Местность, по которой они шли от гостиницы к башне, становилась все суше; к северу от башни она превратилась в пустыню. Идти было трудно — ноги увязали в песке. Путешественникам приходилось карабкаться на дюны, северо-западный ветер швырял песок им в глаза.

Лэнсинг и робот не разговаривали. Преодолевая сопротивление ветра, они упорно шли на север; время от времени Юргенс проверял по компасу направление. Он ковылял впереди, за ним, пошатываясь, плелся Лэнсинг. Сначала порядок был обратным, но вскоре Лэнсинг уступил лидерство не знающему усталости роботу.

После нескольких часов пути дюны сменились более твердой, хотя по-прежнему песчаной почвой.

Глядя на энергично шагающего робота, Лэнсинг в который раз сказал себе, что Юргенс остается для него загадкой. Как, впрочем, и все его спутники. Он попытался припомнить все, что знал о каждом из них. В его распоряжении лишь разрозненные факты. Мэри… инженер, жительница устойчивого, но жесткого мира, где все еще властвуют великие империи восемнадцатого века. Он знал о ней совсем немного, но в одном был твердо уверен: он любит ее. И ни малейшего представления ни о ее работе, ни о ее семье — о том, что составляло ее жизнь. Пожалуй, он знал о ней даже меньше, чем об остальных.

Мир Сандры казался ему странным, его культура непонятной, хотя, говорил он себе, Сандра могла быть всего лишь представительницей одного из не самых значительных направлений. Не исключено, что цивилизация ее мира совсем иная и так же мало знакома ей, как и Лэнсингу. Он подумал, что они были несправедливы к Сандре. По сути, они игнорировали ее. Как знать, если бы Сандра, а не они с Мэри, подверглась действию того механизма, может быть, ей удалось бы извлечь из своего путешествия больше, чем им. И сейчас, когда между Сандрой и поющей башней установилась некая связь, как знать, вдруг она найдет ключ, который они все ищут.

Пастор был больше других понятен Лэнсингу, хотя в своем времени и в своей цивилизации он тоже мог быть представителем субкультуры. Действительно ли тот мир столь ограничен, фанатичен и злобен, как он представлялся пастору? Если бы у них хватило времени познакомиться поближе! Не исключено, что им удалось бы понять друг друга, понять, что лежит в основе мироощущения этого несговорчивого человека, и даже научиться симпатизировать ему.

Генерал, подумал Лэнсинг, представлял собой совсем иной тип. Скрытный, он старался не говорить о своем мире, отказался рассказать, при каких обстоятельствах попал сюда. С неистовой жаждой власти. Не желающий слушать ничьих доводов, кроме собственных; Лэнсинг так и не смог понять его. Уж он-то явно не был представителем субкультуры. Похоже, в милитаристской анархии его мира сотни предводителей небольших отрядов вели войны друг с другом. Генерал говорил — это только игра, не более, но, подумал Лэнсинг, игра со смертью.

А Юргенс? В его мире те, кто был брошен на произвол судьбы устремившимися к звездам представителями цивилизации, вынужденно скатывались в варварство. Свобода! Юргенс сказал, что он и другие роботы наконец-то освободились от бремени ответственности за выродившихся представителей рода человеческого. Свобода?.. Лэнсинг задумался. Интересно, понимает ли Юргенс, что еще не обрел ее? Он так и остался в роли пастуха при человеческом стаде. Вот и теперь, оберегая свою овцу, он встал во главе крошечного отряда, стремясь побороть пустыню и достичь Хаоса. И в этом неуютном мире робот жил тревогами и надеждами людей, всегда готовый помочь.

Однако почему-то Юргенс не особенно полагался на людей. Лэнсингу, правда, он рассказал о своем мире, о своем увлечении — создании человекоподобных марионеток по образу и подобию героев человеческих преданий (любопытно, его марионетки были похожи на Мелиссу?). В присутствии всех остальных Юргенс ни словом не обмолвился о своем прошлом и отказался ответить даже на прямой вопрос Мэри.

Почему, спрашивал себя Лэнсинг, почему робот открылся только ему? Существовала ли между ним и Юргенсом связь, понятная роботу и не понятая человеком?

Юргенс остановился у подножия небольшой дюны и, когда Лэнсинг догнал его, показал на полузасыпанный песком предмет. Из прозрачного стеклянного или пластикового шара, похожего на шлем космического скафандра, глядел на них человеческий череп. Казалось, он осклабился в усмешке; на солнце блестел золотой зуб. Рядом выглядывала из дюны какая-то закругленная металлическая деталь, а чуть выше и правее виднелся еще кусок металла.

Юргенс достал лопату и принялся разгребать песок. Лэнсинг молча наблюдал за его действиями.

— Еще минута, — сказал Юргенс.

И они увидели.

Металлическая конструкция по форме отдаленно напоминала человека. Правда, вместо двух ног у нее было целых три, в высоту она достигала десяти — двенадцати футов. В верхней части имелась полость, и в ней скелет, некогда, возможно, принадлежавший человеку. Кости его теперь лежали грудой на дне капсулы, череп удерживался в шлеме.

Сидя на корточках рядом с находкой, Юргенс поднял голову и взглянул на Лэнсинга.

— Ваши соображения? — спросил он.

Лэнсинга передернуло.

— А вы что думаете?

— По-моему, это самоход, — ответил робот.

— Самоход?!

— Почему бы и нет? Во всяком случае, это первая мысль, которая приходит в голову.

— Что такое самоход?

— Нечто похожее создали люди моего мира еще до отлета к звездам. Для работы на других планетах в неблагоприятных условиях. Я никогда их не видел, но слышал об их существовании.

— Машина для передвижения по негостеприимной планете?

— Да. Органы управления связаны с нервной системой. Сложное устройство, способное реагировать подобно человеческому телу. Человеку захочется сдвинуться с места, и машина начнет перемещаться. Так же действуют руки — у человека и механизма.

— Юргенс, если вы правы, не исключено, что перед нами местный житель. Люди, подобно нам перенесенные на эту планету, не могли захватить с собой машину.

— Но мы не должны исключить и возможность появления пришельцев, — возразил Юргенс.

— Хорошо, — согласился Лэнсинг, — В таком случае этот человек, если он все-таки пришелец, появился из альтернативного мира, ставшего враждебным человеку. Загрязненного, опасного…

— Из воюющего мира. Со смертоносными излучениями и ядовитыми газами.

— Да, похоже на правду. Но в этом мире он не нуждался в своем механизме. Здесь воздух чистый.

— И при этом он не мог отделить себя от машины, порвать их биологическую связь. Впрочем, возможно, он к этому не стремился. Он привык к самоходу. Да и в этом мире машина давала некоторые преимущества.

— Пожалуй, — кивнул Лэнсинг.

— А здесь он попал в беду. При всем его высокомерии здесь ему пришел конец.

Лэнсинг взглянул на робота:

— Вы считаете всех людей высокомерными и видите в этом отличительную черту нашей расы.

— Нет, не всех. Думаю, вы поймете горечь, которую я ношу в себе. Нас ведь бросили…

— Это мучило вас все эти годы?

— Не то чтобы мучило… — На некоторое время воцарилось молчание, потом робот прервал его, — Вы не высокомерны.

И никогда не были высокомерным. А вот пастор был, и генерал, да и Сандра, хотя и в свойственной ей мягкой манере.

— Надеюсь, вы простите их, — отозвался Лэнсинг.

— Вы и Мэри, — сказал Юргенс, — за вас я готов отдать жизнь.

— Тем не менее вы не рассказали Мэри о себе. И не ответили на ее вопрос.

— Она стала бы жалеть меня, это невыносимо. А вот вы меня никогда не жалели.

— Не жалел, — подтвердил Лэнсинг.

— Эдвард, забудем про высокомерие. Нам пора идти дальше.

— Тогда вперед. Нельзя понапрасну терять время. Мне так не хотелось оставлять Мэри, я едва удерживаюсь от того, чтобы не повернуть назад.

— Три дня, и мы вернемся к ней. С ней ничего не случится. Четыре дня — максимум.

Им не удалось найти дров по дороге. Ночевать пришлось без костра.

Ночь была по-своему прекрасна — подобна холодной миниатюре на эмали. Безжизненный песок, восходящая луна, а по краям небосвода, несмотря на потоки лунного света, ослепительное сияние звезд.

Лэнсинг чувствовал, как ночь заполняет все его существо холодной жесткой красотой. Однажды ему показалось, что он слышит что-то похожее на вой. Звук донесся с юга и напоминал голос того огромного несчастного зверя, который стенал в холмах над городом и на утесе в бедлендах. Лэнсинг прислушался, но звук больше не повторился.

— Вы что-нибудь слышали? — спросил он Юргенса.

Робот ответил отрицательно.

Задолго до рассвета Юргенс разбудил своего спутника. Луна висела на западе низко над горизонтом, звезды на востоке меркли.

— Съешьте что-нибудь, — предложил Юргенс, — и в путь.

— Мне хватит глотка воды. Я поем на ходу.

К полудню вновь появились дюны — маленькие поначалу, постепенно они становились все выше и выше. Их окружал мир движущегося желтого песка; бледно-голубой купол неба нависал над бесконечной песчаной поверхностью. Склоны становились все круче, казалось, путники карабкались прямо в синее небо. Узкая полоска неба над северным горизонтом приобрела более темный оттенок; по мере того как путешественники преодолевали дюны, борясь с осыпающимся песком, темная полоса захватывала все большую часть неба, синий цвет вверху сменялся черным.

С севера доносилось неясное приглушенное бормотание. Звук становился громче.

Вскарабкавшись на вершину огромной дюны, Юргенс остановился, дожидаясь Лэнсинга. Тяжело дыша после подъема, Лэнсинг встал на гребень рядом с роботом.

— Похоже на гром. Кажется, там, впереди, собирается гроза, — сказал Юргенс.

— Судя по цвету неба, похоже, но это облако не похоже на грозовую тучу. Я никогда не видел тучи с совершенно ровным краем. При грозе облака обычно клубятся.

— Мне показалось, что я видел вспышку, не саму молнию, а скорее отблеск, отсвет зарницы.

— Должно быть, облака отразили далекую молнию, — предположил Лэнсинг.

— Что же, скоро мы выясним, что там происходит. Вы готовы идти дальше или лучше немного отдохнуть?

— Идемте, — решил Лэнсинг. — Я скажу, если мне нужен будет отдых.

К середине дня огромная черная туча занимала уже полнеба. Местами она отливала багрянцем. Зрелище устрашающее. Все неподвижно; не было обычных в грозу рваных, гонимых ветром туч, хотя, когда Лэнсинг останавливался, ему казалось, что он замечает внизу еле уловимое перемещение. Будто тонкая пленка скользила по черноте неба, подобно воде, сбегающей в летний ливень по оконному стеклу. Туча наводила на мысль о неистовом буйстве стихии, грозила бурей. Но никаких реальных проявлений урагана или его предвестий, за исключением молний, разрывающих темноту неба, заметно не было. Раскаты грома гремели непрерывно.

— Никогда не видел ничего подобного! — воскликнул Юргенс.

— Хаос? — предположил Лэнсинг.

Он вспомнил хаос или, скорее, впечатление хаоса (Лэнсинг сомневался в реальности тогдашних ощущений), мелькнувшее перед ним на горе из звезд над Вселенной. Даже того мимолетного взгляда на абсолютный вселенский хаос довольно, чтобы не обнаружить никакого сходства с тем, что сейчас предстало его взору.

— Но вопрос остается прежним, — сказал Юргенс. — Что такое Хаос?

Лэнсинг не пытался ответить на вопрос робота. Склоны дюн, по которым карабкались путники, становились все круче и круче, путь на север все труднее. Горизонт впереди, казалось, слева и справа загибался кверху, будто впереди их ждала полукруглая вершина чудовищной дюны, уходящей в черноту, поглотившую полнеба.

День уже клонился к вечеру, когда они наконец достигли вершины песчаной горы. Лэнсинг в изнеможении рухнул на песок и прислонился к огромному валуну. Валун? — вдруг осознал он. Здесь, где до сих пор им встречались одни пески? Он еле поднялся на ноги: его пошатывало от усталости. Да, действительно камень, и не один — целый ряд чуть ниже гребня дюны. Лежали в песке, будто кто-то, может, много веков назад аккуратно выложил их там.

Юргенс, расставив ноги и опершись для равновесия на костыль, стоял на вершине и смотрел вперед. Слева и справа склоны дюн подковой охватывали все видимое пространство. Прямо перед ними поверхность резко обрывалась вниз, склон дюны круто уходил на головокружительную глубину, к основанию громадной массивной тучи, вздымавшейся, насколько хватал глаз, в стороны и вверх.

Лэнсинг понял, что перед ними вовсе не туча, хотя затруднялся определить, что же это. Стена кромешной тьмы смыкалась внизу с песчаными склонами дюны и уходила высоко в небо. Лэнсингу пришлось задрать голову, чтобы увидеть ее верхний край.

Молнии под аккомпанемент оглушительных ударов грома с прежней яростью прочерчивали черную поверхность. Лэнсинг видел перед собой, или ему казалось, что он видит, исполинскую плотину, поверх которой низвергался чудовищный водопад тьмы. Поверхность его была настолько непроницаемой, что самого движения вниз человеческий глаз не улавливал, но возникало ощущение, подобное гипнотическому, что движение все-таки есть. Неожиданно Лэнсинг понял, что слышит не только раскаты грома, но и страшный рев низвергающейся субстанции — звук, напоминающий грохот Ниагарского водопада, шум падения чего-то с чудовищной высоты, из одной неизвестности в другую. Ему казалось, что от этого рева сама земля содрогается у него под ногами.

Лэнсинг повернулся к Юргенсу. Робот его явно не замечал: тяжело облокотившись на костыль, он впился глазами в черноту, застыл, загипнотизированный ею.

Лэнсинг снова перевел взгляд на черную стену перед ними; теперь она еще больше походила на плотину. Сначала облако, затем плотина — интересно, во что еще оно превратится?

В одном он был уверен: это не ответ, который они искали, даже не ключ к разгадке. Как куб и двери, машина и поющая башня, открывшееся их взгляду явление, может быть, и не полностью лишено смысла, но оно не несет информации для людей, ибо недоступно восприятию человеческого ума.

— Конец мира.

В голосе Юргенса прозвучало странное удовлетворение.

— Конец этого мира? — переспросил Лэнсинг и пожалел

о глупом вопросе. Зачем он его задал, он и сам не знал.

— Возможно, не только этого, — ответил робот, — Конец всех миров. Конец всего. Конец Вселенной — ее проглотит тьма.

Робот сделал шаг вперед, нащупывая костылем опору. Костыль выскользнул из рук и полетел вниз. Сломанная нога подогнулась, робот покачнулся, упал и закувыркался по склону. Рюкзак слетел с его плеча и, подпрыгивая, покатился, обгоняя хозяина. Юргенс судорожно пытался уцепиться за неровности склона, но ухватиться было не за что. Песок сыпался сквозь его пальцы, двигался вместе с ним. Руки робота оставляли на песке лишь две глубокие борозды.

Лэнсинг, прилегший было, вскочил на ноги. Если ему удастся сохранить равновесие, подумал он, обрести хоть какую-то точку опоры под обманчивой поверхностью, еще есть надежда добраться до Юргенса, остановить это падение вниз и вытащить в безопасное место.

Он шагнул вперед; нет опоры в сыпучем как пыль песке. Невозможно ни идти, ни стоять. Лэнсинг отчаянно тянулся к гребню дюны в надежде зацепиться за что-нибудь. Как бы не так! Нога быстро тонула в песке, оставляя глубокую борозду. Лэнсинг упал на склон и заскользил по нему, медленно, но неотвратимо — вместе с ним двинулась вниз вся масса песка, подчиняясь безжалостной силе тяготения.

Лэнсинг, стараясь увеличить площадь соприкосновения, распластался на песке. Ему показалось, что скольжение в бездну чуть-чуть замедлилось. Но, честно признался он себе, любая попытка подтянуться вверх только расшевелит новые массы песка.

И все же Лэнсинг был уверен: движение вниз замедлилось, ему даже показалось, что лавина остановилась. Он лежал, всем телом прижавшись к песку и боясь пошевелиться.

Где Юргенс, Лэнсинг не знал. Стоило приподнять голову, чтобы поглядеть вниз, как потревоженный песок тут же пришел в движение. Лэнсинг опустил голову и прижался к сыпучей поверхности; скольжение лавины прекратилось.

Казалось, прошла вечность. Земля по-прежнему дрожала словно от грохота огромного водопада тьмы. Этот звук почти вытеснил из сознания Лэнсинга представление о том, кто он и где находится. Он с трудом различал верхнюю кромку дюны, которую они с Юргенсом так долго штурмовали. По его расчетам, гребень находился в каких-нибудь двухстах футах, но эти двести футов непреодолимы.

Лэнсинг сосредоточился на вершине дюны, как если бы усилие мысли могло помочь достичь ее. Вершина оставалась голой и недвижимой — песчаный вал на фоне голубого неба.

На мгновение Лэнсинг отвел глаза от вожделенного гребня, и его взгляд скользнул вдоль бесконечного песчаного склона. Когда он вновь обратил взгляд на вершину, там кто-то стоял. Четыре фигуры возвышались на фоне неба, четыре глупых пародии на человеческие лица.

Он не сразу понял, кто это. На него уставились картежники, та самая четверка, что неизменно сидела за отдельным столом в гостинице.

Почему они здесь? — подумал Лэнсинг. Что привело их сюда? Что могло их заинтересовать? У него мелькнула было мысль позвать их на помощь, но он решил, что это бесполезно. Они наверняка не обратят на него внимания, и ему станет только хуже. В какой-то момент он усомнился: не плод ли они его воображения? Он отвел взгляд в сторону, потом опять посмотрел на гребень дюны: игроки были там.

Один из четверки что-то держал в руке; Лэнсингу, несмотря на все старания, не удавалось разглядеть, что именно. Только когда игрок поднял предмет над головой и стал крутить им, Лэнсинг понял, что это моток веревки. Картежники бросали ему веревку! Веревка начала раскручиваться в воздухе. Лэнсинг знал: у него есть только одна попытка, максимум две. Малейшее его движение неизбежно вызовет скольжение песка; если он не поймает веревку с первого раза, он скатится так низко, что длины веревки может не хватить для его спасения.

Веревка будто застыла в воздухе; ее кольца разматывались как при медленной съемке. Конец упал прямо на него — отличный бросок! Отчаянно рванувшись вверх, Лэнсинг схватил веревку одной рукой, одновременно перевернувшись так, чтобы можно было перехватить ее другой. От резкого движения песок стремительно поехал вниз, но Лэнсинг уже вцепился в веревку мертвой хваткой. Удалось схватиться и второй рукой; веревка натянулась, и с зубодробительным рывком падение Лэнсинга прекратилось. Отчаянно цепляясь за веревку, он стал медленно подтягиваться вверх. Оторваться от поверхности склона и оглядеться Лэнсинг не рискнул: случайность могла вырвать спасительную веревку из его рук.

Фут за футом он приближался к вершине. Наконец он остановился, переводя дыхание, и взглянул наверх. Гребень был пуст; картежники исчезли. Но кто же держит веревку? Перед глазами Лэнсинга возникла ужасная картина: незакрепленный конец веревки и он сам, катящийся вниз по склону. У него перехватило дыхание, он как сумасшедший стал карабкаться наверх, забыв об осторожности. Им владела одна мысль — во что бы то ни стало добраться до гребня дюны.

Перевалив через вершину дюны, Лэнсинг перевернулся на спину и сел, не выпуская веревку из рук. Только закрепившись на надежной поверхности, он решился отпустить ее. Веревка была привязана к одному из тех валунов, что удивили его, когда они с Юргенсом поднимались на гребень.

— Юргенс, — вспомнил Лэнсинг, — о господи, Юргенс!

В те несколько минут, пока он судорожно карабкался вверх (кто знает, минут или часов?), он начисто забыл о Юргенсе.

Лэнсинг на четвереньках подполз к краю гребня, лег и глянул вниз. Перед ним расстилался длинный ровный песчаный склон. Борозда — свидетельство его отчаянной борьбы — быстро сглаживалась легким ветерком. Еще несколько минут, и ничто не будет напоминать о случившемся.

Никаких следов Юргенса, ничего, что бы отметило его путь вниз по склону. Лэнсинг понял, что потерял своего спутника: робот исчез в той пограничной области, где стена тьмы соприкасалась с песчаной поверхностью.

Лэнсинг вспомнил, что не слышал криков Юргенса; робот не звал его, не просил о помощи. Он молча принял свою судьбу. Робот шел первым. Лэнсинг был уверен, что в этом проявилась забота о нем, человеческом существе, желание оградить его от опасности, от несчастного случая.

Но был ли это несчастный случай? Лэнсинг снова представил себе Юргенса, завороженно смотревшего на поток тьмы, как Сандра на поющую башню. Потом он вспомнил первый шаг робота вперед. На вершине — он должен был это понимать — он находился в безопасности; но страшная и в то же время завораживающая бездна влекла его столь сильно, что он пожертвовал безопасностью ради возможности стать хоть немного ближе к ней.

Заманили ли Юргенса так же, как Сандру? Было ли нечто в черной завесе, чему он не мог противиться? Сделал ли он этот шаг, не ожидая, что тотчас покатится вниз, но приняв случившееся в бессознательной всепоглощающей тяге к влекущей его неизвестности?

Лэнсинг тряхнул головой. Ему не дано узнать это.

Но, продолжал размышлять Лэнсинг, если верно последнее предположение, если Юргенс действовал по своей воле, он делал это для себя, а не для опекаемых им людей. Он вел себя так, как ему хотелось, а не как требовала того его лояльность по отношению к людям. В тот последний миг Юргенс наконец обрел свободу, которую искал.

Лэнсинг медленно поднялся. Он отвязал веревку от камня и начал методично сматывать ее. В этом не было особой необходимости — он вполне мог бросить ее, но ему надо было что-то делать, и он сматывал веревку. Он положил ее на землю и оглянулся, ища картежников. Ни их самих, ни каких-либо следов он не обнаружил. Что ж, решил Лэнсинг, он займется этой проблемой позже. Сейчас у него нет времени ломать голову над загадками. У него есть дело, и он должен выполнить его как можно скорее.

Ему необходимо вернуться к поющей башне, где Мэри сторожит зачарованную Сандру.