Доктор Иегуди бен Мохаммед казался осколком прошлого, невесть как попавшим в современную больницу с перемигивающимися огоньками приборов, следящих за жизненными функциями, экранами коммуникационных консолей, голосами из невидимых динамиков и асептической технологией жизни и смерти. В своем белоснежном одеянии, с двойным золотым обручем, стягивающим волосы, он должен был бы не заниматься генетической хирургией, а держать военный совет в каком-нибудь пустынном шатре или восседать на верблюде, обводя глазами горизонт — не покажется ли долгожданный оазис.

Когда Дункан приезжал сюда в первый раз, кто-то из молодых врачей сказал:

— Иногда мне думается, что Эль Хадж верит, будто он — одновременное воплощение Саладина и Лоуренса Аравийского.

Хотя он тогда и не понял смысла этих слов, он почувствовал, что сказаны они с оттенком восхищения, а не критики. Сейчас его занимал другой вопрос: неужели доктор Эль Хадж и оперирует в таком наряде? Впрочем, эта одежда не вносила диссонанса в окружающую обстановку и ничуть не скрадывала кошачью грациозность движений хирурга.

— Я рад, что вы наконец приняли решение, — сказал Дункану доктор Иегуди.

Он сидел за прихотливо инкрустированным столом, поигрывая кинжальчиком, рукоять которого была усыпана драгоценными камнями. Все остальное в его кабинете принадлежало к реалиям двадцать третьего века.

— Задержка вызвала кое-какие проблемы, но мы с ними справились. Сейчас мы располагаем четырьмя жизнеспособными эмбрионами, и первый из них будет трансплантирован через неделю. Остальные мы сохраним как резервные копии на случай отторжения, хотя сейчас такие случаи очень редки.

«А что будет с тремя ненужными?» — мысленно спросил себя Дункан — и тут же постарался отгородиться от этой мысли. Главное — на свет появится его наследник, который во всех иных случаях никогда не родился бы. Нужно думать о позитивной стороне и поскорее забыть о трех призраках, на краткий миг приблизившихся к границам реальности. И все равно, трудно оставаться холодно логичным, когда думаешь о таком. Дункан разглядывал затейливый узор стола. Интересно, каких представлений придерживается хозяин этого кабинета — уравновешенный, элегантный доктор Эль Хадж, через искусные руки которого прошло столько судеб? В их маленьком мире и сравнительно узком жизненном круге Макензи тоже играли в богов. Но хирург играл несравненно крупнее, и его ходы лежали далеко за пределами понимания Дункана.

Разумеется, всегда можно найти утешение, вспомнив о математическом, холодном отношении самой матушки-при-роды к размножению. Ей решительно наплевать на этику и чувства людей. За свою жизнь каждый мужчина производит столько сперматозоидов, что их хватило бы на многократное заселение всей Солнечной системы. А свой шанс получают лишь два или три; вся остальная масса обречена на гибель. И разве кто-то сходит с ума, зная, что каждое семяизвержение состоит из ста миллионов убийств? Впрочем, кого-то это волновало. Недаром приверженцы некоторых древних религий отказывались смотреть в микроскоп.

Если вдуматься, каждый поступок включает в себя моральные обязательства, приправленные изрядной долей неуверенности и сомнений. В конечном счете человеку остается лишь следовать подсказкам загадочной сущности, именуемой совестью, и надеяться, что результат тех или иных его действий не будет слишком разрушительным. Да и кто возьмется предугадывать конечные результаты?

Странно, думал о себе Дункан, как ему удалось разогнать сомнения, охватившие его еще тогда, в первый приезд на остров. Он научился смотреть на вещи шире и вплетать надежды и чаяния клана Макензи в общий контекст событий. Наконец, он воочию увидел опасности всепоглощающих амбиций, однако урок, преподнесенный судьбой Карла, не был однозначным. Дункан знал, что над загадками личности своего погибшего друга он будет думать всю жизнь.

Словно очнувшись от забытья, Дункан вдруг обнаружил (и испытал при этом легкий шок), что он уже подписал все необходимые документы и теперь передает бумаги доктору Иегуди. Он достаточно изучил их прежде, чтобы перечитывать сейчас… «Я, Дункан Макензи, житель спутника Титан, вращающегося в настоящее время вокруг планеты Сатурн (неужели юристы опасаются, что Титан вдруг возьмет и сбежит на другую орбиту?)… настоящим принимаю на себя всю ответственность за клонированного ребенка мужского пола, идентифицированного по прилагаемой хромосомной карте, и приложу все силы к тому, чтобы…» Жаль, что родители детей, зачатых обычным способом, не подписывают таких же контрактов. Тогда мир наверняка был бы лучше, нежели сейчас. Только кто знает, сколько веков, сколько миллиардов рождений тому назад надо было вводить такие контракты?

Хирург встал во весь свой двухметровый рост и величественным жестом дал понять, что более не задерживает Дункана. При иных обстоятельствах это показалось бы проявлением невежливости, но для Эль Хаджа время значило очень много. Даже разговаривая с Дунканом, хирург ни на секунду не отрывался от показаний многочисленных дисплеев, занимающих почти целую стену его кабинета.

В главном зале административного корпуса Дункан задержался перед большим, медленно вращающимся макетом спирали ДНК. Его глаза путешествовали по всем изгибам ее «лестницы», наглядно показывающей почти бесконечное количество возможных сочетаний хромосом. Дункану вспомнились фигуры пентамино. Как тогда его потрясли слова бабушки Элен, сказавшей, что всей жизни Вселенной не хватит, чтобы исчерпать возможности их сочетаний. А ведь фигурок только двенадцать. Здесь же — миллиарды миллиардов ячеек, которые можно заполнить буквами генетического кода. Про общее число комбинаций даже не скажешь, что оно потрясает воображение, поскольку разум просто не в состоянии вообразить такое (наверное, срабатывают защитные механизмы). Даже количество электронов, необходимых для заполнения Вселенной, ничтожно в сравнении с числом комбинаций генетического кода!

Дункан вышел из здания и, как всегда, прикрыл глаза, ожидая, пока темные очки приспособятся к яркому солнечному свету. До его шаттла было больше четырех часов. Дункан отправился на поиски доктора Тодда. Оставалось последнее дело, которое он должен успеть сделать перед отъездом с острова.

— К счастью, сегодня нам не нужно плыть к Золотому рифу, — радостно сообщил ему Суини Тодд.

Узнав о желании Дункана еще раз взглянуть на морских ежей, врач искренне удивился.

— Представить не могу, чем вас так заинтересовали эти отвратительные твари. Кстати, они живут не только на рифе. В конце волнолома есть несколько кусков мертвых кораллов.

Там можете вдоволь налюбоваться на морских ежей. Уважающие себя рыбы там не живут. Глубина всего метр, так что вам даже ласты не понадобятся. Достаточно будет крепких ботинок. Босиком гулять не советую. Если ненароком наступите на бородавчатку, вопите во все горло, чтобы мы успели прибежать и спасти вашу жизнь. Впрочем, надеюсь, что обойдется без крайностей.

Слова Тодда не слишком располагали к прогулке по мелководью, однако уже через десять минут Дункан входил в воду, нацепив одолженную маску.

Здесь ему не встретилось такой красоты, как на пути к Золотому рифу. Под метровым слоем прозрачной воды лежало пустынное морское дно. Белый песок с обломками кораллов, похожих на скелеты мелкой живности. Вокруг плавали желтоватые и коричневатые рыбешки. Некоторые из них зарылись в песок и провожали его настороженными, беспокойными взглядами. Лишь однажды к нему подплыло блестящее существо ярко-голубого цвета, похожее на плоского угря. Неведомое создание приветственно укусило Дункана за ногу и унеслось. Боль была несильной, а все мысли о возможном заражении крови он поспешно отогнал и побрел дальше.

Бетонный волнолом — часть островной системы противоэрозионных сооружений — вдавался в море на сто метров, а затем скрывался под водой. С его внешней стороны Дункан наткнулся на груду камней. Скорее всего, когда-то давно их прибило сюда штормом. Ракушки плотно затянули щели между ними. В расселинах и нишах Дункан нашел тех, кого искал.

Каждый морской еж занимал отдельную нишу и лежал, наполовину зарывшись в песок и выставив вовне черные колышущиеся иглы. Кроме человека, им здесь никто не угрожал. Однако Дункан не собирался ни тревожить морских ежей, ни тем более причинять им вред. На этот раз он не взял даже нож. Смертей с него довольно. К морским ежам Дункана привело единственное желание: подтвердить или отбросить ощущение, не дававшее ему покоя с тех пор, как он увидел рисунок в альбоме Карла.

Как и тогда, длинные черные иглы начали медленно поворачиваться в сторону его тени. Эти примитивные твари, не имеющие органов чувств, все-таки знали о его присутствии и реагировали на вторжение в их мир. Они следили за своей маленькой вселенной, как «Аргус» мог бы следить за космическим пространством…

— Разумеется, сравнение не было буквальным. Антеннам «Аргуса» не требовалось вращаться, да и едва ли хрупкие сооружения, растянувшиеся на тысячи километров, могли бы совершать какие-либо повороты. Однако их электронное «прочесывание» космоса непостижимым образом перекликалось с защитной реакцией морских ежей. Если бы некое космическое чудовище размером с планету, использующее для своего зрения сверхдлинные волны, увидело «Аргус» в работе… Чем бы он показался Космической Бестии? Наверное, тем же, чем сейчас самому Дункану казался морской еж.

На мгновение он вообразил себя космическим чудовищем. Он увидел силуэт «Аргуса» на фоне галактического радиозарева. Сотни тонких черных линий, исходящих из центрального узла; большинство из них неподвижны, но некоторые медленно раскачиваются взад-вперед, словно в ответ на тени от звезд.

Даже если «Аргус» и построят, человеческий глаз будет не в состоянии увидеть этого гиганта целиком. «Аргус» окажется невидимкой. Карл предусмотрел и это. В своих записках он предложил снабдить «Аргус» системой сигнальных огней, расположенных по окружности и шести основным осям. Общая площадь радиотелескопа исчислялась миллионами квадратных километров. Гигантская гирлянда. Фантастическое зрелище, если смотреть с приближающегося космического корабля. Нескончаемое празднование Звездного дня. Или — и это сравнение уместнее — игрушка, выброшенная с игровой площадки детского сада богов.

Остаток времени до отлета шаттла, связывающего остров с материком, Дункан провел в укромном уголке ресторанчика с видом на лагуну. Он сидел, погруженный в собственные мысли, и неторопливо потягивал терранский напиток со странным названием «Том Коллинс». С одной стороны, глупо было приобретать привычки, которые придется оставить на Земле, поскольку в условиях Титана они просто не имели продолжения. Ас другой — глупо не попробовать земных удовольствий, даже если вскоре от них останутся лишь воспоминания.

Дункану не надоедало любоваться игрой ветра с водной поверхностью, отгороженной от моря внутренним рифом. В некоторых местах ветра словно не было, и там в зеркальной глади отражалось голубое, но уже начинающее темнеть предвечернее небо. Зато в других местах ветер не давал воде ни мгновения покоя, без конца сминая ее в складки бесчисленных маленьких волн. Дункан задумался о природе этого явления. Скорее всего, дело тут в разной глубине лагуны и скорости ветра. Потом ему надоело доискиваться объяснений. Это просто красиво — и все. Особенно в сочетании с бесконечными солнечными зайчиками, танцующими на волнах. Создавалось полное ощущение, что они несутся вместе с ветром, и в то же время ветер уносился дальше, а солнечные блики оставались.

Дункан ни разу в жизни не подвергался гипнозу. Из девяти состояний сознания между полным бодрствованием и глубоким сном он обычно испытывал всего несколько. Его нынешнее состояние, скорее всего, было вызвано гипнотическим влиянием переливающихся солнечных бликов, а алкоголь лишь снял защитные барьеры. Однако Дункан не погрузился в состояние блаженного полусна. Наоборот, его мозг работал с необычайной остротой. Но сейчас над Дунканом не довлели законы логики, всегда управлявшие его жизнью. Он как будто находился в удивительном сне, где любые события принимаются такими, какие они есть.

Он знал, что соприкасается сейчас с чем-то таинственным, напрочь противоречащим практичному, трезвомыслящему миру Макензи. Этого не объяснишь ни Колину, ни Малькольму. Они не стали бы смеяться над ним (во всяком случае, Дункан так думал), но всерьез его слов не приняли бы, решив, что он «перебрал терранских впечатлений».

Таинственное и в то же время совсем тривиальное. Дункан вовсе не ощущал себя древним пророком, получившим божественное откровение, способное потрясти мир. Если вдуматься, что особенного случилось? Ну увидел один и тот же образ в двух совершенно непохожих контекстах. Это могло быть обыкновенным совпадением. Или самообманом. Простой, логичный ответ, который наверняка удовлетворил бы всех.

Всех, но не Дункана. Он испытал потрясение, какое не объяснишь словами. Такое человек испытывает лишь раз в жизни, когда оказывается рядом с чем-то сверхъестественным и привычный мир с привычной философией начинает уходить из-под ног.

Увидев мастерский рисунок в альбоме Карла, Дункан сразу узнал, что там нарисовано. Однако сейчас ему казалось, что узнавание пришло не только из прошлого, но и из будущего. Он словно поймал в зеркале времени отблеск того, чего еще нет. И это что-то было чертовски важным, поскольку грядущему событию предстояло перевернуть весь ход причинности.

Проект «Аргус» — часть судьбы человечества. В этом Дункан теперь был свято убежден, и ему не требовались никакие рациональные аргументы. Другой вопрос: принесет ли «Аргус» благо человечеству? Знание — это всегда обоюдоострый меч. Может так случиться, что какие-то послания со звезд вовсе не понравятся людям. Дункану вспомнились предсмертные крики морского ежа, убитого им на Золотом рифе. Был ли тот слабый, но зловещий треск полной бессмыслицей, неким «побочным продуктом»? Или в бессильном скрежете погибающей твари содержалось что-то важное, полное глубокого смысла? Интуиция Дункана молчала.

Но Дункан знал другое: нельзя трусливо отворачиваться от правды, какой бы она ни была и куда бы ни вела. Если для человечества настает время столкнуться с силами межзвездных пространств, да будет так. В этом Дункан ни на мгновение не сомневался. Им сейчас владело странное спокойствие. Возможно, это — спокойствие в центре циклона, но Дункан был доволен результатами своего визита на Землю.

Постепенно солнечные блики на воде стали оранжевыми, потом малиново-красными. Солнце медленно клонилось к горизонту невидимого африканского берега. Теперь блики на волнах лагуны виделись Дункану сигнальными огнями «Аргуса». Лагуна была моделью того, что займет миллиарды кубических километров безвоздушного пространства и потребует пятидесяти, а то и ста лет для своего осуществления…

На глазах у Дункана солнце соприкоснулось с горизонтом и малиновым колоколом разлилось по воде. Зрелище чем-то напомнило ему кадры древнего фильма об атомном взрыве, прокрученные в обратном порядке, когда ад, готовый вырваться в мир, тихо исчезает в океане. Последняя дуга солнечного диска озарила далекие джунгли и сама на мгновение стала зеленой.

Сколько бы лет ему ни было отпущено, такую красоту он вряд ли когда-нибудь увидит снова. Это мгновение станет его памятью об острове, где он принял главное в своей жизни решение и где была открыта новая глава в истории далеких миров.

Дункан распрощался с членами экипажа, с пассажирами, выполнил все необходимые формальности. Весь его багаж двигался по конвейерной ленте. Весь, за исключением самого дорогого подарка.

Достаточно пройти через широкие двери с надписью «ГРАЖД АНЕ ТИТАНА» — и он окажется дома. Далеко в прошлом осталось и чудовищное земное тяготение, и многое другое, связанное с Землей. Его родина здесь; здесь ему жить и работать дальше. Это был его первый и последний полет на Землю, хотя еще не раз красоты «колыбели человечества» будут терзать его сердце сладостной болью.

Родные совсем рядом, в зале ожидания. Но сейчас, когда до встречи с кланом Макензи оставались считаные секунды, Дункан почему-то медлил. Он пропустил вперед всех пассажиров и стоял с драгоценным свертком в руках, испытывая странную нерешительность и пытаясь собрать все свое мужество. Затем он шагнул вперед, миновал арку и стал спускаться по пандусу в зал ожидания.

Как их много! Малькольм и Колин, конечно же, стояли впереди. За ними Мирисса, более прекрасная и желанная, чем в его беспокойных снах, навсегда освободившихся от Калинди. Неужели Клайд и Карлина за короткое время успели так подрасти? За близкими толпились два десятка племянников и племянниц, имена которых Дункан всегда прекрасно помнил, а тут вдруг забыл.

Атам, в стороне? Неужели ему почудилось? Нет, это была она, стоящая поодаль от всех и тяжело опирающаяся на свою трость. Во всем остальном она ничуть не изменилась со дня их последней встречи в доме на берегу Лox-Хеллбрю. Зато многое изменилось вокруг, если впервые за полвека бабушка Элен появилась в Оазисе.

Заметив удивленный взгляд Дункана, она едва заметно улыбнулась. Это было больше чем приветственный жест. Эго был жест ободрения. «Она уже знает, — подумал Дункан. — Знает и одобряет. Когда вся ярость клана Макензи обрушится на мою голову, я могу рассчитывать на бабушку Элен…»

В памяти мелькнула старая терранская фраза, происхождение которой Дункан давно забыл: «момент истины». Что ж, такой момент настал.

Все возбужденно сгрудились вокруг него, когда он стал разворачивать покрывало. Может, стоило их предупредить заранее? Нет, так будет даже лучше. Теперь его родня поймет, что он больше не игрушка в руках отца и деда, а взрослый мужчина, способный принимать самостоятельные решения. Он многим обязан клану, он был и остается частью клана, но за себя будет решать сам.

Ребенок продолжал спать, теперь уже обычным сном, свободным от электронного транса, оберегавшего его в долгом путешествии с Земли. Неожиданно малыш протянул пухлую ручонку, и крошечные пальчики с удивительной силой схватили руку Дункана. На фоне темно-коричневой кожи отца они казались белыми щупальцами актинии.

Маленькая головка пока еще не умела мечтать, и лицо пока не обрело ни форму, ни выражение, что вполне нормально для малыша, которому всего месяц от роду. Но на гладкой розовой коже уже появились первые волосики. Золотистые волосики, которые вскоре засияют на Титане подобно далекому Солнцу.

Как и многие свихнувшиеся на математических головоломках, я познакомился с полимино благодаря книге Мартина Гарднера «Математические головоломки и развлечения», где автор, проявляя дьявольское коварство, воздерживается раскрывать решение прямоугольника 20x3. Милосерднее поступает Соломон В. Голомб: в своей бесподобной книге «Полимино» он приводит заветную комбинацию. Чтобы уберечь читателей от возможных нервных срывов, я последую его примеру. Вот эта комбинация:

UXPILNFTWYZV.

Каждый, кому захочется составить этот прямоугольник из двенадцати фигурок пентамино, легко отождествит их с буквами, которые они напоминают (иногда весьма отдаленно). Легко заметить, что второе из двух единственно возможных решений прямоугольника 20 х 3 можно получить путем вращения центральной части элемента F.

Кстати, в пентамино можно играть как в шахматы, причем число дебютов превышает шахматные. В ранней версии экранизации моего романа «Космическая одиссея 2001», снятой Стэнли Кубриком, есть эпизод, где бортовой компьютер HAL играет с астронавтами в пентамино.

Выражаю признательность доктору Роберту Форварду из «Научно-исследовательских лабораторий Хьюджес», познакомившему меня с изумительной концепцией черных минидыр. Он столь одобрительно отзывался о моих идеях, связанных с устройством двигателя космического корабля «Сириус», что я почти готов запатентовать двигатель.

Доктор Гроте Ребер, «отец радиоастрономии», построивший первый в мире радиотелескоп, заставил меня задуматься о гелиосфере и ее возможных последствиях. Я благодарен ему за его комментарии относительно срезанных частот, но Ребер не несет никакой ответственности за мои весьма смелые «экстраполяции» его идей. Доктор Адриан Уэбстер из Маллардовской радиоастрономической обсерватории, снабдивший меня обширными и ценными сведениями, также не повинен в том, как я с ними обошелся.

Я в особом долгу перед доктором Бернардом Оливером, вице-президентом и руководителем исследовательской группы компании «Хьюлет-Паккард», не только за его гостеприимство в Пало-Альто, но и за сигнальный экземпляр книги «Проект «Циклопы»». Надеюсь, Барни простит мне предположение, которое я и сам считаю весьма маловероятным, — что за двести лет работы «Циклопы» так и не сумеют засечь ни одного послания от «братьев по разуму».

Негодующим конструкторам антенн, сомневающимся в работоспособности «Аргуса», советую внимательно ознакомиться с поисковыми РЛС фирмы АВМ и основательно подумать. В свое оправдание скажу лишь, что элементы антенн «Аргуса» должны быть сделаны из активных сверхпроводников и разделены на множество переключаемых подсекций с возможными перекрестными соединениями между «хребтами». Мелкие научные подробности (как и те, что связаны с устройством «асимптотического двигателя») оставляю в качестве упражнения для ума.

Я глубоко благодарен своему давнему другу Уильяму Макквитги, режиссеру фильма «Незабываемая ночь», за обширный материал, связанный с «Титаником».

Возможно, кое-кому из читателей покажется, что совпадения или «соответствия», играющие ключевую роль в моем романе, не могут считаться достоверным объяснением событий. Однако они были подсказаны еще более невероятными событиями из моей собственной жизни. Тем, кто сомневается, что подобное может происходить, я предлагаю прочесть книгу Артура Кёстлера «Корни совпадения». Я прочитал эту захватывающую книгу вскоре после окончания работы над «Земной империей». Факт, который мне самому временами кажется невероятным.

Причудливые звуки, издаваемые морскими ежами вида Diadema setosum, я сам слышал на рифе Унаватуна, на южном побережье Шри-Ланки. До сих пор ничего подобного в записи я не слышал, поэтому свои записи, произведенные в том месте, смело могу считать личным вкладом в морскую биологию.

И наконец, мои рассуждения о природных условиях на Титане были инициированы рядом материалов, любезно присланных мне доктором Карлом Саганом, не говоря уже о многих вдохновляющих идеях Карла. Любой уважающей себя и надлежащим образом устроенной Вселенной было бы глупо игнорировать его идеи. В таких случаях обычно говорят: «Если это и неправда, зато какая блестящая выдумка…»

Некоторые читатели, профессионально знакомые с генетикой, обвинили меня в серьезной ошибке, которую я допустил, утверждая, что Малькольм передал всем последующим клонированным Макензи дефект своих генов. Хотя я знал о существовании этой проблемы (и старался избежать ее, намеренно ограничиваясь обидами рассуждениями), я все же подошел к ней не так серьезно, как следовало бы. Я искренне надеюсь, что какой-нибудь генетический гений сумеет найти решение; сомневаюсь только, что оно будет доступно моему пониманию.

А в отношении особо непримиримых биологов я могу применить лишь то, что в нашей среде называют «защитой Брэдбери»:

«Ко мне подбежал какой-то жуткий зануда и спросил:

— Это вы написали «Марсианские хроники»?

— Я.

— Там на девяносто второй странице у вас сказано, что спутники Марса восходят на востоке.

— Да, а что?

— Вранье все это!

И тогда я его ударил».