Часть вторая
Клеон I
Клеон I — …Несмотря на многочисленные восхваления в адрес последнего из Императоров, во времена правления которого в Первой Галактической Империи имело место довольно значительное объединение миров и столь же значительное их процветание, двадцатипятилетнее правление Клеона I знаменовалось непрерывным упадком. Это никак нельзя рассматривать как его непосредственную вину, поскольку упадок Империи зависел от таких политических и экономических факторов, с которыми справиться было не под силу никому в то время. Императору удалось подобрать себе в помощники исключительно удачные кандидатуры — его премьер-министрами были Эдо Демерзель, а за ним — Гэри Селдон, в способность которого разработать психоисторию Император никогда не терял веры. Клеон и Селдон как главные объекты подпольной деятельности джоранумитов, пребывавшей в состоянии агонии…
Галактическая энциклопедия
1
Мандель Грубер был счастливым человеком. По крайней мере, такое впечатление он производил на Селдона. Прервав свой утренний моцион по саду, Селдон с любопытством наблюдал за Грубером.
На вид Груберу было под сорок. Ему так часто приходилось наклоняться — именно наклоняться, а не кланяться, — что он стал сутуловат. Лицо у Грубера было симпатичное, всегда гладковыбритое, розовую лысину едва покрывали жиденькие светлые волосы. Тихонько насвистывая, он склонился над кустом, осматривая листочки — не появились ли на них вредители.
Но Грубер, конечно же, не был главным дворцовым садовником. Главный садовник — большая шишка — почти все время проводил в своем кабинете в грандиозном дворцовом здании, и под его началом трудилась целая армия подчиненных — мужчин и женщин. Как ни странно, главный садовник совершал инспекционный обход дворцовой территории не чаще двух раз в году.
А Грубер был одним из его подчиненных. Должность его, насколько знал Селдон, именовалась «садовник первой категории», и зарабатывать ее ему пришлось целых тридцать лет, трудясь верой и правдой.
Остановившись на ровной садовой дорожке, усыпанной мелким гравием, Селдон окликнул садовника:
— Отличный нынче денек, верно, Грубер?
Грубер оглянулся и улыбнулся.
— Да, господин премьер-министр, славный денек. А ведь жалко тех, кто в такой денек в четырех стенах томится.
— Вроде меня?
— Не то чтобы вроде вас, господин премьер-министр… просто от души жалко, когда… Ну, вы вот погуляете, подышите — и на целый день во дворец, верно? Как же вас не жалеть? Выходит, я счастливее вас буду?
— Спасибо вам за сочувствие, Грубер, но ведь вы же знаете, что на Тренторе сорок миллиардов людей живет под куполами. Вам их всех тоже жалко?
— А как же! Я-то судьбе благодарен за то, что я здесь, а не там. Нас ведь так мало — таких, кому суждено трудиться на вольном воздухе. Считайте, мне здорово повезло.
— Но ведь погода не всегда такая замечательная?
— Это верно. И мне приходится вкалывать и под ливнем, и когда ветрище до костей пробирает. Только, знаете, нет плохой погоды, есть плохая одежда. Да вы поглядите… — Грубер раскинул руки, как будто хотел обнять весь дворцовый парк. — Поглядите, сколько у меня тут друзей — деревья, трава, зверюшки, жучки. Работы всегда хватает, не соскучишься. Ведь надо все в порядке держать. Планировка там, и все такое… А вы, господин премьер-министр, видали хоть раз планировку парка?
— Да ведь я, вроде бы, и сейчас ее вижу или нет?
— Э, нет, я не про это. Это надо сверху, с птичьего полета, так сказать. Только тогда поймешь, каково тут все на самом деле. Парк-то был разбит по проекту Тэппера Сэвенда лет сто назад, если не больше, и с тех пор тут ничего не меняли. Тэппер был одним из самых лучших специалистов по озеленению, и ведь мой земляк, кстати говоря.
— С Анакреона, стало быть?
— Точно. Далекая планета на задворках Галактики. Там, знаете, до сих пор есть места, где не ступала нога человека. Живи-поживай… А сюда я попал зеленым мальчишкой — считайте, молоко на губах не обсохло. Тогда нынешний главный садовник тоже был совсем молоденький, только-только на должность заступил, еще при прежнем Императоре. Ну а теперь, конечно, то и дело разговоры заходят — давайте, дескать, все тут переделаем, перекроим…
Грубер глубоко вздохнул и покачал головой.
— Зря сделают, если возьмутся за такое. Не стоит. И так вес славно, ежели только порядок соблюдать да делать так, чтобы глаз и душу радовало. Правду сказать, все-таки порой тут кое-что изменяли. Нет-нет, а кому-то из Императоров прискучивала старая планировка и хотелось чего-то новенького, Можно подумать, — хмыкнул Грубер, — будто новенькое — это всегда лучше, чем старенькое. Наш-то нынешний Император, да продлятся его дни, тоже подумывал, не изменить ли тут чего, обсуждали они это дело с главным садовником.
Последние слова Грубер произнес почти шепотом — по всей видимости, устыдился, что распространяет дворцовую сплетню.
— Ну, это вряд ли скоро получится.
— Надеюсь, господин премьер-министр, всей душой надеюсь. Знаете, я вам вот что скажу: коли будет у вас минутка оторваться от вашей безумной работы, не поленитесь, загляните в бумаги, поглядите на планировку парка. Редкостной красоты планировка, и будь на то моя воля, я бы ни единой веточки, ни единого листочка не трогал бы, хоть тут сотни квадратных километров площади.
Селдон улыбнулся.
— Как я погляжу, вы преданы своему делу, Грубер. Не удивлюсь, если в один прекрасный день вы станете главным садовником.
— Только не это! Главный садовник — несчастнейший из людей. Он не дышит свежим воздухом, не видит красот природы. Наверное, уже и позабыл, что он про нее знает, про природу эту самую. Он вон где живет, — брезгливо махнул рукой Грубер в сторону дворцовых построек, — и поди уже не сумеет кустик от деревца отличить, коли только кто из подчиненных не подведет его поближе и пальцем не ткнет.
Селдону показалось, что Грубер того гляди плюнет от отвращения, но, судя по всему, не мог найти, куда бы сплюнуть.
Селдон негромко рассмеялся.
— Какое удовольствие, Грубер, с вами беседовать! Сами знаете, какая у меня работа. Так приятно иногда погрузиться в вашу жизненную философию.
— Да что вы, господин премьер-министр, какой из меня философ… Я и учился-то с пято на десято…
— Чтобы стать философом, совершенно необязательно учиться. Тут нужен острый ум и жизненный опыт. Так что берегитесь, Грубер. Можете получить повышение.
— Господин премьер-министр, мне лучшей награды не будет, если вы меня оставите тем, кто я есть.
Селдон развернулся и пошел прочь, и улыбка вскоре исчезла с его лица, поскольку он задумался о делах гораздо более прозаических. Уже десять лет он занимал пост премьер-министра, и если бы Грубер знал, до какой степени Селдону осточертела его должность, он бы сочувствовал ему еще сильнее. О, если бы Грубер понимал, с какой неразрешимой дилеммой столкнулся Селдон, к чему подвел его достигнутый за эти годы прогресс в разработке психоистории!
2
Тихая, мирная, задумчивая прогулка — просто идиллия. Здесь, поблизости от Императорского Дворца, трудно было даже поверить, что за пределами этого островка под открытым небом простирается громадная территория планеты, закованная в непроницаемую броню. А здесь Селдону казалось, будто он на своей родной планете, Геликоне. Груберу, наверное, казалось, что он — на Анакреоне.
Но, конечно, все это было обманчиво. Территория дворцового парка надежно охранялась — мало сказать «надежно».
Некогда, тысячу лет назад, когда дворцовые постройки были не так роскошны, как теперь, и гораздо меньше отличались от остальных зданий на Тренторе, который в ту пору только начинали покрывать защитными куполами, дворцовая территория была открыта для простых смертных, а сам Император порой прогуливался по дорожкам парка и благосклонно кивал своим подданным.
Теперь все было по-другому. Теперь тут царил режим особой безопасности и никому из тренторианцев не позволялось самовольно пересечь границу дворцовой территории. На самом деле такие суровые меры предосторожности вовсе не снижали уровня опасности, поскольку исходила она, как правило, от тех, кто находился как раз внутри границ этой самой территории — то бишь чем-то недовольных чиновников из ближайшего окружения монаршей особы или от подкупленных солдат-охранников, нарушивших присягу. Именно на дворцовой-то территории реальная опасность и грозила Императору и его неподкупным приближенным. Страшно представить, что бы могло произойти, если бы на такой вот прогулке, как сегодня, лет десять назад Селдона не сопровождала Дорс Венабили.
Он тогда был начинающим премьер-министром, и было вполне естественно предполагать что найдутся завистники, скрежещущие зубами по поводу столь неожиданного решения Императора. Тогда было много охотников занять освободившуюся вакансию — тех, кто считал себя более опытными, более достойными (по их мнению, конечно) и поэтому вправе (по их же мнению) пылать справедливым гневом. Естественно, никто из злопыхателей ни сном, ни духом не ведал о психоистории, о той важности, которую ей придавал Император, а потому они решили, что самое простое — это подкупить одного из вооруженных телохранителей премьер-министра.
И вот однажды, во время прогулки, зоркие глаза Дорс уловили отблеск лучей закатного солнца — настоящего солнца, чьи лучи никогда бы не проникли через стальной панцирь купола, — и отблеск этот сверкал, отражаясь от металлической поверхности бластера.
— Ложись, Гэри! — вскрикнула она и одним прыжком оказалась рядом с сержантом.
— Дайте мне ваш бластер, сержант, — приказала она тоном, не допускающим никаких возражений.
Потенциальный террорист, донельзя смущенный яростным видом несущейся на него женщины, судорожно взвел курок.
Но выстрелить не сумел, поскольку Дорс успела крепко сжать его запястье и поднять над головой руку, сжимавшую бластер.
— Лучше бросьте, — сжав зубы, проговорила она.
Сержант отчаянно пытался вырвать руку.
— И не пытайтесь, сержант, — предупредила Дорс. — Мое колено — в трех дюймах от вашего паха, и вы не успеете глазом моргнуть, как ваше мужское достоинство станет приятным воспоминанием. Замрите. Вот так, умница. А теперь разожмите пальцы. Если сейчас же не бросите бластер, я вам сломаю руку.
Тут из-за кустов с воплями выбежал садовник. Дорс дала ему знак не приближаться. Сержант разжал пальцы. Бластер упал на землю.
Селдон, подбежав, процедил сквозь зубы:
— Иди, Дорс, я разберусь с ним.
— Нет. Это ты иди. Забери бластер и уходи за деревья. Тут могут быть еще злоумышленники.
Дорс, по-прежнему крепко держа сержанта за руку, потребовала:
— А теперь, сержант, назовите имя того, кто заставил вас покуситься на жизнь премьер-министра, а также имена всех тех, кто еще в этом замешан.
Сержант молчал.
— Не валяйте дурака, — сказала Дорс. — А ну, говорите! — И она выкрутила ему руку так, что он опустился на колени. Дорс приставила к его шее мысок туфли. — Сержант, если вам очень нравится помалкивать, я могу сделать так, что вы умолкнете навеки. И не только лишитесь дара речи — учтите, сначала я вам все кости переломаю. Так что давайте-ка говорите!
И сержант послушался.
А потом, когда все было позади, Селдон спросил у Дорс:
— Дорс, как ты могла? Никогда не думал, что ты способна на такую… жестокость!.
Дорс холодно ответила:
— На самом деле я не причинила ему никакого вреда. Вполне достаточно было пригрозить. Во всяком случае, твоя безопасность была превыше всего.
— Лучше бы я сам с ним схватился.
— Ради чего? Чтобы не уронить мужского достоинства? Во-первых, ты бы мог просто-напросто опоздать. Во-вторых, чего бы ты ни добился и как бы ни преуспел, это в любом случае не стало бы неожиданностью. Один мужчина отделал другого — подумаешь! А я — женщина, а от женщины никто не ждет ни мужской ярости, ни силы, Гэри, ну ты-то понимаешь, что ни одна женщина не в силах сделать со здоровым мужиком такое? А теперь пойдут слухи, и рассказ о случившемся будет обрастать неправдоподобными подробностями, и скоро все меня будут бояться, а тебя никто не осмелится и пальцем тронуть.
— Ну да. Но не только из-за того, что будут бояться тебя. Бояться будут еще и казни. Сержант и остальные заговорщики будут казнены, ты же знаешь.
Дорс, как правило, строго следила за выражением своего лица, но тут не сдержалась. Видно было, как ей жалко осужденного на смерть сержанта, того, кто мог бы, не задумываясь, прикончить ее любимого Гэри.
— Но, Гэри, — воскликнула она, — разве так уж необходимо казнить заговорщиков? Вполне достаточно было бы посадить их в тюрьму или отправить в ссылку.
— Не выйдет, — покачал головой Селдон. — Поздно. Клеон и слышать ни о чем, кроме казни, не желает. Могу процитировать тебе его слова, если хочешь.
— То есть он уже все решил?
— Не раздумывая. Я пытался убедить его в том, что хватило бы ссылки или тюрьмы, но он сказал «нет». Он сказал: «Всякий раз, когда я пытаюсь решить проблему путем твердых и решительных действий, вы мне поете ту же самую песню, что до вас пел Демерзель, — про “деспотизм” и “тиранию”. Но это — мой дворец. Это мой парк. Это — моя охрана. Моя собственная безопасность зависит от того, насколько надежно охраняется дворец и территория, от того, насколько мои люди верны мне. Неужели у вас есть сомнения в том, что любое нарушение верности мне и Империи должно быть наказуемо иначе, чем мгновенной казнью? О какой безопасности тогда вообще речь? О какой моей безопасности можно говорить?»
Тогда я сказал: «Но должен состояться суд». А он говорит: «Пусть будет суд. Трибунал. Пусть он состоится немедленно, и я не потерплю, если хоть кто-то выскажется против казни».
Дорс была потрясена.
— И ты так спокойно об этом говоришь? Ты что, согласен с Императором?
Селдон неохотно кивнул.
— Согласен.
— Из-за того, что покушались на твою жизнь, видимо? Неужели ты из чувства мести отказался от своих принципов?
— Нет, Дорс, я человек не мстительный. Но в данном случае на карту была поставлена не только моя жизнь, и не только жизнь Императора. Если и есть в истории Империи что-либо неизменное, показательное, так это то, что Императоры приходят и уходят. Защищать тут приходится психоисторию. Несомненно, даже если что-нибудь ужасное случится со мной, психоистория всё равно когда-нибудь появится на свет, но Империя катится к разрухе, и ждать нельзя, а пока только мне одному удалось продвинуться достаточно далеко для того, чтобы необходимая нам, как воздух, методика была разработана вовремя.
— Значит, тебе следовало бы передать свои знания другим, — сухо проговорила Дорс.
— Я этим и занимаюсь. Поскольку Юго Амариль кажется мне самым подходящим моим последователем, у меня от него секретов нет. Мы с ним собрали целую группу математиков. Все они люди способные и когда-нибудь сумеют внести свою лепту, но только все равно они не так знающи, как…
— Как ты — хочешь сказать? Не так мудры, не так талантливы? Да?
— Да, я именно так думаю. И еще я думаю, что психоистория принадлежит мне, а раз я один способен с ней управиться, мне нужно время и нужна моя жизнь. Я — человек…
— Человек… — печально кивнула Дорс.
Казнь состоялась. Уже целый век в Империи не случалось ничего подобного. На смерть были осуждены двое министров, пятеро чиновников среднего звена и четверо солдат, включая того самого сержанта. Вся дворцовая охрана подверглась допросам и проверкам, и те, кто не выдержал испытаний, были уволены, и более того — сосланы в отдаленные Внешние Миры.
С этих пор все стали тише воды, ниже травы, а охрана премьер-министра была усилена вдвое, так что «тигрице» — именно так стали теперь под шумок называть Дорс — уже не было нужды всюду сопровождать Селдона. Даже когда ее не было рядом, ее образ яростной защитницы, казалось, витал где-то совсем рядом с Селдоном. Итак, минуло уже почти десять лет, как Император Клеон наслаждался чувством спокойствия и полной безопасности.
Теперь работа над психоисторией подошла вплотную к той черте, когда вот-вот должна была появиться возможность делать кое-какие прогнозы, и, возвращаясь в это утро с прогулки в лабораторию, где он превращался из премьер-министра в ученого-аналитика, Селдон почему-то отчетливо ощутил, что периоду его благоденствия и эйфории приходит конец.
3
Однако он не сумел сдержать радости, охватившей его при входе в лабораторию.
Как все переменилось…
Ведь началось все двадцать лет назад, а тогда он маялся с подержанным геликонским компьютером. Но именно тогда словно озарение снизошло на него, и возникла туманная, полубезумная математическая теория…
А потом — годы работы в Стрилингском университете, когда они с Юго Амарилем корпели над выверкой уравнений, пытались избавиться от тяжеловесных множеств, обойти каким-то образом самые страшные из хаотических эффектов. Честно говоря, успехов у них было маловато.
Теперь же, когда он уже десять лет занимал пост премьер-министра, к его услугам был полный набор новейших компьютеров и обширный штат сотрудников, разрабатывающих самые разные аспекты проекта.
Условиями разработки проекта диктовалась необходимость того, чтобы никто из сотрудников — за исключением Юго и самого Селдона — не знали в точности, над чем они на самом деле работают. Каждый трудился над вычлененным из общей проблемы заданием, разрабатывая, так сказать, отдельную шахту в колоссальной горе психоистории. Только Юго и Селдон знали, как глубоки ее недра, как высоки вершины, да и для них порой эти самые вершины скрывались в тучах, а склоны заволакивал густой туман.
Конечно, Дорс была права. Пора было мало-помалу вводить сотрудников в курс дела, посвящать в тайну. Двоим теперь уже не под силу было управиться с возникшими проблемами. А годы неумолимо шли вперед. Селдон старился. Пускай даже он сумеет курировать работу над проектом еще пару десятков лет, но надо смотреть правде в глаза: лучшие его годы уже позади.
Да и Амарилю через месяц — тридцать девять. В общем, он еще достаточно молод, но не так уж молод для математика. К тому же он трудился над проектом примерно столько же времени, сколько сам Селдон, и, стало быть, способность к продуктивному, блещущему новизной мышлению у него уже не та.
Амариль заметил, как вошел Селдон, и пошел ему навстречу. Селдон с любовью смотрел на помощника. Амариль, как и Рейч, был коренным далийцем, и все же на взгляд в нем ничего далийского не осталось, разве что невысокий рост и крепкая, мускулистая фигура. Он не носил усов, давно избавился от акцента. Даже далийский менталитет куда-то выветрился. Призывы и лозунги Джо-Джо Джоранума в свое время не произвели на него никакого впечатления, а ведь он апеллировал в первую очередь к угнетенным и униженным далийцам.
Казалось, Амарилю совершенно несвойственен никакой патриотизм, кроме единственного — патриотизма в отношении психоистории. Только ей он принадлежал и сердцем, и душой.
Думая об этом, Селдон порой испытывал смущение. Сам он до сих пор не забыл о родной планете Геликоне, о тех двадцати годах, что прожил там, и ничего не мог с собой поделать: он считал себя геликонцем. Время от времени он задумывался о том, не мешает ли это его работе над психоисторией. Ведь в идеале человеку, занятому этой наукой, нужно было бы отречься от каких-либо национальных привязанностей и перестать принадлежать какому бы то ни было сектору, планете, а если и принадлежать кому-то и чему-то, то только лишь абстрактному человечеству, как Амариль.
«А я до сих пор этого не умею», — подумал Селдон и глубоко вздохнул.
— Гэри, — сказал Амариль, — успехи таки, похоже, есть.
— Похоже, Юго? Только похоже?
— Я не стал бы торопиться и выпрыгивать в открытый космос без скафандра, — сказал Юго совершенно серьезно. (Селдон знал, что с чувством юмора у него не очень.) И они вдвоем вошли в их отдельный кабинет. Кабинет был невелик, но зато надежно экранирован.
Амариль сел и закинул ногу на ногу.
— Появилась возможность запустить твою последнюю схему борьбы с хаотичностью — не целиком, конечно, — и ценой обобщений.
— Ясно. «Выбрал прямую дорогу, так не гляди по сторонам». Именно так обстоят дела во Вселенной. Нужно просто-напросто как-то одурачить наши цифры.
— Ну, что-то в таком духе мы и сделали. Теперь мы смотрим на все как бы через обледеневшее стекло.
— Это все равно лучше, чем через свинцовый экран, заслонявший нам обзор столько лет.
Амариль что-то пробормотал себе под нос и оказал:
— Теперь мы способны различать свет и тьму.
— Поясни!
— Не могу, но у меня есть Главный Радиант, над созданием которого я трудился, как… как…
— Ламек не подойдет? Это такой геликонский зверек, живущий в горах. На Тренторе они не водятся.
— Ну, если ваш ламек трудится в поте лица, значит, я примерно так же трудился над созданием Главного Радианта.
Амариль нажал кнопку на крышке стола, сработал механизм открытия ящика, и он бесшумно выехал из-под крышки. Юго вынул из ящика черный матовый куб. Селдон с нескрываемым интересом смотрел на него. Принципиальную схему Главного Радианта создал он сам, но сборку осуществлял Амариль — он был мастер на все руки.
Комната постепенно погрузилась в темноту, и прямо в воздухе повисли цепочки уравнений и графиков. Цифры, казалось, подвешены на невидимых ниточках над столом.
— Восхитительно! — не смог удержаться Селдон. — В один прекрасный день, если доживем до него, нужно будет добиться того, чтобы Главный Радиант проецировал целый поток математических символов, отражающих прошлое и будущее, У нас появится возможность выделять в течении этой громадной реки притоки и рукава, направлять их в нужное русло.
— Угу, — буркнул Амариль, — если нам удастся прожить с сознанием того, что наши действия, направленные на то, как бы сделать лучше, не сделают хуже, чем есть.
— Поверь, Юго, еще не было случая, чтобы я лег спать, не подумав об этом. Эта мысль все время гложет меня. И все-таки пока ничего такого не произошло. И не добрались мы покуда до такой возможности. Ты верно сказал: пока мы всего-навсего различаем свет и тьму через обледенелое стекло.
— Точно.
— И как тебе кажется, что ты видишь, Юго? — спросил Селдон, пристально глядя на Амариля. Пристально и немного печально: Амариль стал толстеть. У него даже брюшко появилось. Он проводил слишком много времени у компьютера и Главного Радианта и почти забросил свои каждодневные разминки. Селдон знал, что с женщинами Амариль встречается время от времени, но жены у него не было. Это было ошибкой! Даже «трудоголику» нужны жена и дети, нужно о ком-то заботиться.
И Селдон подумал о том, что он сам до сих пор старается держаться в хорошей форме и что именно Дорс заставляет его не забывать об этом.
— Что я вижу? — переспросил Амариль. — Я вижу, что Империя в беде.
— Империя всегда в беде.
— Да, но теперь дело обстоит более конкретно. Существует вероятность, что беда подстерегает нас в самом центре.
— На Тренторе?
— Может быть. А может быть, на Периферии. То ли случится несчастье здесь у нас — может быть, гражданская война, — то ли далекие Внешние Миры начнут откалываться от Империи.
— Уверен, для определения вероятности как первого, так и второго психоистория не нужна.
— Самое интересное то, что, похоже, это взаимоисключающие события. Либо одно, либо другое. А вероятность того, что то и другое произойдет одновременно, ничтожно мала. Вот, посмотри. Это же твои собственные вычисления. Посмотри!
И они вместе углубились в чтение цифр на дисплее Главного Радианта.
Наконец Селдон проговорил:
— Знаешь, я все-таки не понял, почему ты считаешь эти варианты развития событий взаимоисключающими.
— Я тоже, Гэри, не знаю, почему это так, но в чем тогда ценность психоистории? Грош бы ей была цена, если бы она показывала нам только то, что видно невооруженным глазом. Она должна показывать нам то, чего не видно, понимаешь? А не показывает она нам, во-первых, того, какой из двух вариантов предпочтительнее, а во-вторых, что нужно делать для того, чтобы случилось лучшее, а вероятность худшего значительно упала бы.
Селдон поджал губы, помолчал, потом медленно проговорил:
— Я могу сказать тебе, какой вариант предпочтительнее. Пусть Периферия катится куда подальше, а Трентор остается в покое.
— Серьезно?
— Без вопросов. Мы обязаны сохранить Трентор в неприкосновенности хотя бы потому, что здесь мы работаем.
— Но наше собственное существование нельзя ставить во главу угла.
— Наше — нет, а существование психоистории — можно. Что хорошего для нас выйдет из того, если мы примемся спасать Периферию, а на Тренторе создастся такая обстановка, что мы вынуждены будем прервать работу над психоисторией? Я не говорю, что нас убьют. Я говорю о том, что нам могут не дать работать. А наша судьба напрямую зависит от работы над психоисторией. Что же касается Империи, то отделение Периферии — всего лишь начало распада, который может продлиться очень долго, прежде чем процесс доберется до сердцевины.
— Допустим, ты прав, Гэри, но как можно добиться сохранения стабильности на Тренторе?
— Для начала надо хотя бы подумать об этом.
Оба умолкли, и наконец Селдон признался:
— Знаешь, что-то мне не легче от этих раздумий. А что, если вся Империя — на ложном пути? Причем давно идет по нему, всю свою историю? Знаешь, эта мысль приходит мне в голову всякий раз, когда я говорю с Грубером.
— Кто это — Грубер?
— Мандель Грубер. Садовник.
— А-а-а… Тот самый, что с воплями кинулся тебе на помощь, когда тебя хотели убить?
— Он самый. Я никогда этого не забуду и останусь вечно ему признателен. Ведь он был готов голыми руками защищать меня и не испугался заговорщиков, вооруженных до зубов. Вот это преданность! Но дело не столько в этом. Знаешь, поговоришь с ним — и словно глотнул свежего воздуха. Не могу же я все время разговаривать с придворными и психоисториками.
— Ну, спасибо.
— Не сердись! Ты же понимаешь, что я хочу сказать. Грубер — дитя природы. Он любит ветер, и дождь, и мороз — словом, натуральную погоду. А я тоже по всему этому так скучаю порой.
— А я — ни капельки. И не помер бы, если бы вообще никуда не выходил.
— Ты вырос под куполом. А вот попробуй представит себе, что было бы, если бы Империя состояла из примитивных, промышленно неразвитых миров, живущих земледелием и скотоводством, где плотность населения была бы мала и хватало бы нетронутых участков земли? Разве так не было бы лучше для всех нас?
— Не знаю. На мой взгляд, это было бы просто кошмарно.
— А я выкроил время и попытался оценить такой вот вариант. Такое впечатление, что имеет место нечто вроде неустойчивого равновесия. Малонаселенный мир — ну, такой вот пасторальный, как я только что описал, — либо нищает и вырождается, опускаясь практически до дикарства, либо там происходит индустриализация. Узенькая такая, понимаешь, дощечка — того и гляди, в какую-то сторону откачнется, и почему-то чаще всего выходит так, что перевешивает индустриальный путь развития.
— Потому что он лучше.
— Может быть. Но так не может продолжаться вечно. Теперь мы наблюдаем результаты подобной однобокости. Империя долее не может существовать, потому что она… она перегрелась, лучше не могу слова подобрать, А что будет — трудно сказать. Если мы с помощью психоистории сумеем предотвратить гибель Империи или, что гораздо более вероятно, ускорить ее выздоровление после гибели, может быть, это будет не более чем запуск очередного периода перегрева. Неужели это все, что предстоит человечеству — толкать, подобно Сизифу, камень в гору только для того, чтобы потом с отчаянием взирать, как он снова катится вниз?
— Что за Сизиф?
— Герой древнего мифа. Юго, тебе следовало бы побольше читать.
Амариль пожал плечами.
— Чтобы узнать о Сизифе? Вот уж незачем. Может быть, психоистория укажет нам путь к совершенно новому обществу, абсолютно непохожему на те, что мы видели и видим, — спокойному, устойчивому, желанному.
— Надеюсь, — вздохнул Селдон. — Очень надеюсь, но пока что-то на это непохоже. Что до ближайшего будущего, нужно приложить все усилия и добиться того, чтобы Периферия откололась. С этого момента начнется отсчет распада Галактической Империи.
4
— А я сказал, что это явится все-таки началом распада Галактической Империи. Так оно и будет, Дорс.
Дорс слушала его, поджав губы. В свое время она приняла назначение Селдона на пост премьер-министра точно так же, как принимала все, что с ним происходит, то есть спокойно. От нее всегда требовалось единственное: защищать его лично и его психоисторию, однако его теперешнее положение затрудняло ее задачу. Неизвестность — вот лучшая гарантия безопасности, а покуда жизнь Селдона озаряли «Звездолет и Солнце» — символ Империи, любые физические заслоны были недостаточны.
Та роскошь, которая теперь окружала их в обыденной жизни, — надежное экранирование от лучей-шпионов и от любого нападения, возможности для проведения ее собственных исторических изысканий, не ограниченные никакими рамками, — все это не удовлетворяло ее. Она бы с радостью согласилась поменять все это на скромный коттедж в кампусе Стрилингского университета, а еще лучше — на какой-нибудь безымянный дом или квартиру в безымянном секторе, где бы никто их не знал.
— Все это очень хорошо, Гэри, милый, — сказала она, — но этого мало.
— Чего мало?
— Ты мне не все сказал. Ты говоришь, что мы можем потерять Периферию. Каким образом? Почему?
Селдон усмехнулся.
— Хотел бы я знать это, Дорс, но психоистория еще не на той стадии разработки, чтобы дать нам ответы на такие вопросы.
— Ну хорошо, скажи тогда, как это может выглядеть, по твоему собственному мнению. В чем тут дело? В амбициях правителей отдаленных провинций, которые хотят объявить об их независимости?
— И в этом тоже. Такие случаи имели место в прошлом, и ты об этом знаешь лучше меня, но это никогда не затягивалось надолго. На этот раз все может получиться иначе.
— Потому что Империя теперь слабее?
— Да, и потому, что теперь торговля застопорилась, связи между мирами стали не такими прочными, потому что губернаторы провинций на самом деле теперь стоят гораздо ближе к независимости, чем когда бы то ни было. И если амбиции одного из них станут особенно высоки…
— Догадываешься, кто бы это мог быть?
— Ни в малейшей степени. Единственное, что мы способны вытянуть из психоистории на нынешней стадии ее разработки, так это то, что, если такой губернатор отыщется, сейчас условия для претворения его амбиций в жизнь гораздо более благоприятны, чем когда-либо раньше. Могут произойти и другие события, к примеру, какое-то жуткое стихийное бедствие или внезапная гражданская война между двумя коалициями отдаленных Внешних Миров. Прогнозировать и то и другое в точности на данный момент мы не способны, однако мы можем с уверенностью сказать, что случись сейчас нечто подобное — и последствия будут гораздо более серьезными, чем сто лет назад.
— Но если вы даже не знаете в точности что может случиться на Периферии, как же вы можете пытаться направить течение событий так, чтобы Периферия откололась, а Трентор остался в неприкосновенности?
— Мы пока способны только на то, чтобы самым пристальным взором следить за ситуацией на Периферии и на Тренторе и предпринимать попытки к стабилизации положения на Тренторе, но не предпринимать таковых в отношении Периферии. Пока нам нечего ждать от психоистории в плане того, что те или иные события будут автоматически происходить по нашему приказу; не зная о том, как именно работает психоистория, это было бы попросту опасно, а потому придется все перевести в режим непрерывного «ручного» управления, так сказать. Пройдет время, методика будет усовершенствована; и необходимость в «ручном» управлении пойдет на убыль.
— Но все это, как я понимаю, в будущем, — уточнила Дорс. — Верно?
— Верно. Да и это всего лишь надежда.
— Но какого же рода нестабильность угрожает Трентору, если мы станем удерживать Периферию?
— Да такая же самая — экономические и социальные сбои, стихийные бедствия, подстегиваемые амбициями заговоры в высших сферах власти. И еще кое-что. Я вот, когда говорил с Юго, сказал ему, что на мой взгляд, Империя как бы перегрелась. А Трентор — самая накаленная ее часть. Похоже, что он просто-таки по швам трещит. У его инфраструктуры: обеспечение водой, теплом, переработки отходов, транспортировка топлива — сейчас то и дело, похоже, возникают проблемы, с которыми раньше тут никто не сталкивался. И каждый день я отмечаю в этом плане что-то новое.
— А что скажешь насчет смерти Императора?
Селдон развел руками.
— Она неизбежна, но Клеон пребывает в добром здравии. Лет ему столько же, сколько мне, и хотя я бы не прочь скинуть десяток годков, я ведь не старик, верно? Стало быть, и он не старик. Сын его в, качестве наследника никуда не годится, но претендентов отыщется хоть отбавляй. Их гораздо больше, чем требуется для того, чтобы ускорить его кончину, однако и это вряд ли окажется глобальной катастрофой — в историческом плане.
— Хорошо, тогда скажи, что ты думаешь о покушении на его жизнь?
Селдон встревоженно посмотрел на жену.
— Не произноси этого слова. Пусть мы тут с ног до головы экранированы, все равно не стоит.
— Гэри, не валяй дурака. Всякое возможно. Было же время, когда джоранумиты были всего на волосок от захвата власти, а если бы они ее захватили, они бы от Императора так или иначе…
— Может быть, и нет. Им он был бы гораздо более полезен в качестве марионетки. Как бы то ни было, об этом-то можно спокойно забыть. Джоранум в прошлом году умер на Нишайе. Патетическая была личность.
— У него были последователи.
— Естественно. У всех есть последователи. Послушай, вот ты изучаешь период становления Тренторианского Королевства и консолидации миров Галактической Империи. Тебе не доводилось нигде встретить упоминаний о Глобалистской Партии — была такая у нас на Геликоне?
— Нет, не доводилось. Не хотелось бы сделать тебе больно, Гэри, но, честное слово, на протяжении всей истории я вообще ни разу не сталкивалась с упоминаниями о Геликоне.
— Я нисколько не обижен, Дорс. Счастлив тот мир, у которого нет истории, я так всегда говорю. И все-таки… Словом, дело было так: примерно двадцать четыре столетия назад на Геликоне образовалась группа единомышленников, полностью и бесповоротно убежденных в том, что Геликон — это единственная населенная планета, то бишь «глобус», в Галактике. Вся Вселенная — это Геликон, а над ним — всего лишь непроницаемая, твердая сфера, усеянная крошечными звездочками.
— Но как они только могли верить в такое? — изумилась Дорс. — Они ведь уже тогда входили в состав Империи, насколько я понимаю?
— Да, но глобалисты упрямо твердили, что само существование Империи — не более чем иллюзия, самовнушение, что все до одного эмиссары и чиновники Империи — это геликонцы, которые неизвестно почему играют эти роли. Взывать к здравому смыслу было совершенно бесполезно.
— И что потом?
— Видишь ли, по-моему, всегда приятно думать, будто твой собственный мир — это Мир с большой буквы. На пике своей деятельности глобалисты втянули в партию примерно десятую часть населения Геликона. Казалось, немного — подумаешь, десятая часть! Однако это было то самое деятельное меньшинство, которое противостояло бездеятельному, безразличному большинству, и все шло к тому, что они возьмут верх.
— Но не взяли, как я понимаю?
— Нет, не взяли. Глобалисты добились того, что объем торговли Империи с Геликоном значительно снизился, а геликонская экономика докатилась до почти полного нуля. И когда обыватели взяли в руки блокнотики и карандаши, популярность глобалистов резко пошла на спад. Их взлет и падение изумляли многих в то время, но я уверен, психоистория безошибочно указала бы на неизбежность такого оборота дел и доказала бы, что и думать тут много нечего.
— Ясно. Но, Гэри, объясни, для чего ты рассказал мне эту историю? Видимо, она как-то связана с тем, о чем мы сейчас говорим?
— Связь в том, что подобного рода доктрины никогда не умирают до конца, независимо от того, какими бы идиотскими способами они ни одурачивали людей. Даже сейчас на Геликоне — даже сейчас! — существуют глобалисты. Их немного, но время от времени семь-восемь десятков фанатиков собираются на так называемые «Глобальные Конгрессы» и получают ни с чем не сравнимое удовлетворение, разглагольствуя между собой о глобализме. Так вот… прошло ведь всего десять лет с тех пор, как Трентору реально грозила опасность со стороны мощнейшего движения джоранумитов. Так что вовсе неудивительно, если тут остались кое-какие приверженцы учения Джоранума. И тысяча лет пройдет, а они останутся, и тоже удивляться будет нечему.
— Вероятно ли, что оставшиеся могут быть опасны?
— Сомневаюсь. Дело в том, что само движение в огромной степени опиралось на чары Джоранума, а он мертв. И смерть его не стала смертью героя. Он тихо и мирно скончался в ссылке.
Дорс встала и прошлась по комнате из конца в конец, размахивая руками и сжимая кулаки. Вернулась и встала перед сидящим в кресле Селдоном.
— Гэри, — сказала она, — позволь я скажу тебе, что я думаю. Если психоистория говорит о том, что Трентору грозят серьезные потрясения, значит, в том случае, если здесь еще остались джоранумиты, они до сих пор могут строить планы убийства Императора.
— Ты шарахаешься от теней, Дорс, — нервно рассмеялся Селдон. — Успокойся.
Однако отмахнуться от того, что так легко было сказано женой, он не сумел.
5
Сектор Сэтчем всегда противился династии Энтунов, из которой происходил и нынешний Император, Клеон I. Династия эта правила Империей уже два столетия. Притязания сэтчемцев на престол были связаны с тем, что некогда выходцы из этого сектора побывали, на монаршем престоле. Однако, хотя сэтчемской династии не суждено было достичь на этом посту сколько-нибудь значительных успехов, ни народ, ни, тем более, правители Сэтчема никак не могли забыть о том, кем были когда-то, что некогда, пусть ненадолго, пусть кое-как, но все же забрались на самый верх. Восемнадцать лет назад Рейчел, самозванная сэтчемская мэрша, бросила дерзкий вызов всей Империи. Из этого, правда, ничего не вышло, но зато поруганная гордость сэтчемцев взыграла с новой силой.
И поэтому небольшая группа руководителей подполья нигде не чувствовала бы себя более комфортно и безопасно, как в Сэтчеме.
Как-то вечером пятеро подпольщиков собрались вокруг стола в небольшой комнатке дома, расположенного в не самом фешенебельном из районов сектора. Обстановка в комнате была так себе, зато она была отлично экранирована.
Главенствовал на собрании человек, сидевший на стуле, который был разве что чуть-чуть получше тех, на каких сидели остальные. Да, это был руководитель, в этом не могло быть никаких сомнений. У него было удлиненное узкое лицо, он был необычайно бледен, даже тонкие губы, казалось, почти не видны. Черные волосы его были кое-где подернуты сединой, а глаза горели, словно тлеющие угли, излучая злобу и ярость.
Он пристально смотрел на человека, что сидел прямо напротив, — тот был явно старше, и внешность у него была не столь зловещая: седой, как лунь, с пухлыми: румяными щеками.
Руководитель резко оборвал своего визави:
— То, что вы не сделали ровным счетом ничего, это я понял. Извольте объясниться.
Тот быстро заморгал.
— Но я — старый джоранумит, Намарти. Почему я должен перед вами оправдываться?
Джембол Дин Намарти, в прошлом — правая рука Ласкина «Джо-Джо» Джоранума, фыркнул:
— Знаю я вас, старых джоранумитов. Тот ни на что не способен, тот труслив, а этот позабыл обо всем на свете. Так что, что «старый джоранумит», что «старый дурак» — особой разницы не вижу.
— Это вы меня старым дураком обзываете? — оскорбленно возопил его незадачливый собеседник и откинулся на спинку стула. — Меня? Каспала Каспалова? Да я был рядом с Джо-Джо, еще когда вы, извиняюсь, пешком под стол ходили.
— Я не называл вас дураком, — отрезал Намарти. — Я сказал только, что некоторые из старых джоранумитов — дураки. И у вас есть возможность доказать мне, что вы к ним не принадлежите.
— Но моя работа с Джо-Джо…
— Можете о ней забыть! Он мертв.
— Но дух его будет жить вечно.
— Если эта мысль будет вам подмогой в борьбе, пусть живет вечно, я не против. Но для других, а не для нас. Мы-то знаем, что он ошибался.
— Отрицаю!
— Не стоит упорно пытаться превратить в героя человека, который совершал ошибки. Он думал, что сумеет пошатнуть Империю одними только своими речами, а слова…
— Истории известны примеры, когда словами горы с мест сдвигали.
— Но не словами Джоранума, потому что он натворил кучу глупостей. Не слишком старательно он замел следы своего микогенского происхождения. Хуже того, он позволил одурачить себя и начать идиотскую кампанию по обвинению премьер-министра Эдо Демерзеля в том, что тот якобы робот. Я его предупреждал, что это глупо и опасно, но он и слушать ничего не желал. Вот и нарвался. Так что теперь нам надо начинать все сначала, верно? Какую бы пользу мы ни могли извлечь из воспоминаний о Джорануме, нам самим никаким воспоминаниям предаваться не следует.
Каспалов молчал. Остальные трое тоже помалкивали, только поглядывали на Намарти и Каспалова, втайне радуясь, что им ничего говорить пока не приходится.
— После того как Джоранум был сослан на Нишайю, джоранумитское движение распалось и, казалось бы, прекратило свое существование, — хрипло проговорил Намарти. — То есть так бы оно и было, если бы не я. Я собрал его снова, по кусочку, по пылинке, и теперь его сеть раскинулась вновь и покрывает весь Трентор. Насколько я знаю, вы в этом не сомневаетесь.
— Я не сомневаюсь в этом, руководитель, — пробормотал Каспалов.
Он назвал Намарти «руководителем» — стало быть, встал в позицию побитого и оправдывающегося.
Намарти довольно ухмыльнулся. Он никогда не требовал, чтобы к нему вот так обращались, но ему всегда было приятно, когда его называли «руководителем».
— Так вот, вы — часть этой сети, и у вас есть свои обязанности.
Каспалов нервно заерзал на стуле. Какое-то время он вел молчаливую игру с самим собой. Наконец он откашлялся и проговорил:
— Вот вы, руководитель, говорите, что предупреждали Джоранума о том, что неразумно затевать кампанию по обвинению премьер-министра в том, что он — робот. Вы говорите: он вас не стал слушать, но все-таки вы сказали то, что думали. Позволено ли будет мне воспользоваться такой же привилегией и указать на то, что лично я считаю ошибочным? Выслушаете ли вы меня, как в свое время вас выслушал Джоранум? Вы вольны, безусловно, отвергнуть мой совет и поступить так, как считаете нужным.
— Ну, естественно, вы можете высказаться, Каспалов. Вы сюда для того и приглашены. И каково же ваше мнение?
— Я считаю, что эта наша новая тактика, руководитель, ошибочна. Из-за нее уйма вреда и страданий.
— А как же! В этом и состоит наша цель! — гневно воскликнул Намарти, донельзя возмущенный непониманием таких простых, на его взгляд, вещей. — Джоранум пытался действовать убеждением. Не вышло. А мы поставим весь Трентор на колени путем активных действий.
— Сколько времени на это потребуется? И какой ценой мы этого добьемся?
— Сколько понадобится, столько и понадобится, а о цене говорить и вообще не приходится. Наши диверсии не стоят нам ни гроша, а делу помогают здорово. Временные прекращения электроснабжения, взрывы водопровода и канализации, нарушение систем кондиционирования. Каковы результаты? Неудобство и раздражение — а больше нам ничего и не нужно.
Каспалов покачал головой.
— Подобные действия носят кумулятивный характер.
— Конечно, Каспалов, а мы как раз того и хотим, чтобы реакция на все эти неудобства, то есть возмущение и сопротивление, носила кумулятивный характер. Послушайте, Каспалов, Империя катится по пути упадка. Это известно каждому. Каждому, кто способен логически мыслить. Техника все равно то и дело выходила бы из строя то тут, то там, даже если бы мы пальцем о палец не ударяли. Так что мы всего-навсего немножко ей помогаем.
— Это опасно, руководитель. Инфраструктура Трентора исключительно сложна. Один опрометчивый шаг — и вся планета будет лежать в руинах. Потяните за неверную ниточку — и Трентор обрушится, словно карточный домик.
— Пока что этого не произошло.
— Может произойти. И что же получится, если люди поймут, что за всем этим стояли мы? Да нас на куски разорвут! Не силы безопасности, не армия — нет, самые обычные толпы народа.
— Но кому может прийти в голову винить в этом нас? Во все времена люди сваливают всю вину на правительство, на советников Императора. И на этот раз будет то же самое.
— Ну а нам как прикажете жить дальше с таким камнем на сердце?
Этот вопрос Каспалов задал шепотом — старик явно совершенно искренне переживал. Он умоляюще смотрел на Намарти, своего руководителя, человека, которому присягнул на верность. Он-то сделал это исключительно из тех соображений, что Намарти, по его мнению, пойдет по пути Джоранума, а теперь Каспалов с горечью думал о том, неужели Джо-Джо хотел бы, чтобы его мечта осуществилась таким вот образом.
Намарти зацокал языком — так отец укоряет расшалившегося ребенка.
— Ой, Каспалов, только с нами не надо сентиментальничать, ладно? Когда мы придем к власти, мы соберем тут все по кусочку и выстроим заново. Запустим в дело старые джоранумитские лозунги насчет всенародного, правительства — пусть поиграют маленько во власть, — а когда мы утвердимся по-настоящему, создадим то правительство, которое нам будет нужно. И Трентор станет лучше, Империя сильнее. Можно будет создать нечто вроде совещательного органа, в работе которого участвовали бы представители различных миров — эти тоже пусть болтают, о чем хотят, тешат себя мыслью о том, что решают вопросы глобальной важности, а править будем мы.
Каспалов нервно потирал руки и, видимо, не знал, что сказать.
Намарти притворно улыбнулся:
— Вы сомневаетесь? Не бойтесь, мы не проиграем. Все идет хорошо, и дальше будет идти хорошо, Император не знает о том, что происходит. Не имеет ни малейшего понятия. А нынешний премьер-министр — математик. Он, правда, одолел Джоранума, но с тех пор бездействует.
— Но у него же есть эта… как ее…
— Не вспоминайте. Джоранум свихнулся на этой ерунде, но это все из-за того, что он был микогенец. И насчет робота он потому и клюнул так легко, что он оттуда, из Микогена. Ничего у этого математика нет такого…
— А, вспомнил: не то исторический психоанализ, не то еще как-то. Я слышал, как-то Джоранум сказал…
— Не вспоминайте. Делайте свое дело. Вы у нас за что отвечаете? За вентиляцию в секторе Анемория, верно? Вот и отлично. Нарушьте ее работу, а как — сами придумайте. Можно устроить так, что что-то там перекрывается, и тогда растет влажность или распространяются какие-то особые запахи, да мало ли чего. Никто от этого не умрет, так что не надо взывать к небесам и каяться в смертных грехах, ясно? Вы всего-навсего создадите людям временные неудобства и подстегнете в них недовольство жизнью. Можем мы на вас рассчитывать?
— Да, но то, что может оказаться всего лишь временным неудобством для молодых и здоровых, вряд ли окажется таковым для детей, стариков, больных…
— А вы что же, считаете, что прямо-таки никто и пострадать за правое дело не должен?
Каспалов растерянно пробормотал что-то нечленораздельное.
— Без жертв в этом мире ничего не добьешься. Так не бывает, чтобы никто не пострадал, — сказал Намарти. — Делайте свое дело. Постарайтесь, если вы такой уж совестливый, сделать его так, чтобы пострадало как можно меньше народу, но дело сделайте!
— Послушайте, руководитель, — воскликнул Каспалов. — Я должен сказать вам еще кое-что.
— Ну, говорите, — устало пробурчал Намарти.
— Уже не первый год мы ковыряем дырки в инфраструктуре Трентора. Ну хорошо, допустим, настанет день и мы наковыряем их столько, что чаша народного терпения переполнится, а вы этим воспользуетесь для свержения правительства. Как именно вы собираетесь осуществить это?
— Вы хотите узнать, как мы в точности это осуществим?
— Да. Чем резче мы ударим, тем меньше будет объем поражений, тем успешнее будет проведено хирургическое вмешательство.
Намарти медленно, неохотно проговорил:
— Я пока не решил, как именно будет выглядеть этот «хирургический удар». Но он будет нанесен. А до тех пор… так вы будете делать свою работу?
Каспалов обреченно понурил голову.
— Да, руководитель.
— Каспалов, вы можете идти, — резко сказал Намарти и махнул рукой.
Тот встал, развернулся и вышел. Намарти проводил его взглядом и сказал человеку, что сидел по правую руку от него:
— Каспалову больше доверять нельзя. Он продался. Он хочет предать нас и именно затем выспрашивает насчет моих планов на будущее. Приглядите за ним.
Все трое кивнули, встали и ушли. Намарти остался в одиночестве. Дотянувшись до выключателя, он нажал кнопку и отключил подсветку стен. Лишь маленький квадратик света, лившегося с потолка, рассеивал сгустившийся полумрак. Думал он вот о чем: «Во всякой цепи бывают слабые звенья, от которых нужно избавляться. Мы и в прошлом так поступали и в итоге имеем неприкасаемую организацию».
Он зловеще ухмыльнулся. Все шло, как надо. Кое-какие паутинки протянулись и во Дворец — не слишком прочные, не слишком надежные, но протянулись-таки. Ничего, скоро станут прочнее.
6
Уже несколько дней подряд стояла хорошая погода — теплая и солнечная, такое на незащищенной куполами дворцовой территории случалось крайне редко.
Гэри помнил: Дорс как-то рассказывала ему о том, почему именно этот район Трентора, где зимы были так холодны и так часто лили дожди, был избран местом постоянной резиденции монархов.
«То есть, — сказала она тогда, — по сути дела, никто это место не избирал. На заре формирования Тренторианского Королевства тут располагалось поместье правящей моровианской фамилии. Когда же Королевство стало Империей, у Императоров был большой выбор мест для резиденции — летние курорты, зимние дворцы, охотничьи поместья, дачи на побережье. Но в то время, когда планета мало-помалу начала покрываться куполами, один из Императоров, живший как раз здесь, так полюбил это место, что его оставили нетронутым. И именно потому, что только это единственное место осталось незащищенным, в нем и появилось нечто особенное, уникальное, и эта уникальность приглянулась следующему Императору, и так далее, и так далее. Вот так родилась эта традиция».
И, как всегда, когда слышал нечто подобное, Селдон задумался; что могла по этому поводу сказать психоистория? Можно ли было с ее помощью предсказать, что какой-то участок поверхности Трентора останется без купола? Допустим, это можно было бы предсказать, но наверняка ответа на вопрос о том, какой именно участок ожидает такая судьба, не последовало бы. Но может быть, и первый вопрос остался бы без ответа? Может быть, с помощью психоистории удалось бы установить, что непокрытыми броней останутся несколько участков поверхности, а может быть, не останется ни одного? Как можно было опираться и расчетах на личные желания или нежелания некоего императора, который в критический момент оказался на престоле и принял решение… да мало ли что могло на него тогда найти — хоть умопомрачение! Вот так возникает хаос — хаос и безумие.
Клеон I, без сомнения, наслаждался прекрасной погодой.
— Я старею, Селдон, — признался он. — Да не мне вам об этом говорить. Мы ведь с вами ровесники. Нет, конечно, то, что мне неохота играть в теннис или идти на рыбалку, это само по себе вовсе не признаки старости… кстати говоря, пруд недавно вычистили… ну, так вот: почему-то мне стало гораздо более приятно просто гулять по парку.
Разговаривая, Император грыз орешки, по форме напоминавшие столь любимые на Геликоне тыквенные семечки, но крупнее и не такие нежные на вкус. Клеон аккуратно разгрызал скорлупу и отправлял семечки в рот.
Селдон не был большим любителем этих орешков, но, конечно же, не смог отказаться, когда Император угостил его, и вынужден был съесть несколько штук.
Рука Клеона была занята скорлупой, и он растерянно смотрел по сторонам, не зная, куда бы их выбросить. Урны-дезинтегратора поблизости не было. Зато неподалеку, вытянувшись по струнке, как и следовало в присутствии Императора, и почтительно склонив голову, стоял садовник.
— Садовник! — окликнул его Клеон.
Садовник поспешно приблизился.
— Сир!
— Выбросьте куда-нибудь мусор, — сказал Клеон, пересыпая скорлупу в услужливо подставленную ладонь садовника.
— Слушаюсь, сир.
— Тогда уж и у меня заодно заберите, Грубер, — попросил Селдон.
Грубер протянул руку и почти застенчиво проговорил:
— Слушаюсь, господин премьер-министр.
Он поспешно удалился, а Император с любопытством посмотрел ему вслед.
— Вы что, знакомы с ним, Селдон?
— О да, сир. Старый приятель.
— Садовник? Ваш старый приятель? Кто он такой? Может, бывший математик? Неудачник какой-нибудь?
— Нет, сир. Ничего такого. Может быть, вы помните один случай. Это произошло тогда, когда… — Селдон прокашлялся, придумывая, как бы более тактично и осторожно назвать случившееся. — Когда, вскоре после того как вы своей милостью назначили меня премьер-министром, моей жизни угрожал некий сержант.
— А, покушение, — небрежно проговорил Клеон и поднял глаза к небесам, словно искал там успокоения. — Просто не понимаю, почему это все так боятся произносить это слово.
— Может быть, потому, — сказал Селдон, в душе презирая себя за то, что лесть теперь так легко срывалась у него с языка, — что все мы гораздо больше печемся о том, как бы чего-нибудь непредвиденного не случилось с нашим Императором, чем вы сами, сир.
Клеон иронично усмехнулся.
— Ну-ну… А при чем тут Грубер? Так его зовут?
— Да, сир. Мандель Грубер. Уверен, вы вспомните, как обстояло дело. Некий садовник бросился мне тогда на помощь. Он был готов голыми руками защищать меня, не испугавшись вооруженного сержанта.
— Ах да. Так это он самый и есть?
— Да, сир, это он. С тех пор я считаю его своим другом и почтя всякий раз, когда прогуливаюсь по парку, встречаю его. У меня такое впечатление, что он взялся меня оберегать. И, естественно, я питаю к нему самые добрые чувства.
— А я вас и не виню нисколько… Кстати, раз уж мы коснулись этого вопроса… как поживает ваша отважная супруга, доктор Венабили? Что-то я ее редко вижу.
— Она ведь историк, сир. Вся в прошлом.
— Слушайте, вы ее не боитесь? Я бы боялся, будь я на вашем месте. Мне рассказывали, как она налетела на сержанта. Его можно пожалеть.
— Она горой стоит за меня, сир. Боится. Правда, в последнее время бояться нечего. Все спокойно.
Император задумчиво посмотрел в ту сторону, куда ушел садовник.
— А мы как-нибудь вознаградили этого человека?
— Я позаботился об этом, сир. У него жена и две дочери, и я так устроил, что для каждой из дочерей отложена значительная сумма на образование их детей в будущем.
— Хорошо. Но я думаю, его стоит повысить в должности. Он хороший садовник?
— Превосходный, сир.
— А наш главный садовник Малькомбер, или как его там — что-то не припомню… похоже, он уже не слишком годится для этой работы. Ему уже давно за семьдесят. Как вы думаете, а Грубер справится?
— Уверен, справится, сир, но только он безумно любит свою работу. Она позволяет ему подолгу бывать на свежем воздухе при любой погоде.
— Забавная рекомендация. Ну ничего, я думаю, он справится и с руководящей работой, а мне нужен кто-то, кто сумел бы придумать кое-какие новшества. Гм-м-м… в общем, я подумаю. Может быть, ваш друг Грубер — как раз тот человек, который мне нужен… Да, Селдон, что вы, кстати говоря, имели в виду, сказав, что в последнее время все спокойно?
— Только то, сир, что никаких признаков недовольства среди придворных не отмечается. Неизбежная тенденция к интригам так близка к минимуму, как не была никогда.
— Вы бы так не говорили, Селдон, будь вы на моем месте. Послушали бы вы всех чиновников с их вечными жалобами. И как вы только можете мне говорить, что все тихо и спокойно, когда мне каждую неделю докладывают о серьезнейших авариях на Тренторе?
— Подобные происшествия случаются всегда, сир.
— Что-то не припомню, чтобы они когда-либо случались чаще, чем за последнее время.
— Очень может быть, сир, так оно и есть. Коммуникации стареют. Для того чтобы произвести необходимый капитальный ремонт, нужен определенный срок, необходимо произвести колоссальный объем работ и вложить значительные средства. А сейчас не то время, когда люди спокойно воспримут рост налогов.
— Такого времени никогда не бывает. Похоже, людям не слишком нравятся все эти аварии. Этому следует положить конец, и вы, Селдон, проконтролируйте этот вопрос. А что говорит по этому поводу психоистория?
— То же самое, что элементарный здравый смысл: все на свете приходит в негодность.
— Ну… в общем, можно считать, настроение у меня теперь испорчено на весь день. Ладно, разбирайтесь сами, Селдон.
— Слушаюсь, сир, — спокойно кивнул Селдон. Император зашагал ко дворцу, а Селдон подумал о том, что и у него самого настроение на весь день испорчено. Эти аварии на Тренторе были той самой альтернативой, которая ему меньше всего была по душе. Но как их прекратить и перебросить кризис на Периферию?
Психоистория молчала.
7
Рейч Селдон был несказанно счастлив. Еще бы ему но радоваться — ведь за несколько месяцев это был первый ужин en famille с матерью и отцом. Он отлично знал, что в биологическом смысле эти двое — не кровные его родители, но это не имело никакого значения. Он считал их своими родителями и радостно, с любовью улыбался им.
Обстановка в теперешних апартаментах Селдона была не такая задушевная, не такая теплая, как некогда в коттеджике Стрилингского кампуса. Увы, нынче некуда было деваться от роскоши и великолепия — такими уж положено было быть апартаментам премьер-министра.
Глядя порой на себя в зеркало, Рейч не переставал удивляться. Роста он был невысокого — всего сто шестьдесят три сантиметра, то есть ниже обоих родителей, коренастый, упитанный, но не толстяк, черноволосый, усатый — с далийскими усами он не расстался бы ни за что на свете. Они были предметом его гордости, и он особенно тщательно ухаживал за ними.
А из зеркала на него до сих пор смотрели глаза беспризорного мальчишки — того самого, каким он был когда-то, до того, как судьбе не стало угодно устроить его встречу с Гэри и Дорс по дороге к Матушке Ритте в Биллиботтоне. А теперь он, Рейч, родившийся в нищете и безысходности, был государственным служащим, мелким клерком в министерстве демографии.
— Ну, как дела в министерстве? — поинтересовался Селдон. — Есть успехи, Рейч?
— Кое-какие есть, па. Законы прошли. Решения суда приняты. Речи произнесены. И все же людей убедить трудно. Можно ведь сколько угодно разглагольствовать о братстве, а люди все равно себя братьями не чувствуют. И что меня больше всего донимает, так это то, что далийцы ничем не лучше других. Хотят, чтобы к ним относились, как к равным, и так оно и есть. Но хотят-то они хотят, а вот дай им волю, сомневаюсь, чтобы они к другим стали относиться, как к равным.
— Увы, психологию людей очень трудно изменить, Рейч, почти невозможно. Придется довольствоваться попытками избавиться от самых страшных зол, — вздохнула Дорс.
— Беда в том, — сказал Селдон, — что этим практически никто никогда не занимался. Людям милостиво позволяли играть в игру, главное правило которой — «я-лучше-чем-ты», а выбить из мозгов такое трудновато. Понимаешь, если пустить все на самотек лет этак на тысячу и сидеть сложа руки, нечего удивляться, что потом придется сто лет разбираться и наводить порядок.
— Знаешь, па, — улыбнулся Рейч, — мне порой кажется, что ты засунул меня на эту работу в качестве наказания.
— Вот тебе раз! За что же мне тебя наказывать? — удивленно вздернул брови Селдон.
— Хотя бы за то, что я в свое время соблазнился программой Джоранума относительно равенства секторов и призывами к более широкому представительству народа в правительстве.
— За это я тебя винить никак не могу. Лозунги крайне привлекательные, но ты же знаешь, что и Джоранум, и вся его партия использовали их исключительно как средство для вхождения во власть. А потом…
— И все-таки ты заставил меня заманить его в ловушку, несмотря на то, что мне импонировали его взгляды.
— Поверь, мне было нелегко просить тебя об этом.
— А теперь ты заставляешь меня работать над претворением в жизнь программы Джоранума исключительно затем, чтобы показать, как это невыносимо трудно?
Селдон ударил в ладоши.
— Дорс, ну как тебе это нравится? Наш мальчик приписывает мне прямо-таки какую-то змеиную хитрость. Разве это у меня в крови?
— Рейч, — проговорила Дорс, с трудом пряча улыбку, — уверена, ты не такого мнения об отце.
— Да нет, нет, конечно. По жизни ты, па, прямой, как правда. Но когда дойдет до дела, ты знаешь, как перетасовать колоду, Разве не этого самого ты хочешь добиться с помощью психоистории?
Селдон грустно ответил:
— До сих пор с ее помощью я мало чего добился.
— Это скверно. Я-то думал, что существует какой-нибудь психоисторический метод, с помощью которого можно было бы покончить с дискриминацией и бесправием.
— Может быть, он и есть, но только я пока его не обнаружил. — После ужина Селдон сказал: — Рейч, мне с тобой надо кое о чем потолковать.
— Вот как? — удивилась Дорс. — Без меня, я правильно поняла?
— Министерские дела, Дорс.
— Министерские «ля-ля», Гэри. Наверняка, будешь просить мальчика сделать что-нибудь такое, чего мне не хотелось бы.
Селдон строго отрезал:
— Будь уверена, я не буду просить его ни о чем таком, чего ему не хотелось бы.
— Все в норме, ма, — успокоил Рейч Дорс. — Дай нам с папой поговорить. Честное слово, я тебе потом всё-всё расскажу.
— Ну, начинается… — Дорс скрестила руки на груди и широко раскрыла глаза. — Ясное дело, «государственные тайны».
— Представь себе, ты не ошиблась, — решительно проговорил Селдон. — И к тому же — тайны первостатейной важности. Дорс, я говорю совершенно серьезно.
Дорс встала, поджав губы. Выходя из комнаты, она остановилась на пороге и сказала единственное:
— Не смей бросать мальчика на съедение волкам, Гэри.
Она вышла, а Селдон спокойно проговорил:
— Боюсь, что я задумал именно бросить тебя на съедение волкам, Рейч.
8
Селдон и Рейч перешли в домашний кабинет Селдона, который он сам окрестил «местом для раздумий». Здесь он просиживал долгие часы и думал, думал о том, как решать бесконечные и каждодневные проблемы деятельности имперского и тренторианского правительства.
— Ты читал, Рейч, — спросил Селдон, — насчет участившихся аварий в системе коммуникаций нашей планеты?
— Да, — кивнул Рейч, — но только, па, ты же сам знаешь, какая старая у нас планета. Так-то по сути, надо бы, знаешь, что сделать? Вывезти отсюда весь народ, все тут перекопать, заменить напрочь, наставить везде новейших компьютеров, а уж потом завезти всех обратно — ну, лучше даже не всех, а половину. Ей-богу, на Тренторе будет гораздо спокойнее, если тут будут жить двадцать миллиардов человек.
— И каким же двадцати отдать предпочтение? — улыбаясь, спросил Селдон.
— Не знаю, — мрачно проговорил Рейч. — Да это и неважно. Все равно планету нам не переделать, так что приходится латать дырки.
— Боюсь, ты прав, Рейч, но не все тут так просто. Я тебе кое-что расскажу, а ты поправь меня, если я ошибусь. Есть у меня по этому поводу кое-какие мысли.
Селдон вынул из кармана небольшой шарик.
— Что это такое? — спросил Рейч.
— Карта Трентора. Великолепная компьютерная модель. Будь так добр, Рейч, расчисти стол.
Селдон положил шарик на середину стола и нажал кнопку, вмонтированную в подлокотник кресла. Свет в комнате погас, а крышка стола загорелась молочно-белым светом, распространившимся примерно на сантиметр в глубь нее. А шарик, казалось, расплавился и растекся по поверхности стола.
Мало-помалу на молочно-белом фоне проступили пятна и точки, и примерно через тридцать секунд Рейч восхищенно проговорил:
— Да ведь это не глобус, а карта! Настоящая карта Трентора!
— А я тебе что говорил? Правда, такую в магазине не купишь. Они все у армейских начальников. Можно пользоваться, как глобусом, но просто горизонтальная проекция более четко покажет то, что мне хотелось бы показать.
— Слушай. Как мы знаем, за последние пару лет участились аварии. Ты говоришь: «Планета старенькая, и этого можно ожидать». Так? Однако аварии резко участились, и в них стала отмечаться некая закономерность, то есть практически все аварии являются результатом небрежности со стороны обслуживающего персонала.
— Разве такое невозможно?
— Почему нет? Возможно. В разумных пределах. В разряд событий такого рода можно отнести даже землетрясения.
— Землетрясения? На Тренторе?
— Трентор — в сейсмическом отношении на редкость спокойная планета — и это замечательно, поскольку крайне опасно было бы заковывать в броню планету, которая тряслась бы, как безумная, по несколько раз в году — любая броня тогда бы трещала по всем швам. Твоя мама говорит, что одной из причин, по которой Трентор был в свое время избран столицей Империи, явилось как раз то, что он так безопасен в сейсмическом плане. «Геологически полудохлый» — вот так она назвала наш любимый Трентор, ты же знаешь, как мама любит такие словечки. Ну, так вот: Трентор, он, может быть, и правда, полудохлый, но все-таки еще не умер. Изредка тут случаются маленькие землетрясения, и за последние два года их было три.
— Я этого не знал, па.
— Не только ты. Покрытие Трентора — это не цельносваренная броня. Она состоит из сотен кусков, каждый из которых в случае необходимости может быть отсоединен и приподнят, сдвинут в сторону, дабы избежать напряжения и сжатия, неизбежно возникающих в случае землетрясения. И поскольку землетрясения на Тренторе длятся не более минуты, подъем покрытия занимает примерно такое же время, и люди, живущие в этом районе, даже не подозревают ни о чем. Единственное, что они ощущают, — это звон посуды на полках да легкое подрагивание пола. Ну, разве еще мизерное изменение погоды за счет проникновения воздушных масс снаружи — и все.
— Но это же здорово?
— По идее, да. В этом плане все компьютеризировано. Где бы ни произошло землетрясение, его начало должно моментально выявляться, и обязана включаться система автоматического подъема куполов, дабы подъем произошел до того, как вибрация станет чересчур сильной и будет грозить целостности покрытия.
— Тоже здорово.
— Согласен. Но беда в том, что при всех тех трех землетрясениях, которые, как я тебе сказал, произошли за последние два года, автоматика подъема куполов не срабатывала. То есть купола вообще не поднимались, и, как следствие, понадобился значительный ремонт. Потрачено время, вложен труд, но климатические условия надолго вышли из-под контроля. А теперь скажи мне, Рейч, как ты думаешь, какова вероятность того, что во всех трех случаях виновато оборудование?
— Невысока!
— Мягко сказано — «невысока». Один против ста, и того меньше. Такое впечатление, будто кто-то нарочно отключал автоматику всякий раз перед землетрясением. Теперь вот о чем. Примерно раз в сто лет на Тренторе случаются утечки магмы, а подобные геологические катаклизмы контролировать еще труднее, чем землетрясения. Просто страшно себе представить, что бы могло случиться, если бы такое стихийное бедствие не было вовремя выявлено. К счастью, ничего подобного пока не случилось, и вряд ли случится, но ты посмотри; здесь, на этой карте, отмечены места, где за последние годы произошли аварии, казалось бы, связанные с людской халатностью. Правда, ни разу не удалось установить, кто именно был виновен в подобной халатности.
— Наверное, потому, что каждый спасает свою шкуру.
— Ты прав, пожалуй. Увы, это характерный признак любой бюрократической системы, а Трентор — самая громадная и совершенная из них. Ну, так что скажешь относительно локализации аварий?
На карте загорелись маленькие красноватые огоньки.
— Ну… — осторожно начал Рейч. — Похоже, слишком равномерно.
— Вот именно. Как раз это и интересно. Ведь, казалось бы, где аварии должны случаться чаще? Там, где инфраструктура Трентора наиболее уязвима, более изношена, то есть в самых старых районах Трентора, тех, которые раньше других были покрыты куполами, верно? Именно там при работе с оборудованием больше, чем где бы то ни было, требуется быстрая реакция обслуживающего персонала и, соответственно, самая благоприятная почва для халатности. Так… Смотри, сейчас я выделю синими огоньками старые районы Трентора. Видишь? Аварии там случались ничуть не чаще, чем в более современных районах.
— Ну, и?
— И я склонен полагать, Рейч, что халатность к авариям не имеет ни малейшего отношения, что они не случайны и имеют целью одно: раздразнить людей, вызвать их недовольство, причем желательно по всей планете.
— Что-то не верится.
— Нет? Давай, в таком случае, посмотрим, как аварии распределяются по времени, а не по территории Трентора. — Синие и красные точки исчезли. Несколько мгновений карта Трентора «молчала», затем на ней начали появляться золотистые огоньки — они загорались и гасли один за другим. — Обрати внимание, — сказал Селдон, — никаких наложений, совпадений. Одна за другой, через почти равные промежутки времени. Ну прямо, будто часы тикают.
— Думаешь, тоже нарочно, да?
— Наверняка. Кто бы за этим не стоял, он старается наделать как можно больше вреда и шума, прилагая как можно меньше усилий. Зачем устраивать, к примеру, две аварии одновременно, когда вполне достаточно, чтобы в новостях сообщения о них мелькали постоянно? В новостях и в сознании людей. И с каждым последующим сообщением недовольство народа возрастает с новой силой.
Огоньки на карте погасли, поверхность стола тоже. В комнате зажегся свет. Селдон взял со стола шарик и убрал в карман.
— Но кто же может этим заниматься? — нахмурил брови Рейч.
Селдон задумчиво проговорил:
— Несколько дней назад я получил сообщение об убийстве в секторе Сэтчем.
— Ничего удивительного, — пожал плечами Рейч. — Сэтчем, правда, не самый криминальный сектор, но и там каждый день убивают уйму людей.
— Сотни, — кивнул Селдон. — Бывают дни, когда число умышленных убийств на Тренторе доходит до миллиона. И чаще всего убийц обнаружить не удается. Случаи смерти просто попадают в статистические отчеты. Однако тот случай, о котором я говорю, не совсем обычен. Человека пырнули ножом, но неудачно, не насмерть. Когда его подобрали, он был еще жив. Он успел произнести одно единственное слово перед смертью, и слово это было «руководитель». Происшествие вызвало законное любопытство, и личность убитого была установлена. Работал он в Анемории, а что делал в Сэтчеме — непонятно. Однако одному ушлому офицеру удалось-таки откопать любопытную подробность. Человек этот — из старых джоранумитов. Звали его Каспал Каспалов, и он был одним из ближайших соратников Ласкина Джоранума. И вот теперь он мертв. Его убили, зарезали.
Рейч нахмурился.
— Думаешь, па, джоранумиты ушли в подполье? Да нет, чепуха, их больше нет.
— Видишь ли, не так давно мама спросила у меня, как я думаю, не существуют ли джоранумиты до сих пор, а я ей сказал, что всякая старая вера сохраняет приверженцев, и порой хвост за ней тянется на целые столетия. Как правило, приверженцы теряют влияние, сильно рассредоточены. И все же; что, если джоранумитам удалось сохранить свою организацию, что, если у них остались значительные силы, что, если они решили убрать того, кого сочли изменником, что, если это именно они устраивают все аварии, как нечто вроде подготовительного этапа перед захватом власти?
— Что-то многовато «если», па.
— Знаю, знаю. Может быть, я вообще ошибаюсь. Убийство произошло в Сэтчеме, а вот в Сэтчеме-то как раз — никаких аварий в коммуникациях.
— Что это доказывает?
— Это может говорить о том, что центр подполья там и располагается и что подпольщики не желают устраивать неудобств самим себе, зато щедро рассыпают их по всему остальному Трентору. Также это может означать, что за всем этим стоят не джоранумиты, а совсем наоборот — члены сэтчемской династии, все еще лелеящие мечту править Империей.
— Ой, па! Вилами на воде писано!
— Знаю. А теперь предстань все-таки, что все обстоит именно так, как я говорю. Что джоранумитское подполье все-таки существует. Правой рукой Джоранума был Джембол Дин Намарти. Подтверждения того, что он умер, у нас нет, как нет сведений о том, что он покинул Трентор и чем занимался в последние десять лет. Это вовсе не удивительно. В конце концов, затеряться среди сорока миллиардов человек — проще простого. Я и сам в свое время пытался сделать это. Конечно, может быть, что Намарти уже нет в живых. Это было бы самое легкое объяснение. Но может быть, он жив.
— И что? Что делать?
— Самое простое — обратиться в органы системы безопасности, но я не могу этого сделать. Рядом со мной теперь нет Демерзеля. Он умел действовать угрозами. Я этого не умею. Он был могущественной личностью, а я всего-навсего математик. Мне не стоило становиться премьер-министром, но меня заставили. Да я бы им не стал, если бы Император не верил столь бесповоротно в возможности психоистории — на мой взгляд, совершенно зря.
— А ты вроде как занялся самобичеванием, а, па?
— Что, похоже, получается? Нет, ты только представь себе меня, обращающегося за помощью к сотрудникам системы безопасности, показывающего им то, что показал сейчас тебе, — Селдон постучал пальцем по столу, — начинающего им доказывать, что нам грозит величайшая опасность со стороны подпольной организации, про которую я по сути ничего не знаю. Они меня, конечно, надменно выслушают, а когда я уйду, только посмеются над чокнутым математиком — и все, пальцем о палец не ударят.
— И все-таки, что же делать? — настаивал Рейч. — Что нам делать?
— Поставим вопрос иначе: что тебе делать, Рейч? Мне нужны доказательства, и я хочу, чтобы ты помог мне раздобыть их. Я бы послал маму, но она ни за что на свете, не согласится расстаться со мной. Сам я в такие времена никак не могу покинуть дворец. Больше, чем кому-либо, кроме Дорс и себя самого, я доверяю тебе, Ты еще совсем молодой, сильный, в драке давно меня переплюнул, и еще — ты хитрый.
Только пойми, я вовсе не хочу, чтобы ты рисковал жизнью. Никакого героизма, никаких самоотверженных подвигов. Только выясни все, что сумеешь. Может быть, тебе удастся узнать, что Намарти жив и здоров. Или, наоборот, что он умер. Может быть, тебе удастся разнюхать, что джоранумиты активно действуют, или же, наоборот, как выражается мама, они пребывают в полудохлом состоянии. А может быть, ты узнаешь, что Сэтчемская династия что-либо затевает или, наоборот, совсем ничего не затевает. В любом случае, что бы ты ни узнал, все будет интересно. Но не это самое главное. А самое главное вот что: я хочу, чтобы ты постарался узнать, действительно ли аварии происходят так, как я думаю, то есть в результате диверсий, и что еще на уме у подпольщиков. У меня сильное подозрение, что они собираются затеять что-то вроде всенародного бунта, а если так, я должен знать об этом.
Рейч осторожно спросил:
— Ты, наверное, уже придумал для меня какой-нибудь план?
— Конечно, Рейч. Я хоту, чтобы ты обследовал тот район Сэтчема, где был убит Каспалов. Если сумеешь, попытайся выяснить, был ли он активным участником движения джоранумитов, и погляди, не сумеешь ли ты сам внедриться в какую-нибудь подпольную группу.
— А что? Может, и выйдет. Я-то всегда смогу притвориться старым джоранумитом. Я, правда, был очень молодой, когда Джоранум вошел в силу, но меня, допустим, свели с ума его идеи. В каком-то смысле, так ведь оно и было.
— Да-да, но тут есть маленькая тонкость. Маленькая, но важная. Тебя могут узнать. Ты, в конце концов, не кто-нибудь, а сын премьер-министра. Время от времени тебя показывают по головидению. Ты давал интервью по вопросу о равенстве секторов.
— Все так, но…
— Никаких «но», Рейч. Наденешь туфли на каблуках и станешь сантиметра на три повыше. Найдем кого-нибудь, кто научит тебя, как сделать лицо неузнаваемым. На этот счет есть масса уловок: и брови можно выщипать, и щеки сделать более пухлыми, и тембр голоса изменить.
— Куча хлопот из-за ерунды, — пожал плечами Рейч.
— И еще, — сказал Селдон выразительно: — Тебе придется сбрить усы.
Рейч выпучил глаза и довольно долго не в силах был вымолвить ни слова.
— Сбрить усы?! — наконец выдавил он хриплым шепотом.
— Да. Чтоб физиономия у тебя была гладкая, как коленка. Тогда тебя никто не узнает.
— Нет, это невозможно. Это же все равно, — замотал головой Рейч, — что отрезать себе… в общем, одно и то же, что кастрация.
Селдон покачал головой.
— Ну что ты. Усы — всего-навсего национальная диковинка. Юго же тоже далиец, как и ты, а усов не носит.
— Плевать мне на Юго! Я бы и забыл, что он живой еще, если бы не его математика.
— Он великий математик, и отсутствие усов ему в этом не помеха. И потом… о какой кастрации ты говоришь? Через две недели твои усищи отрастут снова и станут еще гуще.
— Две недели! Какие две недели? Два года надо, чтобы их вот так отрастить… такие… такие…
Он закрыл усы рукой, словно пытался защитить их.
— Рейч, — с укором сказал Селдон, — тебе придется пойти на эту жертву. Если ты с усами станешь моим разведчиком, ты можешь… попасть в беду. Я не могу позволить тебе так рисковать.
— Да я лучше умру! — возопил Рейч.
— Прекрати истерику! — строго проговорил Селдон. — Умирать тебе не надо, а вот усы сбрить надо. Кстати… — Селдон немного растерялся, — маме все-таки лучше ничего не говори. Я сам.
Рейч некоторое время не мигая смотрел на отца и наконец проговорил тихо и безнадежно:
— Хорошо, папа.
— Я разыщу, — сказал Селдон, — кого-нибудь, кто займется изменением твоей внешности, и как только все будет сделано, вылетишь в Сэтчем самолетом. Выше нос, Рейч, это еще не конец света.
Рейч вымученно улыбнулся. Селдон проводил его взглядом. Лицо его было тревожно. Одно дело — усы сбрить, совсем другое — потерять сына. Усы-то вырастут, а вот сын… Селдон прекрасно понимал, что посылает Рейча на опасное дело.
9
Человеку свойственно заблуждаться, и Клеон — Император Галактики, король Трентора и так далее и тому подобное (титулов у него была масса, и по самым торжественным случаям они произносились все целиком — громко, нараспев) — не был исключением. Он был убежден, что он — демократ.
И Клеона всегда страшно раздражало, когда в свое время Демерзель (а потом и Селдон) пытался его образумить, трактуя такое-то и такое-то предполагаемое действие Императора как «тираническое» или «деспотическое».
Но Клеон был уверен, что сам он по природе никакой не тиран и не деспот — нет же, ему хотелось время от времени предпринимать жесткие и решительные действия, вот и все!
Он частенько с ностальгическим одобрением отзывался о тех днях, когда Императоры не были так связны по рукам и ногам, как он теперь, и вольны были в своих отношениях с подданными. Увы, теперь Император был отрезан от мира и от жизни из-за боязни, что кто-либо покусится на его драгоценную персону.
Весьма сомнительно в этой связи, чтобы Клеон, которому никогда в жизни не доводилось общаться с людьми иначе, как только в ограниченном количестве и в строго определенной обстановке, сумел бы запросто, как ни в чем не бывало поболтать с незнакомцем, но ему самому казалось, что это было бы восхитительно. А потому он просто-таки затрепетал от предвкушения редкой возможности побеседовать с одним из подданных во время прогулки по парку — расслабиться, забить хотя бы ненадолго о том, что он — Император. О, как ему хотелось побыть демократом! Как он этого жаждал!
Да хоть с этим садовником, про которого рассказывал Селдон. Как это было бы благородно, как замечательно: щедро вознаградить его за преданность и мужество, но самолично не поручая это никому из приближенных.
Итак, Клеон назначил садовнику встречу в большом розарии, где цвели и благоухали розы всевозможных сортов и оттенков. «Самое подходящее место, — думал Клеон. — Я мог бы там с ним и случайно встретиться, но пусть его все-таки туда приведут. Не могу же я, в самом деле, слоняться по парку и ждать, не выйдет ли он сам ко мне. Да, ждать я не могу, я же все-таки Император». (Увы, одно дело — демократия, но совсем другое — всяческие неудобства.)
Садовник ожидал Императора в условленном месте, рядом с кустами роз. Глаза его были выпучены, губы дрожали. «Наверное, — подумал Клеон, — никто не рассказал бедняге, зачем именно я хочу его видеть. Ну да это ничего, я его успокою, но только как же его зовут?»
Клеон обернулся и шепотом спросил у одного из сопровождавших его чиновников:
— Как зовут этого садовника?
— Мандель Грубер, сир, Он служит садовником тридцать лет.
Император кивнул и, улыбаясь, проговорил:
— А, Грубер, это вы. Как приятно познакомиться с таким славным и трудолюбивым садовником.
— Сир, — стуча зубами, пробормотал Грубер. — Талантов у меня немного, я человек простой, я только стараюсь получше угодить Вашему Величеству.
— Ну да, ну да, — покивал головой Клеон, раздумывая о том, не усмотрел ли садовник в его словах издевки. Ох уж эти маленькие люди, нет в них тонкости и понимания. Как с такими будешь демократом? — Мой премьер-министр, — продолжил Клеон, — рассказывал мне о том, как вы однажды бросились ему на помощь. Похвально, Грубер, похвально. Еще он мне говорил о том, что вы очень хороший садовник. Вы с ним друзья, похоже?
— Сир, господин премьер-министр очень добр ко мне, но я знаю свое место. Я никогда не заговариваю с ним первым.
— Ну-ну, Грубер. Вы человек воспитанный, понимаю, но только премьер-министр, как и я, большой демократ, и к тому же я доверяю его мнению о людях, — Грубер низко поклонился. — Как вы, конечно, знаете, Грубер, — сказал Император, — главный садовник Малькомбер — человек пожилой, и ему пора на пенсию. Навряд ли он уже справляется со своими обязанностями.
— Сир, мы, все садовники, очень уважаем главного садовника. Да продлятся дни его, а мы всегда готовы положиться на его опыт и мудрость.
— Славно сказано, Грубер, — небрежно кивнул Император, — однако вы должны отлично понимать, что все это — пустые слова. Нет-нет, он уже никуда не годится. Он сам, кстати, уже почти год просит отпустить его на пенсию. И я ему обещал, что отпущу, как только найду ему подходящую замену.
— О, сир, — испуганно забормотал Грубер, — нас у вас пятьдесят садовников, и мужчин, и женщин…
— Я знаю. Но я выбрал вас, — сказал Император и благосклонно улыбнулся. О, как он ждал этого мгновения! Он был совершенно уверен, что, услышав эти слова, Грубер падет на колени и рассыплется в благодарностях.
— Сир, — сказал Грубер, — это слишком большая честь для меня — слишком большая.
— Не скромничайте, — оборвал его Клеон, до глубины души оскорбленный тем, что его суждение кто-то осмелился оспаривать. — Пришла пора признать ваши заслуги по достоинству. Больше вам не придется торчать тут в любую погоду. Перейдете в кабинет главного садовника. Я распоряжусь, чтобы его отремонтировали для вас. Очень хороший кабинет. Можете перевезти своих домашних в новые апартаменты. У вac же есть семья, верно, Грубер?
— Да, сир. Жена и две дочери. И зять.
— Прекрасно. Вам будет очень удобно на новом месте, и вы сможете наслаждаться своей жизнью, Грубер. Будете жить под крышей, вдали от любой погоды, как истинный тренторианец.
— Да какой же я тренторианец, сир… Я с Анакреона…
— Это мне известно, Грубер. Для Императора все миры равны. Все решено. Вы заслужили эту должность.
Император, небрежно кивнув, удалился, крайне довольный осуществленным актом милосердия. Правда, садовник мог бы вести себя чуть более благодарно, ну да ладно, дело сделано — вот и славно.
И это дело казалось сущей чепухой по сравнению с вопросом об авариях инфраструктуры на Тренторе.
Клеон как-то в припадке праведного гнева обмолвился, что надо казнить всякого, пойманного на халатности в работе с оборудованием.
— Вот казним парочку, — сказал он, — и увидите, все станет нормально. Призадумаются, голубчики.
— Боюсь, сир, — сказал Селдон, — что подобным деспотичным манером вы не добьетесь того, чего хотите. Скорее всего, рабочие просто объявят забастовку. Если вы попытаетесь заставить их приступить к работе, вы столкнетесь с неповиновением. А если попробуете заменить забастовщиков солдатами, вы обнаружите, что солдаты не умеют управляться с оборудованием, и тогда аварии станут происходить еще чаще.
Чего же удивляться тому, с какой радостью Клеон переключился на вопрос о назначении нового главного садовника?
Что касается облагодетельствованного Грубера, то он провожал удаляющегося Императора взглядом, полным ужаса. Кончилось его вольное житье. Теперь ему предстоит заточение в четырех стенах. Мысль эта была для него нестерпима, но разве кто-то мог отказать Императору?
10
Рейч глянул в зеркало захудалого номера сэтчемской гостиницы (версия была такова, что денег у него — в обрез) и испытал жуткое отвращение. Усов нет, бакенбарды подбриты, волосы по бокам и сзади подстрижены. Как общипанная курица.
Хуже того, овал лица у него теперь стал детским.
Душераздирающее зрелище!
Ладно бы хоть дела делались, а то ведь и этого не было. Селдон дал ему прочитать отчеты о смерти Каспалова. Многого из них Рейч не почерпнул. Каспалова убили, и сотрудники местной службы безопасности не обнаружили ничего особенного в связи с этим убийством. Очень похоже, что и особого внимания расследованию убийства не уделили.
Удивляться было действительно нечему. За последнее столетие уровень преступности значительно повысился в большинстве миров Империи, естественно — на Тренторе тоже, и деятельность служб безопасности нигде не приносила ощутимых плодов. На самом деле, несмотря на рост преступности, штаты служб безопасности сокращались повсюду, а оставшиеся на своих постах работали с явной прохладцей (хотя последнее доказать было крайне трудно), и в их ряды проникла коррупция. В принципе, это было неизбежно, при том что зарплата не поспевала за стоимостью жизни. Для того чтобы чиновники были честны, им надо платить. Не будешь платить — найдут себе деньги на стороне.
Селдон ломал голову над этой проблемой уже не первый год, но без толку. Заработную плату невозможно было увеличить без повышения налогов. Попробуй повысить налоги — и столкнешься с недовольством налогоплательщиков. Как будто люди предпочитали потратить в десять раз больше кредиток на взятки.
И все это (так говорил Селдон) есть не что иное, как свидетельство ухудшения социальной обстановки в Империи за последние два столетия.
Ну и что же было делать Рейчу? Вот он сейчас здесь, в той самой гостинице, где жил Каспалов как раз перед тем, как его убили. Очень может быть, что тут до сих пор жил кто-то, связанный с этим убийством, или, на худой конец, кто-то, кто знал убийцу.
Рейч подумывал о том, что нужно привлечь к себе внимание: проявить интерес к смерти Каспалова. И, может быть, тогда кто-то заинтересуется им? Это было опасно, но если он постарается показать, что на уме у него нет ничего дурного, может быть, на него не станут сразу нападать?
Так…
Рейч глянул на часы. Время предобеденного аперитива. Он решил наведаться в бар и попытать счастья.
11
В некоторых отношениях Сэтчем придерживался прямо-таки пуританской строгости (такое, в принципе, можно было сказать о любом секторе, но в каждом из них моральные нормы трактовались по-своему и запреты были свои собственные). В Сэтчеме, к примеру, царил сухой закон, и в рецепты напитков вводили какие-то тонизирующие вещества, но ни в коем случае — ни капли алкоголя.
Рейч купил себе бокал какого-то напитка. Вкус его ему совсем не понравился, однако он принялся потягивать напиток, неторопливо оглядывая посетителей бара.
Поймав на себе взгляд женщины, сидевшей через несколько столиков от него, он не сумел отвернуться. Женщина была хороша собой, и судя по тому, как она смотрела на Рейча, было совершенно ясно, что сэтчемцы далеко не во всем такие уж пуритане.
Вскоре женщина поднялась и пошла к столику Рейча. Рейч не спускал с нее глаз и думал о том, какая тоска, что он не может себе позволить сейчас удариться в любовные приключения.
Подойдя к столику, женщина остановилась и, не дождавшись приглашения, грациозно уселась на свободный стул.
— Привет! — улыбнулась она. — А ты, как я погляжу, новенький?
— Попала в точку, — улыбнулся ей в ответ Рейч. — А стареньких, как я понимаю, ты всех знаешь?
— Вроде того, — без тени смущения отозвалась женщина. — Меня зовут Манелла. А тебя?
Рейчу хотелось провалиться сквозь землю. Такая женщина! Стройная, немного выше его ростом (как раз такие ему и нравились), белокожая, с пышной гривой рыжеватых волос. Одета она была немного небрежно, и, пожалуй, приложи она немного стараний, сошла бы за приличную женщину, не слишком утруждающую себя работой.
— Не имеет смысла называться, — попытался отшутиться Рейч. — Кредиток у меня — кот наплакал.
— Ай-ай-ай, как жалко, — скорчила гримасу Манелла. — И раздобыть негде?
— Да я бы не против. Мне работа нужна. Не знаешь, куда бы пристроиться?
— А какая тебе нужна работа?
Рейч пожал плечами.
— Я ничего такого особенного не умею, но вообще-то я не гордый.
Манелла с прищуром посмотрела на него.
— Знаешь, что я тебе скажу, господин Неизвестный? Можно и без кредиток.
Рейч похолодел. Нет, он не жаловался на отсутствие успеха у женщин, но одно дело — с усами, а тут… что она такого нашла в его дурацкой ребячьей физиономии?
— Слушай, — сказал он, стараясь перевести разговор на другое: — Пару недель назад тут дружок мой жил. Что-то никак не могу разыскать его. Раз уж ты вправду знаешь туг всех завсегдатаев, может, и его знала? Каспалов. Не слыхала? Каспал Каспалов, — уточнил он немного погромче.
Манелла подумала и покачала головой.
— Нет, не знаю такого.
— Скверно. А то он — джоранумит, как и я. — (Нуль эмоций.) — Ты хоть знаешь, кто такие джоранумиты?
Она снова покачала головой.
— Не-а. Слово слыхала, но что это такое, понятия не имею. Это что, работа какая или что?
Рейч расстроился.
— Больно долго объяснять, — буркнул он.
Манелла поняла, что беседа окончена, неохотно поднялась и пошла прочь. Рейч, надо сказать, был удивлен, что она так долго с ним просидела.
(Что ж, хоть Селдон и твердил, что у Рейча недюжинные способности очаровывать людей, тут был не тот случай. Таким дамочкам денежки нужны.)
Рейч почти рассеянно провожал взглядом Манеллу. Та остановилась около другого столика, за которым сидел одинокий мужчина среднего возраста, Светловолосый, гладко причесанный. Физиономия его была безукоризненно выбрита, и Рейч подумал, что ему стоило бы отпустить бороду, поскольку тогда не было бы видно неприятно выпяченного и чуть скошенного вбок подбородка.
Похоже, с безбородым Манелле повезло не больше, чем с Рейчем. Обменявшись с ним парой фраз, она отошла от его столика. Рейчу было искренне жаль ее, но, подумав, он решил, что вряд ли неудачи сопровождают ее так уж часто — она все-таки была удивительно хороша собой.
Только Рейч успел замечтаться о том, как было бы здорово, если бы он все-таки… как одиночество его было нарушено. На этот раз к нему подсел тот самый мужчина, к которому подходила Манелла. Рейч жутко разозлился на себя за то, что мечты так опрометчиво унесли его от реальности. Мужчина самым натуральным образом застал его врасплох.
Мужчина с любопытством разглядывал Рейча.
— Прошу прощения, — сказал он, — вы только что говорили с моей подружкой.
Рейч не смог сдержать улыбки.
— Она такая добрая…
— Это точно. Она действительно очень хорошая моя подружка. Простите, так уж вышло, что я слышал ваш разговор.
— Вроде я ничего такого…
— Нет-нет, не волнуйтесь. Но вы назвались джоранумитом.
Сердце Рейча екнуло. Надо же, попал-таки в точку. Для Манеллы это слово оказалось пустым звуком, а вот для ее «дружка», похоже, что-то означало.
Значило ли это, что он на верном пути? А может, совсем наоборот? В ловушке?
12
Рейч старался как можно лучше разглядеть нового знакомого, пытаясь при этом сохранять наивность я дурашливость. Мужчина исподлобья смотрел на него зоркими зелеными глазами. Правая рука его легла на стол и почти угрожающе сжалась в кулак.
Рейч, не мигая, смотрел на него и ждал, что будет.
— Так, если я не ослышался, вы назвались джоранумитом.
Рейч решил показать, будто разволновался. Это ему легко удалось.
— А почему вы так заинтересовались, мистер? — спросил он.
— Да потому что, сынок, уж больно ты молодой.
— Не такой уж я молодой. Успел поглядеть выступления Джоранума по головидению, во всяком случае.
— Да ну? И процитировать сможешь?
— Ну, не то чтобы… — пожал плечами Рейч. — Но смысл помню.
— Уж больно ты храбр, юноша, Вот так, в открытую заявлять, что ты — джоранумит… Не всем такое понравится.
— А мне говорили, будто в Сэтчеме полным-полно джоранумитов.
— Может и так. И потому ты сюда приехал?
— Я работу ищу. Думал, может, мне подсобит еще какой джоранумит.
— В Дале тоже джоранумитов хватает. Ты сам-то откуда?
(Все ясно, почувствовал акцепт. От этого было некуда деваться.)
— Вообще-то, родом я из Миллимару, — ответил Рейч, — а в Дале жил потом.
— Чем занимался?
— Да так… Учился в школе маленько…
— И с чего же это ты в джоранумиты подался?
Рейч решил, что пора немного разгорячиться. Невозможно было прожить много лет в таком униженном и угнетенном секторе, каким был Даль, и не иметь объективных причин для того, чтобы стать хотя бы к душе джоранумитом, Подбодрившись, он объявил:
— А с того, что я думаю, что народу надо дать больше свобод, дать ему возможность большего представительства в правительстве, обеспечить равенство секторов и миров вообще. Уж и не знаю, по-моему, такое любому в голову придет, если у него, конечно, имеется голова.
— Ну а как насчет власти Императора? Хочешь, чтобы она была ликвидирована?
Рейч призадумался. Конечно, можно было далеко зайти, высказывая радикальные взгляды, но вот относительно Императора — нет уж, увольте.
— Я такого не говорил, — покачал он головой. — Я не против Императора, только, пожалуй, целой Империи для одного человека многовато будет.
— Дело не в нем одном. Дело в имперской бюрократии, А что скажешь про Гэри Селдона, премьер-министра?
— А что я про него могу сказать? Я про него и не знаю ни фига.
— Стало быть, ты знаешь, что народу следует дать побольше власти, верно?
Рейч напустил на себя смущенный вид.
— Ну, так же Джоранум говорил! Откуда мне знать, как это называется? Слыхал как-то, кто-то назвал это дело «демократией», но я не врубился, что это за штука.
— Демократия — это способ правления, который пытались у себя наладить некоторые миры. Не сказал бы, что дела у них обстояли лучше, чем в других мирах. Так ты демократ?
— Это так называется? — Рейч притворно склонил голову, делая вид, будто глубоко задумался. — Не, чё-то мне не нравится это слово. «Джоранумит» как-то роднее.
— Ясное дело, раз ты далиец…
— Я там токо жил вообще-то.
— …стало быть, ты горой за равенство и всякое такое прочее. Далийцы как угнетенный народ просто созданы для такого образа мыслей.
— А вот я слыхал, что в Сэтчеме тоже многие по-джоранумитски думают. Их-то вроде бы никто не угнетает.
— Тут другая причина. Сэтчемские мэры всегда мечтали стать Императорами. Не слыхал? — Рейч покачал головой. — Восемнадцать лет назад, — сказал мужчина, — была тут такая дамочка, Рейчел, так она еще бы чуть-чуть и скинула бы Императора, Та еще была заварушка. Так что сэтчемцы — народ мятежный, и таких тут больше, чем джоранумитов.
— Я про все такое ничего не знаю, — сказал Рейч. — Я не против Императора.
— Но за то, чтобы власть была у народа, верно? Тебе не кажется, что некий выборный орган мог бы править Империей, не слишком углубляясь в политику и партизанские вылазки?
— Чего? — выпучил глаза Рейч. — Я не понял.
— Скажу попроще. Сможет ли куча народу быстро принять решение в острой ситуации, когда надо что-то решить очень быстро? Или они смогут только сидеть и ругаться?
— Это я не знаю, но только мне сдается, что несправедливо, если за все миры сразу будут чего-то решать несколько людей.
— А сражаться-то за свои взгляды ты готов? Или тебе больше трепаться нравится?
— Сражаться мне покуда никто не предлагал, — сказал Рейч.
— Ну а если бы предложили? Насколько это все для тебя серьезно — демократия твоя, или джоранумитские воззрения? А?
— А чего? И сразился бы, если только от этого чего хорошее вышло бы.
— Храбрый юноша. Стало быть, ты приехал в Сэтчем, чтобы сражаться за свои взгляды?
— Да нет… — смущенно заерзал на стуле Рейч. — Я ведь, сэр, вам сказал: я работу ищу. Щас ведь работу найти непросто, а денег у меня — раз-два и обчелся. Жить-то парню на что-то надо, верно?
— Не спорю. Как тебя зовут?
Вопрос прозвучал неожиданно, но Рейч не замешкался с ответом.
— Планше, сэр.
— Это фамилия или имя?
— Имя вроде.
— Стало быть, как я понял у тебя нет денег и нет образования?
— Похоже, так, сэр.
— И специальности никакой?
— Я не слишком много работал, но готов на все.
— Ясно. Вот что я скажу тебе, Планше…
Мужчина вынул из кармана небольшой белый треугольник, нажал на него, и на поверхности треугольника появились буквы. Мужчина провел по надписи подушечкой большого пальца — и буквы зафиксировались.
— Вот, — сказал он. — Тут написано, к кому обратиться. Как пойдешь, возьми вот это с собой. Там найдется для тебя работа.
Рейч взял у незнакомца треугольник и поглядел на него. Буквы слабо светились, но прочитать Рейч ничего не мог, как ни силился. Он с опаской глянул на мужчину:
— А вдруг скажут: украл?
— Это невозможно украсть. Там моя подпись, а еще — твое имя.
— А если спросят, кто вы такой?
— Не спросят. Скажи только, что тебе нужна работа. Есть шанс устроиться. Ничего не обещаю, но шанс есть. А вот тут написано, как пройти.
И мужчина вручил Рейчу другую карточку. Адрес Рейч разобрал моментально.
— Спасибо, — смущенно пробормотал он.
Мужчина приветливо помахал ему на прощание.
Рейч встал и вышел из бара, гадая, что его ждет впереди.
