Лэнсинг, спотыкаясь, возвращался по следу, оставленному им и Юргенсом. Местами их отпечатки уже были занесены песком, но Лэнсингу удавалось отыскать невдалеке продолжение следа. Позади он все еще слышал рокот, отголоски Хаоса. Что же все-таки, размышлял он, с трудом передвигая ноги, представляет собой Хаос? Хотя теперь это не имело значения. Теперь важно одно — вернуться к Мэри.

Опустилась ночь, и взошла луна — тусклый шар, выплывший с востока; зажглись первые звезды. Лэнсинг упорно продолжал двигаться вперед. Сейчас идти легче, убеждал он себя, ведь он идет под гору. Но почему-то легче не становилось.

Он упал на песок, не в силах идти дальше, перевернулся на спину и нащупал флягу. Вытащить ее он и не успел: его сморил сон.

Разбудили Лэнсинга яркие лучи солнца; он не сразу понял, где он. Приподнялся на локте, огляделся и ничего не увидел, кроме ослепительно сверкающего песка, отражающего солнечное сияние. Он протер глаза. Первая его мысль — нужно идти вперед.

Лэнсинг вскочил. Он еще не вполне проснулся, его слегка пошатывало. Отхлебнув тепловатой жидкости из фляжки, он двинулся дальше. Попутно негнущимися пальцами Лэнсинг вытащил из мешка первую попавшуюся под руку еду и стал жевать на ходу. Ничто не должно задерживать его продвижения на юг. Онемевшее после сна тело сопротивлялось каждому движению, но Лэнсинг подгонял и подгонял себя, пока не пришел в норму. Горло пересохло, воды осталось совсем немного, приходилось экономить (через несколько часов он вспомнил, что в его рюкзаке есть вторая наполненная фляжка). Впереди него струился песок, переливаясь в палящих лучах солнца. Слишком долго спал, потерял драгоценное время — упрекал себя Лэнсинг.

Время от времени он вспоминал Юргенса, но не часто и мельком. О нем он подумает позже. Важно сосредоточиться на мысли о Мэри, которая ждет его у поющей башни. Но даже эта мысль то и дело ускользала, и в пустоте, затопившей его сознание, Лэнсинг всеми силами удерживал одно стремление — дойти до поющей башни.

Дюны кончились; следы путешественников стали менее отчетливыми, но благодаря песчаной почве все же достаточно заметными. Солнце достигло зенита и стало спускаться на запад. Идти стало легче: местность стала ровнее, дюны реже и ниже. Лэнсинг попытался ускорить шаг, но не смог. Максимум, чего ему удалось достичь, — двигаться равномерно. Ничего удивительного, сказал он себе, подходит к концу третий день утомительного путешествия. И все же он злился, что не может ускорить шаг.

Солнце зашло, на востоке зажглись звезды, небо посветлело — всходила луна. Лэнсинг все подгонял себя. Если не останавливаться, если он будет идти всю ночь, с рассветом он придет к поющей башне.

Но тело его подвело. Ноги отказывались повиноваться, и Лэнсинг вынужден был сделать привал. Он спрятался от ветра за маленькую дюну, развязал мешок, достал вторую фляжку с водой и напился, следя за тем, чтобы не выпить слишком много. Лэнсинг умирал с голоду; найдя в рюкзаке вяленое мясо и сыр, он мигом проглотил их.

Теперь нужно немного посидеть, отдохнуть, решил Лэнсинг, но не спать. Через час или чуть больше он снова отправится в путь. Он задремал, а когда проснулся, звезды на востоке уже бледнели на фоне разгорающегося рассвета.

Проклиная себя за слабость, Лэнсинг с трудом поднялся, вскинул на плечи мешок и снова пошел на юг. Он обещал Мэри вернуться не позже чем через четыре дня; он сдержит свое обещание.

Впереди опять дюны. Лэнсинг уговаривал себя, что должен как можно скорее пройти легкий отрезок пути: в дюнах продвижение неизбежно замедлится.

И чего сходить с ума? — подумал Лэнсинг. Спешить особенно незачем. С Мэри все в порядке. Она ждет меня. Но рассуждения не успокаивали; он по-прежнему старался идти быстрее.

Вскоре после полудня он добрался до места, где они нашли сломанный самоход. Череп, с его сверкающим на солнце золотым зубом, по-идиотски осклабился навстречу. Лэнсинг не стал задерживаться.

Он штурмовал дюны с неистовством берсеркера. Еще несколько часов, убеждал он себя. К закату он доберется до башни и прижмет Мэри к груди.

Через час или около того с вершины одной из самых высоких дюн он мельком увидел башню; она заставила его ускорить шаги.

Все время, пока Лэнсинг боролся с пустыней, его преследовало видение: он подходит к лагерю и навстречу ему, раскрыв объятия, радостно крича, выбегает Мэри.

Однако она не выбежала встречать его. Над кострищем не курился дымок. Не было никого, даже Сандры.

Он вбежал в лагерь и увидел Сандру. Она лежала, прижавшись к основанию поющей башни. Тело ее было неподвижно. Лишь ветер шевелил ее шарф.

Лэнсинг остановился, покачиваясь. Ледяная рука страха сжала сердце, и его охватила паника.

— Мэри! — закричал он. — Мэри, я вернулся! Где вы?

Мэри не отвечала. Никто не отвечал.

Сандра должна знать, сказал себе Лэнсинг. Кажется, она уснула; он разбудит ее, и она ему все расскажет.

Он опустился на колени рядом с Сандрой и осторожно потряс ее за плечо. Что-то было не так — она ничего не весила. Он еще раз потряс ее и опрокинул навзничь, чтобы увидеть лицо. Иссохшее лицо мумии.

Лэнсинг отдернул руку; голова Сандры упала. Мертва, подумал он, будто уже тысячу лет мертва. Безжизненная высохшая оболочка, из которой улетучилось все, что было личностью Сандры.

Лэнсинг поднялся и огляделся. Проковыляв к кострищу, он потрогал пепел. Тот оказался холодным. Порылся в золе — ему не удалось обнаружить углей. Рядом с давно остывшим кострищем лежал вещевой мешок. Скорее всего, он принадлежал Сандре. Рюкзака Мэри не было.

Лэнсинг заставил себя сесть. Шок притупил восприятие, он не чувствовал ни горя, ни ужаса — вообще ничего.

Сандра мертва. Мэри исчезла. Костер, размышлял он, костер полностью прогорает не меньше чем за несколько часов. Значит, Мэри ушла давно.

Его чувства ожили, и тотчас нахлынул страх. Усилием воли Лэнсинг поборол его.

У него нет времени на панику и страх. Спокойно сесть и подумать, собрать вместе отдельные кусочки и попытаться восстановить картину того, что здесь произошло.

Лагерь пуст. Джоргенсона и Мелиссы нет, но это еще ничего не значит. Они могут опоздать. Они договорились вернуться через четыре дня, а четвертый день еще не кончился.

Сандра умерла, причем, похоже, уже давно. Но это невозможно. Четыре дня назад, даже меньше четырех дней назад, она была жива. Это башня высушила ее, подумал Лэнсинг без особой логики и с внезапным ожесточением. Башня высосала ее. Возможно, Сандра добровольно отдала себя башне, заплатив таким образом за открывшееся ей ощущение прекрасного.

Мэри ушла, но не похоже, чтобы это было паническим бегством. Исчез ее мешок. Она взяла его и ушла. Но почему она не оставила ему какого-нибудь знака? Например, записки под камнем?

Лэнсинг тщательно обыскал территорию лагеря и ничего не нашел. Он повторил поиски, и опять безуспешно.

Она могла пойти на север, навстречу ему и Юргенсу, рассуждал он. Или на запад, в надежде найти Джоргенсона и Мелиссу; второй вариант менее вероятен, поскольку она недолюбливала их обоих. Наконец, Мэри могла вернуться в гостиницу и ждать его там.

Начнем с первого предположения, решил Лэнсинг, удивляясь своей способности рассуждать трезво. Первым делом он обследует подходы к дюнам — нет ли там ее следов. Если Мэри пошла на север, не исключено, что она нашла их следы и идет по ним, но в таком случае он встретил бы ее на обратном пути, поскольку след в след повторил свой маршрут.

Тем не менее Лэнсинг осмотрел подходы к дюнам. Никаких следов, кроме оставленных им и Юргенсом. Он придирчиво вглядывался во все отметины на земле — не проходил ли здесь третий человек. Но цепочка следов отмечала их с Юргенсом путь на север и его одинокое возвращение. Никто другой здесь не проходил.

Приближалась ночь. Лэнсинг вернулся в лагерь. Некоторое время постоял, размышляя и пытаясь принять какое-нибудь решение. Наконец сделал выбор, хотя он дался нелегко. Пытаясь подавить чувство вины, Лэнсинг убеждал себя: это единственное, что можно сделать.

Он дошел до предела. Четыре дня он был в пути, почти не спал. Ему нужно прийти в себя. Он не поможет ни Мэри, ни себе, если ринется вперед, полумертвый от недосыпания, заторможенный, неспособный воспринимать что-либо. До утра должны вернуться Джоргенсон и Мелисса, они подключатся к поиску. Впрочем, последнее соображение не существенно: Лэнсинг, как и Мэри, был об этой паре невысокого мнения, серьезной помощи от них ждать не стоит.

Он нашел дрова и развел костер. Сварил кофе, поджарил бекон, испек оладьи и открыл банку яблочного пюре. Впервые за последние дни Лэнсинг поел как следует.

Мысль о Мэри не покидала его, однако Лэнсинг твердо сказал себе, что с ней все в порядке. Не важно, где именно она сейчас, но она в безопасности. Однако избавиться от страха и беспокойства ему удавалось не вполне.

Что же заставило ее уйти? Какой бы ни была причина, только чрезвычайные обстоятельства могли вынудить Мэри не дожидаться его. Лэнсинг стал перебирать в уме возможные варианты. Бесполезно, только оживали страхи, и Лэнсинг старался отогнать мысли о плохом.

Непонятно было и что делать с Сандрой. Должен ли он похоронить ее, вырыв яму, засыпав тело землей, и произнести над могилой несколько неуклюжих и ненужных слов? По ка-кой-то причине, которой он не мог объяснить себе, ему казалось, что этого не надо делать, что прикасаться к Сандре кощунственно. Пусть она останется там, где есть, — высохшая (священная?) жертва у подножия поющей башни. Он задумался над этим; решение не имело смысла, и все же в нем присутствовала некая безумная, труднопостижимая логика. Чего хотела бы Сандра? — спросил он себя и не нашел ответа. Он недостаточно знал Сандру. Жаль, подумал Лэнсинг. Может быть,

о всех своих спутниках он знает слишком мало, меньше, чем должен бы. А ведь они много дней были рядом. Сколько же нужно быть вместе, гадал Лэнсинг, чтобы понять человека?

Из шестерых, отправившихся в путь, четверо погибли; остались они с Мэри. Теперь исчезла и Мэри, но он найдет ее, сказал себе Лэнсинг, обязательно найдет.

После ужина он залез в спальник и уже стал засыпать, когда его разбудили вдруг стенания Воющего. Зверь был неблизко; звуки неслись со стороны дороги, но в тишине ночи вой казался громким.

Лэнсинг приподнялся на локте и прислушался. Вспомнилась первая ночь их путешествия на север, когда он услышал вой и спросил о нем Юргенса, а тот ответил, что ничего не слышит.

Стенания смолкли. Лэнсинг снова лег, натянув спальный мешок на голову, но объявился Вынюхивающий и начал свой обход лагеря. Лэнсинг тихо заговорил с ним, существо не ответило, хотя продолжало сопеть. Так под это сопение он и заснул.