Поднялся жуткий ажиотаж вокруг этой штуки, которую мы нашли, и он до сих пор продолжается, — но эта шумиха прошла мимо меня. Я был слишком занят суетой возле самых Врат Смерти. Тем, что жив, я обязан доктору Арчибальду. И Хэнку. И Сергею. И Полю. И капитану Хэтти. И еще какому-то неизвестному типу, жившему туг очень и очень давно, с расой и внешностью которого я все еще не познакомился, но который построил такую совершенную машину для преодоления труднопроходимой местности.

Я всех поблагодарил, кроме него. Все они приходили меня проведать в больнице, даже капитан Хэтти, которая на меня ужасно ворчала, а потом наклонилась и поцеловала в щеку перед уходом. Я так удивился, что чуть ее не укусил.

Приходили, конечно, Шульцы. Мама Шульц надо мной поплакала, папа дал мне яблоко, а Гретхен почти потеряла дар речи, что было так на нее непохоже. А Молли принесла близнецов, чтобы они на меня поглядели — и наоборот. Редакция ежедневной газеты Леды «Планета» организовала со мной интервью. Они желали знать наше мнение — были ли те штуки, которые мы нашли, изготовлены людьми — или нет? На этот вопрос ответить очень трудно, и личности поумнее меня все еще над этим размышляют.

Кого считать человеком?

Предметы, которые мы с Хэнком обнаружили в той пещере — а после там еще побывали ученые из службы проекта «Юпитер», — не могли быть сделаны людьми, во всяком случае, такими, как мы. Шагающий фургон был еще самый простой из всех находок. До сих пор назначения большинства тех предметов так и не определили. И никто не в состоянии вообразить, как могут выглядеть существа, которые их создали, — нет их портретов.

Кажется удивительным, но ученые пришли к выводу, что у тех существ вовсе нет глаз — таких, какими пользуемся мы. Так что им никакие изображения ни к чему.

Если хорошенько подумать, то само понятие «изображения» оказывается знакомо далеко не всем. Венерианцы не используют никаких картинок, марсиане тоже. Может быть, мы единственная раса во Вселенной, которая додумалась до такого способа создавать представление о вещах.

Значит, они не «люди» — в нашем понимании.

Но в определенном смысле этого слова они все-таки были людьми, хотя я не сомневаюсь, что вскрикнул бы от испуга, если бы встретил одного из подобных существ в темном переулке. Они обладали, как сказал бы Сеймур, важнейшим качеством — они управляли своей средой. Они не были животными, которые должны принимать то, что предлагает им природа; они подчинили природу себе.

Мое мнение, что это были люди.

Из всего самым странным явлением были кристаллы, и по этому поводу я не знаю, что и думать. Каким-то образом эти кристаллы связаны с той пещерой — или ангаром для космических кораблей, или чем бы там ни было. И все же они не могли или не хотели входить в пещеру.

Вот еще одно обстоятельство, которое зарегистрировали ученые проекта «Юпитер», которые туда явились после нас: этот громоздкий шагающий фургон прошел сквозь весь узкий каньон — но ни разу не наступил ни на один кристалл. Хэнк, наверно, очень хороший водитель. Но говорит, что это не его заслуга.

Словом, не спрашивайте меня. Я не понимаю всего, что происходит во Вселенной. Она слишком огромна.

В больнице у меня было достаточно времени подумать — и достаточно вещей, над которыми надо было хорошенько поломать голову. Например, о том, что приближается моя поездка на Землю — чтобы получить образование. Я, конечно, пропустил рейс «Крытого фургона», но это ничего не значило: я мог улететь на «Мэйфлауэре» через три недели. Но хочу ли я улетать? Это была самая первая проблема, которую предстояло решить. В одном я был уверен. Как только встану с постели, я сразу пройду испытание на нашивки. Я слишком долго это откладывал. Близкое соприкосновение со смертью всегда напоминает вам о том, что вы не вечны.

Но опять учиться? Это дело другое. Во-первых, как папа мне сообщил, совет проиграл судебный процесс против Комиссии: папа теперь не может использовать свои земные капиталовложения.

А во-вторых, это то, о чем говорил Поль, когда объяснял, почему он не бреется, — грядущая война.

Наверняка ли Поль знает то, о чем он тогда рассуждал? Если да, позволю ли я себе испугаться? Честно говоря, наверно, нет — Поль говорил, что до войны еще не менее сорока лет. Но ведь я-то не пробуду на Земле больше четырех или пяти, да и вообще — стоит ли бояться того, до чего остается еще так долго? Я пережил землетрясение и реконструкцию. Не думаю, что теперь меня что-нибудь может по-настоящему напугать.

Было у меня такое внутреннее подозрение: если вдруг начнется война, я запишусь добровольцем, а не буду ее избегать. Глупо — может быть.

Нет, войны я не боялся, но держал ее возможность в голове. Почему? Я наконец до этого докопался. Когда Поль пришел меня навестить, я его спросил:

— Послушай, Поль, эта война, о которой ты говорил… Когда Ганимед достигнет той стадии, на которой теперь Земля, это тоже будет означать войну? Не теперь — через несколько столетий?

Он улыбнулся, грустно так:

— К тому времени мы достаточно поумнеем, чтобы избежать такой передряги. По крайней мере, надо надеяться.

У него сделался отрешенный взгляд, и он добавил:

— Новая колония — это всегда новая надежда.

Мне понравилось, как он выразился: «Новая надежда»…

Я как-то слышал, что кто-то назвал так свою дочь — Надежда.

У меня все еще не было ответа на вопрос, лететь ли на Землю, когда в один субботний вечер ко мне пришел папа. Я заговорил с ним о стоимости проезда.

— Я знаю, Джордж, что земля практически моя, но для вас двоих это будет слишком большой расход.

— Напротив, — сказал папа, — мы управимся, для этого и делались сбережения. И Молли за это. Мы и близнецов отправим в земную школу, ты же знаешь.

— Даже если так, у меня нет чувства, что я имею на это право. А какая в этом реальная польза, Джордж? Не нуждаюсь я в каком-то заковыристом образовании. Я думал о Каллисто: это свежая, новая планета, еще не тронутая, с большими возможностями для человека, который все начинает с начала. Я мог бы найти работу в атмосферной экспедиции — Поль замолвит за меня словечко, — и стал бы расти вместе с проектом. Когда-нибудь я могу сделаться главным инженером целой планеты.

— Но не раньше, чем узнаешь о термодинамике больше, чем тебе известно теперь.

— А-а?

— Инженеры не просто «растут», они учатся. Они ходят на занятия.

— А я что, не учусь? Разве я не хожу в два твоих класса? Я могу стать инженером и здесь, для этого не нужно улетать за полмиллиарда миль.

— Чушь какая! Чтобы заниматься, нужна дисциплина. А ты даже свои испытания на нашивки не прошел. Потерял звание «орла».

Хотел я ему объяснить, что одно дело сдать испытания, а совсем другое — заниматься, чтобы их сдать. Я же занимался. Но не смог как следует этого объяснить.

Джордж поднялся:

— Слушай, сынок. Я хочу честно тебе сказать: и не мечтай стать главным инженером целой планеты, если не выучишься как следует. В наши дни даже фермер нуждается в образовании. Без него он останется просто деревенским увальнем, невежественным крестьянином, который сует в землю семена как попало и надеется, что они чудом прорастут. Я хочу, чтобы ты полетел на Землю и получил самое лучшее образование, какое Земля может тебе предложить. Я хочу, чтобы ты получил престижную ученую степень. МТИ, Гарвард, Сорбонна. Окончи какое-нибудь серьезное учебное заведение. Потрать на это определенное время, а уж после делай что хочешь. Ты уж поверь мне, это оправдается сторицей.

Я все это обдумал и ответил:

— Наверно, ты прав, Джордж.

Папа сказал:

— Ну, решай сам. Мне нужно спешить, чтобы успеть на автобус, а то придется шагать на ферму пешком. До завтра.

— Спокойной ночи, Джордж.

Я лежал без сна и все думал, думал… Вскоре пришла миссис Динсмор, ночная няня, выключила свет и пожелала мне спокойной ночи. Но я не спал.

Я понял, что папа прав. Не хочу я быть невежественным. Более того, я уже убедился, что люди, обладающие этими всякими степенями, имеют преимущества — они первыми получают работу, их быстрее продвигают. О'кей, получу корочки и пергамент, а потом вернусь и… Ну, может, отправлюсь на Каллисто, а может, новый участок возьму. Поеду — а потом вернусь.

И все-таки я никак не мог заснуть. Через некоторое время взглянул на свои новые часы — и увидел, что уже почти полночь: через несколько минут рассветет. Я решил, что стоит поглядеть рассвет. Возможно, я в последний раз буду здесь в воскресную полночь. И больше такого не увижу — долго-долго.

Я прокрался по коридору. Старушки Динсмор нигде не было видно. Я выбрался из здания.

Солнце стояло над самым горизонтом, к северу от себя я увидел, как первые лучи упали на верхнюю антенну энергетической установки, расположенной за милю отсюда, на пике Гордости. Было очень тихо и очень красиво. Старый добрый Юпитер над головой был в полуфазе, выпуклый, оранжевый и величественный. К западу от него из тени выходила Ио; пока я наблюдал, она переменила черный цвет на красный, а потом красный на оранжевый.

Интересно, каково будет снова очутиться на Земле? Снова чувствовать себя в три раза тяжелее? Я не ощущал себя тяжелым, я просто нормально себя чувствовал.

Каково это будет — плавать в густом грязном супе, который там называют воздухом?

Каково это — если не с кем пообщаться, кроме кротов? Как я смогу разговаривать с девушкой, которая никогда не была колонисткой, никогда не поднималась с Земли, разве что на вертолете?

Неженки. Взять хотя бы Гретхен — эта девушка запросто может зарезать курицу и сунуть ее в горшок, а земная неженка будет только взвизгивать.

Верхушка Солнца прорвалась над горизонтом и осветила снега на вершине Биг Рок-Кэнди. Теперь я мог видеть всю окружающую местность. Новая, чистая, твердая земля — не то что Калифорния с ее пятьюдесятью-шестьюдесятью миллионами населения, которые чуть ли не наступают друг на друга. Это место было мне по душе — это было мое место жительства.

К чертям Калтехи и Кембриджи! Я докажу папе, что вовсе не надо рваться во все эти увитые плющом старые университеты, чтобы получить образование. Да, прежде всего я сдам наконец испытания на «орла».

Разве Эндрю Джонсон, американский президент, не выучился грамоте, одновременно работая? Даже после того, как женился? Дайте нам только время: у нас будут такие же хорошие ученые и образованные люди, как в любом другом месте. Медленный долгий рассвет все продолжался, и лучи солнца высветили ущелье Кнайпера к западу от меня. Я вспомнил ту ночь, когда мы пробирались сквозь бурю. По выражению Хэнка, жизнь колонистов отличается одной прекрасной чертой: она отделяет мужчин от мальчиков.

«Я жил и работал среди мужчин» — эта строчка зазвенела у меня в голове. Райслинг? Или, может быть, Киплинг? Я жил и работал среди мужчин!

Солнце начало добираться до крыш. Оно брызнуло в лагуну Серенидад, превращая ее из черной в пурпурную, а потом в голубую. Это моя планета, это мой дом, и я знал теперь, что никогда отсюда не уеду.

Из двери корпуса выскочила миссис Динсмор и заметила меня.

— Эй, что за странная идея? — прикрикнула она. — А ну-ка, отправляйся на свое место!

Я улыбнулся ей:

— А я и так на своем месте. И никуда не собираюсь отсюда деваться!