или просто не слышал. Мое общение с ними потихоньку сошло на нет, исключение составил только один случай, из-за которого я и начал весь этот рассказ.
К тому времени орлята превратились в молодых орлов и окончательно переселились на вершину скалу, той самой, из-за которой погибли их родители. Ко мне и Мирьям они относились весьма дружелюбно, позволяя подходить на расстояние вытянутой руки. Мирьям даже гладила их по головкам, шепча всякие ласковые девичьи глупости. Но если к скале приближался отец или один из братьев, орлы тут же взмывали в воздух и пропадали в сияющей голубизне галилейского неба.
Впрочем, скоро нам стало не до орлов. По Мигдалу пронесся слух о приближении разбойников, и все силы и время мы стали отдавать возведению защитных сооружений. А когда яма с водой и пирамида из камней были готовы, начались утомляющие ночные дежурства. Про орлов мы почти забыли, они вели самостоятельную жизнь, а мы погрузились в свои заботы.
Как-то ночью, закончив дежурство, я разбудил сменявшего меня брата, рухнул на постель и приготовился немедленно заснуть. Была середина второй стражи – самое глухое время ночи, когда ветер меняет направление и холодное дыхание хермонских снегов долетает до нашей вершины.
Закрыв глаза, я быстро начал погружаться в теплую пелену сна. Медленно поплыли перед глазами цветные пятна – следы от свечи, которую зажег брат. Но вот свеча погасла, и вслед за ней скрылись и пятна. Полосы мягкого тумана, шурша, потянулись откуда-то сбоку, заволакивая внутренний кругозор. Полосы темнели, под веками стало пасмурно, потом сумрачно – густые лиловые тени сменили туман, темно-коричневый цвет вытеснил лиловый, ему на смену пришел черный, и вот… Я было совсем заснул, как вдруг услышал голос младшего орленка:
– Они идут, просыпайся, они идут.
«Кто идет, куда, почему нужно просыпаться», – вопросы роем закружились в голове, но голос, не смолкая ни на мгновение, продолжал торопить.
– Просыпайся немедленно. Буди отца, они идут, слышишь, они уже близко!
Я открыл глаза. В комнате было темно, тепло и тихо, луна стояла высоко над домом, ее холодный свет почти не попадал в окна. В черном глубоком небе влажно и доверчиво мерцали знакомые с детства звезды. Ночную тишину не нарушал ни один подозрительный звук.
– Приснилось! – я помотал головой, отгоняя дурное наваждение, и только собрался опустить ее на подушку, как голос младшего орленка заклокотал с новой силой.
– Не медли ни секунды, они близко, совсем близко. Поднимай отца, брата, буди Мирьям!
Я поднялся с постели, еще не зная, как поступить, но тут распахнулась дверь и в дом вбежала Мирьям. Она спала в небольшой пристройке с южной стороны.
– Разбойники идут, – сдавленным голосом прохрипела Мирьям. – Я сама видела.
Мы разбудили отца и брата, схватили оружие и, стараясь не шуметь, бросились к началу спуска. Брат, карауливший тропинку, спал, привалясь к пирамиде.
– Вот они, вот, – зашептала Мирьям, указывая пальцем вниз.
Но мы и сами успели заметить небольшой отряд, поднимавшийся по тропинке. Разбойников было около двадцати человек, по прямой линии нас разделяло не больше двух стадий, однако тропинка изрядно петляла вдоль склона, к тому же бандиты, стараясь не шуметь, шли медленно. Пока они показались на последнем отрезке, ведущем прямо к началу спуска, мы успели приготовиться. Как только весь отряд вышел на прямую часть тропинки, отец выскочил из укрытия и несколькими решительными ударами разрушил стенку ямы.
Бандиты даже не успели вытащить из колчанов стрелы, как поток воды, обдав их с головы до ног, превратил тропинку в полосу скользкой грязи. Мы заранее убрали все камни и сгладили выступы, так что ни взобраться вверх, ни спуститься вниз не было ни малейшей возможности, пока грязь не высохнет.
Оправившись после потрясения и поняв, что их заметили, разбойники угрожающе зарычали, словно дикие звери, и попробовали продолжить подъем. Но не тут-то было, после первых же двух-трех шагов все они оказались на земле. Один, наименее ловкий, поскользнулся так сильно, что покатился к обрыву и, не сумев уцепиться, со страшным воем рухнул вниз.
– Сидите тихо, – вполголоса приказал отец. – Не высовывайтесь. Как бы они не начали стрелять из луков.
На тропинке возникло некое замешательство. Наверное, кто-то из бандитов попробовал начать спуск и обнаружил, что это также невозможно. Затем послышался стук.
– Они вбивают в землю дротики или кинжалы, – прошептал отец. – Будут цепляться за них. Приготовьтесь обрушить пирамиду.
Действительно, бандиты начали медленно карабкаться по тропинке. Вбив в землю копье или воткнув поглубже меч, они перемещались на два-три шага, затем вытаскивали опору, переносили ее повыше и снова поднимались. Дело шло довольно споро, и расстояние между нами быстро сокращалось. Когда до первого бандита осталось шагов двадцать пять – тридцать, отец взмахнул рукой, и мы навалились на бревно.
Раздался оглушительный треск. Я подумал, что это трещит бревно, и сердце мое ушло в пятки. Если пирамида не развалится, бандиты поднимутся по тропинке и тогда…
Но трещало не бревно. Трещали камни, падая с вершины пирамиды и ударяясь о ее основание. Мы с братом налегли, и пирамида развалилась. Камни, валуны и глыбы покатились прямо на бандитов. Ночную тишину вспороли крики боли, проклятия, глухие удары, отчаянные вопли падающих в пропасть людей.
Когда грохот камней затих, на изрытой камнями тропинке не осталось ни одной живой души. Банда Бар-Абы нашла свой конец на дне пропасти. Потом мы узнали, что главаря в ту ночь не было на тропинке. Он скрывался в убежище с двумя или тремя приближенными и, узнав о гибели банды, перебрался в окрестности Иерусалима.
Откуда-то сверху раздался торжествующий клекот. Мы задрали головы. Два орла парили над вершиной, подставляя крылья холодному хермонскому ветру. Я поднял руку и благодарно помахал им.
Внизу в деревне замелькали красные точки факелов. Приглушенный расстоянием, доносился слабый перезвон колокольчиков. Видимо, шум камнепада и крики разбудили жителей Мигдала, и сейчас они с оружием в руках выбегали из домов, намереваясь защитить свои семьи от бандитов. Узнать, что произошло на самом деле, они смогли только под вечер следующего дня, когда жар солнечных лучей подсушил тропинку и отец сумел спуститься в деревню.
У этого случая оказались самые выдающиеся последствия. Для меня, конечно. Когда отец принялся выяснять, кто поднял тревогу, Мирьям рассказала о голосе, разбудившем ее ночью. Голосе выкормленного нами орленка. В ответ на недоверчивые взгляды она указала на меня.
– Шимон давно слышит их голоса и подолгу беседует с птицами.
Отец попросил меня объяснить все без утайки. Объяснять было нечего – я рассказал ему историю спасения орлят от первого до последнего момента. Он молча выслушал, задал несколько вопросов, и на этом наш разговор закончился. А через неделю отец велел мне собираться в дорогу. Оказывается, сразу после нашего разговора он обратился к Вестнику из Тверии, и тот, передав мою историю в Хирбе-Кумран, получил указание привести в обитель мальчика, слышащего голоса птиц. Вот так я и оказался в Хирбе-Кумране, – завершил свой рассказ Кифа и устало прикрыл глаза.
– А Мирьям, – спросил я. – Что стало с ней?
– А что могло с ней стать? – удивился Кифа. – Живет себе на самой вершине Арбеля, встречает восходы, провожает закаты. Наверное, готовится выйти замуж, она ведь уже девушка.
– Но ведь Мирьям тоже слышала голоса орлят. Почему же ее не приглашают в обитель?
– Ты меня удивляешь, Шуа, – широко раскрыл глаза Кифа. – Разве ты не знаешь, что женщинам нечего делать в Хирбе-Кумране?
– Знаю, – сказал я. – Но не понимаю почему.
– Ну-у-у, – протянул Кифа. – По многим причинам. Во-первых, по той простой причине, что они женщины. А у женщины иной путь в духовности. Они не учат, а чувствуют. Им не нужно тащиться длинной дорогой познания, запоминания, повторения, усвоения. Женщина одним прыжком оказывается на той вершине, куда мужчина взбирается многие годы.
– А как же она туда попадает?
– Да очень просто, – улыбнулся Кифа. – Выходит замуж. И сразу оказывается там же, где находится ее муж. Правда, бывает и наоборот. Если женщина сильнее, то муж возвращается на уровень женщины. Поэтому избранные не женятся. Тут за себя самого не знаешь, как отвечать, а быть в мертвой связке с другим человеком… не приведи Свет!
– Есть еще и в-третьих, или это все причины?
– Есть, есть, – Кифа тяжело вздохнул. – Раз в месяц женщина становится нечистой, вокруг нее на несколько стадий разносится запах смерти. Оказаться с ней в одном помещении все равно, что окунуться в сосуд с нечистотами!
Он вдруг замолчал и посмотрел на мое изумленное лицо с улыбкой сочувствия.
– Эх, Шуа, Шуа, целомудренная душа. Ты разве никогда не слышал об этом?
Я отрицательно замотал головой. От слов Кифы в горле возник комок, который никак не хотел раствориться, а на глаза навернулись слезы. От моей матери исходит запах смерти? Она подобна сосуду с нечистотами! О таком невозможно даже думать!
– Ладно, ладно, – пробормотал Кифа. – Давай оставим эту тему. Ты только скажи себе, что есть на свете вещи, которых ты пока не понимаешь, но поймешь со временем.
– Я никогда не пойму такие вещи. Никогда, Кифа, никогда, никогда, никогда!
Мы долго сидели, храня молчание. Кудрявые облака стояли без движения над нашими головами, праздничное небо ровно светилось глубокой лазурью. Оно было бесконечным, нескончаемым и гладким, словно Соленое море на закате солнца.
– Вот этот кипарис, – нарушил безмолвие Кифа. – Посмотри, как сложно он устроен. Сколько на нем хвоинок, веток, наростов коры. Сколько жучков ползает по стволу, какие птицы прячутся в кроне. А под землей – ты представляешь, куда тянутся его корни, длинные и толстые, точно корабельные канаты. И все это выросло из небольшой шишечки. Она – ключ, она начало веточек, хвоинок, запаха, шороха, тени, уханья птиц: того, что зовется живым деревом. Знаешь, о чем я все время думаю, Шуа, – Кифа замолчал, словно не решаясь произнести долго приготавливаемые слова.
– У нашего мира, Шуа, – он сделал широкий жест рукой, словно охватывая стену, деревья, небо, охряного цвета горы за стеной, – у нашего мира тоже должен быть ключ. Некая точка, из которой все сущее предстает понятным и разумным. Из которой мир не кажется ужасным местом, наполненным убийством и насилием. Беспорядочный, бесконечно многоликий мир, суматошно бегущий непонятно куда и влачащий нас за собой, как ребенок безжалостно тащит за веревочку игрушку. Ему ведь неважно, что игрушка подскакивает на камнях, что она вся побита, и скоро развалится на кусочки. Ребенок идет своей дорогой и тащит, тащит надоевшую игрушку. Вот так вот, Шуа, – тяжело вздохнул Кифа. – Как бы я хотел отыскать эту точку, найти ключ к миру. К миру, равновесию и душевной целостности. Когда внешнее совпадает с внутренним, форма превращается в содержание, а звук сливается с буквой.
– Не огорчайся, Кифа, – я ласково прикоснулся к руке товарища. – Когда мы вырастем и станем продвинутыми ессеями, я подарю тебе ключи от этого мира.
– Ха-ха, – улыбнулся Кифа. – Разве это в силах человеческих, дарить кому-то целый мир? В нем слишком много всякой всячины. Он опасен, мир, в котором мы живем. Обладание такой беспокойной вещью вряд ли принесет владельцу радость и удовольствие.
– Ладно, Кифа, – понимающе кивнул я. – Уговорил. Когда мы вырастем, я подарю тебе ключи от будущего мира.
Февраль 2011
Я не знаю другой, более драматичной для семейной жизни процедуры, чем совместный утренний кофе. Ночь может пройти как угодно, но утром, когда разум ясен и критическое начало в человеке полностью подчиняет себе сознание, каждое слово или жест собеседника могут полностью переменить отношения. Удачные пары утренний кофе сближает еще больше, а неудачные – стремительно разделяет.
Мы тихо сидели на кухне, наблюдая за ароматным дымком, вьющимся над чашками. Благоухание старого сыра, аккуратно уложенного поверх тончайших полосок масла на хрустящие крекеры, ласкало ноздри. Картина была столь идиллической и столь привычной, что мысли о плохом не лезли в голову.
– Послушай, – идея, пришедшая мне на ум, была столь простой, что уже в следующую секунду я не понимал, как не додумался до нее раньше. – Провода они нам оборвали, это понятно. Но ведь можно обойтись без проводов!
– А как? – жена смотрела на меня. Опыт совместной жизни посеял в ней недоверие к моим техническим способностям.
– Да очень просто! Я присоединяю к компьютеру сотовый телефон, запускаю его как модем и выхожу через него в Сеть.
– Звучит просто, – в глазах жены светилось явное снисхождение. – А где ты возьмешь кабель для подсоединения, как настроишь телефон и компьютер? Там полно всяких маленьких кнопочек, на которые нужно нажать в определенном порядке. А этого-то ты и не знаешь.
– Нытик и маловер! – я отодвинул в сторону чашку с недопитым кофе и встал из-за стола. – Кабель шел в комплекте с телефоном. Совсем недавно я его где-то видел. А как нажимать кнопочки мне объяснят в центре технической поддержки.
– Ну-ну, – саркастически улыбнулась жена. – Ну-ну.
Надо признать, что отчасти она была права. Возня с аппаратурой заняла у меня около половины дня. Но и я оказался прав. Не успело солнце перевалить через крышу дома и залить светом пол в нашей спальне, как я вышел в мировую паутину через сотовый телефон. Техническая поддержка честно предупредила, что это удовольствие стоит бешеных денег, но деньги были последним, о чем я думал в те минуты.
Разослав друзьям письмо с прикрепленным файлом, я открыл Skype и с замиранием сердце постучался к своему российскому издателю. На мое счастье, он оказался возле компьютера и сразу ответил. В этот момент я простил ему все обиды, недоплаты и укрытие тиража.
– Вася, – я писал быстро, не исправляя ошибок. – У меня получается очень необычная вещь. Мне нужно, чтобы на сайте издательства срочно появился анонс.
– А куда ты спешишь? – удивился издатель. – Пришли рукопись, я почитаю, а потом поговорим о сроках.
– Ты не понимаешь, дело не в сроках и не в гонораре. Мне необходимо, чтобы анонс появился в ближайшие часы. Я не могу тебя все объяснить, но дело очень, очень опасное!
– Почему опасное? – недоверчиво отписал издатель. – Что у вас там, литературные разборки с поножовщиной?
– Хуже, Вася. Хуже. Мне обрубили выход в интернет, обложили дом, так что не могу из него выйти. И все из-за этой рукописи.
– Заинтригован до смерти! Немедленно присылай текст.
– Отправляю первые сто пятьдесят страниц. Посмотри и ответь как можно быстрее.
Пока я возился с компьютером, жена приготовила обед. Мы неплохо перекусили, и я отправился вздремнуть, ожидая сообщения от Васи. Прошло три часа, но издатель так и не проклюнулся. Его значок в Skype стал блеклым, показывая, что абонент не в Сети. Не в силах дожидаться ответа, я позвонил на его сотовый: номер был занят. Занятым он оставался постоянно. Письмо, посланное на электронную почту, осталось без ответа.
– Неужели они до него добрались? – недоуменно вопрошал я, в очередной раз просматривая сайт издательства. Никаким анонсом там даже не пахло.
– Скорее всего, срочные дела накатили, – успокаивала меня жена. – Не может эта шайка с такой скоростью перемещаться по планете.
– Хватит! – воскликнул я, отключая сотовый от компьютера. – Я сажусь работать. Мои герои застряли в саду, под кипарисами. Нужно вернуть их в подземелье.
– Это самое лучшее, что ты можешь сделать в сложившейся ситуации, – мудро заметила жена, выходя из кабинета.
Я постарался отогнать посторонние мысли и отправился в Кумран.
