19. ИНОЙ РАЗУМ
К концу второй светлой фазы стало ясно — во всяком случае, Полю, — что эта вторая долина вполне годится. Она не была безукоризненной, и, возможно, где-нибудь за горным хребтом лежала долина получше, но для поселения она вполне подходила. По какой-то сложной системе, изобретенной Комиссией, Поль определил, что она годна на девяносто два процента, что превышало на семь процентов допустимый минимум. Ну а долина, вполне совершенная, если она где-нибудь есть, подождет тех колонистов, которые найдут ее… в один прекрасный день. Нашу долину мы назвали Счастливой, просто на счастье, а горы, высящиеся к югу от нее, стали именовать пиками Поля, несмотря на его протесты. Поль твердил, что это название все равно не официальное, а мы спорили и доказывали, что проследим, чтобы оно таковым сделалось, — и главный топограф Эйби Финкелыптейн так и записал на карте, а мы все расписались.
В третью светлую фазу мы уточнили некоторые детали и в принципе могли бы уже вернуться назад, если бы для этого существовал какой-нибудь способ. Но такого способа не было, так что нам оставалось с помощью таблеток пережить еще одну темную фазу. Некоторые члены экспедиции предпочли не принимать таблетки, а вернуться к более правильному режиму дня; иные круглосуточно играли в покер, но я в игре не участвовал: денег у меня не было, а закрывать все эти «стриты» я был не способен. В эту темную фазу у нас еще возникали какие-то разговоры, но ни разу дело не дошло до таких серьезных тем, как в первую фазу, и никто больше не стал просить Поля изложить свое мнение о перспективах на будущее.
К концу третьей темной фазы мне уже порядком поднадоело, что я не вижу ничего, кроме духовки нашей портативной кухонной плиты, и попросил Поля, ненадолго меня отпустить. С начала третьей темной фазы мне помогал Хэнк. Он вообще-то работал помощником топографа, у него было задание делать снимки со вспышкой при темной фазе. Предполагалось, что он должен скрытым объективом снимать с южной возвышенности долину при свете мощной вспышки, которая будет произведена на возвышенности западной.
У Хэнка был собственный фотоаппарат, он его недавно купил и очень важничал, вечно нацеливая объектив на разные предметы. На этот раз он попытался сделать кроме официально заказанного ему снимка еще и свой собственный. Все пошло у него наперекосяк, заказанный снимок совсем не получился, к тому же он забыл во время вспышки прикрыть глаза, из-за чего ему дали больничный лист, и он поступил в мое распоряжение как кухонный ассистент. Вообще-то он скоро поправился, но Финкельштейн не захотел брать его обратно. Так что я попросил отпуск для нас обоих, чтобы нам вместе совершить куда-нибудь поход и заняться какими-нибудь исследованиями. Поль нас отпустил.
Да, я не сказал — в конце второй светлой фазы у нас поднялся было страшный переполох: поблизости от западной оконечности долины мы обнаружили лишайник и решили, что на Ганимеде существует своя местная жизнь. Но тревога оказалась ложной — более тщательное расследование показало, что лишайник не только принадлежит к земному виду, но даже был рекомендован советом по биономике для распространения.
Но эта находка доказывала одну очень важную вещь: жизнь распространялась по Ганимеду и укоренялась в точке, расположенной за три тысячи сто миль от того места, куда она вторглась. Мы много спорили, перенеслись ли споры по воздуху, или же наша команда принесла их на своей одежде, или причиной были люди, которые строили здесь энергетическую установку. Конечно, ни к какому решению мы не пришли. Но мы с Хэнком решили исследовать эти места и посмотреть, не отыщутся ли еще какие-нибудь образцы лишайника. Кроме того, эти места были в стороне от дороги, которой мы шли сюда из лагеря номер один. Полю мы не сказали, что отправляемся за лишайниками, потому что боялись, как бы он нам не запретил: лишайники эти нашли довольно далеко от лагеря. Он нас предупредил, чтобы мы не заходили слишком далеко и чтобы к шести часам вернулись: утром в четверг, в шесть, надо было сворачивать лагерь и переходить на стартовую площадку, куда за нами должен прилететь «Джиттербаг».
Я обещал, потому что действительно не собирался идти особенно далеко. Не очень-то меня заботило, найдем мы лишайник или нет: я чувствовал себя неважно. Но говорить про это не стал — не хотелось лишиться единственного шанса осмотреть местность.
Никаких лишайников мы больше не нашли. Мы обнаружили кристаллы.
Так мы и тащились вдвоем: я, несмотря на боль в боку, счастливый, точно школьник, которого отпустили на каникулы, и Хэнк, который делал никому не нужные снимки скал и потоков лавы. Хэнк болтал о том, что он продаст свой участок и поселится здесь, в Счастливой долине. Он сказал:
— Знаешь, Билл, ведь скоро понадобятся несколько настоящих ганимедских фермеров, чтобы подавать пример новичкам. А кто больше меня знает, как надо на Ганимеде фермерствовать?
— Да почти все, — ответил я.
Он проигнорировал мой выпад.
— В этой местности что-то есть, — продолжал он, оглядывая простиравшуюся кругом долину, которая выглядела точно Армагеддон после последней битвы. — Тут гораздо лучше, чем вокруг Леды.
Я согласился, что эта земля имеет свои преимущества.
— Но она не для меня, — продолжал я. — Не думаю, что мне захочется поселиться в местах, откуда не видно Юпитера.
— Чушь какая! — фыркнул он. — Ты сюда приехал пейзажами любоваться или строить ферму?
— Трудно сказать, — ответил я. — Иной раз мне думается так, а иной раз — по-другому. Иногда у меня вообще ни малейшего представления нет.
Он меня не слушал:
— Видишь вон ту щель?
— Конечно. А что?
— Если мы перейдем тот маленький ледник, мы к ней приблизимся.
— Зачем?
— Я думаю, что она ведет в другую долину — а та может оказаться еще лучше. Никто там пока не бывал. Я-то знаю: я же был в топографической команде.
— Я пытался заставить тебя об этом забыть, — засмеялся я. — Но зачем вообще там смотреть? На Ганимеде, наверно, сто тысяч долин, которых еще никто не видел. Ты что, и в самом деле собираешься торговать недвижимостью?
Меня это не увлекало. Есть что-то в девственной почве Ганимеда, что раздражает; и еще — я хотел быть в пределах видимости от лагеря. Было тихо, точно в библиотеке — даже еще тише. На Земле всегда есть какие-то звуки, даже в пустыне. Через некоторое время эта тишина, голые скалы, лед и кратеры стали действовать мне на нервы.
— Пошли! Не будь неженкой! — позвал Хэнк и начал карабкаться вверх.
Щель вовсе не вела в другую долину, мы вышли по ней к чему-то вроде коридора между холмами. Одна из стен этого коридора была на удивление плоской, как будто ее специально выстроили. Мы прошли какую-то часть пути, и я уже был готов вернуться и остановился, чтобы позвать Хэнка, который взобрался на торчащую на другой стороне скалу, чтобы сделать снимок. Но когда я повернулся, мне в глаза бросилось что-то разноцветное, и я подвинулся, чтобы разглядеть, что это такое. Это были те самые кристаллы.
Я уставился на них, а они, казалось, воззрились на меня. Я позвал:
— Эй, Хэнк! Беги сюда!
— Что случилось?
— Иди сюда! Здесь нечто такое, что стоит сфотографировать!
Он слез и присоединился ко мне. Немного посмотрев, он затаил дыхание и прошептал:
— Ну, пусть меня в пятницу изжарят!
Хэнк занялся фотоаппаратом. Я никогда не видал таких кристаллов, не видал даже сталактитов в пещерах. Они были шестигранные, за исключением немногих трехгранных, и еще были двенадцатигранники. По величине они были разные: начиная от припадающих к земле малюток, вроде крошечных грибков, кончая высокими стройными стволами, достающими до колен. Позже, в более отдаленных местах, мы обнаружили такие, которые доходили нам до груди. Это были не простые призмы: они ветвились и образовывали утолщения. Но от чего можно было совершенно обалдеть, так это от их окраски.
Кристаллы были всевозможных цветов, причем, если на них смотреть, окраска менялась. Мы в конце концов решили, что они вовсе никак не окрашены: просто это преломление света. Во всяком случае, Хэнк так подумал. Он наснимал целую пленку, а потом предложил:
— Пошли. Поглядим, откуда они берутся.
Не хотел я никуда идти. Оттого, что я карабкался вверх, у меня кружилась голова, а правый бок при каждом шаге жутко болел. Наверно, головокружение усиливалось еще и оттого, что я смотрел на кристаллы: мне начинало казаться, будто они вращаются, и приходилось моргать, чтобы их остановить. Но Хэнк уже двинулся в путь, пришлось и мне отправиться за ним следом. Казалось, кристаллы старались держаться поблизости от сухого русла. Наверно, они нуждались в воде. Мы приблизились туда, где на дне коридора скопилась масса льда — древние залежи, сверху прикрытые снегом последней зимы. Кристаллы прорезали себе путь прямо через этот коридор: лед служил им естественным мостом, и к тому же они расчистили пространство в несколько футов во все стороны от того места, где росли.
Когда мы карабкались по скале, Хэнк потерял равновесие и ухватился за один из кристаллов. Тот сломался, издав высокий чистый звук, наподобие серебряного колокольчика. Хэнк выпрямился, да так и застыл, разглядывая свою руку. Поперек ладони и пальцев шли длинные параллельные царапины. Он глазел на них с самым дурацким видом.
— Это тебе урок, — сказал я.
Потом вытащил походную аптечку и наложил ему повязку. Закончив, я предложил:
— А теперь — обратно.
— Вот еще, — возразил он. — Подумаешь, царапины. Пошли дальше!
Я сказал:
— Послушай, Хэнк, мне надо назад. Что-то мне нехорошо.
— В чем дело? — спросил он.
— Живот болит.
— Это из-за того, что ты объедаешься. Разминка будет тебе только на пользу.
— Нет, Хэнк, мне нужно вернуться.
Он долго смотрел на ущелье с очень раздраженным лицом. Наконец, сказал:
— Билл, кажется, я вижу, откуда берутся эти кристаллы, это не так далеко. Подожди здесь и дай мне взглянуть. Потом я вернусь, и двинем в лагерь. Я недолго прохожу, честное слово, недолго.
— О’кей, — согласился я.
Он отправился, а немного погодя и я пошел за ним. Еще когда я был скаутом-«щенком», мне крепко вбили в башку, что в незнакомой местности разделяться нельзя. Вскоре я услышал, что он кричит. Посмотрел вверх и увидел, что он стоит перед огромной темной дырой в скале. Я крикнул ему:
— Что там такое?
Он ответил:
— НИ ФИГА СЕБЕ, РАЗРАЗИ МЕНЯ ГРОМ! — что-то в этом роде.
— Да что там такое, в конце концов? — повторил я раздраженно и поспешил к нему.
Там было великое множество кристаллов. Они подошли к самому устью пещеры, но не заходили внутрь, а образовали на пороге плотный затор. Поперек ущелья, на дне его, будто взгроможденный туда подземным толчком, лежал огромный камень, монолит, размером с камни Стоунхеджа. Видно было, в каком месте он отвалился от скалы, открыв отверстие. Поверхность надлома была крутая и гладкая, точно в древнеегипетских сооружениях.
Но мы не на этот камень смотрели: мы заглядывали в дыру. Внутри нее было темно, но от пола ущелья и от дальней стены отражался рассеянный свет, просачиваясь внутрь. Глаза мои начали приспосабливаться к темноте, и теперь я мог видеть, куда именно смотрел Хэнк и что заставило его так взволноваться.
Там находились какие-то предметы, природными они явно не были. Я не мог бы вам объяснить, что это за предметы, потому что они не напоминали ничего, что я видел прежде, и подобных изображений мне тоже на глаза не попадалось — ни о чем похожем я даже не слышал. Как прикажете описать то, чего ты никогда раньше не видел и не имеешь подходящих для описания слов? Черт возьми, ведь то, что видишь впервые, даже и не разглядеть, зрение-то еще не ухватывает эту структуру. Но мне было видно, что это не камни, не растения, не животные. Это были сделанные предметы, изготовленные людьми, ну, может, и не людьми, но уж во всяком случае, не могли они образоваться случайно, сами по себе.
Меня так и подмывало подобраться к ним поближе и разглядеть, что же это такое. На минутку я даже забыл, что болен.
Тоже чувствовал и Хэнк. Как всегда, он предложил:
— Пошли! Давай, подойдем ближе!
Но я спросил только:
— Как?
— Ну, нам только… — он осекся. — Давай посмотрим. Если мы обойдем кругом… Нет… Хм-м… Билл, нам придется разбить несколько кристаллов и войти в пещеру прямо посередине. Иначе туда никак не попасть.
Я спросил:
— Тебе что, одной раненой руки мало?
— А я их камнем разобью. Вообще-то это нехорошо: они такие славные, но придется.
— Наверно, те большие ты разбить не сможешь. И еще — ставлю два против одного, что они слишком острые и запросто могут разрезать тебе ботинки.
— А я попробую.
Он подобрал обломок камня и произвел эксперимент: я оказался прав в обоих отношениях. Хэнк прекратил всякие действия, продумал ситуацию и тихонько присвистнул:
— Билл…
— А?
— Видишь этот выступ над отверстием?
— Ну, вижу, и что?
— Он идет влево, дальше от того места, до которого добираются кристаллы. Я хочу сложить кучу камней — повыше, чтобы мы могли достать до этого выступа, тогда мы сможем пройти по нему и спрыгнуть прямо перед входом в пещеру. Кристаллы не добираются слишком близко к входу.
Я внимательно пригляделся и решил, что план годится.
— А как будем выбираться оттуда?
— Мы сможем нагромоздить друг на друга эти штуки, которые там лежат, и вылезти. В крайнем случае, я подниму тебя на плечи, ты выберешься и спустишь мне свой пояс или еще что-нибудь.
Если бы я хорошо соображал, может, я бы с ним и поспорил. Но мы попытались — и все шло хорошо, вплоть до того момента, когда я повис, кончиками пальцев вцепившись в скалу, над самым входом в пещеру. Тут я почувствовал резкую боль в боку и разжал пальцы. Я пришел в себя от того, что меня тряс Хэнк.
— Оставь меня в покое! — простонал я.
— Ты ударился и отключился, — объяснил он. — Не знал я, что ты такой неуклюжий.
Я не отвечал. Только поджал колени к подбородку, чтобы успокоить боль в животе, и закрыл глаза. Хэнк снова встряхнул меня:
— Ты что же, не хочешь посмотреть, что тут такое?
Я отмахнулся от него ногой:
— Не хочу я видеть даже царицу Савскую! Ты что, не врубаешься, что я действительно болен?
И я снова закрыл глаза. Наверно, я отключился. Ког^а я при-, шел в себя, Хэнк сидел передо мной по-турецки, держал мой фонарик и светил мне прямо в глаза.
— Долго же ты проспал, приятель, — сказал он мягко. — Лучше тебе?
— Не особенно.
— Попробуй собраться с силами и пойти со мной. Тебе надо на это взглянуть, Билл. Ты просто глазами своим не поверишь.
Это же величайшее открытие со времен… ну, со времен… Неважно, с каких времен. Колумб рядом с нами — щенок. Мы уже знамениты, Билл!
— Может, ты и знаменитый, — буркнул я. — А я больной.
— Где у тебя болит?
— Везде. Живот затвердел, как булыжник — а у булыжника зубы болят.
— Билл, — спросил он серьезно, — тебе вырезали аппендикс?
— Нет.
— Гм-м… Может, надо было его вырезать.
— Да, ты это мне сообщаешь как раз вовремя.
— Не кипятись так!
— Легко сказать — не кипятись, чтоб тебя черти драли!
Я приподнялся на локте, голова у меня дико закружилась:
— Послушай, Хэнк, тебе придется пробраться назад в лагерь и сообщить нашим. Пусть они пошлют за мной грузовик.
— Что ты, Билл, — ответил он нежным голосом, — ты же знаешь, что в лагере нет ничего похожего на грузовик!
Я пытался сражаться с разрешением этой задачи, но это оказалось для меня слишком. В голове у меня помутилось.
— Ну тогда пусть они хотя бы носилки сюда принесут, — сказал я слабым голосом и снова отключился.
Немного спустя я почувствовал, как он возится с моей одеждой. Я попытался отпихнуть его, но ощутил прикосновение чего-то холодного. Я замахнулся наугад, но не попал.
— Спокойно, — приказал он. — Я лед нашел. Не вертись, а то скинешь.
— Не нужен мне этот лед.
— Нужен. Будешь держать компресс со льдом, пока мы отсюда не выберемся, а тогда, может, еще доживешь до того, как тебя повесят.
Я был слишком слаб, чтобы сопротивляться. Снова улегся и закрыл глаза. Когда я их, наконец, открыл, то действительно почувствовал себя лучше; к своему удивлению, вместо того, чтобы умереть, — я просто себя отвратительно чувствовал. Хэнка рядом не было, я позвал его. Он не ответил, и меня охватила паника. И тут он явился, размахивая фонариком.
— А я думал, ты ушел, — объявил я.
— Нет. По правде говоря, я не могу отсюда выбраться. Не могу дотянуться до выступа, и мне никак не одолеть эти кристаллы. Я пытался.
Он поднял одну ногу в ботинке: ботинок был прорван, и на нем виднелась кровь.
— Ты ранен?
— Переживу.
— Не уверен, — сказал я. — Никто не знает, что мы здесь, и ты говоришь, что нам не выбраться. Похоже, что мы умрем с голоду. Хотя лично я не могу сказать, что так уж хочется есть.
— Кстати, — вспомнил он, — я тебе оставил часть нашего завтрака. Боюсь, что там немного, ты так долго спал.
— Не говори о еде!
Меня чуть не стошнило, и я схватился за бок.
— Извини. Но слушай, я ведь не сказал, что нам отсюда не выбраться.
— Сказал.
— Нет, я сказал, что я не могу выбраться.
— А в чем разница?
— Это неважно. Но я думаю, что мы выберемся. Ты, кажется, говорил, где бы достать грузовик.
— Грузовик? Ты что, рехнулся?
— Ничего подобного, — ответил Хэнк. — Вон там что-то вроде грузовика имеется. Или, скорее, вроде подмостков.
— Ты уж для начала реши, что это такое.
— Назовем это фургоном. Думаю, я смогу его протащить, по крайней мере, через кристаллы. Мы можем его использовать как мост.
— Ну, так прикати его!
— Он не катится — он шагает.
Я попытался встать:
— Такое я должен увидеть!
— Тогда сдвинься немного с дороги к двери.
С помощью Хэнка мне удалось подняться на ноги:
— Я пошел!
— Хочешь переменить компресс со льдом?
— Может быть, позже.
Хэнк отвел меня в заднюю часть пещеры и показал эту штуку. Не знаю, как описать шагающий фургон, — наверно, с тех пор вам приходилось видеть его изображения. Если бы многоножка была динозавром и была сделана из металла, это и был бы шагающий фургон. Корпус был вогнутый, вроде корыта, и его поддерживали тридцать восемь ног, по девятнадцать с каждой стороны.
— Это, — заключил я, — самое безумное и дикое изобретение, которое когда-нибудь попадалось мне на глаза. Ты его никогда не вытолкнешь из пещеры.
— Подожди, пока сам не увидишь, — посоветовал он. — Ты считаешь это безумным изобретением, а ты бы поглядел, что там еще имеется!
— Например?
— Билл, ты знаешь, что, я думаю, здесь такое? Это ангар для космического корабля!
— Да-а? Не валяй дурака: космический корабль в ангар не поставишь.
— А этот поставишь.
— Ты что, хочешь сказать, что видел там космический корабль?
— Ну, не знаю. Он не похож ни на что из того, что я до сих пор видел, но, если это не космический корабль, я просто не знаю, для чего он годится.
Я захотел пойти и посмотреть, но Хэнк возражал:
— В другой раз, Билл, нам нужно возвращаться в лагерь. И так уже поздно.
Я не сопротивлялся. Опять заболел бок — от ходьбы.
— О’кей, что дальше?
— Вот так.
Он подвел меня к самому концу этой штуковины, корыто здесь спускалось почти до самой земли. Хэнк помог мне забраться туда, велел лечь и пошел к другому концу.
— Парень, который это построил, — рассуждал он, — был, наверно, горбатым лилипутом с четырьмя руками. Держись.
— Ты хоть понимаешь, что делаешь? — спросил я.
— Я уже провел ее футов шесть, а потом надоело. Абракадабра! Придерживай свою шляпу!
Он ткнул палец в какое-то отверстие.
Эта штука начала двигаться — в полной тишине, мягко, без суеты. Когда мы выехали на солнце, Хэнк вытащил палец из отверстия. Я сел. Штука уже на две трети выползла из пещеры, и передняя часть ее обогнула кристаллы. Я вздохнул:
— Ты справился, Хэнк. Если бы мне еще немного льда на бок, думаю, я смог бы идти.
— Погоди секунду, — попросил он. — Попробую что-нибудь сделать. Тут еще какие-то дырки, в которые я не просовывал палец.
— Ну и оставь их в покое.
Вместо ответа он попытался сунуть палец в следующее отверстие. Тележка вдруг двинулась задним ходом.
— Ой! — завопил он и выдернул палец.
Потом запустил его обратно туда, куда засовывал раньше. Там Хэнк его и оставил, пока не наверстал то, что мы потеряли. Остальные отверстия он попробовал осторожнее. Наконец, он нашел ту дырку, которая заставляла машину приподнять переднюю часть на дыбы и повернуть ее налево — нечто подобное проделывают гусеницы.
— Вот так-то! — сказал он счастливо. — Теперь я могу ею управлять.
Мы поехали вниз по каньону.
Хэнк был не совсем прав, считая, будто может ею управлять. Тут больше было похоже, что управляешь лошадью, а не машиной, — или, скорее, одним из этих новых наземных автомобилей с полуавтоматикой. Шагающий фургон подошел к естественному ледяному мостку, по которому проходили кристаллы, и сам по себе остановился. Хэнк пытался заставить фургон пройти сквозь отверстие входа, оно было достаточно широкое, но ничего не получалось. Передний конец дергался, точно фыркающая собака, а потом легко пошел по холму и по нагромождению льда.
Он оставался все время в горизонтальном положении: очевидно, он умел регулировать длину ног.
Когда Хэнк выехал к тому леднику, который мы проходили по пути к ущелью, он остановил фургон и сделал мне свежий ледяной компресс. Очевидно, фургон не возражал против самого льда, он просто отказывался проходить через отверстия в скалах, потому что, когда мы опять поехали вверх, он пересек маленький ледник, медленно и осторожно, но целеустремленно.
Мы направились к лагерю.
— Это, — сказал счастливый Хэнк, — величайший экипаж для пересечения самой непроходимой местности, какой когда-либо был построен. Хотел бы я знать, что заставляет его двигаться. Вот бы мне взять патент на эту штуку! Я бы сразу разбогател!
— Экипаж твой: ты ведь его нашел.
— На самом-то деле он мне вовсе не принадлежит.
— Хэнк, — предположил я, — ты ведь не думаешь, что владелец этого фургона вернется сюда, чтобы его найти, а?
Он посмотрел на меня странным взглядом.
— Нет, я так не думаю, Билл. Слушай, Билл, а давно, по-твоему, эту штуку поставили?
— Даже и гадать не хочется.
На месте лагеря стояла только одна палатка. Когда мы к ней приблизились, кто-то вышел и стал нас ждать. Это был Сергей.
— Где вас, ребята, носило? — спросил он. — И где, Христос спаси и помилуй, вы угнали это? И что это такое?
Мы постарались все ему объяснить, как только могли, а после этого объяснять принялся уже он. Оказывается, нас искали до последней минуты, а потом Полю пришлось вернуться в лагерь номер один, чтобы выполнить договоренность с «Джиттербагом». Он поручил Сергею отвести нас туда, если мы объявимся.
— Он записку вам оставил, — добавил Сергей, порывшись в карманах.
Мы прочли:
Дорогие друзья!
Очень жаль, что мне приходится уехать и оставить вас, двух раззяв ненормальных, но вы не хуже моего знаете, что нас поджидает расписание. Я бы сам тут остался, чтобы доставить вас домой, но ваш товарищ Сергей настаивает, что это его преимущественное право. Всякий раз, когда я пытаюсь воздействовать на его рассудок, он заползает еще дальше в нору, скалит зубы и рычит. Как только получите эту записку, немедленно берите ноги в руки и двигайте к лагерю номер один. Бегом, не шагом. Мы задержим «Джиттербаг», но вы ведь знаете, как наша милая старая тетушка Хэтти не любит, чтобы нарушали ее расписание. Если вы опоздаете, ей это вовсе не понравится.
Когда увидимся, я вам так вытяну уши, что они свесятся до самых плеч.
Удачи вам!
Ваш П. Дюм.
P.S. Доктор Похлебкин, я захватил твой аккордеон.
Когда мы прочитали записку, Сергей сказал:
— Очень хочется еще послушать, что вы там нашли — и гораздо больше. Но сейчас надо торопиться в лагерь номер один. Хэнк, думаешь, Билл идти не может?
Я сам за себя ответил, энергично выкрикнув:
— Нет!
Возбуждение спадало, и я опять начал чувствовать себя скверно.
— Гм-м… Хэнк, а этот ходячий склад металлолома нас свезет?
— Да он куда угодно может отвезти. — Хэнк похлопал по нему рукой.
— Как быстро? «Джиттербаг» уже сел.
— Ты уверен? — спросил Хэнк.
— Я видел его след в небе по крайней мере еще три часа назад.
— Тогда поехали.
Этого путешествия я как следует не запомнил. Один раз они остановились и сменили лед на компрессе. Следующее, что я помню, — это как я проснулся от крика Сергея:
— Вон он, «Джиттербаг»! Я его вижу!
— «Джиттербаг», вот они мы! — вторил Хэнк.
Я сел и посмотрел. Мы спускались по склону, корабль был от нас не далее пяти миль, когда из его хвоста вырвалось пламя и он поднялся высоко в небо.
Хэнк застонал. Я снова лег и закрыл глаза.
Я снова проснулся, когда наше сооружение остановилось. Рядом стоял Поль. Положив руки на пояс, он вылупился на нас:
— Ну, самое время вам, пташки, лететь домой! — объявил он. — Но где вы раздобыли эту штуку?
— Поль, — поспешно объяснил Хэнк, — Билл очень болен.
— Ох ты! — Поль влез в шагалку и больше вопросов не задавал. Еще через секунду он обнажил мне живот и большим пальцем начал массировать между пупком и костью таза.
— Здесь больно? — спросил он.
Я был слишком слаб, чтобы двинуть его кулаком. Он дал мне таблетку.
Какое-то время я больше не принимал никакого участия в происходящих событиях, а произошло между тем вот что: капитан Хэтти ждала, по настоянию Поля, часа два, а потом объявила, что должна взлетать. У нее жесткий график, который согласован с «Крытым фургоном», и она не допустит, заявила она, чтобы восемь тысяч человек ждали двоих. Мы с Хэнком сколько угодно можем играть в индейцев, если нам так нравится, но не имеем права шутить с ее графиком. Поль ничего не мог поделать, так что он отослал остальных, а сам остался ждать нас.
В то время я ничего этого не слышал. Я смутно сознавал, что мы едем в шагающем фургоне, и дважды приходил в себя, когда мне меняли ледяной компресс, но весь путь я почти не помню. На самом деле мы двигались на восток, Хэнк управлял фургоном, а Поль был лоцманом — по наитию, на глазок. Прошло очень долгое и нудное время, пока мы не добрались до лагеря пионеров, расположенного за сотню миль, — и оттуда Поль радировал о помощи.
Не помню, как «Джиттербаг» прилетел за нами и как мы в него садились, помню только, как мы высаживались в Леде, то есть я вдруг услышал, как кто-то говорит:
— Давайте, быстрей! У нас тут мальчик с перфорированным аппендицитом!
