До нашего приближения к Юпитеру ничего особенного больше не случилось, только вот исчез один четырехлетний мальчик. Его родители все обыскали и объявили по радио из рубки управления, чтобы все внимательно смотрели везде, но его так и не нашли. Итак, у скаутской неотложной службы появилась работа.

Корабельные офицеры не могли организовать поиски, потому что там и были-то только капитан и два вахтенных офицера. Да еще мистер Ортега с его помощником. Капитан Харкнесс предоставил план каждому из скаутских вожатых, и мы обрыскали весь корабль с той тщательностью, с какой мальчишка перетряхивает свою одежду в поисках полукредита. В течение двадцати минут мы нашли малыша. Оказалось, что этот дьяволенок забрался в помещение для гидропоники, когда там еще работали люди, а потом его заперли.

Пока он там находился, ему захотелось пить и, естественно, он попробовал растворы, которые используют для поливки растений. Результат был именно таким, какого можно было ожидать. Все это не причинило ему особого вреда, но как он все заблевал! Посмотрели бы вы, в каком виде было после него помещение!

В тот же вечер за игрой я поговорил об этом с папой. Пегги отправилась на сбор девчонок-скаутов, Молли тоже куда-то ушла, и впервые мы остались одни. Мамаша этого младенца такую истерику закатила, как будто на самом деле случилось что-то ужасное — то есть я хочу сказать, ну что страшного может случиться в космическом корабле? Не выпадет же младенец за борт.

Папа сказал — ее реакция была совершенно естественной.

Я спросил:

— Послушай, Джордж, тебе не кажется, что у некоторых эмигрантов вовсе нет тех качеств, которые требуются, чтобы стать колонистами?

— М-м-м… возможно…

Я вообще-то думал о Крикуне, но упомянул миссис Тарбаттон, которая совсем скисла и даже нигде не показывалась, и ту женщину, миссис Григсби, которую назначили мыть посуду.

И еще одного мужчину по фамилии Сондерс, который то и дело вступал в пререкания с советом, пытаясь жить своей собственной жизнью — бесцеремонно и независимо, не обращая внимания на то, какие неудобства он причиняет остальным.

— Джордж, как же такие люди прошли психологические тесты?

Джордж прекратил игру, потом спросил:

— Билл, ты слыхал когда-нибудь-о политическом влиянии?

— О чем, о чем? — удивился я.

— Это позорное явление, я понимаю, но ты уже достаточно взрослый, чтобы видеть мир таким, каков он есть, вместо того, каким он должен быть. Возьми такой гипотетический пример: я думаю, что племянница государственного советника просто не может не выдержать психологических тестов. О, на самом-то деле она запросто завалит первый же из них, но комиссия примет нужное решение, если только советник действительно хочет, чтобы его племянница прошла.

Сначала до меня не доходило. И это говорит Джордж! Это совсем на него не похоже, ведь он не циник. Я — да, я-то циник, но Джордж обычно бывает наивен в таких вещах.

— Получается, Джордж, психологические тесты вообще бессмысленны, если такая публика все равно может проскочить.

— Совсем наоборот. Обычно тесты проводятся по-честному. А если кто-то их обходит правдами и неправдами, так это неважно. Старая Матушка-Природа в конечном счете о них позаботится. Тот, кто выживет, — выживет. — Он стасовал колоду и сказал: — Подожди, что я с тобой сделаю в этом коне. Ты пропал!

Он всегда так говорит. Я сказал:

— Всякий, кто таким образом использует свое общественное положение, должен быть уволен.

Джордж мягко согласился:

— Да. Но не горячись, сынок, мы ведь имеем дело с людьми, а не с ангелами!

Двадцать четвертого августа капитан Харкнесс снял вращение и начал готовиться к тому, чтобы нас высадить. Больше четырех часов мы сбавляли ход, а потом перешли на свободный полет, примерно в шестистах тысячах миль от Юпитера, с противоположной стороны от той, где тогда находился Ганимед. Невесомость по-прежнему не была развлечением, но на этот раз мы были к ней готовы, и все, кто нуждался в уколах, сделали их. Я тоже не стал дурить и позволил себя уколоть.

Теоретически, «Мэйфлауэр» мог обойтись одним сложным маневром, выйдя после падения скорости на круговую орбиту близко к Ганимеду. Практически гораздо лучше было подобраться поближе, избегая столкновения с метеоритами, то есть с «ложными кольцами».

Разумеется, у Юпитера нет таких колец, как у Сатурна, но в той же плоскости, что и его луны, летает множество мелкого небесного мусора. Если бы его накопилось достаточно, он бы выглядел, точно кольца Сатурна. Пока его не так уж много, но пилоту уже приходится вести себя так, будто он преодолевает местность, на которой лежат хрупкие яйца. Так как мы приближались медленно, это дало нам возможность хорошо понаблюдать за Юпитером и его спутниками.

Большая часть того мусора, с которым мы старались не столкнуться, находилась в той же плоскости, что и экватор Юпитера, именно таким образом расположены кольца Сатурна, — так что капитан Харкнесс провел нас над верхушкой Юпитера, прямо над его северным полюсом. Таким образом, мы ни разу не попали в опасную зону, пока не свернули по другую сторону от планеты, чтобы добраться до Ганимеда, — а к тому времени мы летели уже совсем медленно. Но, пролетая мимо северного полюса Юпитера, мы уже летели ничуть не медленно — вот уж нет! Мы делали более тридцати миль в секунду и подобрались к нему совсем близко, примерно на тридцать тысяч миль. Вот было зрелище! Диаметр Юпитера составляет около девяноста тысяч миль, и тридцать тысяч — это слишком близкое расстояние, чтобы реагировать на него спокойно.

Я как следует разглядел его через один из смотровых иллюминаторов, но минуты через две пришлось уступить место тем, кто еще не видел, и смотреть по видиоэкрану в каюте. Странное это было зрелище: мы обычно представляем себе, что по Юпитеру бегут как бы две ленты, параллельные экватору. Но отсюда, с его «макушки», ленты выглядели кругами. Он напоминал громадную мишень для стрельбы из лука, выкрашенную оранжевым, кирпично-красным и коричневым, — но совсем не видно было другой его половины. Потому что она скрывалась в тени. Прямо на полюсе темнело какое-то пятно. Нам сказали, что это зона постоянно чистой погоды, что небо там всегда спокойное и всегда ясно видна поверхность. Я смотрел, но мне. не удалось ничего разглядеть: просто темное место.

Когда мы перелетели через вершину, из затемнения неожиданно возникла Ио — спутник номер один. Величиной Ио примерно с нашу Луну. В тот момент она находилась от нас на таком же расстоянии, как Луна от Земли, так что и размер был примерно такой же.

Только что было сплошное черное небо, и вдруг появился кроваво красный диск; не прошло и пяти минут, он уже сверкал почти таким же ярко-оранжевым светом, как сам Юпитер. Ио просто выскочила в небо, словно по волшебству. Я высматривал сателлит Барнарда, когда мы оказались поблизости от того места, но пропустил его. Это маленький спутник, он расположен меньше чем в одном диаметре Юпитера от его поверхности и делает полный оборот вокруг планеты за двенадцать часов. Меня он интересовал, потому что я знал, что на нем находится юпитерианская обсерватория и что там базируется проект «Юпитер». Может быть, я ничего и не пропустил: сателлит Барнарда всего-то сто пятьдесят миль в диаметре. Говорят, что человек, подпрыгнув на нем, может навсегда улететь в космос. Я спросил об этом Джорджа, а он сказал — ничего подобного, вторая космическая скорость составляет около пятисот футов в секунду и кто только забил мне голову подобной ерундой? Я после проверил, он оказался абсолютно прав. Папа просто сундук, полный всевозможных бесполезных сведений. Он уверяет, что нужно любить факт ради него самого.

Каллисто осталась позади нас, мы миновали ее, но не очень близко. Европа была справа по нашему курсу, почти в девяноста градусах, мы видели ее в полуфазе. Она лежала за четыреста тысяч миль от нас и не казалась такой красивой, как Луна с Земли. Ганимед был от нас почти по прямой линии, и он все время рос на экране. Забавно: Каллисто серебристая, точно Луна, но не такая яркая, Ио и Европа — ярко-оранжевые, как и сам Юпитер, а Ганимед виделся тусклым! Я спросил об этом Джорджа, он и это знал, как всегда:

— Ганимед раньше был такой же яркий, как Ио и Европа, — объяснил он мне, — это парниковый эффект: ловушка для тепла. Иначе мы не смогли бы там жить.

Об этом-то я, конечно, знал: парниковый эффект — самая важная часть атмосферного проекта. Когда в 1985 экспедиция высадилась на Ганимед, температура поверхности была градусов двести ниже нуля — достаточно холодно, чтобы человеческая доброта замерзла в самом зародыше!

— Но послушай, Джордж, — возразил я, — про ловушки для тепла я, конечно, знаю, но почему он такой темный? Словно его засунули в мешок.

— Свет — это тепло, тепло — это свет, — ответил он. — В чем разница? На поверхности не темно: свет проникает туда и не уходит, это очень удобно.

Я заткнулся. Это было что-то новенькое для меня, и я как следует не понял, так что решил подождать и не ломать себе голову.

Капитан Харкнесс снова начал замедлять ход корабля, когда мы подошли к Ганимеду, и мы очень вкусно поели, пока работали двигатели. В состоянии свободного падения я бы никогда не смог есть, даже под действием укола. Харкнесс выровнял корабль по круговой орбите на расстоянии тысячи миль от Ганимеда. Мы прибыли — теперь только надо было дождаться кого-то, кто доставит нас на место.

Именно по пути на поверхность Ганимеда я начал подозревать, что быть колонистом — совсем не так славно и романтично, как казалось с Земли. Вместо трех кораблей, которые свезли бы нас всех сразу, появился только один корабль, «Джиттербаг», и он мог бы поместится в одно из отделений «Бивреста». В него одновременно влезало только девяносто человек, и это означало, что придется сделать много рейсов.

Мне повезло: пришлось только три дня ждать своего рейса в состоянии невесомости. Но я потерял десять фунтов. Пока мы ждали, я работал, помогая складывать те грузы, которые с каждым рейсом доставлял «Джиттербаг». Наконец, наступила наша очередь, и мы погрузились в «Джиттербаг». Это был ужасный корабль. Палуб у него не было, вместо них тянулись какие-то полки на расстоянии всего четырех футов друг от друга. Воздух был спертый, и после очередного рейса там даже как следует не убрали. Индивидуальных коек для того, чтобы перенести ускорение, вообще не было: застилали всю палубу подушками, и мы лежали на них, плотно прижатые друг к другу, плечом к плечу, так что в глаза все время попадали чьи-то ноги.

Капитаном была громкоголосая пожилая женщина, которую называли «капитан Хэтти», и она орала на нас и приказывала нам поторапливаться. Она даже не стала тратить время на то, чтобы проверить, все ли мы привязались ремнями.

К счастью, рейс длился не очень долго. Она так резко взяла с места, что я, впервые после тестов, ненадолго вырубился; потом мы падали минут двадцать, она снова затормозила, и мы приземлились с ужасным толчком. И капитан Хэтти заорала на нас:

— Эй, кроты, вылезайте! Приехали!

На «Джиттербаге» был почти чистый кислород, а не смесь кислорода с гелием, как на «Мэйфлауэре». Там мы были при давлении в десять фунтов, теперь же капитан Хэтти сбросила давление и сделала его нормальным для Ганимеда, три фунта на один квадратный дюйм. Конечно, при давлении в три фунта кислорода жить можно — на всей Земле так, остальные двенадцать фунтов составляет азот. Но если внезапно снижают давление, становится трудно дышать: вы не задыхаетесь по-настоящему, но ощущение такое же.

К моменту высадки мы чувствовали себя скверно, а у Пегги пошла носом кровь. Никаких подъемников не было, нам пришлось спускаться по веревочной лестнице. А холод какой!

Падал снег, вокруг завывал ветер и раскачивал лестницу — самых маленьких ребятишек пришлось опускать на веревках. На почве было около восьми дюймов снега, кроме тех мест, где двигатели «Джиттербага» растопили его. Я с трудом мог видеть, так хлестал по лицу ветер, но какой-то мужчина схватил меня за плечо, развернул и заорал:

— Двигайся! Все время двигайся! Вон туда!

Я направился туда, куда он указал. На краю обширного расчищенного пространства стоял другой мужчина, он пел ту же самую песню, и оттуда по снегу шла тропинка, вытоптанная до слякоти. Я разглядел других людей, которые исчезали в снегу впереди, и направился за ними, рысцой, чтобы не замерзнуть. Наверно, до убежища оставалось полмили, и все время донимал холод. Одеты мы были явно не по погоде. Я промерз насквозь, а ноги совершенно промокли к тому времени, как мы вошли внутрь.

Убежище было большим зданием типа ангара, и там оказалось ненамного теплее, потому что дверь все время была распахнута, но все-таки оно защищало от непогоды, и было славно оказаться в помещении. Оно буквально ломилось от людей, некоторые были в корабельных костюмах, а глядя на других, сразу скажешь: эти — ганимедяне. Невозможно было ошибиться и не узнать колонистов.

Они были бородатые, а некоторые отрастили длинные волосы. Я решил, что не стану следовать их примеру: буду гладко выбривать щетину, как Джордж. Я начал повсюду шнырять, пытаясь отыскать Джорджа и компанию, наконец мне это удалось. Он нашел какой-то тюк и усадил на него Молли, а она держала на коленях Пегги. Я обрадовался, когда увидел, что у Пег перестала идти носом кровь, но все лицо у нее было в высохших слезах, крови и грязи. Словом, видок у нее был еще тот!

Джордж выглядел мрачным, примерно таким он ходил в первые дни, когда оказался без своей трубки. Я подошел и сказал:

— Эй, люди!

Джордж обернулся, на его лице появилась улыбка, и он ответил:

— Ох, Билл, надо же, и ты здесь! Ну и как оно все? — Если хочешь знать мое мнение, — ответил я, — по-моему, все довольно бестолково.

Он снова помрачнел и сказал:

— А я думал, со временем все уладят.

У нас не оказалось возможности это обсудить. Возле нас остановился колонист, снег покрывал его сапоги, а длинные волосы свисали на лицо. Он засунул в рот два пальца и свистнул.

— А ну, заткнитесь, — скомандовал он. — Мне нужны двенадцать крепких мужчин и мальчишек, чтобы грузить багаж.

Он огляделся и стал тыкать пальцем:

— Ты — ты — и ты…

Джордж оказался девятым «ты», я — десятым. Молли начала протестовать. Наверно, если бы она промолчала, Джордж и сам стал бы спорить. Но вместо этого он сказал:

— Нет, Молли, по-моему, это нужно сделать. Пошли, Билл.

И мы снова вышли на холод. Снаружи стоял грузовик на гусеничном ходу, мы погрузились в него и стоя поехали обратно к ракете. Папа проследил, чтобы меня послали внутрь «Джиттербага»: он хотел защитить меня от непогоды, и мне пришлось принять еще дозу ругани капитана Хэтти: мы не в состоянии были работать достаточно быстро, и это ее не устраивало. Но наконец мы все-таки выгрузили из корабля багаж — к тому времени, как я вышел из корабля, он уже весь был в грузовике. На обратном пути мы опять замерзли.

Молли и Пегги не оказалось на том месте, где мы их оставили. Большая комната почти опустела, и нам велели пройти в другое здание через внутреннюю дверь. Я видел, что Джордж очень расстроен из-за того, что Молли исчезла.

Внутри другого здания мы обнаружили две крупные надписи со стрелками: «МУЖЧИНЫ И МАЛЬЧИКИ — НАПРАВО» и «ЖЕНЩИНЫ И ДЕВОЧКИ — НАЛЕВО». Джордж живо свернул налево. Он прошел ярдов десять, и тут его остановила женщина со строгим лицом, одетая, как колонистка, в комбинезон.

— Вам в другую сторону, — сказала она твердо. — Здесь дорога в спальню для женщин.

— Да, знаю, — согласился папа, — но я хочу найти мою жену.

— Вы можете поискать ее за ужином.

— Я хочу видеть ее сейчас.

— Я не имею возможности искать кого бы то ни было в такое время. Вам придется подождать.

— Но…

Мимо нас стали проталкиваться несколько женщин, направлявшиеся в спальню. Папа узнал в одной из них нашу соседку по палубе «Мэйфлауэра».

— Миссис Арчибальд!

Она повернулась:

— Мистер Лермер! Как поживаете?

— Миссис Арчибальд, — настойчиво произнес папа, — не могли бы вы найти Молли и дать ей знать, что я ее жду здесь?

— О чем разговор, мистер Лермер! Конечно.

— Спасибо, миссис Арчибальд, тысяча благодарностей.

— Не за что.

Она свернула по проходу, а мы ждали, не обращая внимания на суровую с виду охранницу. Через некоторое время появилась Молли без Пегги. Можно было подумать, будто папа не видел ее целый месяц.

— Я не знала, что делать, дорогой, — сказала она. — Нам велели идти, и мне казалось, что лучше побыстрее устроить Пегги на ночь. Я знала, что ты нас найдешь.

— И где сейчас Пегги?

— Я уложила ее спать.

Мы вернулись назад, в главный холл. Там стоял стол, за которым сидел какой-то мужчина. У него над головой белела надпись: «ИММИГРАЦИОННАЯ СЛУЖБА — ИНФОРМАЦИЯ». Перед этим столом выстроилась целая очередь, мы встали в хвост.

— Как Пегги? — спросил папа.

— Боюсь, что она простудилась.

— Я надеюсь… — начал папа. — Надеюсь… а-апчхи!

— И ты тоже, — обвиняющим тоном сказала Молли.

— Я вовсе не простудился, — объяснил папа. — Это просто рефлекс.

— Гм-м, — усомнилась Молли.

Дальше очередь тянулась мимо маленького балкончика. Два мальчика моего возраста, облокотившись о перила, разглядывали нас. Они явно были колонистами, один из них пытался отращивать бороду, и она торчала у него клочьями.

Один мальчишка повернулся к другому и сказал:

— Рэйф, погляди-ка, что они нам теперь присылают.

Другой сказал:

— Это грустно.

Первый мальчик показал на меня пальцем:

— Возьмем вот этого — артистический тип, сразу видно.

Второй уставился на меня задумчиво.

— А он живой? — спросил он.

— Неважно, — ответил первый.

Я повернулся к ним спиной, и они оба захохотали. Терпеть не могу воображал.