Мы жили все вместе в комнате Пегги, пока мы с папой не посадили семена, которые у нас были, и только после этого мы сделали к комнате сейсмоустойчивую пристройку и проделали в стене большое окно с видом на озеро, и еще окно — это выходило на горы. У Пегги в комнате мы тоже устроили окно, и теперь можно было любоваться видом на противоположную сторону. А через некоторое время мы пристроили еще одну комнату, на всякий случай — вдруг когда-нибудь пригодится. Во всех комнатах были окна, а в гостиной мы сложили камин.

Весь второй сезон после землетрясения дел у нас с папой было невпроворот. К тому времени уже можно было получить вполне достаточно семян, и мы обработали пустующую ферму через дорогу от нас. А потом туда въехали жильцы, некие Эллисы, и они заплатили нам за тот урожай. Плата эта была просто, как говорится, «переводом со счета на счет», но в результате значительно уменьшился наш долг Комиссии. Через два ганимедских года после выравнивания лун следов катастрофы уже практически не было заметно. В окрестностях не осталось ни одного разрушенного дома, в колонии жило сорок пять тысяч жителей, а город процветал. Новые поселенцы прибывали с такой быстротой, что теперь мы уже могли выплачивать Комиссии не обработанной землей, а продуктами.

Наши дела шли не так уж и плохо. Мы завели улей. Купили Мэйбл Вторую, Марджи и Мэми, и я отправлял лишнее молоко в город с грузовиком, который раз в сутки проезжал по нашей дороге. Я приучил Марджи и Мэми к ярму и использовал их для пахоты: мы обработали еще пять акров и поговаривали о том, чтобы приобрести лошадь.

У некоторых лошади уже появились, например у Шульцев. Совету пришлось побороться за это, прежде чем было одобрено «вторжение» еще одного биологического вида. Консерваторы выступали в пользу тракторов. Но у нас пока не было оборудования для производства тракторов, а планета по плану должна была стать самоокупаемой — и пожиратели сена одержали победу. Лошади-то могут сами производить себе подобных, чего никак не скажешь о тракторах — они такому трюку пока не обучились.

Более того, хотя я воротил бы от него нос, когда был кротом в Диего-Боро, но жаркое из конины очень вкусное.

События развивались так, что новая комната нам очень даже сгодилась. Появились на свет близнецы — оба мальчика. Если посмотришь на рожденных здесь младенцев, то не скажешь, будто собираются прожить долго. Но все же они справляются с этим — потихоньку. Я купил им в подарок колыбель, сделанную здесь, на Ганимеде, из стеклоткани, проклеенной синтетической смолой. Перестала быть проблемой масса всяких товаров местного производства.

Я пообещал Молли, что, как только младенцы подрастут, я их посвящу в скауты-«щенки». Сборы я теперь посещал чаще, потому что у меня опять был отряд — имени Дэниела Буна, ребята в большинстве новенькие. Свои собственные испытания я все еще не удосужился сдать, но ведь невозможно одновременно поспеть повсюду. Однажды я уже совсем было подготовился и даже в списки попал, но тут как раз свинье приспичило принести выводок поросят, именно в тот самый день, ни раньше, ни позже. Но я твердо решил пройти эти испытания, мне хотелось снова заслужить звание «орла», хотя я уже приближался к такому возрасту, когда нашивки сами по себе не ценятся.

Из моего рассказа может сложиться впечатление, что те, кто выжил в катастрофе, совсем не горевали о погибших. Но это неправда.

Просто когда изо дня в день занимаешься тяжелой работой, голова все время загружена. Мы ведь не первая колония, где погибло две трети людей, — да и не последняя тоже. Горюешь только до какой-то степени, а уж за ее пределами эти чувства переходят в жалость к самому себе. Это Джордж так говорит.

Джорджу все еще хотелось, чтобы я вернулся на Землю и закончил образование, да и я сам в какой-то степени носился с этой идеей. До меня стало доходить, как многого я не изучил. Мысль о поездке мне нравилась еще и потому, что я ведь не удирал домой сразу после землетрясения с поджатым хвостом. Я поеду как самостоятельный землевладелец, дорогу оплачу сам. Билет был дорогой: пять акров — а это половина всей моей собственности. Пришлось бы взвалить тяжкий груз на Джорджа и Молли. Но они стояли за это.

Кроме того, у папы имелась на Земле неприкосновенная сумма денег, которую он отложил на мое образование. Все равно их невозможно было использовать иначе: Комиссия здесь принимала в качестве платы исключительно обработанную землю. Но у нас была небольшая надежда на то, что с помощью Совета мы добьемся решения суда там, на Земле, и эти деньги примут для оплаты моего проезда. Тогда мы даже не потеряем ни одного квадратного фута обработанной земли. Словом, ничего не пропадет понапрасну. Мы поговаривали о том, что хорошо бы мне улететь на «Новом ковчеге», а тем временем подоспело новое событие — топографическая съемка планеты.

Нужно было строить на Ганимеде другие поселения, кроме Леды, — это было очевидно еще тогда, когда прилетели мы. Комиссия планировала выстроить еще два порта для прибывающих, возле новых энергетических установок, и образовать три центра роста колонии. Теперешние колонисты должны были построить новые города, включая приемные станции, гидропонические сооружения, больницы, — при условии, что эта работа будет оплачиваться импортными товарами. Это означало, что увеличится поток иммиграции, и Комиссия прямо-таки рвалась делать все это теперь, когда она уже обеспечена кораблями, чтобы обрушить на нас большое количество новоприбывших.

Доброму старому «Джиттербагу» поручили переправить партии пионеров, чтобы выбрать новые участки и снять планы местности — с ними летели и Сергей, и Хэнк. Я ужасно хотел отправиться с ними, у меня даже во рту становилось горько — так я хотел лететь с ними. Ведь с тех пор, как я жил на Ганимеде, мне ни разу не удалось побывать дальше пятидесяти миль от Леды. А если кто-нибудь спросит меня, когда я окажусь на Земле, каково там у вас на Ганимеде? Если по правде, то я и рассказать-то ничего не смогу: ведь я нигде не был.

Однажды был у меня шанс слетать на сателлит Барнарда в качестве служащего проекта «Юпитер» — но из этого так ничего и не вышло.

Появились близнецы. Пришлось остаться и заботиться о ферме.

Я поговорил с папой.

— Мне бы не хотелось, чтобы ты опять откладывал отъезд, — серьезно возразил он.

Я объяснил, что это всего на два месяца.

— Гм-м… — произнес он. — А ты уже сдал испытания на нашивки?

Он прекрасно знал, что нет, и я переменил предмет разговора, сообщив ему, что Сергей и Хэнк едут.

— Но они оба старше тебя, — нахмурился он.

— Не так уж намного.

— Но мне кажется, они как раз достигли возраста, который требуется для такой поездки, а ты еще нет.

— Слушай, Джордж, — протестовал я, — правила выдумывают, чтобы их нарушать. Я это от тебя слышал. Там может оказаться какая-нибудь работа, которую я смогу выполнять. Повара, например.

Вот это-то самое место я и получил — повара.

Готовить я всегда умел неплохо — не сравнить, конечно, с мамой Шульц, но неплохо. На этот счет команда никогда не жаловалась.

Капитан Хэтти спустила нас в избранной точке на девять градусов севернее экватора и сто тринадцать градусов западной широты, то есть в тот конец планеты, где не видно Юпитера, и за три тысячи сто миль от Леды. Мистер Хукер говорит, что средняя температура Ганимеда поднимется на девять градусов к следующему столетию, по мере того как все больше и больше древних льдов растает, — Леда к тому времени станет субтропическим городом, а вся планета будет заселена до половины пути к полюсам. Пока что колонии будут организовываться только на экваторе и вблизи него.

Я пожалел, что пилотом у нас капитан Хэтти — она так невыносимо ругается. Она считает капитанов космических кораблей совершенно особой расой — суперменами. Сама она, по крайней мере, ведет себя так, как будто к ним принадлежит. Недавно Комиссия заставила ее взять запасного пилота — слишком много работы для одного капитана. Пытались также подсадить к ней пилота-стажера — это такой косвенный способ заставить человека подать в отставку, — но она для них слишком твердый орешек. Она пригрозила, что поднимет «Джиттербаг» в воздух и разобьет его… и никто не осмелился с уверенностью сказать, что она блефует. В то время от «Джиттербага» все сильно зависели.

Первоначально «Джиттербаг» предназначался для того, чтобы возить грузы и пассажиров между Ледой и станцией проекта «Юпитер» на спутнике Барнарда, но это было в те далекие дни, когда корабли с Земли действительно опускались в Леде. Потом появился «Мэйфлауэр», и «Джиттербаг» стали использовать в качестве подкидыша. Ходили разговоры о второй ракете-пароме, но ее у нас до сих пор не было, вот почему капитан Хэтти держала их за горло. Членов Комиссии мучили страшные видения, как груженый корабль кружится вокруг Ганимеда, кружится и кружится без малейшей возможности опуститься, точно застрявший на дереве котенок.

Но вот что я скажу о Хэтти: управлять своим кораблем она умела.

Мне кажется, что нервные окончания, выйдя из ее кожи, заканчивались в обшивке корабля. В ясную погоду она в состоянии была даже совершить скользящую посадку на крыльях, несмотря на наш разреженный воздух. Но мне кажется, она просто предпочитала хорошенько перетряхнуть пассажиров, сажая их на двигателях.

Она нас высадила, «Джиттербаг» пополнил запас воды и взлетел. Хэтти должна была высадить еще три партии пассажиров.

Всего «Джиттербагу» предстояло обслужить еще восемь партий пионеров. Он сюда за нами прилетит недели через три.

Отряд возглавлял Поль Дюморье, который стал новым заместителем скаутмастера отряда «иноземцев»; он-то и взял меня в экспедицию поваром. Он был моложе многих, работающих под его началом; более того, он брился, что делало его среди остальных белой вороной и заставляло выглядеть еще моложе. То есть он раньше брился, а в этой экспедиции решил отращивать бороду.

— Скосите-ка лучше эту траву, — посоветовал я ему.

Он ответил:

— Ах, вам не нравится моя борода, доктор Похлебкин?

Это он меня так окрестил за изобретенное мною блюдо — «похлебку всеобщую». Впрочем, ничего дурного он при этом не подразумевал.

Я сказал:

— Она, конечно, скрывает ваше лицо, что весьма неплохо, но вас из-за нее могут принять за кого-нибудь из нас, грубых колонистов. Вам, таким утонченным ребятам из Комиссии, это не подобает.

Он улыбнулся мне с таинственным видом и сказал:

— Может, я как раз этого и добиваюсь.

— Ну что ж, — согласился я, — может быть. Но если вы станете носить ее на Земле, вас могут упрятать в зоопарк.

Ему по работе нужно было лететь обратно на Землю тем же рейсом, на котором собирался и я, на «Крытом фургоне», через две недели после окончания исследований. Он снова улыбнулся и сказал:

— О да, они так и сделают, — и переменил предмет разговора.

Поль был одним из самых славных людей, каких я встречал, и к тому же ужасно умным. Он окончил Южно-Африканский университет, а аспирантуру прошел в Институте Солнечной Системы на Венере — эколог, специализирующийся на планетарной инженерии. Он управлялся с целой шайкой грубых невоспитанных индивидуалистов, не повышая голоса. Бывает в прирожденном лидере нечто такое, что позволяет ему обходиться без грубого принуждения.

Но возвращаюсь к нашим наблюдениям и съемкам — я-то сам мало их видел, потому что с головой зарылся во всякие там горшки да сковородки, но я знал, что происходит. Долину, где мы находились, нашли по фотографии, сделанной с «Джиттербага», теперь Полю нужно было решить, подходит ли она к идеальной колонизации без особых затрат труда. У нее было то преимущество, что она располагалась по прямой линии в пределах видимости от энергетической станции номер два. Но в общем-то это не было очень существенно. Релейные станции можно поместить где угодно в горах (пока еще безымянных), к югу от нас. Все равно в большинстве новых поселков энергию придется передавать через релейные станции. Кроме фактора безопасности для тепло-накопителя, не было причин устанавливать дополнительные энергетические станции, когда вся планета не в состоянии использовать потенциал одной конвертирующей массу установки.

Так что все принялись за работу: бригада инженеров изучала дренаж и вероятные годовые ресурсы воды, топографы снимали план местности, химико-агрономы исследовали, какую почву могут образовать местные горные породы, архитекторы продумывали планировку города и ферм, проектировали ракетодром. И еще было несколько других специалистов, как например минеролог мистер Вилла, который выискивал залежи руд.

Поль был «универсальный специалист» — он держал в уме все сведения и сопоставлял их, ловко управлялся со своей логарифмической линейкой, задумчиво поглядывал в небо и на все выдавал готовый ответ. Итоговым ответом насчет этой долины было: «не пойдет», и мы взгромоздили все грузы на собственные спины и передвинулись в следующую по списку.

Наконец-то я смог хоть немного да осмотреться.

Мы прибыли сюда около пяти часов утра в среду, когда солнце только еще всходило на этой широте, и задача наша была — сделать максимум возможного при светлой фазе. Света Юпитера вполне достаточно для работы на вашем собственном поле, но его не хватит, чтобы изучать неизвестную территорию, а ведь здесь у нас даже и света Юпитера не было, только Каллисто, которая светила нам через одну темную фазу, то есть через каждые двадцать с половиной дней, если выражаться точно. Следовательно, всю светлую фазу мы работали, не переставая, и держались на возбуждающих таблетках.

Так вот, человек, который держится на таблетках, ест вдвое больше того, кто нормально спит в регулярные промежутки. Знаете, у эскимосов есть такая поговорка: «Еда — это сон». Мне нужно было готовить горячую пищу каждые четыре часа. У меня не оставалось времени, чтобы осматривать местность и достопримечательности. Мы перешли в лагерь номер два, разбили палатки, я приготовил поесть на скорую руку, и Поль раздал таблетки снотворного. К тому времени Солнце уже село, и мы совершенно отключились часов на двадцать. Спать было вполне удобно: на топчанах, изготовленных из стеклянных нитей. А над нами была тоже ткань из склеенных стеклянных волокон.

Потом я снова их накормил. Поль раздал еще таблетки снотворного, и мы снова улеглись спать. Поль разбудил меня в понедельник во второй половине дня. На этот раз я приготовил для всех легкий завтрак, а уж потом развернулся, чтобы задать целый пир. К этому времени все хорошенько отдохнули и не были расположены опять отправляться в постель. Так что я их как следует накормил. После обильной еды мы уселись в кружок и несколько часов разговаривали. Я взялся за аккордеон, который по общей просьбе привез с собой, то есть вообще-то Поль это предложил, — и исполнил несколько мелодий. Потом мы опять поговорили немного. Начали спорить о том, где впервые зародилась жизнь, и вспомнили старую теорию, что некогда Солнце светило гораздо ярче — это Джок Монтегью утверждал, химик.

— Помяните мое слово, — повторял он, — когда мы начнем исследовать Плутон, то обнаружим, что жизнь там зародилась раньше, чем у нас. Жизнь постоянна, как масса-энергия.

— Чушь какая-то, — очень вежливо возразил мистер Вилла. — Плутон даже и не настоящая планета: это же бывший спутник Нептуна.

— Ну, значит, на Нептуне, — не сдавался Джок. — Жизнь распространена по всей Вселенной. Помяните мое слово — когда осуществится Юпитерианский проект, жизнь найдут даже на поверхности Юпитера.

— На Юпитере? — взорвался мистер Вилла. — Ну уж, прошу тебя, Джок! Метан, аммиак и холод… Бр!.. Это похоже на поцелуй тещи. Не шути, пожалуйста. Да на поверхности Юпитера нет даже света, там темно, как в желудке у негра!

— Я это сказал и продолжаю утверждать, — настаивал Монтагью. — Жизнь постоянна. Везде, где только имеются масса и энергия и присутствуют условия, которые допускают образование достаточно крупных и устойчивых молекул, вы найдете жизнь. Посмотрите на Марс. Посмотрите на Венеру. Посмотрите на Землю — самую опасную планету из всей кучи. Посмотрите на погибшую планету.

Я спросил:

— А ты что об этом думаешь, Поль?

Начальник мягко улыбнулся:

— А я не думаю. У меня нет достаточных сведений.

— Вот слова мудрого человека! — торжествовал мистер Вилла. — Скажи-ка мне, Джок, каким это образом ты стал так хорошо разбираться в подобных вещах?

— А у меня то преимущество, — гордо ответил Джок, — что я не знаю по данному предмету слишком много. В философском споре факты — всегда помеха.

Тем дебаты и кончились, потому что вмешался мистер Сеймур, старший агроном:

— Меня волнует главным образом, не откуда жизнь пошла, а то, как она теперь будет развиваться — здесь.

— В каком смысле? — заинтересовался я.

— Что мы собираемся сделать из этой планеты? Мы способны создать ее такой, какой хотим. На Марсе и Венере — туземная культура. Мы не осмеливаемся сильно менять их облик и никогда их полностью не заселим. Эти юпитерианские луны — дело другое, тут все зависит от нас. Говорят, что человек приспосабливается до бесконечности. Это абсурд: человек не столько приспосабливается сам, сколько приспосабливает к себе среду. Именно этим мы тут и занимаемся. Только как?

— Я-то думал, это все уже как следует продумано и спланировано, — удивился я. — Мы организуем эти новые центры и, когда прибывают люди, распределяем их здесь, как на Леде.

— Да, но чем это кончится? Теперь у нас есть три корабля, они совершают регулярные рейсы. Скоро сюда будет прибывать по кораблю каждые три недели, потом еженедельно, потом ежедневно. Если мы потеряем бдительность, тут тоже введут нормы на еду, как на Земле. Билл, тебе известно, с какой скоростью растет население Земли?

Я признался, что неизвестно.

— С каждым днем на сто тысяч человек больше, чем накануне. Прикинь-ка.

Я прикинул.

— Это составит… м-м-м… пятнадцать, а может, двадцать кораблей в день. И они, наверно, смогут строить столько кораблей, чтобы увозить всех лишних землян.

— Да, но куда же мы их денем здесь? Если ежедневно у нас высаживается вдвое больше людей, чем нынче живет на всем этом шарике? И не только каждый понедельник, но и по вторникам, средам, четвергам — непрерывно, всю неделю, весь месяц и круглый год — только для того, чтобы население Земли стало стабильным. Говорю вам, ничего не выйдет. Настанет день, когда мы вынуждены будем абсолютно прекратить всякую иммиграцию!

Он агрессивно ощетинился с видом человека, который ждет возражений. И не ошибся. Кто-то сказал:

— Да брось ты, Сеймур! Неужели ты думаешь, что тебе принадлежит это место только потому, что ты первым сюда явился? Ты-то сюда затесался, когда правила еще не были жестокими!

— Нельзя же спорить с математикой, — настаивал Сеймур. — Надо как можно скорее сделать Ганимед автономным и захлопнуть сюда дверь!

Поль покачал головой:

— Не возникнет такой необходимости.

— То есть как? — возмутился Сеймур. — Почему же нет? Вы здесь представитель Комиссии — так что за ответ на этот вопрос имеется у Комиссии?

— Нет никакого ответа, — заявил Поль. — Цифры у вас все правильные, а выводы ошибочные. О, разумеется, Ганимед обязательно должен стать автономным, но десятки кораблей* ежедневно привозящие новых иммигрантов, это ваши фантазии.

— Осмелюсь спросить — почему?

Поль обвел взглядом палатку и извиняюще улыбнулся:

— Можете вы выдержать краткие рассуждения о движении населения? Боюсь, что у меня нет преимущества Джока, и все же я кое-что знаю о нашем предмете.

Кто-то сказал:

— Не наваливайтесь вы на него. Ему уже дышать нечем.

— О'кей, — сказал Поль. — Вы сами начали. Множество людей воображает, что цель колонизации — освободить Землю от перенаселения и голода. Ничто не может быть дальше от истины.

Я удивился:

— Как это?

— Ну сами сообразите. Ведь не только физически невозможно, чтобы маленькая планета выдержала напор большой, как утверждает Сеймур, но есть и другая причина, по которой к нам никогда не будет прибывать по сто тысяч человек в день, причина психологическая. Такое количество желающих эмигрировать людей на Земле никогда в жизни не набрать, хотя рождаться там будет гораздо больше людей, чем захотят уехать. Большинство просто не пожелают расставаться с домом. Большая часть не собирается уезжать даже из собственной деревни, не то что отбыть на далекую планету.

Мистер Вилла кивнул:

— Вот и я придерживаюсь той же точки зрения. Эмигрант-доброволец — белая ворона. Достаточно редко встречается.

— Верно, — согласился Поль. — Но предположим на минутку, что ежедневно сто тысяч человек захотят добровольно эмигрировать на Ганимед и другие колонии смогут их принимать. Облегчит ли это ситуацию у нас на родине, я имею в виду, на Земле? Ответ: «Нет, не облегчит».

Он вроде закончил. И я спросил:

— Извини меня, профана, Поль, но почему?

— Ты изучал когда-нибудь биономику, Билл?

— Чуть-чуть.

— Математическую популяционную биономику?

— М-м-м… нет.

— Но тебе наверно известно, что после самых величайших войн, какие происходили на Земле, населения всегда оказывалось больше, чем до нее, независимо от потерь. Жизнь не только постоянно восстанавливается, как утверждает Джок, жизнь еще и развивается скачкообразно. Основная предпосылка теории популяции, у которой не бывает исключений, это то, что популяция всегда растет не только до крайнего истощения пищевых ресурсов, но и за эти пределы, до самого края, за которым следует голодная смерть. И если мы станем откачивать с Земли по сто тысяч человек в день, население там будет прибавляться по двести тысяч в день, то есть дойдет до биономического максимума для новой экологической динамики Земли.

С минуту длилось молчание — настолько все были ошарашены. Через некоторое время Сергей спросил:

— Вы нарисовали мрачную картину, босс. Каков же выход?

— Его не существует.

Сергей сказал:

— Да я не об этом. Я хотел спросить — что же нас ждет в итоге?

Поль произнес в ответ одно только двусложное слово, и произнес его так тихо, что его бы и не услышали, если бы не воцарилась полная тишина. И вот что он сказал:

— Война.

Все сразу заерзали и зашевелились, это была немыслимая идея. Сеймур сказал:

— Послушайте, мистер Дюморье, может, я и пессимист, но не до такой же степени. Войны теперь уже невозможны.

— Ты так думаешь? — спросил Поль.

Сеймур откликнулся почти агрессивно:

— Вы что, допускаете, что Космический патруль нас подведет? Потому что ведь это единственный путь к войне.

Поль покачал головой:

— Патруль нас не подведет. Но они не смогут это остановить. Полицейских хватает, чтобы прекращать отдельные беспорядки; полиция хороша, чтобы пресекать волнения в зародыше. Но если волнение охватит всю планету, никакая полиция не поможет — у нее не хватит ни сил, ни мудрости. Они попытаются — попытаются со всей отвагой. Но у них ничего не получится.

— Вы в самом деле в это верите?

— Это мое вполне продуманное мнение. И не только мое личное, это и мнение Комиссии. О нет, я не о наших политических начальниках, я о тех, которые занимаются наукой.

— Тогда — какого же дьявола собирается делать Комиссия?

— Строить колонии. Мы считаем, что это важно само по себе. Вовсе не обязательно войны перекинутся в колонии. Я лично не думаю, что их затронет в значительной степени. Это будет похоже на Америку, какой она была в конце девятнадцатого столетия: европейские заморочки обходили ее стороной. Я вполне готов к тому, что война, когда она нагрянет, будет такого масштаба и такой продолжительности, что на определенный период прекратятся межпланетные перелеты. Вот почему я сказал, что эта планета должна быть достаточно независима, автономна. Чтобы обеспечить межпланетные перелеты, необходима высокая техническая культура, а Земля может ее лишится — через некоторое время.

Мне показалось, что идеи Поля были неожиданностью для всех присутствующих, меня так они просто потрясли. Сеймур ткнул в него пальцем:

— Если вы во все это верите, объясните, почему вы возвращаетесь на Землю?

Поль опять заговорил спокойно:

— Я не возвращаюсь. Я собираюсь остаться здесь и сделаться владельцем участка.

И тут я вдруг понял, почему он начал отращивать бороду.

Сеймур сказал:

— Значит, вы ожидаете этого скоро.

Это не был вопрос: это было утверждение.

— Ну, раз зашел об этом разговор, — ответил Поль с некоторым колебанием, — я дам вам прямой ответ. До начала войны осталось не меньше сорока земных лет и не больше семидесяти.

Все присутствующие испустили вздох облегчения. Сеймур продолжал говорить за нас всех:

— Вы считаете — от сорока до семидесяти. Но тогда зачем вам обосновываться здесь? Вы же, скорее всего, не доживете до того, чтобы увидеть эту войну. Хотя сосед из вас, вполне возможно, получится хороший.

— Я мысленно вижу эту войну, — настаивал Поль. — Я знаю, что она неминуема. Так неужели я заставлю своих будущих детей и внуков попытаться ее перехитрить? Нет. Я остаюсь здесь. Если я женюсь, я найду жену здесь. Не стану я растить детишек ради того, чтобы они сделались радиоактивной пылью.

Должно быть, именно в этот момент Хэнк сунул голову в палатку, потому что я не припомню, чтобы кто-нибудь ответил Полю. Хэнк куда-то отлучался, а теперь приподнял входной клапан и выкрикнул:

— Эй, люди! Европа в небе!

Мы все высыпали наружу, чтобы ее увидеть. Мы были здорово растеряны: мне кажется, Поль высказался слишком уж категорически. Наверно, мы в любом случае вышли бы из палатки. Когда все жили у себя по домам, Европу мы видели каждый день, но сейчас мы смотрели на нее совсем другими глазами. Так как Европа оборачивается вокруг Юпитера внутри орбиты Ганимеда, она не особенно удаляется от Юпитера (если считать тридцать девять градусов «не особенно далеко»). Мы находились на сто тринадцатом градусе западной долготы, таким образом Юпитер был на двадцать три градуса ниже нашего восточного горизонта — это означает, что Европа, отойдя дальше всего на запад от Юпитера, будет находиться максимум в шестнадцати градусах над истинным горизонтом.

Извините за арифметику. Но высокие холмы практически заслоняли от нас восток, поэтому Европа только раз в неделю поднималась над холмами, чуть проплывала над ними, висела там целый день — а потом разворачивалась кругом и садилась на востоке, именно там, откуда взошла. Вверх и вниз, точно лифт. Если вы никогда не улетали с Земли, не уверяйте меня, что это невозможно. Так уж оно и есть: Юпитер и его луны вытворяют иной раз забавные штуки.

Тогда Европа впервые совершала такое движение на наших глазах: маленькая серебряная лодочка как бы плыла по холмам, точно по волнам, подняв кверху свои рога. У нас возник небольшой спор, поднимается ли она еще или уже начинает снова садиться; все сравнивали показания своих часов. Некоторые клялись, что им заметно, как она движется, но они никак не могли прийти к согласию насчет того — в какую сторону. Через некоторое время я замерз и вернулся в палатку.

Но я радовался, что нашу дискуссию прервали. Интуиция подсказывала мне, что Поль высказался куда откровеннее, чем намеревался, и ему, наверно, будет неприятно вспоминать об этом, когда наступит светлая фаза. Я считал, что во всем виноваты снотворные таблетки. Конечно, эти таблетки приносят определенную пользу, но они вынуждают человека слишком много болтать и называть вещи своими именами — предательская это штука.