Перед нами в очереди стоял мистер Сондерс. Он был недоволен холодом. Он сказал, что возмутительно подвергать людей воздействию погодных условий, как это сделали с нами. Он был вместе с нами в рабочей группе, но не очень-то много работал.

Мужчина за столом пожал плечами:

— Дату вашего приезда назначила колониальная комиссия, от нас это не зависело. Не можете же вы требовать, чтобы мы отложили зиму ради вашего удобства.

— Я этого дела так не оставлю!

— Ваше право, — чиновник за столом вручил ему бланк. — Следующий, пожалуйста, — он посмотрел на папу и спросил: — Что я могу сделать для вас, гражданин?

Папа спокойно объяснил, что хочет быть вместе со своей семьей. Мужчина покачал головой:

— Сожалею. Следующий! Пожалуйста.

Папа остался стоять на месте:

— Вы не можете разлучить мужа и жену. Мы не рабы, не преступники, не животные. Иммиграционная служба безусловно несет за нас какую-то ответственность.

Чиновнику явно надоело его выслушивать:

— Это самая большая партия людей, которую мы должны принять. Мы сделали все, что могли. Это же пограничный пункт для устройства иммигрантов, а не Астор.

— Все, чего я прошу — это минимального места для проживания с семьей, как указано в справочнике Комиссии по Ганимеду.

— Гражданин, эти обещания написаны на Земле. Наберитесь терпения, и о вас позаботятся.

— Завтра?

— Нет, не завтра. Через несколько дней — или через несколько недель.

Папа взорвался:

— Ах, несколько недель, вот как! К чертям, я лучше выстрою себе в поле иглу, чем с таким мириться.

— Это ваше право. — Чиновник вручил папе листок бумаги. — Если хотите пожаловаться, напишите здесь.

Папа посмотрел на листок, и я тоже. Это был отпечатанный бланк, адресованный в Колониальную комиссию на Земле! Чиновник продолжал:

— Верните жалобу мне в любое время на этой фазе, чтобы ее вовремя успели ультрамикрофильмировать и она могла поступить в почту на обратный рейс «Мэйфлауэра».

Папа взглянул на бумажку, фыркнул, смял ее в комок и зашагал прочь. Молли пошла за ним, на ходу его успокаивая:

— Джордж! Джордж! Не расстраивайся. Мы это переживем.

Папа робко улыбнулся:

— Конечно, родная. Меня убивает совершенство этой системы. Все жалобы направляются в главную контору — за полмиллиарда миль отсюда!

На следующий день аллергический насморк Джорджа разыгрался так, что у него потекло из носу. Пегги стало хуже, Молли тревожилась о ней, а папа пришел в отчаяние. Он куда-то пошел, чтобы поскандалить насчет организации дела. Откровенно говоря, лично мне было не так уж и плохо. Спать в общежитии было совсем не трудно: я мог бы проспать даже трубный глас, возвещающий день Страшного суда. А кормили так, как и обещали. Послушайте только: на завтрак нам дали кукурузные лепешки с сиропом и настоящим маслом, немного колбасы, настоящую ветчину, клубнику с такими густыми сливками, что я даже не понял, что это; чай, молока вволю, пей сколько влезет, томатный сок, ломоть дыни, яйца — тоже вволю, сколько хотелось.

На столе у всех на виду стояли общие сахарница и солонка, правда, на солонке было крупно написано: «ЭКОНОМЬТЕ СОЛЬ». Кофе отсутствовал, но я бы и не заметил, если бы Джордж не попросил. Не было и некоторых других продуктов, хотя это дошло до меня не сразу. Например, никаких фруктов из тех, что растут на деревьях: ни яблок, ни груш, ни апельсинов. Но какая разница, если можно есть клубнику, арбуз, ананас и все такое? Древесных орехов тоже не давали, зато был жареный арахис. Всякая выпечка из муки считалась роскошью, но поначалу ее отсутствие тоже как-то не замечалось.

На обед нам предоставили большой выбор блюд: кукурузная похлебка или консоме в виде желе, жареный цыпленок или говядина с капустой, кукурузные зерна с сиропом, баклажаны аи gratin, крошечные жемчужные луковички, тушеные с огурцами, фаршированные помидоры, бататы «Сюрприз», жаренная по-немецки ирландская картошка с подливкой, рубленая капуста со сметаной, ананас и творог с салатом. Потом шло мятное мороженое, пирог с вареньем, взбитые желтки с вином, замороженный крыжовник и три вида пудинга — но с десертами я не очень разобрался. Попытался попробовать всего, накладывая себе чуточку того и немножко другого, и, пока пришел черед десертов, у меня в животе уже места не хватило. Наверно, я малость объелся.

Стряпня не была особенно изощренной, так обычно готовят в скаутских лагерях, но продукты все первый сорт — такие невозможно испортить. Обслуживание тоже напоминало мне лагерь: вставай в очередь, чтобы тебе чего-то положили, никаких тебе скатертей или салфеток. А тарелки приходилось мыть: их нельзя было выбрасывать или сжигать, их ведь доставляли с Земли и они были на вес урана.

В первый день отобрали пятьдесят мальчиков и девочек, которые стояли в очереди за едой, и еще пятьдесят, которые последними закончили есть, и заставили их убирать и мыть посуду. На другой день порядок переменили: взяли среднюю группу. Я по-палея оба раза. В первый день на ужин давали грибной суп, запеченную ветчину, жареную индейку, горячий кукурузный хлеб с маслом, холодное заливное мясо, аспарагус со сливками, картофельное пюре с гусиным соусом, маисовый пудинг, шпинат с крутым яйцом и тертым сыром, горошек с морковью со сливками, тушеный салат-латук и еще три вида салатов, замороженный крем, пудинг с изюмом, виноград — и снова клубника с сахарной пудрой.

Кроме того, если захочется, в любое время можно было прийти на кухню и получить чего-нибудь поесть.

Первые три дня не особо тянуло выходить из дома. Шел снег, и, хотя мы, когда прилетели, оказались в солнечной фазе, было довольно темно, Солнца почти не видно, а Юпитера — того и подавно. К тому же часть времени приходилась на затмение. Холода стояли зверские, а у нас все еще не было подходящей одежды. Однажды меня послали с хозяйственным грузовиком в город за продуктами. Города я почти не видел, да Леду и нельзя назвать городом, если ты жил в Диего-Боро, зато я посмотрел гидропонические фермы. Их было три: огромные сараи, по нескольку строений каждый. Назывались они, смотря по тому, что в них выращивали, «Оаху», «Имперская долина» и «Айова». Ничего особенного в них нет, обычное огородничество без почвы. Я не мог долго присматриваться, потому что мерцающее освещение, которым стимулируют рост растений, слепило глаза.

Но что меня заинтересовало, так это тропические растения, которые выращивали в «Оаху», — многих из них я никогда раньше не видел. Я заметил, что большинство растений помечены буквами «МГ», а на немногих были прикреплены таблички «03». Один из садовников объяснил мне, что «МГ» означает — «Мутации Ганимеда», а «03» — «Обычные Земные».

Позднее я обнаружил, что все растения, которые выращивают на Ганимеде, представляют собой мутации, приспособленные к природным условиям Ганимеда. Кроме этих ферм было еще одно строение под названием «Техас». Там стояли настоящие коровы, и оно меня очень заинтересовало. Вам известно, что корова постоянно двигает нижней челюстью из стороны в сторону? И, что бы вам ни говорили, ни один сосок ее вымени не дает сливок. Неохота было отсюда уходить, но запах в «Техасе» стоял такой же, как в космическом корабле. Короткая пробежка по снегу — и я попал в магазин, где совершается вся купля-продажа в Леде, все большие и малые лавки находятся под одной крышей. Я присмотрелся к товарам, собираясь привезти какой-нибудь подарок для Пегги, раз она заболела. Но когда узнал цены…

Подобного шока я никогда в жизни не испытывал! Если бы я купил в этом магазинчике те жалкие пятьдесят восемь фунтов барахла, которые было разрешено взять с собой, они обошлись бы мне — чистую правду говорю! — в несколько тысяч кредитов. Все, что привозилось с Земли, стоило диких денег. За какой-то паршивый тюбик крема для бритья нужно было заплатить двести восемьдесят кредитов! Продавались там и предметы, изготовленные на Ганимеде, в основном ручная работа. Они тоже были дорогие, хотя и не сравнить с ценами, которые заламывали за вещи, привезенные с Земли.

Я поскорее выбрался из этого места. Насколько я мог себе представить, единственной дешевой вещью на Ганимеде была еда. Водитель тягача поинтересовался, где это я шлялся вместо того, чтобы помогать в погрузке.

— Следовало бы тебя тут оставить, прогулялся бы пешочком, — проворчал он.

Я не подыскал подходящего ответа и промолчал.

Вскоре после этого зиму отменили. Накопители тепла повернули на полную мощность, небо прояснилось, и стало очень даже неплохо. Впервые я разглядел небо над Ганимедом вскоре после рассвета на следующей солнечной фазе. Накопители тепла сделали небо бледно-голубым, но на нем светился Юпитер, ярко-красный и огромный. Большой и красивый — никогда мне не надоело бы любоваться Юпитером! Земная Луна в полнолуние выглядит большой, правда? Так вот, Юпитер с Ганимеда кажется в шестнадцать или в семнадцать раз крупнее Луны и покрывает поверхность неба в двести пятьдесят раз большую. Он так и висит в небе, не всходит и не заходит, и остается только удивляться, что же его там держит. Сначала я увидел его в полуфазе — и мне даже в голову прийти не могло, что он бывает еще прекраснее. Но Солнце передвигалось по небосводу, и через день Юпитер приобрел форму серпа — и сделался еще лучше. В середине солнечной фазы мы, естественно, попали в затмение, а Юпитер стал огромным сияющим красным кольцом в небе; ярче всего сияние было там, где позади него проходило Солнце.

Но самым удивительным он предстал тогда, когда наступила фаза полной темноты.

Пора, наверно, объяснить действие этих фаз: я ведь и сам их не понимал, пока не попал на Ганимед. Ганимед такая маленькая планетка, и она так близко находится к своей главной планете, что приливные волны в горных породах затормозили ее вращение — точно так же, как это произошло с Луной; Ганимед все время повернут к Юпитеру одной и той же стороной, потому-то Юпитер и не движется в ее небе. Солнце движется, другие юпитерианские спутники движутся, звезды движутся, но только не добрый старый Юпитер — он просто висит, и все тут. Оборот вокруг Юпитера у Ганимеда занимает немногим больше земной недели, поэтому у нас три с половиной дня светлые, а после — три с половиной дня темноты. По ганимедскому времени период оборота считается ровно одной неделей, а ганимедские двадцать четыре часа составляют одну седьмую от этого периода.

Исходя из этих расчетов, получается, что ганимедская минута примерно на одну стандартную секунду дольше, чем земная минута, но какая разница? Ученые, ясно, с этим считаются, но у них есть часы, которые показывают оба времени. Так что неделя протекает на Ганимеде следующим образом. Солнце встает в полночь в воскресенье каждую неделю; когда вы просыпаетесь в понедельник утром, оно уже чуть поднялось над восточным горизонтом, а Юпитер — в половинной фазе. Солнце продолжает подниматься все выше, и, примерно, к ужину во вторник оно проходит позади Юпитера. На Ганимеде становится темно, тьма может продолжаться час или больше, максимум — до трех с половиной часов. Зажигаются звезды, а Юпитер проявляет этот самый эффект великолепного красного кольца благодаря своей плотной атмосфере. И после опять становится светло: к тому времени, как нужно ложиться спать во вторник. В полдень четверга Солнце опускается, и у нас начинается темная фаза, это красивее всего. Тут проявляются все настоящие краски Юпитера, и легче наблюдать другие луны. Они могут оказаться в любом месте и в любых сочетаниях.

Юпитер и его спутники представляют собой в некотором роде Солнечную систему в миниатюре, а с Ганимеда можно все наблюдать, как бы сидя в первом ряду. В небесах всегда что-нибудь новенькое. Кроме одиннадцати «исторических» сателлитов разных размеров, от Ганимеда и до Джей-Десять, или Николсон-Альфа, — это шар, сложенным из скал и льда, всего в пятнадцать миль величиной, — имеется, еще, наверно, дюжина всего по нескольку миль или еще меньше в диаметре, но достаточно крупных, чтобы называться лунами, и Бог знает сколько еще мельче. Иногда эти маленькие луны подходят близко к Ганимеду, и тогда видны их диски, орбиты лун чаще всего сильно эксцентричны. Несколько из них во всякое время светятся заметными огоньками в небе, точно так планеты видны с Земли.

Но Европа и Каллисто всегда имеют вид дисков. Когда Европа проходит между Юпитером и Ганимедом, она выглядит, как Луна с Земли. Она действительно такой же величины, как Луна, а в эти периоды ее отделяют от нас всего четверть миллиона миль. Потом она сворачивает и отодвигается в самый дальний конец — и становится много мельче. Теперь до нее больше миллиона миль, и поперечник ее вчетверо меньше. Ио проходит те же стадии перемен, только она никогда не бывает настолько крупной. Когда Ио и Европа проходят между Ганимедом и Юпитером, вы можете видеть невооруженным глазом, как они двигаются, догоняя свою тень или убегая от нее, в зависимости от фазы. Ио и Европа, находясь в орбите Ганимеда, никогда не удаляются от Юпитера на большое расстояние. Ио держится примерно в пределах двух диаметров от великана, Европа способна отойти от него на шестьдесят градусов.

Каллисто расположена дальше, чем Ганимед, и ходит по всему небосводу. Это зрелище никогда не надоедает. Только здесь начинаешь понимать, какое все-таки земное небо унылое. К шести часам утра субботы Юпитер входит в полную фазу, и стоит встать пораньше, чтобы это увидеть. Это не только самое роскошное зрелище из всех, какие мне довелось наблюдать, но тут происходит еще и обратное затмение, и вы можете следить, как тень Ганимеда, крошечная черная точка, скользит по поверхности старика Юпитера. И вы начинаете осознавать, насколько велик Юпитер — прямо колосс, раз тень всей вашей планеты, падая на него, кажется всего лишь пятнышком.

В Юпитере девяносто тысяч миль поперек экватора, сорок восемь тысяч от полюса до полюса. А в Ганимеде немногим более трех тысяч. В течение следующих двух дней после полной фазы Юпитер начинает уменьшаться, и к полуночи воскресенья он снова в половинной стадии, а Солнце встает, и опять начинается светлая фаза. Но я напрасно ожидал обнаружить, что солнечное освещение здесь тусклое. Юпитер очень далек от Солнца, он получает всего одну двадцать седьмую той доли солнечного света, который достается Земле, и я предполагал, что тут всегда сумерки.

Но все это совершенно не так. Мне стало казаться, что Солнце здесь такое же яркое, как на Земле.

Джордж говорит, что это оптическая иллюзия и что причина ее в том, как работает человеческий глаз. Радужная оболочка глаза попросту отсеивает тот свет, который ей не нужен. Яркий солнечный свет где-нибудь в земной пустыне, может быть, имеет такую же силу, как свет лампы в десять тысяч свечей с расстояния в один фут, а на Ганимеде — этот свет всего как у лампы в четыреста свечей с того же расстояния. Но по-настоящему хорошее яркое искусственное освещение составляет всего двадцать пять свечей, а в «хорошо освещенной комнате» и того меньше.

Если у вас всего только двухгаллонное ведро, какая разница, наполните вы его из океана или из маленького пруда? Солнечный свет на Ганимеде — нечто большее, чем может воспринять глаз, поэтому на вид он такой же яркий, как на Земле.

Но я все-таки заметил, что загореть здесь почти невозможно.