13
Да, Селдон сомневался во многом — в том, насколько верно все задумал, в том, не вызовет ли задуманное преждевременного взрыва в ходе событий, в том, можно ли быть до конца уверенным, что Рейч справится с порученным делом, но насчет одного у него никаких сомнений не было: поведения Дорс, когда он расскажет ей о своих планах.
И она не разочаровала его, если можно так выразиться.
Нет, в каком-то смысле все-таки разочаровала, потому что она не стала кричать от ужаса — он ведь ожидал чего-нибудь именно в таком роде.
На самом деле зря ожидал. Она была совсем не такая, как обычные женщины, и по-настоящему злой он ее никогда не видел. Очень может быть, она и не умела по-настоящему злиться — по-настоящему, с точки зрения Селдона.
Нет, она просто посмотрела на него ледяными глазами и с горечью в голосе проговорила:
— Ты послал его в Даль? Одного?
Тихо так проговорила, вопросительно.
Из-за этого ее спокойствия Селдон поначалу опешил. Но взял себя в руки и твердо, решительно ответил:
— Я должен был это сделать. Это необходимо.
— Погоди, я хочу понять. Ты послал его в это логово воров, трущобы, кишащие убийцами, в эту клоаку преступности?
— Дорс! Не говори так со мной. Это выводит из себя! Такими словами говорят разве что мещане.
— Ты что, отрицаешь, что Даль именно таков?
— Конечно, отрицаю. Да, в Дале есть преступники и трущобы. Я это отлично знаю. Мы оба это отлично знаем. Но не весь Даль таков. Преступники и трущобы есть в каждом секторе, даже в Императорском, и в Стрилинге.
— Но существует такое понятие, как уровень преступности, если не ошибаюсь? Один не равен десяти. Даже если все секторы, все планеты погрязли в преступности, Даль все равно один из самых страшных, или нет? У тебя есть компьютер. Посмотри статистику.
— Не стоит. Даль — беднейший из секторов Трентора, а между нищетой, отчаянием и преступностью существует положительная связь. Тут я с тобой согласен.
— Ты со мной согласен! И ты отпустил его одного? Ты мог поехать с ним, мог попросить меня поехать с ним, отправить с ним, если на то пошло, десяток его сокурсников. Они бы с радостью сорвались с занятий, уверена.
— То, ради чего я его послал туда, требует, чтобы он был один.
— А ради чего ты его послал туда?
Селдон молчал, как в рот воды набрал.
— Вот, оказывается, до чего дошло? — нахмурилась Дорс. — Ты мне не доверяешь?
— Это опасно. Рисковать я намерен один. Я не могу подвергать опасности ни тебя, ни кого-либо другого.
— Ты не рискуешь! Рискует бедняга Рейч.
— Вовсе он не рискует, — мотнул головой Селдон. — Ему двадцать. Молодой, быстрый, крепкий, как дерево, и не такое, какие выращивают тут, на Тренторе, в тепличных условиях, а такое, какие растут в геликонских лесах. И потом, он силен в рукопашной схватке, а далийцы в этом ничего не смыслят.
— Уж мне эти твои рукопашные схватки! — огрызнулась Дорс. — Ты считаешь, что в этом решение всех проблем. Далийцы ходят с ножами. Все до одного. И с бластерами тоже, наверняка.
— Насчет бластеров не знаю. Закон крайне суров, когда дело доходит до бластеров. Что касается ножей, я уверен, у Рейча нож при себе. Он даже здесь, в кампусе, с ножом не расстается, а ведь это противозаконно. Неужели ты думаешь, он в Даль без ножа отправился?
Дорс промолчала.
Селдон тоже молчал несколько минут, затем решил, что все-таки нужно ввести жену в курс дела.
— Послушай, — сказал он, — я тебе могу сказать одно: я надеюсь, что он встретится с Джоранумом, который намеревается посетить Даль.
— О? И чего ты ждешь от Рейча? Что мальчик убедит Джоранума, что тот был в корне не прав, и сердце того наполнится искренним раскаянием о содеянном, и он уберется обратно в Микоген?
— Хватит. Если ты собираешься и дальше беседовать в таком духе, не имеет смысла продолжать разговор.
Селдон отвернулся от нее и взглянул в окно, за которым виднелось серо-голубое «небо».
— Жду я от него другого, — сказал он. — Жду, что он спасет Империю.
— О да. Это будет намного легче, — фыркнула Дорс.
— Я этого жду, — сердито буркнул Селдон. — У меня нет решения. У тебя тоже нет. Нет и у Демерзеля. Он так и сказал, что решение за мной. К этому я и стремлюсь, и поэтому мне нужно было, чтобы Рейч поехал в Даль. Дорс, ну ты же прекрасно знаешь, как он умеет очаровывать людей. С нами у него это вышло, так что можно надеяться, выйдет и с Джоранумом. Если я прав, все будет хорошо.
Дорс широко раскрыла глаза:
— И ты еще станешь утверждать, что ты опираешься на психоисторию?
— Нет. Не стану. Я не собираюсь тебя обманывать. Пока я еще не достиг таких результатов, чтобы мог руководствоваться психоисторией. Но Юго постоянно говорит об интуиции, а у меня она тоже есть.
— Интуиция? Что это такое? Дай определение!
— С легкостью. Интуиция — это свойственное человеческому разуму умение находить верный ответ в ситуации, когда у него недостает точной информации, а та, что есть, порой противоречива.
— И ты положился на это умение.
— Да, — решительно кивнул Селдон. — Положился.
Но про себя он подумал о том, чего не мог сказать Дорс: «Что если Рейч утратил свое природное обаяние? Что если — того хуже — в нем укрепилось сознание того, что он — далиец?»
14
Биллиботтон остался Биллиботтоном: грязным, вонючим, мерзким Биллиботтоном, гниющим и тем не менее полным жизни. Такого места нигде больше на Тренторе не найти, так думал Рейч. Может, где-то еще в Империи и сыскалось бы подобное местечко, однако Рейч о таких не слыхал.
Он не бывал здесь с тех самых пор, как Дорс и Селдон увезли его, то есть с двенадцати лет, но ему казалось, что тут все по-прежнему, даже люди те же самые: адская смесь цепных псов и мелких шавок, излучающих воспаленную гордость и злобный протест. Мужчины по-прежнему носили густейшие черные усы, а женщины ходили в мешковатых платьях, которые, на теперешний цивилизованный взгляд Рейча, казались еще более уродливыми.
И как только так одетым женщинам удавалось привлечь к себе внимание мужчин? На самом деле вопрос дурацкий. Ему было всего двенадцать, а он уже тогда знал, как легко и просто эти платья снимаются.
И вот он здесь, на родине. Погрузившись в воспоминания, он шел по Торговой улице, смотрел на витрины и пытался убедить себя в том, что отлично помнит каждое место, глядел на встречных и пытался угадать, нет ли среди них тех, с кем он был знаком восемь лет назад, — дружков детства. Увы, он помнил только клички, которыми они награждали друг друга. Настоящего имени ни одного из своих приятелей, хоть убей, он вспомнить не мог.
И в самом деле, он очень многое успел забыть. Не потому, что восемь лет — такой уж большой срок, а потому, что для двадцатилетнего это две пятых жизни, наполненных бесконечными событиями, а его жизнь после отъезда из Биллиботтона так сильно изменилась, что прошедшее ему виделось, как в тумане.
Но главное — запахи. Запахи тут были те же самые. Он остановился у кондитерской, приземистой и неряшливой на вид, и уловил запах кокосового мороженого — такого запаха он давно не ощущал. Даже тогда, когда он покупал трубочки с кокосовым мороженым, даже тогда, когда вывеска гласила, что они приготовлены «по-далийски», это все были бледные призраки — не более того.
Рейч почувствовал сильнейшее искушение. Зайти? А почему бы нет? Кредиток у него хватало. Дорс рядом не было, а то бы она непременно поморщилась и сказала бы что-нибудь насчет того, что там грязно. Но тогда, в старые добрые времена, кому какое дело было до чистоты!
Освещение внутри магазина было такое тусклое, что глаза Рейча долго привыкали к сумраку. Несколько низких столиков, около них — малопрезентабельные стулья. По всей вероятности, тут можно быстро перекусить — «выпить кофе с пирожными» на здешний манер. За одним из столиков сидел молодой мужчина, перед ним стояла пустая чашка. На парне была некогда белая футболка. Будь освещение поярче, пожалуй, она показалась бы еще грязнее.
Кондитер или, по крайней мере, хозяин заведения вышел из комнаты за стойкой и довольно невежливо поинтересовался:
— Че надо?
— Кокоженое, — ответил Рейч, не добавив «пожалуйста». Какой же он был бы биллиботтонец, если бы начал распинаться в вежливых словечках? И название вспомнил, не забыл.
А название это, судя по всему, все еще было в ходу, поскольку кондитер тут же вручил ему трубочку с мороженым без лишних слов. Причем подал мороженое руками. Рейчу-мальчишке и в голову не пришло бы задуматься, но теперешний Рейч ощутил прилив брезгливости.
— Пакет дать?
— Не надо, — сказал Рейч. — Я тут съем.
Он расплатился с кондитером, взял мороженое и откусил большущий кусок, наслаждаясь знакомым вкусом. В детстве для него такое мороженое было редкой и почти недоступной роскошью. Он покупал его тогда, когда удавалось наскрести нужную сумму. Время от времени ему давал откусить кусочек кто-нибудь из внезапно разбогатевших дружков, но чаще всего он воровал мороженое, пользуясь удобным случаем. Теперь он мог купить сколько угодно порций…
— Эй, — послышался чей-то голос у Рейча за спиной.
Рейч с трудом вернулся к реальности. Его, оказывается, окликнул парень, что сидел за столом.
— Это ты мне, парень? — негромко уточнил Рейч.
— Ага. Чё это ты делаешь, а?
— Кокоженое ем. Че те надо?
Рейч автоматически перешел на биллиботтонский жаргон, и это оказалось совсем нетрудно.
— Не. В Биллиботтоне че делаешь?
— Родился тут. Вырос тут. Токо в кровати народился, а не на улице, как ты.
Оскорбление слетело с языка легко, так легко и непринужденно, словно Рейч никуда и не отлучался из Биллиботтона.
— Во как? Че-то ты слишком вырядился. Тоже мне биллиботтонец. Цаца какая! Да от тебя, поди, и духами прет!
Парень пошевелил мизинцем — этим жестом подманивали к себе друг друга гомосексуалисты.
— Сказал бы я, чем от тебя несет. Но я — человек воспитанный.
— Чей-то? Во-спи-тан-ный? У-сю-сю!
В это время в кондитерскую вошли еще двое. Рейч слегка нахмурился. Сговорились они или как? Парень, сидевший за столом, обратился к вошедшим:
— Этот крякает, будто он воспитанный, Болтает — биллиботтонец.
Один из вошедших с притворной учтивостью поклонился Рейчу и ухмыльнулся, показав неровные, давно нечищенные зубы.
— А че, здорово! Биллиботтонец да к тому же воспитанный! Завсегда че-нибудь подкинет бедненьким, несчастненьким сородичам, а? Ну, денежки, к примеру. Че тебе стоит подкинуть кредитку-другую бедненьким, а?
— И много их у тебя, господин хороший? — поинтересовался его приятель без ухмылки.
— Эй, эй, — заволновался хозяин заведения. — Парни, проваливайте отсюда. Нече у меня тут колобродить.
— Не боись, — сказал ему Рейч. — Я ухожу.
Он собрался было уйти, но парень, сидевший за столом, выставил ногу, загородив проход между столиками.
— Ну ты че, парень? Ты куда? Мы по тебе заскучимся.
Хозяин кондитерской, почувствовав, что запахло жареным, ретировался в комнатушку за стойкой.
Рейч улыбнулся и сказал:
— Парни, кода я в последний раз был в Биллиботтоне, со мной были мои старики, и нам загородили дорогу десять парней. Точно, десять. Я сосчитал. И мы с ними разделались.
— Да ну? — удивился тот, что заговорил с Рейчем. — Твой старикан разделался?
— Старикан? Не, не он. Ему бы нипочем такого не сделать. Старуха моя. А я, парни, получше ее сумею. А вас токо трое. Так что вы уж лучше пропустите меня.
— А как же. Ты токо кредитки оставь и иди. Не, еще тряпки кое-какие сыми.
Парень, сидевший за столом, встал. В руке его блеснуло лезвие ножа.
— Ага, — понимающе кивнул Рейч. — Вы, стало быть, решили поразвлечься? Ну, это вы зазря.
Рейч покончил с мороженым и развернулся к наглецам вполоборота. Вдруг быстрее, чем он сам успел сообразить, что делает, он одним махом взлетел на стол, резко взмахнул ногой и носком туфли сильно ударил точнехонько в солнечное сплетение парню с ножом.
Тот повалился на спину с громким воплем. Тут Рейч подпрыгнул, ногами опрокинул стол, схватил его за ножки и крышкой прижал к стене второго бандюгу, а третьему нанес сокрушительный удар в кадык. Тот скорчился, страшно закашлялся и повалился на пол.
На все у него ушли считанные мгновения. Выхватив из-за пояса два ножа, Рейч прошипел:
— Ну, давай подходи по одному! Кто первый?
Никто не шелохнулся.
— Ну, раз так, я пошел, — сказал Рейч.
Но, судя по всему, хозяин заведения даром времени не терял и, удалившись в комнатку за стойкой, вызвал людей на подмогу. В магазинчик вошли трое, и хозяин встретил их возмущенными воплями:
— Хулиганье! Настоящее хулиганье! Вошедшие явно были одеты в какую-то форму, но такой формы Рейч раньше никогда не видел. Штаны у них были заправлены в высокие ботинки, просторные футболки подпоясаны широкими ремнями, на головах — довольно забавные пилотки. Ближе к левому плечу на футболках красовались буквы «О.Дж.».
Выглядели они вполне по-далийски, только усы у них были какие-то странные, не далийские. Нет, усы как усы, черные, но только уж больно аккуратные, коротенькие.
— Капрал Квинбер, — представился старший по званию. — Что здесь происходит?
Побитые биллиботтонцы в это время поднялись, и вид у них был, прямо скажем, неважнецкий. Один из них все еще, согнувшись, держался за живот, второй потирал шею, а третий — плечо, которое, по всей видимости, было вывихнуто.
Капрал оценивающе поглядел на них. Двое его подчиненных встали у дверей. Капрал обернулся к Рейчу — на вид он был единственным непострадавшим.
— Ты биллиботтонец, парень?
— Я здесь родился и вырос, но восемь лет прожил в другом месте.
Теперь Рейч говорил не с таким выраженным акцентом, но все же с акцентом — примерно с таким же, с каким говорил и сам капрал. В конце концов Даль был большим сектором, тут жили разные люди, и в некоторых районах люди разговаривали почти правильной речью.
— Вы — из службы безопасности? — спросил Рейч. — Что-то я не припоминаю такой формы…
— Нет, не из службы безопасности. В Биллиботтоне какая служба безопасности… Мы — из охраны Джоранума, и порядок тут поддерживаем мы. Этих троих мы знаем, они нам уже попадались. О них мы позаботимся. Нас интересуешь ты, парень. Номер для связи?
Рейч назвал.
— И что тут произошло?
Рейч рассказал.
— А какое у тебя тут дело?
— Послушайте, — решил на всякий случай уточнить Рейч. — А вы имеете право допрашивать меня? Если вы не из службы безопасности…
— Послушай, — грубо проговорил капрал, — тебе ли о правах рассуждать? Мы щас в Биллиботтоне, а тут право есть у того, кто его взял. Ты сказал, что отделал эту троицу, и я тебе верю. Но нас тебе не отделать. Нам бластеров носить, правда, не разрешают, — лениво проговорил капрал и вытащил из кобуры самый что ни на есть настоящий бластер… — А теперь говори, что ты тут делаешь?
Рейч вздохнул. Если бы он отправился сразу туда, куда должен был отправиться, то есть в здание правительства сектора, если бы не эта проклятая ностальгия по Биллиботтону и «кокоженому»…
Он сказал:
— Я приехал по важному делу к мистеру Джорануму, и раз вы из его органи…
— К Джорануму? Лидеру?
— Да, капрал.
— С двумя ножами?
— Ножи для самозащиты. Я не собирался идти с ножами к мистеру Джорануму.
— Это ты только говоришь. Так, мистер, нам придется сопроводить вас в участок. Там разберемся. Может, не сразу разберемся, но выясним все досконально.
— Но у вас нет такого права! Вы — не официальное учреж…
— Ладно, попробуй поищи, кому пожаловаться. А до тех пор ты наш.
Ножи были конфискованы, и Рейча повели в участок.
15
Клеон уже не был больше тем красивым молодым монархом, что красовался на его голографических портретах. Только на голограммах он таким и оставался, но зеркало говорило ему совсем другое. Последний день рождения Императора был отпразднован с подобающей случаю помпезностью, однако сорок лет — они и есть сорок, как ни крути.
В принципе, Император не имел ничего против своего возраста. Здоровье его было в полном порядке. Правда, он немного растолстел — ну самую малость. Пожалуй, его лицо и могло бы выглядеть старше, но над ним постоянно трудились косметологи, и потому выглядел Император даже моложаво.
Восемнадцать лет он восседал на троне — за последнее столетие мало кому такое удавалось — и не видел ничего такого, что могло бы помешать ему процарствовать еще лет сорок, а тогда его царствование побило бы все рекорды в истории Империи.
Клеон снова взглянул в зеркало и пришел к выводу, что выглядел бы еще лучше, если бы не включал третье измерение.
Взять Демерзеля — преданного, надежного, крайне необходимого, невыносимого Демерзеля. Этот вообще не меняется! Остается таким, как был, и, насколько знал Клеон, косметологи ему никаких услуг не оказывают. Но что самое интересное, он никогда не выглядел молодо! Даже тогда, когда служил отцу Клеона, а сам Клеон был юным наследным принцем. И теперь все такой же. Может, лучше было бы слегка состариться в молодости и не меняться потом?
«Меняться!»
Это слово напомнило ему о том, что он вызвал Демерзеля по важной причине, значит, не следовало погружаться в раздумья, когда тот стоял перед ним и ждал. Такую рассеянность Демерзель мог как раз приписать тому, что Император стареет.
— Демерзель! — сказал Император.
— Сир?
— Этот Джоранум. Я уже устал слышать о нем.
— Вам нет нужды слушать, сир. Совершенно заурядный человек. Помелькает-помелькает да и исчезнет.
— Но что-то он не исчезает.
— Порой такие вещи носят затяжной характер, сир.
— И что ты о нем думаешь, Демерзель?
— Он опасен и приобрел известную популярность. Именно популярность усиливает его опасность.
— Но если ты находишь его опасным, а мне он так сильно надоел, зачем нам ждать? Разве его нельзя просто взять и посадить в тюрьму, казнить или сделать еще что-нибудь?
— Политическая ситуация на Тренторе, сир, сложна и…
— Она всегда сложна. Разве я слышал от тебя когда-нибудь что-то другое про ситуацию на Тренторе?
— Мы живем в сложное время, сир. Предпринимать в отношении этого человека резкие меры не стоит — разве только затем, чтобы сыграть на его популярность.
— Не нравится мне все это, — пробурчал Клеон. — Я не так уж начитан — у Императоров всегда не хватает времени на чтение, но историю своей Империи я как-нибудь знаю. За последние пару столетий бывали случаи, когда такие популисты, как их принято называть, захватывали власть. И в каждом из таких случаев Император превращался в марионетку, А я марионеткой становиться, Демерзель, не желаю.
— Но этого не случится, сир.
— Случится, если ты намерен бездействовать.
— Я пытаюсь принять меры предосторожности, сир, но весьма умеренные.
— А ведь есть один человек, который не так осторожничает, как ты. Примерно месяц назад университетский профессор — профессор, это надо же — лично вмешался и прервал митинг джоранумитов, то есть, фактически, предотвратил студенческие волнения. Затеял кулачный бой и выгнал их.
— Все верно. А как вы, сир, об этом узнали?
— Узнал, потому что это именно тот профессор, которым я интересуюсь. А вот ты почему мне сам об этом не доложил?
Демерзель почти обиженно проговорил:
— Разве я обязан, сир, докладывать обо всем, что ложится на мой стол ежедневно? Обо всех мелочах?
— Мелочах? Но тот, о ком я говорю, не кто иной, как Гэри Селдон.
— Да, его так зовут.
— Знакомое имя. Не он ли несколько лет назад зачитал тот самый доклад на конгрессе, что так заинтересовал нас?
— Он, сир.
— Вот видишь, — довольно осклабился Клеон. — С памятью у меня все в порядке. Я не нуждаюсь в том, чтобы за меня все запоминали мои приближенные. И я говорил с этим Селдоном о его докладе, не так ли?
— Память у вас поистине безупречная, сир.
— И как поживает его идея? Ну, то средство для предсказания будущего? Моя безупречная память не подсказывает мне, как же оно называлось…
— Психоистория, сир. Как я вам еще тогда объяснил, идея оказалась безнадежно далекой от практического воплощения. Красивая была идея, но абсолютно неосуществимая.
— И все-таки он оказался способен сорвать многолюдный митинг. Осмелился бы он на такое, не знай заранее, что это ему удастся? Разве это не свидетельство того, что его психоистория… как бы это выразиться… работает?
— Сир, это говорит об одном: Гэри Селдон — горячая голова. Даже если бы психоисторическая теория работала, она все равно не выдавала бы результатов, имеющих отношение к отдельному человеку или конкретному событию.
— Ты ведь не математик, Демерзель. А он — да. Пора бы мне снова повидаться с ним. Довольно скоро должен состояться очередной математический конгресс, если не ошибаюсь?
— Не ошибаетесь, сир, но это будет бесполезная тра…
— Демерзель, я этого желаю. Сделай, как я говорю.
— Хорошо, сир.
16
Рейч слушал со всевозрастающим нетерпением, которого старался не показывать. Он находился в импровизированной камере, где-то в центре Биллиботтона. Вели его сюда по таким хитросплетениям улочек, что теперь он с трудом понимал, где находится место его заточения. (И это он, он, который в детстве мог с завязанными глазами исколесить весь Биллиботтон и удрать от любого преследователя!)
Тот, кто теперь беседовал с ним, — человек, одетый в зеленую форму охраны Джоранума, — был либо миссионером, промывателем мозгов, либо каким-то странным богословом, скорее всего подделывался под богослова. Представился он как Сандер Ни, и теперь произносил длиннющую тираду, наверняка зазубренную наизусть, и притом с жутким акцентом истинного далийца.
— Коли далийский народ хочет наслаждаться благами равенства, он должен доказать, что достоин их. Смиренное поведение, умеренность в удовольствиях — это требуется от всех и каждого. В чем нас попрекают другие? А как раз в том и попрекают, что мы, дескать, агрессивные, что мы ходим с ножами. Мы должны быть чисты в слове и…
— Я полностью согласен с вами, охранник Ни, — вмешался Рейч, — с каждым вашим словом согласен. Но… мне нужно повидать мистера Джоранума.
Охранник медленно покачал головой.
— Это никак нельзя, если у вас нету разрешения, приглашения.
— Послушайте, я сын известного профессора из Стрилингского университета, профессора-математика.
— Не знаю никаких профессоров… Погоди, ты же вроде сказал, что ты из Даля.
— Конечно, из Даля. Вы что, не слышите, как я разговариваю?
— И твой папаша — профессор в таком большом университете? Чё-то не верится.
— Он мне не родной отец. Отчим.
Охранник сглотнул слюну и покачал головой.
— А в Дале знаешь кого?
— Тут живет Матушка Ритта. Она меня знает (А ведь она уже тогда, восемь лет назад, была жутко старая. Теперь, может, уже из ума выжила, а может, ее уж в живых нет.)
— Сроду про такую не слыхал.
(Кто же еще? Пожалуй, он не мог припомнить никого, чье бы имя что-либо сказало этому человеку. Лучшим его дружком был мальчишка по кличке «Грязнуля» но, кроме его клички, он ничего вспомнить не мог. Даже в полном отчаянии Рейч при всем желаний не смог бы выговорить фразу типа: «Не знаком ли вам некто моего возраста по кличке “Грязнуля”?»
Наконец он сказал:
— Юго Амариль.
Светлые глаза Ни потемнели.
— Кто-кто?
— Юго Амариль, — заторопился Рейч. — Он работает у моего отчима в университете.
— Чё, тоже далиец? Чё, там у вас в университете все далийцы собрались, а?
— Нет, только он и я. Он был раньше термальщиком.
— А он в университете чё делает?
— Мой отец вытянул его из термариев восемь лет назад.
— Ладно, проверим. Пошлю кого-нть, проверим.
Рейчу пришлось ждать. Пытаться бежать? Толку не было. Он теперь не так хорошо, как раньше, ориентировался в биллиботтонских подворотнях и закоулках, его бы тут же сцапали снова.
Прошло двадцать минут, и Ни вернулся с тем самым капралом, что арестовал Рейча в кондитерской. У Рейча появилась маленькая надежда: может, у капрала мозгов побольше?
— Как, ты говоришь звать того далийца, какого ты знаешь?
— Юго Амариль, капрал, термальщик, которого мой отец нашел здесь, в Дале, восемь лет назад и забрал с собой в Стрилингский университет.
— Зачем это ему понадобилось?
— Моему отцу показалось, что Юго способен на большее, чем ковыряться в термарии, капрал.
— К примеру?
— Он оказался способным математиком. Он…
Капрал поднял руку, прервав Рейча.
— В каком термарии он работал?
Рейч ненадолго задумался.
— Понимаете, я тогда маленький был, но, вроде бы, в «С-2».
— Почти верно. В «С-3».
— Стало быть, вы его знаете, капрал?
— Я-то? Лично — нет, но эту байку в термариях все наперебой рассказывают, а я там тоже потрудился. Кто знает, может, и ты ее там услыхал. Чем докажешь, что вправду знаешь Юго Амариля?
— Послушайте. Давайте вот как сделаем. Я напишу свое имя и имя моего отца на листке бумаги. И еще одно-единственное слово. Свяжитесь, как сами пожелаете, с кем-нибудь из аппарата мистера Джоранума, а мистер Джоранум будет в Дале завтра, и пусть он прочитает мое имя, имя моего отца и это самое слово. Если это ничего не даст, значит, я останусь здесь и буду гнить потихоньку, но думаю, этого не случится. Я просто уверен, что меня отсюда в три секунды заберут, а вы получите повышение за своевременную передачу информации. Если же вы мне откажете и они сами узнают, что я здесь — а они все равно узнают — вы попадете в большую беду. В конце концов, если вы знаете, что Юго Амариль уехал отсюда с одним знаменитым математиком, вбейте себе в голову, что этот самый математик и есть мой отец. Его зовут Гэри Селдон.
По липу капрала стало ясно, что это имя для него не пустой звук.
— А что же это за слово такое, какое ты хочешь написать?
— «Психоистория».
— И что это за штуковина? — нахмурился капрал.
— Не важно. Передадите — сами увидите, что получится.
Капрал вырвал из блокнота листок.
— Ладно. Пиши. Поглядим, что из этого выйдет.
Рейч весь дрожал. Ему и самому не терпелось увидеть, что случится. Но все зависело теперь только от того, с кем переговорит капрал, случится ли чудо под действием магического слова.
17
Гэри Селдон смотрел на дождевые капельки, разбивавшиеся о метровое стекло правительственного автомобиля, и чувствовал при этом острейшую ностальгию.
Всего лишь второй раз за восемь лет, проведенных им на Тренторе, он получил приказ явиться к Императору, дворец которого стоял на единственном открытом участке Трентора, и оба раза погода оказывалась дождливой, холодной. В первый раз он приехал сюда вскоре после прибытия на Трентор, и тогда ненастье попросту огорчило его. В такой погоде для него не было ничего нового. Дождей и гроз у него и на Геликоне хватало — там такая погода была привычной, особенно в тех местах, где вырос Селдон.
Но теперь, прожив восемь лет в условиях искусственного климата, когда «грозы» состояли в периодическом затемнении «небес» искусственными тучами и легком дождичке, что моросил, покуда все спали, вместо яростного ветра порой дул легкий бриз, и никогда не бывало ни пощипывающего морозца, ни жуткого зноя — а так, то легкое потепление, когда приходилось расстегнуть верхнюю пуговицу на рубашке, или легкое похолодание, когда ты бывал вынужден набросить легкую куртку (на самом деле даже такие ничтожные перепады в погоде вызывали у местных жителей жалобы), теперь этот холодный, унылый дождик, сыплющий с серого неба, казался ему родным и приятным. Дождь напомнил ему о Геликоне, о юности, о том, что казалось ему теперь порой счастливой беззаботности. Он даже подумал было, уж не попросить ли водителя выбрать самую длинную дорогу ко дворцу.
Нет, нельзя. Император желал его видеть, а путь на автомобиле и так был не близкий, даже если ехать по прямой, не останавливаясь на перекрестках. Императора нельзя было заставлять ждать.
Клеон, оказывается, теперь был уже не тот, каким видел его Селдон восемь лет назад. Поправился фунтов на десять, мешки под глазами, хотя, безусловно, пластические операции делали свое дело; обрюзгшим лицо Императора назвать было нельзя. Селдону стало немного жаль Императора — как бы он ни был всесилен, а тоже ничего не мог поделать против всемогущего времени.
Клеон и на этот раз встретился с Селдоном наедине, в той же самой роскошно обставленной комнате, где они виделись впервые. По традиции, Селдон молчал, ожидая, когда Император обратится к нему.
Бросив на Селдона оценивающий взгляд, Император произнес самым будничным тоном:
— Рад вас видеть, профессор. Давайте поговорим по душам, без формальностей — так же, как тогда, когда мы в первый раз виделись с вами.
— Хорошо, сир, — осторожно ответил Селдон.
(Говорить по душам не всегда безопасно, только из-за того что Император отдал тебе такое распоряжение. Можно и проговориться.)
Клеон непринужденно махнул рукой, и в комнате тут же ожила автоматика. Стол накрылся как бы сам собой. На нем одно за другим стали появляться блюда. Всё произошло так быстро, что Селдон и глазом моргнуть не успел.
— Пообедаете со мной, Селдон? — как ни в чем не бывало спросил Клеон.
Ничего особенного в этом вопросе не было — самое обычное приглашение к столу, но сказано это было тоном, не допускающим возражений.
— Почту за честь, сир, — ответил Селдон и украдкой огляделся по сторонам. Он отлично знал, что Императору задавать вопросов не положено или, по крайней мере, нежелательно, но не сумел справиться с собой. Стараясь, чтобы в голосе не было вопросительных ноток, он проговорил: — Премьер-министр с нами обедать не будет?
— Нет, — ответил Клеон. — У него сейчас другие дела, а мне бы хотелось с вами побеседовать наедине.
Некоторое время обед протекал в полном молчании. Клеон пристально глядел на Селдона, Селдон натянуто улыбался. Клеона нельзя было обвинить в излишней жестокости и даже в безответственности, но на самом деле ему ничего не стоило взять да и арестовать Селдона по сфабрикованному обвинению, а при той власти, какой располагал Император, дело до суда могло и не дойти. Желательно было всегда держаться от него подальше, не привлекать его внимания, но сейчас был не тот случай.
Конечно, в прошлый раз дело обстояло намного хуже — тогда его доставили во дворец в сопровождении вооруженной охраны, но почему-то Селдону от этой мысли легче не становилось.
Наконец Клеон прервал молчание.
— Селдон, — сказал он, — мой премьер-министр — человек весьма работоспособный и полезный, и все-таки у меня такое впечатление, что порой людям кажется, будто у меня уже и своей головы на плечах нет. Вам тоже так кажется?
— Что вы, сир! — вежливо, но без комментариев, возразил Селдон.
— Я вам не верю. Однако голова на плечах у меня таки есть, и я отлично помню, что, когда вы впервые приехали на Трентор, вы баловались психоисторией.
— Надеюсь, вы не забыли, сир, — негромко проговорил Селдон, — что тогда я объяснял вам, что это всего-навсего математическая теория, безнадежно далекая от применения на практике.
— Это вы тогда говорили. Вы и теперь так говорите?
— Да, сир.
— Вы что, над ней не работали с тех пор?
— Нет, время от времени я этим балуюсь, но ничего не получается. К несчастью, все время мешают хаос и вероятность не…
— Мне бы хотелось, — прервал его Император, — чтобы вы занялись решением одной конкретной задачи… Угощайтесь десертом, Селдон. Очень вкусно.
— Что за задача, сир?
— Этот Джоранум… Демерзель считает, что я не могу арестовать этого человека и не могу использовать вооруженные силы для того, чтобы уничтожить его последователей. Он говорит, что от этого будет только хуже.
— Если так говорит премьер-министр, наверное, так оно и есть.
— Но мне очень мешает этот Джоранум… Во всяком случае, марионеткой я становиться не собираюсь. А Демерзель бездействует.
— Уверен, он делает все, что может, сир.
— Ну, коли он и трудится над решением этой проблемы, значит, меня в курс дела не вводит.
— Но это, сир, может быть, из-за того, чтобы вас лишний раз не беспокоить, чтобы поберечь от ненужных волнений. Может быть, премьер-министру кажется, что было бы лучше, если бы Джоранум… если бы он…
— Договаривайте, — брезгливо поморщился Клеон.
— Да, сир. Было бы неразумно показывать, что вы лично выступаете против него. Вы должны оставаться в стороне во имя блага Империи.
— Мне было бы гораздо спокойнее заботиться о благе Империи, не будь Джоранума. И что же вы предлагаете, Селдон?
— Я, сир?
— Вы, Селдон, — нетерпеливо кивнул Клеон. — Скажем так: я вам не верю, когда вы утверждаете, что психоистория — всего-навсего игра. Демерзель продолжает поддерживать с вами дружеские отношения. Вы что думаете — я такой тупица, что не замечаю этого? Он от вас чего-то ждет. А ждет он от вас психоистории, а поскольку я все-таки не тупица, я ее тоже жду. Селдон, вы за Джоранума? Говорите! Говорите правду!
— Нет, сир, я не за него. Я считаю, что он представляет собой реальную угрозу для Империи.
— Хорошо. Я вам верю. Насколько мне известно, вы прервали джоранумитский митинг и тем самым предотвратили студенческие волнения.
— Это был просто душевный порыв, сир.
— Не морочьте мне голову, Селдон. Вы руководствовались психоисторией.
— Сир!
— Не возражайте. Вы что-нибудь предпринимаете в отношении этого Джоранума? Обязаны предпринимать, если вы — на стороне Империи.
— Сир, — проговорил Селдон осторожно, поскольку не знал, как много известно Императору, — я отправил моего сына на встречу с Джоранумом в Даль.
— Зачем?
— Мой сын далиец, сир, и к тому же проныра. Он может разузнать кое-что, что сослужит нам хорошую службу.
— Может?
— Да. Увы, только может, сир.
— Вы будете держать связь со мной?
— Да, сир.
— И вот что, Селдон: прекратите валять дурака и притворяться, будто психоистории не существует, что это всего лишь идейки. Я не желаю этого слышать. Я жду, что вы что-нибудь сделаете с этим Джоранумом. Не знаю что, но что-то сделать должны. Все. Можете идти.
Селдон вернулся в Стрилингский университет в гораздо более мрачном расположении духа, чем уезжал. Клеон говорил так, что было ясно — неудачи он не потерпит.
Теперь все зависело от Рейча.
18
Ближе к вечеру Рейч уже сидел в кабинете учреждения, в которое никогда не входил — нет, не мог войти, будучи беспризорником. Даже теперь он чувствовал себя здесь не слишком уютно, как будто без разрешения проник в чужой дом.
Он изо всех сил старался принять непринужденный вид, придать лицу веселость и обаяние. Отец сказал, что все это было ему присуще от природы, а сам он об этом никогда и не задумывался. Но раз это действительно его природное качество, ему не следовало искусственно придавать себе обаятельность.
Он постарался расслабиться и при этом не сводил глаз с человека, что сидел за письменным столом и работал на компьютере. Человек этот не был далийцем. Эго был не кто иной, как Джембол Дин Намарти, тот самый, что был тогда на встрече с Джоранумом, когда они приходили к отцу.
Время от времени Намарти отрывал взгляд от экрана компьютера и враждебно поглядывал на Рейча. На его обаяние Намарти не покупался.
А Рейч и не собирался отвечать на враждебность Намарти милыми улыбочками. Это было бы нарочито, наигранно. Он просто сидел и ждал. Главное, он попал сюда. Теперь, если Джоранум приедет, а приехать он должен был непременно, у Рейча будет возможность поговорить с ним.
Джоранум вошел, источая свою лучезарную улыбочку. Намарти поднял руку. Джоранум остановился. Они принялись о чем-то тихо переговариваться. Рейч навострил уши, стараясь расслышать их разговор, делая при этом вид, что ему это совершенно не интересно. Ему стало ясно, что Намарти против их встречи. Интересно, почему?
Но вот Джоранум обернулся, улыбнулся Рейчу и оттолкнул Намарти плечом. Рейч понял, что, хотя Намарти, судя по всему, в команде Джоранума является чем-то вроде мозгового центра, сила все равно остается за самим Джоранумом.
Джоранум шагнул к Рейчу и протянул пухлую, немного влажную ладонь.
— Хорошо, хорошо. Сынок профессора Селдона? Как поживаешь, дружок?
— Отлично, сэр, спасибо.
— У тебя были кое-какие трудности, насколько я знаю?
— Да нет, ничего такого особенного, сэр.
— И ты принес мне весточку от твоего папочки, верно? Видимо, он передумал, а? Решил-таки присоединиться к моему великому крестовому походу?
— Не совсем так, сэр.
Джоранум едва заметно нахмурился.
— Так ты не привез мне ничего такого?
— Нет, сэр. Он просто послал меня.
— Ясно. Есть хочешь?
— Пока нет.
— Значит, не будешь возражать, если я перекушу? Знаешь, у меня на простые житейские радости вечно времени не хватает, — сказал он, широко улыбаясь.
— Все нормально, сэр.
Они вместе подошли к столу и сели. Джоранум развернул сверток, достал сандвич и откусил кусок. Пережевывая, он сказал:
— А зачем же он послал тебя, сынок?
Рейч пожал плечами.
— Наверное, думал, что я разузнаю что-нибудь про вас такое, что могло бы ему помочь навредить вам. Он-то душой и сердцем предан премьер-министру Демерзелю.
— А ты разве нет?
— Нет, сэр. Я же далиец.
— Знаю, что далиец, мистер Селдон, но какое это имеет значение?
— Это значит, что я — из угнетенных, а поэтому я за вас и хочу вам помочь. Конечно, мне не хотелось бы, чтобы об этом узнал мой отец.
— А зачем ему об этом узнавать? Незачем. И как же ты собираешься мне помогать? — спросил Джоранум, бросив быстрый взгляд на Намарти, который слушал их беседу, угрюмо подперев подбородок кулаками.
— Тебе что-нибудь известно о психоистории?
— Нет, сэр. Отец со мной об этом не говорит, а заговори он, я бы все равно ничегошеньки не понял, да и успехов у него, судя по всему, никаких.
— Ты точно знаешь?
— Конечно, точно. У нас там есть парень такой — Юго Амариль, он тоже делиец, вот он иногда обронит словечко-другое. Так что я уверен и вам точно говорю: ничего они не добились.
— Ага! Скажи, а как ты думаешь, мог бы я повидаться как-нибудь с Юго Амарилем?
— Не думаю. Он не очень-то жалует Демерзеля, но зато с головой предан моему отцу. Он вам не помощник. Он отца не предаст.
— А ты, стало быть, можешь?
Рейч помрачнел и упрямо пробормотал:
— Я — далиец.
Джоранум прокашлялся.
— Давай-ка я тебя еще разок спрошу; чем ты собираешься мне помочь, молодой человек?
— Я могу сказать вам кое-что, но боюсь, вы не поверите.
— Вот как? Если не поверю, так тебе сразу и скажу.
— Насчет нашего премьер-министра Эдо Демерзеля.
— Ну?
Рейч облизнул губы, испуганно огляделся по сторонам:
— Меня никто не услышит?
— Никто, кроме меня и Намарти.
— Так вот, слушайте. Этот Демерзель — он никакой не человек. Он — робот.
— Что?! — взревел Джоранум. Рейч решил, что нужно объяснить.
— Робот, сэр, это механический человек. Искусственный, ненастоящий. Машина, понимаете?
Намарти яростно вмешался:
— Джо-Джо, не верь этой ерунде! Это глупо.
Однако Джоранум предостерегающе поднял руку. Глаза его сверкали.
— Откуда тебе это известно?
— Отец когда-то побывал в Микогене. Вот он мне и рассказал, что в Микогене много болтают про роботов.
— Да, знаю. То есть, по крайней мере, слышал.
— Ну вот, и микогенцы, они верят, что когда-то давным-давно у их предков было полным-полно роботов, а потом их не стало.
Намарти прищурился.
— Нет, ты скажи, с чего это ты взял, что Демерзель — робот? Я, правда, не так много про это слышал, но, насколько я помню, роботы — они же металлические, верно?
— Верно, — честно признался Рейч. — Но только я еще слышал, что были и такие роботы, что выглядели точнехонько, как люди, и они могли жить вечно…
Намарти яростно затряс головой.
— Легенды! Дурацкие легенды! Джо-Джо, и зачем только мы слушаем эту…
— Нет, Дж. Д., — прервал его Джоранум. — Я хочу послушать. Я тоже слыхал про эти легенды.
— Но это же чушь, Джо-Джо!
— Не торопись произносить слово «чушь». Пусть даже так, ведь люди живут и погибают за подобную чушь. Дело не столько в том, что есть на самом деле, а в том, чем это считают люди. Ладно, молодой человек, о легендах не будем. Скажи мне, почему ты считаешь, что Демерзель — робот? Допустим, роботы действительно существуют. Что же такого есть в Демерзеле, что заставляет тебя думать, будто он — робот? Он что, сам тебе об этом сказал?
— Нет, сэр, — ответил Рейч.
— Может быть, отец сказал? — спросил Джоранум.
— Нет, сэр. Это моя собственная догадка, но я в этом уверен.
— Но почему? Откуда у тебя такая уверенность?
— Есть в нем что-то такое… Например, он не меняется с годами. Не стареет, понимаете? Он бесчувственный какой-то — никаких эмоций. В общем, что-то такое, от чего кажется, будто он и вправду из железа.
Джоранум откинулся на спинку стула и довольно долго испытующе, внимательно смотрел на Рейча. Еще бы чуть-чуть, и, наверное, можно было бы услышать, как настырно звенят его мысли.
— Хорошо, — наконец проговорил он. — Допустим, он на самом деле робот, молодой человек. И что? Тебе-то до этого какое дело?
— Как это, какое мне дело? — удивился Рейч. — Я же человек. И я вовсе не хочу, чтобы робот правил Империей.
Джоранум повернулся к Намарти и довольно кивнул.
— Слышал, Дж. Д? Здорово сказано: «Я — человек, и не хочу, чтобы робот правил Империей». Отведи-ка его в студию, пусть скажет это всем да повторит не один раз, чтобы всем на Тренторе вбить в мозги.
— Эй! — вмешался Рейч, наконец переведя дух. — По головидению я никак не смогу этого сказать. Я же не хочу, чтобы отец узнал…
— Нет-нет, не бойся, — быстро успокоил его Джоранум. — Этого мы не допустим. Мы только возьмем твои слова. Разыщем какого-нибудь другого далийца. И еще по одному жителю из каждого сектора. Пусть говорят каждый на своем диалекте, но слова будут у всех одни и те же: «Я не хочу, чтобы робот правил Империей».
— А что, — встрял Намарти, — если Демерзель докажет, что он — не робот?
— Да что ты? — отмахнулся Джоранум. — Как он сумеет доказать? Это психологически невозможно. О чем ты говоришь? Чтобы великий Демерзель, человек, стоящий за троном, человек, в чьих руках столько лет были все ниточки, тянущиеся к престолу Клеона I, который еще его отцу служил, взял да и спустился с заоблачных высот и оправдывался перед народом, доказывая, что он — человек? Для него это окажется ничуть не лучше, чем на самом деле быть роботом. Итак, Дж. Д., злодей у нас в руках, и этим мы обязаны вот этому замечательному юноше.
Рейч покраснел.
— Рейч — тебя же Рейч зовут? — спросил Джоранум. — Как только наша партия добьется желаемого положения, мы не забудем о тебе. Отношение к Далю, твоей родине, будет подобающим, и ты займешь важный пост среди нас. Когда-нибудь, Рейч, в один прекрасный день, ты станешь в Дале самым главным, и тебе не придется сожалеть о содеянном. Кстати, ты, случаем, не сожалеешь?
— Ни капельки! — с. жаром воскликнул Рейч.
— В таком случае можешь спокойно отправляться к отцу. Уверь его в том, что мы не желаем ему зла, что мы его высоко ценим. Как ты это узнал и откуда — говори, что тебе вздумается. А если сумеешь выяснить еще что-нибудь полезное для нас, в особенности насчет психоистории, дай нам знать.
— Конечно. А вы честно сделаете так, что в Дале станет лучше, чем теперь?
— Совершенно честно. Клянусь. Равенство для всех секторов, мой мальчик. У нас будет новая Империя, а все зло — все эти привилегии и неравенство — асе это мы сотрем в порошок.
— Этого мне и надо, — сжал кулаки Рейч и довольно улыбнулся.
19
Император Галактики Клеон размашисто, поспешно шагал вдоль колоннады, что вела из его личных покоев в Малом Дворце, в здание, где проживали многочисленные правительственные чиновники. Здание примыкало к Императорскому Дворцу, то бишь к сердцу и мозговому центру Империи. За ним следом семенили кто-то из его личных секретарей и телохранители. Лица у всех были обескураженные. Император не должен был сам ходить к кому бы то ни было! Кто бы то ни был — должны были сами ходить к Императору! Ну ладно, сам пошел, но как он мог столь откровенно демонстрировать поспешность, давать выход переполнявшим его чувствам?! Разве можно? Он же Император и, значит, больше — символ Империи, чем просто человек!
А сейчас он вел себя в точности, как простой человек. Всех, кто попадался ему по пути, отталкивал в сторону правой рукой. А в его левой руке была зажата светящаяся голограмма.
— Где премьер-министр? — спрашивал он грозным, гремящим голосом, совсем не таким, каким обычно разговаривал во время приемов и аудиенций. — Где он?
А высшие чиновники растерянно расступались, бормотали что-то невнятное. Император сердито шел дальше, оставляя у приближенных впечатление, будто им снится страшный сон.
Наконец он добрался до кабинета Демерзеля и, переведя дыхание, заорал, то есть буквально заорал:
— Демерзель!!!
Демерзель удивленно взглянул на Императора и быстро встал, поскольку сидеть в присутствии Императора позволялось только тогда, если Император разрешал сесть.
— Сир?
Император швырнул голограмму на письменный стол Демерзеля и прошипел:
— Что это такое? Отвечай!
Демерзель посмотрел на то, что швырнул Император. Прекрасная голограмма — красивая, живая. Казалось, еще чуть-чуть, и услышишь те слова, что произносил хорошенький мальчик лет десяти, хотя на самом деле они были написаны внизу: «Я не хочу, чтобы Империей правил робот».
— Я такую тоже получил, сир, — спокойно отозвался Демерзель.
— Кто еще?
— У меня такое впечатление, сир, что эта птичка уже облетела весь Трентор. Это листовка, не иначе.
— Да, но ты видишь, там висит чей-то портрет на стене. Приглядись, про кого толкует этот паршивец. Не ты ли это?
— Сходство потрясающее, сир.
— Так, может, я не ошибаюсь, и у этой «птички», как ты выразился, одно на уме: обвинить тебя в том, что ты — робот?
— Похоже, на уме у нее именно это, сир.
— Поправь меня, если я ошибаюсь, но ведь роботы — это вымышленные механические человекоподобные существа, упоминания о которых встречаются в романах ужасов и детских сказочках?
— Для микогенцев, сир, одним из догматов их религии является то, что роботы…
— Меня не интересуют микогенцы и догматы их религии. Почему тебя обвиняют в том, что ты — робот?
— Это всего-навсего метафора, сир, я уверен. Хотят изобразить меня в виде человека бессердечного, мышление которого подобно работе вычислительной машины.
— Маловато будет, Демерзель, Меня не проведешь. — Клеон снова указал пальцем на голограмму. — Нет, Демерзель, они пытаются убедить народ в том, что ты — действительно робот.
— Вряд ли сможем что-то поделать, сир, если люди решат поверить в это.
— Мы не можем этого позволить. Тут речь идет о твоей гордости. Более того, речь идет о гордости Императора. Ведь получается, что это я — я! — взял себе в премьер-министры механического человечка! Это невыносимо. Послушай, Демерзель, существуют ли законы, которые карали бы за оскорбление чести и достоинства имперских чиновников?
— Да, сир, существуют, довольно-таки суровые, восходящие к великому Своду Законов Абурамиса.
— А оскорбление чести и достоинства Императора, если не ошибаюсь, приравнивается к уголовному преступлению?
— И наказуется смертью, сир. Все верно.
— Так вот. Унизили и оскорбили не только тебя, но и меня, и тот, кто это сделал, должен быть казнен, Конечно, за всем этим стоит Джоранум.
— Несомненно, сир, но доказать это будет довольно нелегко.
— Чушь? У меня достаточно доказательств. Я хочу, чтобы его казнили.
— Беда в том, сир, что у применения законов о чести и достоинстве нет прецедентов. По крайней мере, в нашем столетии не было.
— Потому-то у нас в жизни все наперекосяк, а Империя содрогается до основания. Законы в книгах записаны? Вот и задействуй их.
— Подумайте, сир, будет ли это мудро, — негромко проговорил Демерзель. — Вы тогда будете выглядеть тираном и деспотом. Ваше правление до сих пор блистало добротой и умеренностью…
— Вот-вот, и сам видишь, к чему это привело. Лучше пусть меня боятся за перемену в моем характере, чем любят — вот так любят.
— И все же я настойчиво рекомендую вам, сир, не прибегать к таким мерам. Это может стать искрой, от которой возгорится пламя восстания.
— Ну а ты-то что делать собираешься в таком случае? Что, выйдешь к пароду и скажешь: «Посмотрите на меня. Я — не робот»?
— Нет, сир, я такого делать не стану, поскольку это унизительно для меня и более того — для вас.
— И что же?
— Пока не знаю, сир. Я еще не успел обдумать.
— Не успел обдумать? Немедленно свяжись с Селдоном.
— Что тут непонятного в моем приказе? Немедленно свяжись с Селдоном.
— Вы хотите, чтобы я пригласил его во дворец, сир?
— Нет, это слишком долго. Думаю, ты сумеешь наладить линию секретной связи — секретной, слышишь, чтобы она не прослушивалась!
— Да, сир, безусловно.
— Так давай же. Быстрее!
20
Селдону недоставало самообладания Демерзеля, ведь он был из плоти и крови. Этот вызов в кабинет, внезапное потрескивание защитного поля — все это говорило, что происходит нечто совершенно необычное.
Он полагал, что увидит на голографическом экране какого-нибудь высокопоставленного чиновника, который предварит его секретную, непрослушиваемую связь с Демерзелем. Судя по тому, как быстро распространялись слухи о том, что Демерзель — робот, меньшего и ждать было нечего.
Но и большего Селдон никак не ожидал, а потому, когда в его кабинете появился (пусть даже в виде голографического изображения) не кто иной, как Его Императорское Величество собственной персоной, Селдон опустился на стул, широко раскрыл рот, и, как пи пытался встать, у него этого не получалось.
Клеон знаком повелел Селдону сидеть.
— Вы, видимо, знаете о том, что происходит, Селдон? — сказал Император.
— Вы насчет разговоров о роботе, сир?
— Именно об этом. Что можно предпринять? Селдон, несмотря на разрешение сидеть, все-таки с трудом поднялся.
— Дело обстоит гораздо хуже, сир. Джоранум поднимает бунты по всему Трентору под флагом этих самых разговоров. По крайней мере, так говорят в новостях.
— Да? А вот я этого пока не знаю. Нет, конечно, зачем Императору знать правду?
— Императору не стоит волноваться, сир. Я уверен, что премьер-министр…
— Премьер-министр не делает ровным счетом ничего, даже меня не информирует. Я обращаюсь к вам и вашей психоистории. Скажите, что мне делать?
— Сир?
— Я с вами в игрушки играть не собираюсь, Селдон. Вы восемь лет работали над психоисторией. Премьер-министр утверждает, что мне не стоит принимать юридических мер к Джорануму. Но что же мне тогда делать?
— Ничего, сир, — прошептал Селдон.
— Вы ничего не можете мне посоветовать?
— Нет, сир. Я не о том. Я о том, что вам не следует ничего делать. Ничего! Премьер-министр совершенно прав, что отговаривает вас от юридических мер, От этого будет только хуже.
— Замечательно. А лучше от чего будет?
— Будет лучше, если вы не будете делать ровным счетом ничего. Пусть правительство позволит Джорануму делать то, что ему вздумается.
— И что это даст?
Селдон, стараясь скрыть отчаяние, негромко ответил:
— Скоро будет видно.
Император вдруг просиял. Куда девались злость и негодование!
— А-га! — сказал он заговорщицки. — Я понял! Ситуация у вас в руках!
— Сир, я не говорил, что…
— И не надо. Не надо ничего говорить. Я уже наслушался. Значит, так, ситуация у вас в руках, но мне нужны результаты. На моей стороне по-прежнему императорская гвардия и вооруженные силы. Они останутся мне верны, и, если дело дойдет до серьезных беспорядков, я не растеряюсь. Но для начала я дам вам шанс.
Изображение вспыхнуло и исчезло, а Селдон еще долго сидел, глядя на экран.
Впервые с того самого злосчастного момента, когда восемь лет назад он обмолвился о психоистории, он вынужден был столкнуться с неразрешимой задачей: от него требовали то, чего у него не было.
А было-то всего — дикие, неоформленные, призрачные мысли да то, что Юго Амариль называл интуицией.
21
За два дня Джоранум покорил Трентор. Где-то он бывал сам, куда-то выезжали его помощники. Как Гэри сказал Дорс, кампания была проведена прямо-таки по-военному.
— Ему бы родиться пораньше, — заметил он, — и вышел бы из него отличный адмирал. Балда, разменивается на политику.
— Разменивается? — удивилась Дорс. — При такой прыти он через неделю станет премьер-министром! Есть сообщения о том, что кое-какие гарнизоны переходят на его сторону.
— Все это скоро кончится, Дорс, — покачал головой Селдон.
— Что «это»? Триумф Джоранума или Империи?
— Триумф Джоранума. История с роботом, конечно, наделала жуткого шума, в особенности — эта листовка, но стоит немного поразмыслить весьма трезво, хладнокровно, и люди поймут, как нелепо это обвинение.
— Но, Гэри, мне-то ты можешь не лгать. Зачем ты-то притворяешься, что это все нелепо? И как только Джоранум мог узнать о том, что Демерзель — робот?
— А, ты про это? Рейч ему рассказал.
— Рейч?!
— Да. Он отлично справился с порученным делом и вернулся с обещанием Джоранума сделать его в один прекрасный день главой правительства Даля. Конечно, ему поверили. Я знал, что так и будет.
— То есть ты сказал Рейчу, что Демерзель — робот, и велел передать это Джорануму? — в ужасе спросила Дорс.
— Нет, этого я сделать не мог. Ты понимаешь, я ведь не мог сказать Рейчу да и кому бы то ни было, что Демерзель — робот. Рейчу я, как мог, старательно внушил, что Демерзель — не робот. А вот Джорануму он должен был сказать, что тот — робот. Так что у Рейча — самая твердая убежденность, что Джорануму он солгал.
— Но зачем, Гэри. Почему?
— Не из-за психоистории, я тебе честно скажу. Ты не уподобляйся, пожалуйста, Императору и не считай меня волшебником. Я только и хотел, чтобы Джоранум поверил, будто Демерзель — робот. Он ведь микогенец по рождению, так что его детство и юность наверняка прошли под флагом легенд о роботах. Значит, ему было бы легче поверить в такое, и он легко поверил да еще и решил, что народ поверит вместе с ним.
— Разве он не ошибся?
— В каком-то смысле — да. Когда пройдет первый шок, люди опомнятся и поймут, что все это — безумная выдумка, ну, если не поймут, то, по крайней мере, так подумают. Я убедил Демерзеля дать интервью по субэфирному головидению, которое будет передано на ключевые планеты Империи и в каждый из секторов Трентора. Он должен будет говорить о чем угодно, только ни словом не упоминать о роботах. Поддерживать эти разговоры сейчас смерти подобно. Люди будут слушать во все уши, но ничего не услышат о роботах. А потом, в самом конце, ему будет задан сакраментальный вопрос насчет листовки. Ему же надо будет только расхохотаться в ответ.
— Расхохотаться? Никогда не видела, чтобы Демерзель смеялся. Он и улыбается-то редко.
— На этот раз придется, Дорс. Ведь это — единственное, чего никто не ожидает от робота. Ты же видела роботов в фантастических фильмах? Там они всегда суровы, бесчувственны, бесчеловечны — такими их и представляет себе большинство людей. Так что Демерзелю и нужно будет единственное: расхохотаться, И вот еще что… Помнишь Протуберанца Четырнадцатого — правителя Микогена, верховного жреца тамошней религии?
— Еще бы. Суровый, бесчувственный, бесчеловечный. Он тоже никогда не смеялся.
— И на этот раз не рассмеется. Понимаешь, я проделал уйму работы в отношении Джоранума с того самого злосчастного дня, когда схлестнулся с его приспешниками на поле. Я знаю теперь его настоящее имя. Знаю, где он родился, кто были его родители, в какой школе он учился в детстве — и все эти документально подтвержденные сведения я отправил Протуберанцу Четырнадцатому. А я не думаю, чтобы Протуберанец жаловал Отступников.
— Но ты вроде бы говорил, что дискриминация тебе противна.
— Противна. Но я ведь не передал эту информацию на головидение, а все сообщил именно тому, кому и должен был сообщить, то бишь Протуберанцу Четырнадцатому.
— Вот он и начнет кампанию по дискриминации.
— Ничего у него не выйдет. Никто на Тренторе не обратит никакого внимания на Протуберанца — что бы он ни говорил.
— И что же тогда из этого выйдет?
— Увидим, Дорс, увидим. У меня нет результатов психоисторического анализа ситуации. Я даже не знаю, возможен ли такой анализ в принципе. Просто надеюсь, что ход моих мыслей верен.
22
Эдо Демерзель рассмеялся.
И не в первый раз. Они втроем — он, Гэри Селдон и Дорс Венабили, сидели в экранированной комнате, и ему то и дело по сигналу Гэри нужно было хохотать. Когда он откидывался на спинку кресла и оглушительно, раскатисто хохотал, Селдон качал головой.
— Нет, неубедительно. Не верю, — повторял он снова и снова.
Тогда Демерзель улыбнулся и рассмеялся, как смеялся бы человек, задетый за живое. Селдон недовольно поморщился.
— Ну и работенка… Я понимаю: рассказывать тебе анекдоты бесполезно. Ты можешь решить эту задачу только умом. Тебе нужно просто запомнить звучание смеха.
— А может, фонограмму пустить? — предложила Дорс.
— Нет! Это не будет Демерзель. Тогда мы все превратимся в компанию идиотов. Нет-нет, так не пойдет. Попробуй еще разок, Демерзель.
Демерзель попробовал, и Селдон наконец удовлетворился.
— Отлично. Запомни этот звук и воспроизведешь его, когда тебе зададут вопрос. Выглядеть ты должен искренне удивленным. Невозможно смеяться с каменным лицом. Улыбнись — ну, немножко, совсем капельку. Попробуй вот так рот скривить, Вот-вот. Совсем неплохо. А можешь увлажнить глаза?
— Что это такое — «увлажнить»? — возмущенно вмешалась Дорс. — Никто не «увлажняет» глаза. Это всего-навсего образное выражение.
— Не только, — возразил Селдон. — Бывает так, что человек не плачет, но глаза его увлажняются — от грусти, от радости, и вполне достаточно, чтобы оператор поймал отражение света от этих набежавших на глаза слез, вот и все.
— Нет, ты что, действительно ждешь, что Демерзель зальется слезами?
А Демерзель совершенно спокойно сказал:
— Это вовсе не трудно. Мои глаза время от времени производят слезы — для того чтобы очищать глаза. Но слез бывает немного. Правда, я могу попробовать представить, что в глаз попала соринка, ну, или еще что-нибудь в таком роде.
— Попробуй, — согласился Селдон. — От этого не умирают.
И вот настал день трансляции интервью с премьер-министром по субэфирному головидению. Демерзель сначала выступил с речью и говорил в обычной своей манере — холодно, сдержанно, информативно, без всякой патетики. Люди в миллионах миров во все глаза смотрели и во все уши слушали, что говорит Демерзель, но не слышали ни слова о роботах. Наконец речь подошла к концу, и Демерзель объявил, что готов ответить на вопросы.
Ждать ему долго не пришлось, Первый же вопрос оказался тем самым, сакраментальным:
— Господин премьер-министр, вы — робот?
Демерзель несколько мгновений спокойно смотрел на тележурналиста. А потом улыбнулся, плечи его слегка затряслись, и он расхохотался. Смех его не был громким, оглушительным, но так искренне мог смеяться только тот, кому подобное предположение показалось донельзя потешным и нелепым. Смех премьер-министра звучал так заразительно, что многомиллионная аудитория замерла, а затем принялась хохотать вместе с ним.
Демерзель дождался, пока стихнет смех в студии, и, утерев набежавшие на глаза слезы, спросил у журналиста:
— Ответить? Вы хотите, чтобы я ответил на этот вопрос?
Улыбка еще не сошла с его лица, когда экран погас.
23
— Уверен, — сказал Селдон, — наша затея сработала. Конечно, обратная реакция наступит не мгновенно. На это потребуется время. Но уже сейчас общественное мнение меняется в нужном направлении. На самом деле я кое-что понял уже тогда, на университетском поле, когда прервал выступление Намарти. Аудитория была у него в руках до тех пор, покуда я не вмешался и не противопоставил свой пыл их численному преимуществу. Аудитория тут же переметнулась на мою сторону.
— И ты думаешь, что теперешняя ситуация аналогична той?
— Конечно. Раз уж у меня нет психоистории, приходится прибегать к аналогиям, ну, и еще к разуму, который у меня есть от природы. Что мы имели? Мы имели премьер-министра, которого обложили со всех сторон, как на охоте, а он встретил обвинение улыбкой и хохотом — самыми что ни на есть нероботскими проявлениями, какими только мог, а это само по себе уже было самым лучшим ответом на вопрос. И, естественно, симпатии начали склоняться в его сторону. Помешать процессу невозможно. Но это — только начало. Нужно дождаться, пока в игру вступит Протуберанец Четырнадцатый. Послушаем, что он скажет.
— В этом ты тоже уверен?
— На все сто.
24
Теннис был одним из любимых видов спорта Гэри, но он гораздо больше любил играть сам, чем наблюдать, как играют другие. И потому он завистливо наблюдал за тем, как Император Клеон, одетый в спортивную форму, прыгает по корту, отражая удары. Теннис был весьма своеобразный, императорский, так сказать, именно такой вариант этой игры обожали Императоры: ракетка была компьютеризирована и наклонялась под нужным углом в зависимости от нажатия на кнопку, вмонтированную в рукоятку. Гэри и сам не раз пытался приспособиться к игре такой ракеткой, но пришел к выводу, что это — целая отдельная наука, а времени на ее освоение у Селдона не было.
Клеон послал мяч режущим ударом и выиграл сет. С корта он ушел под громкие рукоплескания наблюдавших за игрой чиновников.
— Поздравляю, сир, — сказал ему Селдон. — Вы играли просто превосходно.
— Вам так кажется, Селдон? — безразлично спросил Клеон. — А я никакого удовольствия не получил. Они, знаете ли, подыгрывают мне.
— В таком случае, сир, может быть, вам следует просить ваших противников играть более упорно?
— Не выйдет ничего, — махнул рукой Клеон. — Они все равно будут стараться проиграть. А если бы они обыгрывали меня, я бы получал от игры еще меньше удовольствия, чем от сомнительных побед. Быть Императором не так уж весело, Селдон. И Джоранум это поймет, если ему когда-либо суждено будет занять это место.
Император скрылся за дверью персональной душевой и вскоре появился вымытый, высушенный и одетый совсем иначе.
— Ну, Селдон, — проговорил он, взмахом руки повелев всем остальным удалиться. — Теннисный корт — вполне подходящее место для уединенной беседы. Погода к тому же просто замечательная, так что давайте здесь и поговорим. Я прочитал послание этого Протуберанца Четырнадцатого. Вы полагаете, что этого достаточно?
— Вполне, сир. Из этого послания явствует, что Джоранум объявлен Отступником по законам Микогена и обвиняется в святотатстве.
— Значит, ему конец?
— Ему нанесен сокрушительный, я бы сказал, смертельный удар, сир. Теперь мало кто поверит в россказни, что наш премьер-министр — какой-то там робот. Более того, Джоранум теперь предстает в образе лжеца, позера и даже хуже — человека, которого в этом уличили.
— Уличили, точно, — задумчиво проговорил Клеон. — Вы хотите сказать, что если просто лжешь, но тебя не ловят на этом — это замечательно, но когда тебя уличают во лжи — это некрасиво, унизительно и ни у кого не может вызвать восхищения.
— Вы удивительно верно выразили мою мысль, сир.
— Стало быть, Джоранум более не опасен.
— В этом мы не можем быть абсолютно уверены, сир. Он даже теперь способен оправиться от потрясения. Его организация пока жива, и многие из его последователей верны ему. В истории хватает примеров, когда людям удавалось вернуться после поражений столь же сокрушительных, как теперешнее поражение Джоранума, и даже более сокрушительных.
— Раз так, надо его казнить, Селдон.
Селдон покачал головой.
— Это было бы неразумно, сир. Вы же не хотите спровоцировать восстание и предстать в роли деспота.
Клеон нахмурился.
— Ну вот, и Демерзель то же самое говорит. Стоит мне только пожелать принять решительные меры, как он тут же бормочет слово «деспот». Ведь были до меня Императоры, которые только то и делали, что прибегали к решительным мерам, и в итоге ими восхищались и считали их не деспотами, а просто людьми сильными и решительными.
— Это верно, сир, но мы живем в тревожное время. И потом, казнь не так уж необходима. Вы можете достичь желаемой цели способом, который позволит вам прослыть просвещенным и милосердным монархом.
— Прослыть? Я не ослышался?
— Я оговорился, сир. Остаться просвещенным и милосердным. Казнь Джоранума выглядела бы как месть, а месть — всегда проявление слабости. А вы, будучи Императором, призваны с добротой — и даже по-отечески — относиться ко всем вашим подданным и к их убеждениям. Для вас, Императора, все люди равны.
— О чем это вы толкуете?
— О том, сир, что Джоранум нанес удар по священным чувствам микогенцев и вас ужаснуло его святотатственное преступление, его ложь, направленная на то, чтобы скрыть свое истинное происхождение. Что может быть лучше того, чтобы передать Джоранума микогенцам, и пусть они сами с ним разбираются? Вам будут рукоплескать за столь разумный подход к решению всеимперской проблемы.
— А микогенцы его казнят, как вы думаете?
— Очень может быть, сир. Их законы в отношении святотатственных поступков исключительно суровы. В лучшем случае его ждут пожизненное заключение и каторжные работы.
— Замечательно, — улыбнулся Клеон. — При таком раскладе я останусь гуманным и терпимым, а они сделают за меня грязную работу.
— Так оно и будет, сир, если вы на самом деле передадите Джоранума в руки микогенцев. Но и это может вызвать недовольство.
— Послушайте, вы меня совсем запутали. Что же мне делать в конце концов?
— Дайте Джорануму возможность выбора. Скажите ему, что во имя блага всех народов Империи вы призваны передать его в руки микогенского правосудия, но ваша гуманность подсказывает вам, что микогенцы могут обойтись с ним излишне сурово. Следовательно, в качестве альтернативы, он может удалиться на Нишайю, маленькую, отдаленную планету, откуда, как он утверждал, он родом, и прожить там остаток своих дней в покое и безвестности. Конечно, вы позаботитесь о том, чтобы он находился там под охраной.
— И тогда все решится?
— Безусловно. Для Джоранума возвращение в Микоген было бы равно самоубийству, а он на меня не произвел впечатление человека, склонного к подобным вещам. Он, несомненно, выберет Нишайю, и хотя это более разумный выход, он все равно унизителен. Став ссыльным на Нишайе, он вряд ли сумеет остаться во главе какого бы то ни было движения, направленного на захват Империи. Его партия, конечно же, распадется. Может быть, они какое-то время и будут устраивать демонстрации с ликом Джоранума на флагах, но, согласитесь, поддерживать труса — занятие не самое благодарное.
— Восхитительно! Как вы только до всего этого додумались, Селдон? — с искренним восторгом воскликнул Клеон.
— Ну, — пожал плечами Селдон, — мне показалось вполне естественным предположить, что…
— Не надо, — прервал его Клеон. — Я не жду, что вы мне скажете правду, а если скажете, я ее вряд ли пойму. Я вам вот что скажу… Демерзель уходит в отставку. Последние события дались ему нелегко, и он считает, что ему пора на отдых. Я с ним вполне согласен. Но без премьер-министра мне не обойтись, и с этой минуты им становитесь вы.
— Сир! — воскликнул Селдон в ужасе и удивлении.
— Премьер-министр Гэри Селдон, — спокойно проговорил Клеон. — Император желает этого.
25
— Не волнуйся, — сказал Демерзель. — Это — мое предложение. Я тут пробыл слишком долго. Чересчур много было кризисов, и сейчас положение таково, что я просто-таки парализован в своих действиях Тремя Законами. А ты вполне логично становишься моим преемником.
— Какой из меня преемник? — с жаром возразил Селдон. — Что я знаю об управлении Империей? Император совершенно по-дурацки убежден, что теперешний кризис я разрешил, руководствуясь законами психоистории, Но ведь это не так.
— Это не имеет значения, Гэри. Раз он верит, что у тебя на все есть психоисторические ответы, он будет тебя слушать, а этого вполне достаточно, чтобы ты стал неплохим премьер-министром.
— Да уж. Я его заведу в такие дебри…
— А я уверен в том, что здравый смысл — ну, или интуиция, если хочешь — приведут тебя к цели… с психоисторией или без нее.
— Но что же я буду делать без тебя… Дэниел?
— Спасибо, что так назвал меня. Теперь я больше не Демерзель, теперь я только Дэниел. Что ты будешь без меня делать? Например, можешь попробовать применить на практике кое-какие из идей Джоранума относительно всеобщего равенства. Он ведь эти идеи только излагал ради приобретения популярности, но сами по себе эти идеи вовсе не так уж плохи. Попробуй убедить Рейча помочь тебе. Он ведь принял твою сторону и оказал тебе неоценимую услугу, поборов в себе тягу к идеалам, проповедуемым Джоранумом, так что теперь он страдает, чувствуя себя в каком-то смысле предателем. Докажи ему, что это не так. Помимо всего прочего, у тебя будет возможность больше работать над психоисторией, поскольку в этом деле Император за тебя сердцем и душой.
— Ну а ты что будешь делать, Дэниел?
— В Галактике для меня найдется масса дел. Ведь Нулевой Закон еще никто не отменил, и я обязан трудиться на благо человечества, покуда понимаю, что это такое. И потом, Гэри…
— Да, Дэниел?..
— С тобой остается Дорс.
Селдон кивнул:
— Да, со мной остается Дорс.
Он немного помолчал, потом крепко сжал протянутую руку Дэниела.
— Прощай, Дэниел.
— Прощай, Гэри.
Сказав это, робот повернулся и, гордо подняв голову, зашагал прочь по дворцовому залу. Тяжелая мантия премьер-министра шуршала при каждом его шаге.
Селдон после его ухода еще долго стоял, не в силах пошевелиться. Но вдруг, совершенно автоматически, пошел следом за Дэниелом, к кабинету премьер-министра. Он ведь не успел сказать ему самого главного!
Немного помедлив у двери, Селдон вошел в кабинет. Там было пусто. Мантия премьер-министра висела на Спинке кресла около письменного стола.
— Прощай, мой друг! — произнес Гэри в пустоту, и слова эти эхом отлетели от стен кабинета.
Эдо Демерзель ушел. Р. Дэниел Оливо исчез.
