Книга: Фонтаны рая
Назад: ЗЕМНАЯ ИМПЕРИЯ
Дальше: Часть 4 ТИТАН

Глава 10
КОНЕЦ СВЕТА

На планетах с низкой гравитацией и плотной атмосферой вездеходы на воздушной подушке — весьма привлекательный вид транспорта, хотя и не безупречный. В особенности это касается перемещения по равнинам, покрытым рыхлым снегом. Когда вездеход достигает крейсерской скорости двести километров в час, позади клубится метель, препятствующая всякому движению. Зато передний обзор остается превосходным.
Однако их вездеход перехлестывал крейсерскую скорость и шел на трехстах. Дункан уже начинал жалеть, что не остался дома. Эта поездка вовсе не требовала его участия, и было бы крайне глупо сломать шею за пару дней до отлета на Землю.
Впрочем, ничто не предвещало опасности. Аммиачный снег, над которым они летели, лежал ровным слоем. Трещины и разломы в этих местах отсутствовали, так что движение на предельной скорости было вполне оправданным. Этой возможности Дункан дожидался несколько лет и не хотел ее упускать. Еще никому не удавалось наблюдать «воскового червя» в активной фазе всего в восьмидесяти километрах от Оазиса. Сейсмографы засекли характерные признаки этого феномена, и компьютер мгновенно выдал сигнал оповещения. Еще через десять минут вездеход покинул шлюз и помчался над снежной равниной.
Сейчас они приближались к низким склонам горы Шеклтон — небольшого смирного вулкана. Первые поселенцы, исследовав его характер, причислили вулкан к добрым соседям и рискнули строить город менее чем в сотне километров от него. «Восковые черви» почти всегда были связаны с вулканами, а некоторые порождались ими. По меткому замечанию одного из пионеров освоения Титана, это напоминало «взрыв на фабрике спагетти». Неудивительно, что открытие «червей» наделало столько шума в научном мире: сверху они были здорово похожи на защитные туннели вроде тех, что на Земле прорывали термиты и другие общественные насекомые.
Но к великому огорчению экзобиологов, происхождение здешних туннелей оказалось природным явлением, аналогичным земным лавовым трубкам, только с гораздо меньшей температурой. Судя по показаниям сейсмографов, голова «воскового червя» двигалась со скоростью до пятидесяти километров в час, выбирая склоны не круче десяти градусов. Когда давление (а именно оно служило движущей силой) было достаточно высоким, «черви» могли ненадолго подняться и на более крутой склон. «Голова», состоящая из горячих нефтепродуктов, оставляла за собой туннель диаметром около пяти метров. «Восковые черви» считались благословенным природным даром; они не только служили ценным источником сырья, но и создавали помещения под склады и хранилища.
Туннели годились даже под временное жилье, если, конечно, людям удавалось приспособиться к стойкой гамме весьма специфических запахов.
У водителя вездехода была и другая причина для спешки — сезон затмений. Дважды в течение сатурнианского года, накануне равноденствий, Солнце почти на шесть часов скрывалось за невидимой громадой Сатурна. В отличие от Земли, дневной свет исчезал не постепенно, а с шокирующей внезапностью. Гигантская тень Сатурна накрывала Титан, наказывая беспечных путешественников, забывших взглянуть на календарь.
Сегодняшнее затмение должно было начаться через час. Если дальнейший путь не преподнесет никаких сюрпризов, у них вполне хватит времени добраться до «червя». Вездеход несся над поверхностью узкой долины, окаймленной удивительно красивыми аммиачными скалами. Здесь присутствовали все оттенки синего: от нежнейшего сапфира до глубокого, насыщенного индиго. По богатству красок Титан занимал первое место среди планет Солнечной системы, соперничая даже с Землей. Будь солнечный свет поярче, разноцветье Титана ошеломляло бы еще больше. Хотя в палитре планеты доминировали красные и оранжевые тона, в каком-то уголке обязательно можно было увидеть и другие краски спектра; правда, лишь ненадолго. Метановые бури и аммиачные дожди постоянно меняли облик и цвет ландшафта.
— Вызываю вездеход номер три, — раздался голос оператора станции слежения в Оазис-Сити, — До конца долины остается пять километров. На вашей нынешней скорости вы пройдете это расстояние менее чем за две минуты. Затем вам предстоит десятикилометровый подъем на глетчер Амундсена. Оттуда вы сможете наблюдать «червя». Но, думаю, вы опоздали: он почти достиг Конца Света.
— Черт! — выругался геолог, мастерски управлявший вездеходом, — Так я и думал! Неужели я никогда не застану движущегося «червя»?
Он резко сбросил скорость — и снежная пелена свела видимость к нулю. Несколько минут геолог ориентировался только по радару, ведя машину сквозь сверкающий белый туман. Окна переднего обзора начало облеплять комками углеводородной слякоти. Водителю пришлось срочно включить ультразвуковые очистители. Их работа сопровождалась пронзительным звуком, похожим на визг. Толстые пластиковые окна затрясло в ультразвуковой лихорадке. Снежные хлопья послушно начали выстраиваться в красивые стоячие волны, чтобы затем распасться.
Наконец вездеход выбрался из этого маленького шторма. На горизонте виднелась блестящая черная стена глетчера Амундсена. Через несколько столетий ползучая гора подберется к самому Оазису, и будущим поколениям жителей придется думать, как спасти город. В годы сатурнианского лета вязкость пропитанных нефтью масел и воска делалась исключительно низкой, и тогда глетчер двигался с впечатляющей скоростью — несколько сантиметров в час. Однако зимой он намертво застывал.
Еще давным-давно тепло титанских недр растопило часть глетчера, образовав озеро, названное переселенцами Туонела. Его воды, черные, как сам глетчер, перемежались более светлыми вихрями и полосами. Потом озеро замерзло. Тот, кто впервые видел с воздуха этот феномен, непременно восклицал:
— Совсем как чашка кофе, в которую добавили сливок!
И почему-то каждый думал, будто это сравнение пришло в голову только ему.
Вездеход двигался над ледяным зеркалом озера. Вихри и полосы казались прожилками внутри большого самоцвета. Вскоре начался новый склон, густо усеянный валунами. Чтобы не задеть их, водителю пришлось включить дополнительную вертикальную тягу. Это, в свою очередь, снизило скорость до ста километров в час. Вездеход двигался зигзагами. Геолог чертыхался и без конца смотрел на часы.
— Вон он! — крикнул Дункан.
Впереди, в нескольких километрах, из тумана, постоянно клубившегося над горой Шеклтон, проступала белая полоса, напоминающая кусок веревки. Она тянулась вниз, уходя за горизонт. Водитель развернул вездеход, намереваясь догнать «голову». Но Дункан чувствовал: они опоздали. Главной цели им уже не достичь. Сейчас они находились неподалеку от места с впечатляющим названием Конец Света.
Еще через несколько минут вездеход остановился на почтительном расстоянии от Конца Света.
— Ближе нельзя, иначе нас может сдуть, — пояснил водитель. — Кто-нибудь хочет выйти наружу? У нас еще есть полчаса светлого времени.
— А снаружи холодно? — спросил кто-то из пассажиров вездехода.
— Тепло. Всего минус пятьдесят. Вам вполне хватит однослойных костюмов.
Дункан несколько месяцев подряд не выбирался за пределы Оазиса. Но в нем с раннего детства укоренились навыки, которые ни один житель Титана не имел права забыть. Дункан проверил давление кислорода, исправность запасного баллона, рацию, плотность прилегания маски. От всех этих мелочей зависела надежда благополучно дожить до старости.
Предстоящий выход считался комфортным: стометровая полоса безопасности, рядом — другие люди, всегда готовые прийти на помощь. Тем не менее Дункан не позволял себе ни малейшей беспечности.
Исследователи космоса, привыкшие к более суровым условиям, недооценивали Титан — и жестоко просчитывались. Да, на его поверхности не требовался прочный скафандр; достаточно было легкого, не стесняющего движения костюма. Здесь даже титанской ночью можно было не опасаться замерзнуть. Если термокостюм не имел повреждений, ста пятидесяти ватт тепла, вырабатываемых телом, вполне хватало, чтобы неограниченное время поддерживать внутри костюма нормальную температуру.
Все эти особенности порою создавали иллюзию безопасности. В скафандре любые повреждения сразу же обнаруживались и устранялись. Порванный же термокостюм воспринимался просто как некоторое неудобство. На него не обращали внимания, пока… пока отмороженные пальцы рук или ног не отваливались сами. Казалось бы, кто осмелится игнорировать предупреждение, что кислород на исходе? Кто отважится уйти за точку невозврата? Но случалось и такое. А отравление аммиаком — далеко не самый приятный способ умереть.
Дункан не позволял тревожным фактам завладевать сознанием, но они всегда маячили где-то на заднем плане. И пока он шел к «червю», давя ногами тонкую кромку, похожую на застывший свечной воск, он автоматически отслеживал местонахождение своих ближайших спутников.
Над ним нависала призрачно-белая, покрытая чешуйками цилиндрическая стена «червя». Чешуйки медленно отслаивались и падали вниз. Дункан стянул рукавицу и голой ладонью коснулся лавовой трубки. Поверхность была тепловатой и слегка вибрировала. Внутри все еще пульсировала горячая жидкость, словно кровь в громадной артерии. Однако сам «червь», находящийся во власти сил поверхностного напряжения и гравитации, уже совершил самоубийство.
Пока его спутники были поглощены измерениями, снимками и сбором образцов, Дункан направился к Концу Света. Он не впервые приезжал сюда, но захватывающее зрелище не утратило своего великолепия.
Почти у самых ног Дункана начинался отвесный склон, уходящий вниз более чем на тысячу метров. Туда упала «голова червя», а обезглавленное «тело» нависло над пропастью, роняя восковые чешуйки. Они исчезали в густом слое облаков. Облака создавали иллюзию твердой поверхности, хотя до настоящей поверхности оставался еще целый километр.
А небо над головой Дункана было удивительно ясным. Даже легкие этиловые облачка не заслоняли яркого (по титанским меркам) солнца. На севере, километрах в тридцати, плавал в дымке конус горы Шеклтон.
— Поторопитесь со снимками, — напомнила ожившая рация. — У вас остается менее пяти минут.
Невидимая громада Сатурна уже надвигалась на Солнце. Дункан благоразумно отошел от края пропасти, не переставая наблюдать за небом. Солнечный свет уходил… И вдруг исчез вовсе. Как всегда, ночь обрушилась на Титан внезапно.
Дункан задрал голову, рассчитывая хотя бы на секунду увидеть знаменитую солнечную корону, но так и не увидел. Мелькнул щербатый край Сатурна. Гигант неумолимо заслонял собой небо. А вдалеке, за Сатурном, виднелась неяркая звездочка, которая вскоре тоже исчезла.
— Затмение продлится двенадцать минут, — сообщил водитель вездехода. — Напоминаю: в темноте легко потерять ориентацию. Поэтому всех, кто не собирается возвращаться на вездеход, прошу как можно дальше отойти от края пропасти.
Дункан едва слышал его слова. У него перехватило горло, словно порвалась маска и он глотнул обжигающего аммиака. Несколько коротких секунд, пока Сатурн не заслонил собой далекую звездочку, Дункан поедал ее глазами. Он продолжал смотреть и потом, когда небо стало совсем черным.
Так впервые в жизни Дункан Макензи увидел Землю.

Часть 2
ПОЛЕТ

Глава 11
«СИРИУС»

После трехсот лет строительства космических кораблей, где почти все внутреннее пространство занимали топливные отсеки, «Сириус» представлялся чем-то невероятным. Поражало обилие иллюминаторов, а также люков, расположенных в самых неожиданных частях корабля. Некоторые из них и сейчас оставались открытыми: шла погрузка. «Значит, они все-таки пополняют запасы водорода», — язвительно подумал Дункан. Возможность полета в оба конца без дозаправки многими титанцами воспринималась как пощечина экономике их родной планеты. Правда, ходили слухи, что «Сириус» обладает такой возможностью, но тогда время полета до Земли увеличивается вдвое.
Дункану почти не верилось, что этот, слегка похожий на старинный бочонок, цилиндр с массивным блестящим зонтом радиационного экрана вокруг двигательного отсека — один из самых быстроходных космических кораблей, построенных человечеством. Только беспилотные галактические зонды, рассчитанные на многовековые исследования просторов Вселенной, были способны превзойти максимальную теоретическую скорость «Сириуса» — около одного процента скорости света. В действительности корабль едва достигал и половины процента световой скорости; ведь он нес большой запас топлива, что увеличивало массу и соответственно снижало скорость. Тем не менее путь от Сатурна до Земли занимал двадцать дней, включая небольшой крюк, чтобы обогнуть пояс астероидов. Последнее делалось не столько по астронавигационной необходимости, сколько по причинам психологического характера.
Сорокаминутный перелет до промежуточной орбиты, на которой находился «Сириус», был не первым космическим путешествием Дункана. На этом же шаттле он совершил несколько коротких полетов на ближайшие спутники. Пассажирский флот Титана состоял всего из пяти таких «челноков», и ни на одном из них не было такой роскоши, как искусственная гравитация. Пассажиры пристегивались ремнями безопасности и в таком состоянии находились до конца полета. Любой пассажир, которому захотелось бы поплавать в невесомости, мог это сделать и на борту «Сириуса». Искусственная гравитация устанавливалась лишь после старта и включения двигателя. А до старта оставалось еще около двух часов. Хотя Дункан прекрасно переносил невесомость, он позволил члену экипажа протолкнуть его, словно грузовой пакет, через шлюз.
Было бы чрезмерным ожидать, что юбилейный комитет обеспечит Дункана одноместной каютой. Таких на «Сириусе» имелось всего четыре. Дункан знал, что ему предстоит путешествовать в двухместной. Каюта под номером Л-3 оказалась тесным отсеком с двумя складными койками, двумя шкафчиками, двумя стульями (тоже складными) и экраном обзора, заменяющим иллюминатор. В информационном буклете подробно объяснялось, почему в каютах нет настоящих иллюминаторов. Все объяснения сводились к требованиям безопасности и желанию «предупредить любые случайности, могущие иметь катастрофические последствия». Дункан поморщился. Он не поверил ни единому слову. Может, конструкторы корабля боялись, что пассажиры в припадке клаустрофобии начнут голыми руками разбивать иллюминаторы, пытаясь выбраться наружу?
Туалетный блок помещался не в каюте, а в отдельном отсеке и обслуживал четыре каюты. Не слишком удобно, но ведь это всего на три недели…
Буклет содержал подробную красочную схему корабля, и от ее разглядывания настроение у Дункана несколько улучшилось. Хотя в космосе не существовало ни верха, ни низа, устройство «Сириуса» становилось более понятным, когда корабль изображался в виде круглой десятиэтажной башни. На борту было пятьдесят пассажирских кают, занимающих шестой и седьмой этажи. На пятом этаже располагались салоны, зал отдыха и столовая.
Все остальное пространство корабля было запретным для пассажиров. Восьмой этаж занимали системы жизнеобеспечения, девятый — каюты экипажа, а на десятом находилась командирская рубка, имеющая круговой обзор (там-то иллюминаторы были настоящие). Четвертый этаж занимали кухня и подсобные помещения, третий — склады, второй — танки с топливом. В самом низу помещался двигательный отсек. Устройство корабля представлялось вполне логичным и продуманным, пока Дункан не обнаружил, что помещение для дежурной смены почему-то находится рядом с кухней, врачебный кабинет — на грузовом этаже, а спортивный зал — на этаже систем жизнеобеспечения. Библиотеку и вовсе втиснули в аварийный шлюз между шестым и седьмым этажом.
Обследуя свой временный дом, Дункан встретился с десятком пассажиров, занятых тем же. Он ограничился сдержанным официальным приветствием. Дункан знал: вскоре с кем-то из них он познакомится даже ближе, чем хотелось бы. Пробежав глазами список пассажиров, он нашел фамилии нескольких титанцев, с которыми был немного знаком. Его соседкой по каюте оказалась некая доктор Луиза Чан. Что ему какая-то Луиза, когда в его душе еще не улеглась грусть расставания с Мириссой?
Вернувшись в каюту, Дункан мысленно усмехнулся. Доктор Чан оказалась приятной маленькой старушкой ста с лишним лет. Она с рассеянной учтивостью приветствовала соседа. Эта вежливая дистанция сохранялась на всем протяжении полета. Вскоре Дункан узнал, что доктор Чан — выдающийся специалист в области математической физики и признанный авторитет во всем, что связано с явлениями резонанса. В течение последних пятидесяти лет она пыталась понять и объяснить, почему разрывы на кольцах Сатурна располагаются совсем не в тех местах, которые им отводили самые передовые теории.
Предстартовое время, казавшееся бесконечным, вдруг потекло быстрее, потом еще быстрее, и в динамиках зазвучали давно ожидаемые слова:
— Говорит командир корабля Иванов. До старта осталось пять минут. Всем членам экипажа — занять свои штатные и резервные места. Всем пассажирам — пристегнуть ремни безопасности. Первичное ускорение составит одну сотую земного тяготения: десять сантиметров в секунду за секунду. Повторяю: одну сотую земного тяготения. Эта величина будет сохраняться в течение десяти минут, пока система двигателей проходит все необходимые штатные проверки.
«А если она не пройдет эти проверки? — мысленно спросил себя Дункан. — Вдруг даже теоретики не знают, как поведет себя в случае сбоя двигатель корабля, летающего по асимптотической траектории?» Такие мысли не предвещали ничего хорошего, и Дункан поспешил выбросить их из головы.
— Осталось четыре минуты. Членам экипажа — проверить, все ли пассажиры надежно пристегнулись.
Это распоряжение было вряд ли выполнимо. На борту «Сириуса» находилось триста двадцать пять пассажиров; половина из них — в своих каютах, а вторая половина — в двух залах отдыха. Вряд ли десяток членов экипажа, у которых и так забот по горло, сумеют проверить, кто как пристегнут. За полчаса до старта они совершили первую проверку, а когда была объявлена десятиминутная готовность, — вторую. Пассажирам, которые самовольно ослабили ремни, останется лишь пенять на себя. По мнению Дункана, если при старте с таким ускорением кто-то пострадает, то вполне заслуженно.
Им покажется, будто их отшлепали большой мокрой губкой. Именно так ощущались удары при ускорении в одну сотую земной гравитации.
— Осталось три минуты. Все системы работают нормально. Пассажиры в зале Б увидят восход Сатурна.
Дункан позволил себе самодовольно усмехнуться. Не зря он так стремился в зал Б, хотя и не обошлось без препирательства с одним из членов экипажа. Поскольку ориентация Титана по отношению к Сатурну всегда оставалась одинаковой, с его обитаемой поверхности даже в самые ясные дни было невозможно увидеть гигантский шар, повисший над горизонтом.
Вдобавок небо над Титаном очень часто заволакивали углеводородные облака. Сейчас они находились в тысяче километров от корабля, защищая поверхность планеты от космического холода. Восхода Сатурна ждали, и все равно золотистый гигант появился совершенно внезапно.
Во всем разведанном и заселенном людьми космосе едва ли нашлось бы зрелище, сравнимое с тем, которое наблюдал сейчас Дункан. Размерами своими Сатурн раз в сто превосходит скромную Луну. Желтый шар, больше похожий на диск, висел в небе, словно громадное наглядное пособие в кабинете планетарной метеорологии. Сплетения сатурнианских облаков находились в постоянном движении, чуть ли не ежечасно меняя свой вид. А под облаками, на дне водородно-метанового океана, происходили извержения, природа которых неизвестна. Из недр вырывались горячие пузыри величиной с земные континенты. Эти пузыри ширились, поднимаясь вверх, и достигали границ атмосферы, где Сатурн своим вращением яростно сминал их, добавляя к кольцам новые разноцветные полосы.
Дункан невольно содрогнулся, вспомнив, что семьдесят лет назад в сатурнианских пучинах исчез исследовательский корабль капитана Кляйнмана, а вместе с ним умерла и часть души бабушки Элен. За все эти годы люди не осмелились нанести Сатурну второй визит. Наряду с венерианским пеклом золотисто-желтый гигант оставался незавершенным проектом человечества.
Кольца Сатурна выглядели сейчас настолько невыразительно, что их можно было попросту не заметить. По космической иронии корабль находился сейчас в одной плоскости с кольцами, и потому кольца лишь чуть-чуть выступали за зубчатые края планеты. Но сумеречная тень, отбрасываемая ими на сатурнианский экватор, была весьма широкой.
Через несколько часов, когда «Сириус» поднимется над орбитой Титана, кольца развернутся во всем своем великолепии. Одного этого, по мысли Дункана, было бы достаточно, чтобы отправиться в путешествие.
— Осталась одна минута…
Он так засмотрелся на Сатурн и облака, что пропустил два сообщения! Через шестьдесят секунд начнется заключительный этап мистерии, именуемой «старт». В двигательном отсеке пробудятся силы, вообразить которые могут лишь очень немногие, а до конца понять — вообще никто. Они яростно вырвут «Сириус» из оков сатурнианского притяжения и понесут к далекой Земле.
— …десять секунд… пять секунд… зажигание!
Удивительно, насколько живучим оказался этот термин!
Технологически он устарел еще двести лет назад, однако успел перекочевать в жаргон астронавтики. Дункан едва успел подумать, как ускорение нанесло ему первый удар. Из совсем невесомого его тело потяжелело до одного килограмма. Этого вполне хватило, чтобы в подушке, над которой он плавал, появилась вмятина. Сам Дункан ощутил изменение веса по уменьшившемуся давлению поясного ремня.
Остальные проявления были почти столь же драматичными. Изменился тембр звуков. Их точное происхождение оставалось для Дункана непонятным, но чувствовалось: эти звуки будут жить, пока бьется механическое сердце корабля. Ему даже показалось, что он слышит слабое шипение. Впрочем, за это Дункан бы не поручился.
Зато он ясно видел: «Сириус» покинул орбиту Титана и теперь делает облет планеты. Корабль вошел в слабеющие солнечные лучи, затем в полосу ночи, а вслед за ней — в утро нового титанского дня. Это был прощальный привет от родной планеты Дункана. «Сириус» начинал удаляться от нее. За кораблем, набирающим скорость, на целых сто километров тянулся светящийся плазменный шлейф, направленный в сторону красных облаков Титана. В древности силу света измеряли в свечах. Невозможно сказать, сколько квинтиллионов свечей было заключено в этой живой пульсирующей плазме. А «Сириус» держал путь к Солнцу, и сияние позади его дюз затмевало собой солнечное.
— Прошло десять минут с момента зажигания. Все штатные проверки завершены. Ускорение продолжит возрастать, пока не достигнет крейсерского уровня в двести сантиметров в секунду за секунду.
«Сириус» впервые показывал, на что он способен. Нарастание веса происходило плавно и за короткое время возросло в двадцать раз, после чего больше не менялось. Свечение облаков за иллюминаторами сделалось нестерпимо ярким. Дункан невольно бросил взгляд на диск восходящего Сатурна — нет ли и там отблеска нового, рукотворного солнца. Отныне и до самого конца полета всю жизнь на корабле будет сопровождать негромкий, напоминающий свист звук. Что это за звук — Дункан уже знал из брошюры. Возможно, лишь по чистому совпадению звук работающего асимптотического двигателя был похож на звук двигателей старинных химических ракет, впервые давших человеку свободу космоплавания. Скорость плазмы, покидающей корабельный реактор, в тысячи раз превышала скорость реактивной струи любой ракеты, даже имеющей ядерный двигатель. Но почему реактор производил столь знакомый звук, оставалось загадкой, неразрешимой для наивной механической интуиции.
— Корабль достиг штатного ускорения, дающего одну пятую земного тяготения. Пассажиры могут отстегнуть ремни и свободно перемещаться в установленных пределах. Однако просим соблюдать осторожность, пока вы полностью не приспособитесь.
«Ну, мне-то особенно и приспосабливаться не надо», — подумал Дункан, отстегивая ремни. Корабельное ускорение создавало ту же гравитацию, что и на Титане. Для жителей Луны она тоже была вполне привычной, а вот терранцы и марсиане чувствовали себя гораздо легковеснее, чем на своих планетах.
Чтобы не мешать пассажирам любоваться восходящим Сатурном, свет в зале притушили. Теперь же он постепенно возвращался к нормальному уровню, отчего несколько звезд первой величины стали невидимыми. Диск Сатурна тоже побледнел, потеряв всю свою красочность. Иллюминаторы помещались в нишах, и при желании можно было задернуть черную штору, чтобы и дальше наслаждаться космическими пейзажами. Дункан уже собирался это сделать, когда корабельная трансляция снова ожила. Вслед за мелодичным сигналом послышался голос, на сей раз не капитана. Этот голос был выше по тону и звучал довольно апатично:
— Говорит старший стюард. Прошу уважаемых пассажиров принять к сведению, что первая смена приглашается на ланч в двенадцать часов, вторая — в тринадцать и третья — в четырнадцать. Убедительно прошу не пытаться самостоятельно менять вашу очередность, не переговорив об этом со мной. Благодарю за внимание.
Еще один мелодичный сигнал, более короткий и тихий, означал конец сообщения.
Дункан мгновенно почувствовал, что от созерцания красот Вселенной он изрядно проголодался. Часы показывали половину двенадцатого, и он искренне обрадовался своей первой смене. Наверняка аппетит разыгрался не у него одного, и особо голодные пассажиры спешили к старшему стюарду, пытаясь выговорить себе время пораньше.
Опять-таки из брошюры Дункан узнал, что этот уровень искусственной гравитации сохранится в течение ближайших десяти дней. Лучшего трудно было и желать. Возле закрытых дверей столовой уже выстраивалась очередь. Дункан поспешил примкнуть к ней.
Тридцать лет его жизни на Титане теперь принадлежали к совсем другому измерению.

Глава 12
ПОСЛЕДНИЕ СЛОВА

Какое-то мгновение экран еще удерживал до боли знакомую картину. Позади Мириссы и девочек виднелась небольшая гостиная с двумя креслами, фотографией деда (даже на снимке он глядел чуть искоса), крышкой люка системы доставки пшци, дверью в родительскую спальню и книжным шкафом с немногими бесценными сокровищами, пережившими два века космических странствий… Все это было вселенной Дункана Макензи, местом, которое он любил и теперь покинул. По сути, оно уже принадлежало прошлому.
Это место находилось всего в трех секундах коммуникационного запаздывания, но Дункану хватало и трех секунд, чтобы ощутить разительную перемену. За десять часов корабль пролетел не более миллиона километров, но чувство отделенности от привычного мира было почти полным. Три секунды вопрос мчался до Титана, три секунды оттуда возвращался ответ, и это превращало разговор в пытку. И Дункан, и Мирисса успевали забыть, о чем спрашивали друг друга. Все чаще они обрывали фразы на полуслове… пока не умолкли вовсе, с нескрываемым отчаянием глядя друг на друга… Когда сеанс связи кончился, Дункан облегченно вздохнул.
Вплоть до недавнего разговора знания о расстояниях в космосе оставались для него теорией. Вспоминая растерянное лицо Мириссы, Дункан впервые задумался о вполне очевидных вещах. Солнечная система явно создавалась не под запросы человека, и попытки этого дерзкого самоуверенного существа приспособить ее к своим потребностям часто наталкивались на непреодолимые препятствия. В космосе действовали законы, над которыми человек был не властен. До сих пор Дункан мог мгновенно связаться с любым жителем Титана. Он привык принимать это как должное. А теперь? «Сириус» даже не вышел за пределы внешних спутников Сатурна, а мгновенность связи уже исчезла. На целых двадцать дней весь круг общения Дункана Макензи ограничился пассажирами корабля.
К счастью, чувство оторванности недолго мучило Дункана. В его вынужденной изоляции были свои приятные стороны, включая и свободу от привычного. Дункан не позволял себе забыть, что такая возможность выпадает редким счастливчикам. И пусть время в пути тянется монотонно, без ярких событий, многие его сограждане, не задумываясь, поменялись бы с ним местами. Дункану вспоминалась знаменитая фраза Малькольма. Хотя дед произносил ее совсем по другим поводам, она годилась практически для любой ситуации: «Когда совсем ничего не можете сделать, расслабьтесь и постарайтесь получить удовольствие». Дункан твердо решил получить максимум удовольствия от своего полета на Землю.
И все же усталость сморила его, заставив вернуться в каюту и лечь. Он был не столько утомлен физически, сколько опустошен эмоционально нескончаемыми прощаниями своего последнего дня на Титане. Мозг будоражили вопросы. Все ли неотложные дела он успел завершить? Все ли нужные вещи взял с собой? Весь ли его багаж погружен и надежно размещен? Не забыл ли он кого-нибудь из тех, с кем обязательно должен был попрощаться? Конечно, глупо беспокоиться о подобных вещах, когда корабль стремительно удаляется от родной планеты и скорость удаления каждый час возрастает на двадцать пять тысяч километров. Однако физическая усталость не могла заставить мозг Дункана сбросить бешеные обороты.
Нужно быть настоящим злым гением, чтобы сконструировать койку, на которой невозможно спать в условиях пониженной (с точки зрения землян) гравитации. К счастью, создатели корабля не имели намерений превратить приспособление для сна в орудие пытки. Дункан растянулся на койке. Через полчаса ему удалось расслабиться и существенно замедлить бег мыслей. Он похвалил себя за умение засыпать без вспомогательных средств. Хорошо бы вообще обходиться без электронаркоза. Штука хотя и безопасная, но мешающая утром быстро и окончательно проснуться.
«Ты засыпаешь, — мысленно твердил себе Дункан. — Ты заснешь и будешь спать до самого завтрака. Тебе будут сниться только хорошие сны…»
Увы! Все усилия последних десяти минут пошли насмарку из-за звука, напоминавшего извержение маленького вулкана. Сна как не бывало. Дункан сел на койке. Откуда этот звук? Может, с кораблем что-то случилось? Вскоре он догадался о происхождении звука. Все обстояло куда прозаичнее: какой-то эгоистичный пассажир, которому плевать на чужой сон, решил навестить примыкающий к каюте туалет.
Чертыхаясь, Дункан снова лег и попытался вернуться в прежнее состояние приятной дремы. Напрасные усилия! Его уши наполнились мириадами различных звуков. Похоже, он утратил контроль за частью мозга, занимающейся отсеиванием звуков, и та торопилась собрать их все.
Самым знакомым в этой какофонии было посвистывание работающего двигателя. С ним Дункан сжился еще несколько часов назад. Каждую секунду «Сириус» исторгал сто граммов водорода со скоростью в одну треть световой. Ничтожная, неощутимая потеря массы и вместе с тем — выброс в пространство миллионов гигаватт энергии. В первые века индустриальной революции суммарная мощность всех заводов и фабрик Земли уступала мощности «Сириуса».
Звук корабельного двигателя был достаточно приглушенным и не особо раздражающим. Но его сопровождал целый хор других, куда более назойливых звуков. Откуда исходят все эти «дз-зз», перемежающиеся щелчками, шлепающие «бум-бум-бум» и свистяще-булькающие «буль-буль-пс-ссс»? Наконец, откуда берутся сводящие с ума всхлипывания: «уи-уи-уи-уи»?
Дункан ворочался с боку на бок. Не помогало. Пытался накрываться подушками. Никакого результата. Часть высоких звуков подушки еще как-то гасили, низкие же становились лишь сильнее. Вдобавок Дункан обнаружил, что его койка тоже покачивается с частотой десять колебаний в секунду. Идеальный ритм, чтобы вместо сна вызвать эпилептический припадок!
Через какое-то время к уже знакомым звукам добавился новый. Дункану он чем-то напомнил уроки истории техники, где им рассказывали о двигателях внутреннего сгорания, иллюстрируя рассказ отрывками из старинных фильмов. Но так чихать и фыркать мог лишь мотор, который вот-вот развалится. И потом, откуда в современном космическом корабле взяться двигателю внутреннего сгорания?
Дункан перевернулся на другой бок, и тут его левая щека ощутила воздушную струю, исходящую от вентилятора. Струя была лишь немногим прохладнее воздуха в каюте. Не обрати он на вентилятор внимания, тот благополучно перекочевал бы на уровень подсознания. Нет, Дункан буквально зацепился сознанием за этот проклятый вентилятор, добавив себе раздражения.
За стенкой вновь ожил туалет, огласив пространство бульканьем (правда, не особо громким). Дункан понял: где-то в трубах образовался воздушный пузырь, и теперь даже самый искусный корабельный механик не изгонит его до самого конца полета.
А это еще что? Новый звук заставил Дункана начисто забыть о воздушным пузыре. Хриплый присвист раздавался через неравные промежутки времени, следовательно… Дункан замер в темноте, пытаясь найти объяснение. Раздражение незаметно переросло в тревогу. Может, ему следует связаться с дежурным и сообщить о странных звуках?
Дункан все еще крутил в мозгу эту мысль, когда внезапное изменение тональности и громкости звука наконец подсказало ему источник его происхождения. Выругавшись сквозь зубы, Макензи-младший приготовился к новым терзаниям бессонной ночи.
На соседней койке храпела доктор Чан…
Его осторожно трясли за плечо.
— Дай поспать, — проворчал Дункан, забыв, что находится не дома.
Но внутренняя сила вытолкнула его из сна. Дункан открыл глаза, щурясь по сторонам.
— Советую поторопиться, иначе вы опоздаете на завтрак, — сказала ему доктор Чан.

Глава 13
САМОЕ ДЛИННОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

— Говорит капитан корабля. В течение ближайших пятнадцати минут наш корабль будет производить окончательную регулировку скорости вне плоскости эклиптики. Это позволит вам в последний раз полюбоваться Сатурном. Мы ориентируем корабль таким образом, что планета будет видна в иллюминаторы зала Б. Спасибо за внимание.
«И тебе спасибо», — мысленно поблагодарил капитана Дункан. Пройдя в зал Б, он решил, что поторопился с благодарностью. На этот раз (вероятно, не без подсказки со стороны экипажа) там собралось слишком много пассажиров. Дункан все же сумел занять неплохое место, хотя и стоячее.
Путешествие только началось, а Сатурн уже вчетверо уменьшился в размерах и сейчас был лишь в два раза крупнее Луны, наблюдаемой с Земли. Но зато теперь его можно было наблюдать во всем великолепии. «Сириус» находился на несколько градусов выше планетарного экватора, что позволяло увидеть все кольца Сатурна. Концентрический ряд тонких серебристых колец казался искусственным образованием. Даже не верилось, что их строил сам Космос и строительными материалами ему служили миры. При беглом взгляде кольца казались плотными, однако, присмотревшись, Дункан заметил, как сквозь них просвечивает поверхность Сатурна. Желтоватый свет гигантской планеты резко отличался от безупречной белизны колец. От экватора Сатурна до колец было примерно сто тысяч километров, и их тень, покрывающая экватор, могла скорее показаться грядой необычайно темных облаков, нежели тенью, имеющей космическое происхождение.
Сосредоточившись, Дункан различил помимо двух основных колец не менее дюжины других, чьи границы определялись по резким перепадам яркости между соседними частями. Кольца Сатурна открыли еще в семнадцатом веке. С тех пор коллеги доктора Чан пытались выяснить их строение. Было известно, что кольца образованы миллиардами космических частиц, удерживаемых притяжением многочисленных спутников Сатурна, однако подробности этого явления до сих пор оставались невыясненными.
Но даже основные кольца не были однородными. Например, на внешнем кольце наблюдалась некоторая пятнистость, а на восточной оконечности ясно просматривалась светлая область. Что это? Новый спутник, который вот-вот родится, или последние остатки существовавшего когда-то?
Эти вопросы Дункан в самых вежливых выражениях задал своей соседке по каюте.
— Ученые рассматривают обе гипотезы, — ответила доктор Чан, — Мои исследования говорят в пользу первой. При удачном стечении обстоятельств через несколько тысяч лет у Сатурна появится новый спутник.
— Не могу согласиться с вашим утверждением, доктор, — вступил в разговор другой пассажир. — Это всего лишь статистическая флуктуация плотности частиц. Довольно распространенное явление, которое редко длится больше нескольких лет.
— Сказанное вами справедливо для объектов меньшей величины. Но здесь нарастание концентрации протекает слишком интенсивно. И — учтите это — вблизи края кольца Б.
— Вы забыли об анализе проблем Януса, сделанном Вандерпласом…
Ученая перепалка почему-то напомнила Дункану сцену из старинного вестерна. Правда, вместо револьверов доктор Чан и ее оппонент схватились за портативные компьютеры и, бормоча математические термины, отошли в дальний конец зала. То, что они вряд ли когда-нибудь снова окажутся в окрестностях Сатурна, их не волновало. Научная истина была важнее.
— Говорит капитан корабля. Мы завершили регулировку скорости и сейчас проводим переориентацию корабля относительно плоскости эклиптики. Надеюсь, вы не упустили возможность полюбоваться Сатурном. Когда вы вновь увидите эту планету, корабль будет уже очень далеко от Сатурна.
Переориентация не сопровождалась никакими ощутимыми проявлениями. Сатурн и его кольца начали опускаться вниз. Пассажиры, находившиеся возле самых иллюминаторов, выгнули шеи, стремясь в последний раз насладиться удивительным зрелищем. Вскоре послышались разочарованные возгласы: Сатурн ушел из поля видимости, скрывшись за «зонтом», защищающим корабль от случайных боковых выбросов радиации. Свет от этих выбросов был нестерпимо ярким, сравнимым со вспышкой сверхновой. Долей секунды хватило бы, чтобы навсегда лишить человека зрения, а несколько секунд соприкосновения с радиацией такого уровня вызывали смерть.
Теперь «Сириус» держал путь к центру Солнечной системы. Никакой аппаратуры заднего обзора на корабле не существовало. Капитан был прав: когда им снова доведется наблюдать Сатурн, далеко не все пассажиры сумеют найти планету среди сверкающих звездных точек.
Еще через день, двигаясь со скоростью трехсот километров в секунду, «Сириус» миновал последний сатурнианский «верстовой столб» — Мнемозину. Ее гравитационное поле уже не могло увести корабль с орбиты. Диаметр самого дальнего спутника Сатурна всего пятнадцать километров, однако Мнемозине принадлежат два скромных рекорда. У нее самый долгий период обращения вокруг Сатурна — 1139 дней, при среднем расстоянии в двадцать один миллион километров. Второй рекорд Мнемозины — самый длинный день, продолжающийся 1143 земных дня. Хотя очевидно, что оба факта как-то связаны, приемлемого объяснения для этой связи не найдено.
По чистой случайности «Сириус» прошел менее чем в миллионе километров от крошечной Мнемозины. Вначале даже в мощном корабельном телескопе она была не больше светящейся точки. Затем Мнемозина выросла до размеров земного полумесяца; появились различимые полосы света и тени, обозначились кратеры. Вид был вполне типичным для каменных спутников «меркурианского» типа — в отличие от ледяных шаров вроде Мимаса, Энцелада и Тефии. Дункана эта планетка интересовала не только как последний «верстовой столб» на дороге к Земле.
Уже несколько месяцев на Мнемозине находился Карл. Он влился в состав Совместной службы по изучению внешних спутников (ССИВС). Группа ученых Земли и Титана работала долгие годы, методично обследуя один спутник за другим. Общая исследованная площадь приближалась к миллиону квадратных километров. Поначалу ССИВС критиковали за высокую стоимость работ, однако у ученых был веский контраргумент: одно тщательное обследование обходится гораздо дешевле, чем несколько фрагментарных. ССИВС обещала, что после их работы дополнительных экспедиций не понадобится. Фраза звучала красиво и убедительно, хотя Дункан сомневался в выполнимости этого обещания.
Полумесяц Мнемозины превратился в полную луну, затем, как и Сатурн, стал сползать вниз. Может, послать Карлу короткое приветственное сообщение? Подумав, Дункан решил этого не делать. Скорее всего, его искреннее намерение Карл счел бы издевкой.
Через несколько дней Дункан вполне освоился с корабельным распорядком, который вначале казался ему весьма запутанным. Позже он убедился: никакой путаницы нет. Просто столовая (так гордо именовали помещение, примыкающее к кафетерию) могла одновременно вместить лишь треть пассажиров. Поэтому ежедневно в течение девяти часов сто пассажиров ели в столовой, а остальные двести либо думали о предстоящей еде, либо ворчали насчет качества уже съеденной пищи. Это серьезно осложняло жизнь корабельного эконома, отвечавшего по совместительству за устройство коллективных развлечений. Не помогало и то обстоятельство, что большинство пассажиров не были настроены развлекаться.
К числу прочих событий, разнообразящих скуку корабельной жизни, относились получасовые выпуски новостей с Земли. Их передавали в восемь утра с повторением в десять. Вечерний выпуск начинался в семь и повторялся в девять. В начале полета новости приходили с полуторачасовым опозданием, но постепенно разрыв сокращался. Когда корабль выйдет на промежуточную орбиту в тысяче километров от Земли, разрыв исчезнет совсем, и тогда по сигналам точного времени можно будет смело проверять часы. Пассажиры, привыкшие не обращать внимания на эти сигналы, рисковали пропустить свою очередь в столовой.
Крошечная корабельная библиотека насчитывала миллионы томов художественной и специальной литературы, большинство музыкальных шедевров всех эпох и направлений, а также внушительную подборку фильмов. Но ее теснота! Если усадить всех вплотную, помещалось всего десять человек. Правда, не все пассажиры туда и стремились. Тесноту библиотеки отчасти компенсировали два ежевечерних киносеанса, проводившихся в главном зале. Старший эконом, ведавший просмотрами, клятвенно утверждал, что выбор фильмов производится самым демократическим образом — на основе тайного голосования. Фильмотека корабля содержала почти все шедевры киноискусства, начиная со времен создания кинематографа. Впервые в жизни Дункан увидел чаплиновские «Новые времена», мультфильмы знаменитого Диснея, «Гамлета» с Лоуренсом Оливье, «Песню дороги» Рея, «Наполеона Бонапарта» Стэнли Кубрика, «Моби Дика» Шимановского и много других старинных фильмов, которые не знал даже по названиям. Но особой популярностью у пассажиров пользовался сборник «Если сегодня вторник, значит — мы на Марсе». Туда входили отрывки из фантастических фильмов, созданных задолго до начала освоения космоса. От смеха пассажиры сползали со стульев. Трудно было поверить, что в свое время этот сборник запретили показывать на борту космических кораблей. Какой-то бюрократ, начисто лишенный чувства юмора, решил, что сюжеты с ошибочной посадкой не на ту планету могут испугать особо чувствительных пассажиров. В действительности реакция была прямо противоположной: люди смеялись до упаду.
Но Дункан вовсе не собирался проводить дни полета в безделье и поисках развлечений. Как и все Макензи, он отличался повышенным чувством ответственности и потому уже на второй день решил заняться делом.
Занятий у него было три: одно физическое и два умственных. Первое выполнялось под строгим надзором корабельного врача. Дункан решил максимально приспособиться к земному тяготению. Далее, он поставил себе целью как можно больше узнать о жизни на современной Земле, чтобы по прибытии туда не выглядеть «деревенским родственником». Третьим занятием была подготовка ею благодарственной речи или, по крайней мере, ее детальных тезисов, которые, если понадобится, он потом сможет подкорректировать.
Адаптироваться к земному тяготению помогали традиционная центрифуга и сравнительно новое устройство, называемое гоночной дорожкой. Два ежедневных сеанса вращения на центрифуге длились по пятнадцать минут каждый. Эту процедуру не любил никто: даже самая лучшая музыка не могла скрасить скуку вращения в маленькой кабинке, где руки и ноги лежащего постепенно наливались свинцом. Зато гоночная дорожка так нравилась пассажирам, что действовала круглосуточно, и некоторые энтузиасты старались получить дополнительное время.
Пассажиров, конечно же, привлекала новизна этого вида тренировки. Ну кто ожидал увидеть в космосе велосипед? Дорожка представляла собой узкий туннель вокруг корабля. Чем-то этот туннель напоминал старинный ускоритель элементарных частиц, но только внешне. Здесь живые «частицы» разгонялись самостоятельно.
Каждый вечер перед сном Дункан садился на один из четырех велосипедов и начинал свой путь по шестидесятиметровому туннелю. Поначалу он не спешил, проезжая все расстояние за полминуты, а затем постепенно увеличивал скорость. Велосипед все выше и выше поднимался по стене туннеля, пока, достигнув максимальной скорости, не оказывался почти под прямым углом к полу. Одновременно Дункан чувствовал, как возрастает вес его тела. Велосипедный спидометр имел двойную градуировку, показывая не только скорость, но и доли земного тяготения. Скорость в сорок километров в час (десять кругов в минуту) была эквивалентна единице земной гравитации. После нескольких дней тренировок Дункан уже мог без особых усилий выдерживать такую скорость в течение десяти минут. К концу полета он должен научиться ездить с этой скоростью неограниченное время. Дункан постоянно напоминал себе, что на Земле ему придется жить в условиях такого тяготения.
Гонки по туннелю становились еще увлекательнее, когда Дункан был там не один, и в особенности — когда велосипедисты двигались на разных скоростях. Хотя правила строго запрещали обгон, Дункан не мог отказать себе в этом волнующем удовольствии. Помимо достигнутых результатов он получил и небольшой сувенир в виде средневекового пергаментного свитка, где в старинной витиеватой манере было написано: СИМ УДОСТОВЕРЯЕТСЯ, ЧТО Я, ДУНКАН МАКЕНЗИ, ЖИТЕЛЬ ГОРОДА ОАЗИС-СИТИ НА ПЛАНЕТЕ ТИТАН, ПРОЕХАЛ НА ВЕЛОСИПЕДЕ ОТ САТУРНА ДО ЗЕМЛИ СО СРЕДНЕЙ СКОРОСТЬЮ 217420 КИЛОМЕТРОВ В ЧАС.
Интеллектуальная подготовка к жизни на Земле занимала у Дункана гораздо больше времени, хотя и не была столь утомительной. Он неплохо знал терранскую историю, географию и текущее положение дел. Однако до сих пор все эти знания представляли лишь теоретический интерес и почти не касались его лично. Земля была слишком далека от Титана не только астрономически, но и психологически. Теперь «колыбель человечества» приближалась со скоростью пятьдесят миллионов километров в сутки.
Даже на «Сириусе» преобладали терранцы — пассажиров с Титана было всего семеро. Сам того не желая, Дункан постоянно находился под влиянием и воздействием иной культуры. Он поймал себя на том, что стал все чаще использовать чисто терранские фразы и обороты речи, произнося их слегка нараспев. Такая интонация сейчас господствовала на Земле, что объяснялось большим количеством слов китайского происхождения. И все же Дункана беспокоило, что его родной мир становился для него все более и более нереальным. Если так будет продолжаться, он еще до конца полета станет наполовину терранцем.
Дункан смотрел множество фильмов о разных уголках Земли, слушал выступления и дебаты наиболее известных политиков, пытался понять основные тенденции в современной культуре и искусстве. Словом, делал все, чтобы не выглядеть дремучим варваром с задворков Солнечной системы. Устав сидеть перед экраном, Дункан принимался листать объемистый путеводитель карманного формата, оптимистично озаглавленный «Земля за десять дней». Ему очень нравилось проверять почерпнутые оттуда знания на пассажирах «Сириуса», следя за их реакцией. Иногда Дункану отвечали недоуменным взглядом, порою — чуть снисходительной улыбкой. Но все, кого он спрашивал, были с ним очень вежливы. До сих пор утверждения о врожденной вежливости терранцев Дункан считал одним из старинных стереотипов. Теперь он убеждался: этот стереотип складывался не на пустом месте.
Конечно, было бы абсурдно мерить одной меркой полмиллиарда жителей Земли. Даже три сотни пассажиров «Сириуса» во многом различались. И тем не менее часть теоретических представлений Дункана (и даже некоторые из его предрассудков) вполне подтвердились. Большинство терранцев, сами того не сознавая, действительно обладали чувством превосходства. Поначалу Дункана это раздражало, однако, поразмыслив, он пришел к выводу, что несколько тысячелетий исторического и культурного развития вполне оправдывают такое чувство.
Пока было слишком рано пытаться ответить на вопрос, не дававший покоя другим планетам Солнечной системы: «Находится ли Земля в состоянии упадка?» В манерах и поведении пассажиров корабля не наблюдалось и следов изнеженной чувствительности, в которой так часто обвиняли терранцев. Правда, по этим людям вряд ли можно было судить обо всех терранцах. В столь дорогие путешествия отправлялись либо ученые, за которых платили университеты и научные центры, либо люди состоятельные. Иными словами — не самые заурядные личности.
Дункан решил не торопиться с выводами. Сначала нужно добраться до Земли и познакомиться с ее жителями. Исследование обещало стать весьма интересным, если, конечно, у Дункана хватит времени и средств.

Глава 14
ПЕСНИ ИМПЕРИИ

«Такие встречи бывают только случайными», — думал Дункан. Как ни старайся, их и за сто лет не подготовишь. Вот уж действительно — «умелое использование непредвиденных обстоятельств»!
Колин бы им гордился…
Все и впрямь произошло по чистой случайности. Узнав, что фамилия главного корабельного инженера имеет на одно «к» больше — Маккензи, Дункан испытал естественное желание познакомиться с этим человеком и сравнить генеалогические древа… Первые секунды знакомства показали ему, что сходство весьма отдаленное. Уоррен Маккензи, доктор астротехнологии (специализация: двигатели), был веснушчатым и рыжим.
Тем не менее главный инженер обрадовался знакомству и беседе. Они успели подружиться задолго до того, как Дункан решил воспользоваться преимуществами дружбы.
— Иногда я ощущаю себя живой банальностью, — полу-шутя жаловался Уоррен, — Вы слышали о временах, когда все корабельные инженеры были шотландцами? Их так и звали — «Мак-как-там-тебя».
— Честно сказать, не слышал, — признался Дункан, — А почему не немцы и не русские? По-моему, это с них все началось.
— Как у нас говорят, вы настроились не на ту волну. Я говорю о кораблях, которые плавали по воде. Пар толкал поршни их двигателей, а вместо гребного винта у них были лопастные колеса. Да, такими были пароходы девятнадцатого века.
Вы, наверное, знаете, что индустриальная революция началась в Англии, а первый паровой двигатель, годный для практических нужд, сделал шотландец. Когда пароходы начали бороздить земные моря и океаны, корабельными механиками на них плавали Маки. Никто лучше шотландцев не разбирался в сложных механизмах.
— Это паровые-то машины сложные? Уоррен, вы, наверное, шутите.
— А вы их когда-нибудь видели? Они не так просты, как может показаться. И потом, нам разобраться в их устройстве куда легче, чем нашим предкам… Эпоха паровых двигателей была недолгой: каких-нибудь сто лет. Но пока существовали пароходы, механиками на них служили шотландцы. Я даже придумал себе забаву — находить параллели между тем временем и нашим. Знаете ли, множество удивительных и совершенно неожиданных параллелей.
— Не откажусь удивиться. Пожалуйста, продолжайте.
— Смотрите: старые пароходы двигались очень медленно. Десять километров в час — эта была обычная скорость грузовых судов. Путь занимал многие недели. Совсем как нынешние космические полеты.
— Понимаю вашу аналогию. В те годы расстояние между странами Земли было сравнимо с расстоянием между планетами.
— Между некоторыми — да. И лучшей аналогией здесь служит Британское Содружество наций — первая мировая империя. Она же стала последней. В течение почти ста лет все сообщение между Англией и такими странами, как Канада, Индия, Австралия, целиком зависело от пароходов. Путь в один конец занимал месяц, а то и больше и для многих был единственным в их жизни длительным путешествием. Как и сейчас, люди путешествовали либо по делам, либо имея достаточно средств. А вот вам еще одна впечатляющая аналогия. Жители колоний не могли даже переговариваться с метрополией. Они жили почти в полной психологической изоляции.
— А разве у них не было телефонов?
— Только для местной связи, и то далеко не везде и не у всех. Не забывайте, я говорю о начале двадцатого века. Связь в масштабе всей планеты появилась лишь к концу столетия.
— Мне думается, эта аналогия слегка притянута за уши, — возразил Дункан.
Слова главного инженера звучали не слишком убедительно. Дункану хотелось услышать доводы рыжеволосого Маккензи. Однако спорить о том, в чем сам почти не разбирался, он не хотел.
— Что ж, я готов представить вам доказательства. Вы слышали о Редьярде Киплинге?
— Слышать слышал, но не читал. Он ведь был писателем? Англо-американским. Время его творчества приходится на период между Мелвиллом и Хемингуэем. Для меня английская литература — почти незнакомая территория. Жизнь и так слишком коротка.
— Увы, это так. Но, невзирая на краткость жизни, Киплинга я все-таки читал. Он был первым поэтом эры машин. Некоторые считают его лучшим мастером рассказа того времени. Об этом, естественно, я не в состоянии судить. Но Киплинг очень точно описал время, о котором я говорю. Взять хотя бы его «Гимн Мак-Эндрю». В этом стихотворении старый инженер размышляет о поршнях, паровых котлах и коленчатых валах, несущих его корабль по океанским волнам. Возьму на себя смелость утверждать, что эта технология имела свою… свою религию. Вот уже триста лет как нет ни той технологии, ни той религии, а дух остался и продолжает жить и поныне.
Дункан подумал, что ему, пожалуй, стоит познакомиться с поэзией Киплинга.
— Он писал стихи и рассказы о далеких местах. Для многих современников Киплинга они были столь же далеки, как для нас планеты, а иногда — гораздо экзотичнее! Я очень люблю его «Песню городов». Сознаюсь, что половину авторских намеков и иносказаний я просто не понимаю. Но его упоминания Бомбея, Сингапура, Рангуна, Сиднея, Окленда… заставляют меня думать о Луне, Меркурии, Марсе, Титане.
Маккензи умолк. На его лице появилось смущение.
— Знаете, я и сам пытался написать что-нибудь подобное… Не бойтесь, я не стану мучить вас своими стихами.
Дункан произнес несколько ободряющих междометий, поскольку знал, что главный инженер «Сириуса» ждет его реакции. Он не сомневался: еще до конца полета Уоррен обязательно попросит его высказать свои критические замечания, что в переводе с дипломатического означало — похвалить литературные старания Маккензи.
Пока что Дункану удалось дипломатично отговориться ссылкой на дела. Время в полете пройдет незаметно, и потому лучше приняться за работу без раскачки.
Ровно десять минут. Столько времени Джордж Вашингтон отвел Дункану на приветственную речь. Даже президенту будет отпущено только пятнадцать, а посланцам всех планет — по десять минут и ни секундой больше. С момента входа в Капитолий и вплоть до начала приема в Белом доме на всю церемонию Неумолимый протокол отпускал лишь два с половиной часа.
И все равно Дункану казалось немного абсурдным лететь в такую даль, чтобы произнести десятиминутную речь, пусть даже и на столь уникальном празднестве, как пятисотлетие Соединенных Штатов. Все вежливые формальности Дункан собирался свести к жесткому минимуму. Здесь он был целиком согласен с дедом: искренность благодарственной речи обратно пропорциональна ее длине.
Отчасти для развлечения, но в основном чтобы получше запомнить имена других участников, Дункан стал набрасывать черновик официальной части речи. Он руководствовался списком гостей, который прислал профессор Вашингтон. Речь начиналась так: «Госпожа президент, господин вице-президент, уважаемый председатель Верховного суда, уважаемый председатель Сената, уважаемый председатель Палаты представителей, ваши превосходительства послы Луны, Марса, Меркурия, Ганимеда и Титана… — здесь он сделает легкий поклон в сторону посла Фаррела, если, конечно, сумеет разглядеть его на переполненной галерее, — высокочтимые гости из Албании, Австралии, Кипра, Богемии, Франции, Кхмерии, Палестины, Калинги, Зимбабве, Эйре…» Тут Дункан сообразил: если он возьмется перечислять все пятьдесят или шестьдесят стран, которые до сих пор сохраняли остатки государственности, на это уйдет четверть отпущенного ему времени. Полнейшая ерунда! Дункан не сомневался, что другие ораторы были бы здесь целиком солидарны с ним. Протокол протоколом, а он предпочтет благородную краткость.
Лучше начать с простого и ясного обращения: «Жители Земли!» Такое обращение включает в себя всю территорию, в пять раз превосходящую территорию Титана (эту впечатляющую статистику Дункан знал наизусть). А как обратиться к инопланетным гостям? Может, «друзья из других миров»? Нет. Такое обращение звучало слишком претенциозно; ведь он почти никого не знал. Возможно, лучше сказать так: «Госпожа президент, уважаемые высокие гости, дорогие знакомые и незнакомые друзья с других планет…» Этот вариант понравился Дункану больше, хотя и в нем чего-то недоставало.
Вскоре он убедился: приветственная речь — это нечто большее, чем пища для глаз и звуки для ушей. Конечно, можно было бы обратиться за помощью к другим, и многие охотно ему помогли бы. Но Дункан упрямо следовал старой, проверенной временем традиции Макензи: прежде чем просить о помощи, до конца используй собственные возможности. Где-то он читал: лучший способ научить человека плавать — это сбросить его с лодки на глубоком месте. Плавать Дункан не умел, поскольку на Титане было попросту негде плавать. Но ему понравилась эта аналогия. Его дебют в межпланетной политике будет подобен прыжку в воду на глазах у миллионов.
Нельзя сказать, чтобы Дункан нервничал. Ему доводилось выступать в Ассамблее Титана, когда там шли дебаты по весьма важным техническим проблемам. Дункан проявил себя опытным арбитром, рассматривая все «за» и «против» разработки аммиачных ледников на горе Нансен. Даже Арманд Хелмер поблагодарил его за выступление, хотя их позиции были противоположными. В ходе дебатов решалось будущее экономики Титана. На плечах Дункана лежал груз нешуточной ответственности. Если бы тогда он позволил сбить себя с толку, с его карьерой было бы покончено.
Его терранская аудитория, возможно, будет в тысячу раз большей, зато куда менее критически настроенной. Скорее всего, слушатели вполне благосклонно отнесутся к его речи, если только он не совершит непростительный грех, заставив их скучать.
А вот этого Дункан гарантировать не мог. Он и сам пока не представлял, как распорядится десятью самыми важными минутами своей жизни.

Глава 15
УЗЕЛ

У мореплавателей Земли этот момент назывался пересечением экватора. Когда корабль переходил из одного полушария в другое, на его борту устраивали веселые празднества. Тех, кто пересекал экватор впервые, бог морей Нептун и его свита бесцеремонно подвергали ритуалу «морского крещения».
С появлением космических кораблей торжество перекочевало в межпланетные просторы, претерпев не слишком много изменений. Земной экватор был условной линией, которую никто не видел. Так и в космосе только бортовой компьютер мог засечь момент, когда корабль, условно говоря, выходил из зоны притяжения одной планеты и попадал под действие притяжения другой. Но с появлением двигателей постоянного ускорения срединные, или «поворотные», точки стали физически ощутимыми и приобрели повышенное психологическое значение. За несколько дней пути пассажиры «Сириуса» привыкли к искусственной гравитации на борту. Теперь их ожидали несколько часов невесомости — внушительное напоминание о межпланетном пространстве.
Медленное вращение звездного неба в иллюминаторах и на экранах обзора свидетельствовало о том, что корабль разворачивается на сто восемьдесят градусов, меняя направление полета. Пассажиры могли тешить себя мыслью, что сейчас они движутся быстрее, чем кто-либо из людей. Существовала и другая, не менее волнующая перспектива: если с корабельным двигателем вдруг случится неполадка, «Сириус» уйдет за пределы Солнечной системы и всего за какую-нибудь тысячу лет достигнет ближайших звезд.
Но кроме мыслей у пассажиров корабля имелись и определенные физиологические потребности, и многих они волновали гораздо сильнее путешествия к звездам. Для них это был единственный шанс по-настоящему насладиться состоянием невесомости. Неудивительно, что в последние дни самой популярной книгой в корабельной библиотеке стала «NASA-сутра» — довольно старая книга, с большим юмором рассказывающая о телесных утехах в условиях невесомости. Правда, сейчас ее читали не из желания посмеяться, а как практическое пособие.
Капитан Иванов утверждал, что предстоящий маневр необходим и отнюдь не является потаканием низшим инстинктам некоторых пассажиров. Лицо капитана выражало сдержанное, но вполне убедительное негодование. Вопрос этот ему задали за день до «поворотной точки». Ответы капитана звучали вполне правдоподобно.
— Это единственный отрезок времени, когда остановка двигателя наиболее логична, — сказал капитан. — С полуночи до четырех часов утра по корабельному времени все пассажиры будут находиться в своих каютах и… надеюсь, будут спать. Следовательно, остановка доставит им минимум неудобств. Останавливать двигатель днем нельзя: кухни и туалеты не могут работать в условиях невесомости. Прошу это помнить! Накануне мы сделаем еще одно напоминание, однако, простите за резкость, всегда найдутся непрошибаемо самонадеянные идиоты. Кто-то вольет в себя излишек жидкости, кто-то не удосужится прочесть инструкции на пластиковых мешочках, которыми мы снабдим все ваши каюты.
Дункан был тоже не прочь поддаться искушению «забав в невесомости». Образ Мириссы тускнел в его памяти, а пассажирки корабля ему явно симпатизировали. Дункан получал недвусмысленные намеки от жительниц разных планет. К счастью, судьба спасла его от трудного выбора.
За неделю полета между Дунканом и Уорреном Маккензи установились вполне дружеские отношения. Когда до «поворотной точки» оставалось три дня, Дункан намекнул главному инженеру, что хотел бы побывать в тех частях корабля, куда пассажиров не допускают. Уоррен не ответил категоричным отказом. Вероятно, ему требовалось время на обдумывание и поиск возможностей. Свой ответ рыжеволосый шотландец дал всего за двенадцать часов до грядущей остановки двигателя.
— Не хочу драматизировать ситуацию и говорить, что меня за это выгонят с работы, — начал Уоррен. — Но и по головке не погладят, в этом можете не сомневаться.
— Иными словами, для вас это хлопотно, — сказал Дункан, не любивший туманных фраз.
— Дайте мне договорить. Вы ведь не просто любопытствующий пассажир. Вы — один из клана Макензи и занимаете достаточно высокий пост специального помощника главного администратора Титана. Если случится худшее… впрочем, я надеюсь, что все пройдет благополучно… мы скажем, что ваша просьба носила официальный характер.
— Конечно. Я вас отлично понимаю и очень ценю ваши усилия. И ни в коем случае вас не выдам, — пообещал Дункан.
— Осталось выбрать время. Если все наши игры с двигателем пройдут гладко… тут у меня нет причин думать по-иному… я сумею управиться за два часа, после чего отпущу всех своих помощников. Они умчатся со скоростью метеоров. Можете не сомневаться: ребятам тоже хочется насладиться невесомостью, и есть с кем… Вы меня поняли? Так что нам никто не помешает. Я позвоню вам в два часа ночи или около того — как только освобожусь.
— Надеюсь, мое предложение не нарушит ваших… личных планов? — осторожно спросил Дункан.
— Представьте себе, нет. Для меня невесомость уже потеряла свою новизну… Чему вы улыбаетесь?
— Да так, забавная мысль пришла в голову. Если кто-то и застанет нас в два часа ночи, у нас будет превосходное алиби…
И все же Дункан испытывал легкое чувство вины, плывя по коридорам вслед за Уорреном Маккензи. Хотя в «ночь невесомости» на корабле мало кто спал, нижние этажи «Сириуса» были пусты.
Дункан чувствовал себя виноватым вовсе не потому, что подбил Уоррена на эту экскурсию. Он воспользовался дружбой с главным инженером для своих тайных целей, замаскировав их интересом к устройству асимптотического двигателя. Казалось бы, вполне понятный интерес у человека, получившего инженерное образование. Однако вряд ли Уоррен столь наивен. Скорее всего, рыжий шотландец догадывался, какую угрозу экономике Титана несут двигатели нового поколения. Быть может, даже хотел тактично помочь Дункану.
— Возможно, увиденное вас разочарует, — сказал главный инженер, когда они проходили через шлюз между третьим и вторым этажами. — Там особо не на что смотреть. Но чувствительных натур такое зрелище может наградить стойкими кошмарами, потому мы и не пускаем туда посторонних.
«Причина понятная, хотя и не самая главная», — подумал Дункан. Устройство асимптотических двигателей не было секретным. Существовало великое множество литературы: от узкоспециальной, изобилующей математическими выкладками, до популярной. Дункану встречались даже сравнения с надеванием ботинок: зашнуровал и пошел. Однако все это касалось теоретической стороны. Стоило завести речь о практических подробностях, как земное Управление межпланетного транспорта проявляло редкостную уклончивость. На астероид, где собирались асимптотические двигатели, допускался только персонал управления. Дункану приходилось видеть размытые фотографии астероида № 4587, сделанные с большого расстояния. На них можно было различить две цилиндрические конструкции длиной более тысячи километров каждая. Астероид казался песчинкой, зажатой между ними. Цилиндрические конструкции назывались ускорителями. Они с бешеной скоростью сплющивали материю, создавая в сердце двигателя некий узел или что-то подобное. И это были все сведения, известные за пределами УМТ.
Дункан плыл в нескольких метрах позади Уоррена Маккензи. Они двигались по коридору, стены которого были густо обвиты трубами и кабелями разного диаметра. Ничего впечатляющего; за триста лет такую картину видело не одно поколение инженеров и механиков. Только большое количество поручней и толстый слой мягкой обивки свидетельствовали о том, что это космический корабль, где не всегда действует искусственная гравитация.
— Видите ту трубку? — спросил главный инженер, — Вон там: небольшая, красного цвета.
— Вижу. И чем она интересна?
Если бы не вопрос Уоррена, Дункан едва бы обратил внимание на заурядную трубку толщиной не больше карандаша.
— Вы не поверите, но это и есть главный трубопровод, по которому поступает водород. Сто граммов в секунду, восемь тонн в день, чтобы нестись со скоростью, которая прежде считалась немыслимой.
Интересно, что подумали бы создатели старинных ракет, глядя на этот миниатюрный трубопровод? Дункан мысленно представил толстенные трубопроводы первых кораблей, доставивших землян на Луну. Сколько топлива поглощали эти монстры? Они ведь были чрезвычайно расточительными: за секунду сжигали больше, чем «Сириус» за целые сутки полета. Хорошее сравнение: наглядно понимаешь, куда шагнул прогресс за минувшие триста лет. А куда он шагнет еще через триста?..
— Не ударьтесь головой об отклоняющие катушки, — предостерег Уоррен, — Мы не доверяем сверхпроводникам, работающим при комнатной температуре. Предпочитаем старую добрую криотехнологию.
— Отклоняющие катушки? А они еще зачем?
— Знаете, мне даже в мыслях страшно представить, что будет, если поток случайно соприкоснется с какой-нибудь частью корабля. Катушки центрируют его и обеспечивают нам векторное управление.
Главный инженер остановился возле небольшого цилиндра. Он любил сравнения с техникой прошлого и сказал, что по диаметру этот цилиндр не превышает ствол пушки на военном корабле двадцатого века.
— А вы, наверное, думали, что реакционная камера занимает пол-этажа? — усмехнулся Маккензи.
Реакционная камера. Глядя на нее, Дункан невольно ощущал благоговейный трепет. Внешне — обычный цилиндр, который легко обхватить руками, но внутри скрыто… если теории верны, там скрывалось нечто, равное целой вселенной. Сингулярность…
В длину реакционная камера не превышала пяти метров. В средней ее части фрагмент металлического кожуха был заменен стеклом. К стеклу примыкала поворотная консоль с небольшим микроскопом, направленным внутрь реакционной камеры.
Уоррен пристегнулся к фиксаторам, заглянул в окуляр микроскопа и слегка подкрутил микрометрический винт, перемещающий тубус.
— Взгляните, — предложил он Дункану.
Дункан тоже пристегнулся, однако не с таким проворством. Он не представлял, что именно должен увидеть, зато хорошо помнил особенность человеческого зрения. Глаза передают в мозг только те изображения, которые ему знакомы. Незнакомое оказывается невидимым.
Дункан не увидел ничего необычного: решетка из пересекающихся под прямым углом волосяных линий. Такие решетки широко применялись для оптических измерений. Поле обзора было ярко освещено, однако Дункану казалось, что он смотрит на пустой лист миллиметровки.
— Нужно смотреть в самый центр, — подсказал ему Уоррен. — Слева от вас регулятор. Поверните его, только очень медленно. Пол-оборота в любую сторону вполне достаточно.
Дункан послушался, но опять ничего не увидел. Потом он заметил крошечное вздутие. Казалось, он смотрит на перекрестье нитей через стекло, в котором есть дефект — совсем маленький пузырек.
— Теперь видите? — спросил главный инженер.
— Наконец увидел. Похоже на крошечную линзочку. Без решетки ни за что бы ее не заметил.
— Крошечная линзочка, говорите? Вы очень преувеличиваете. Сейчас вы смотрите на то, что мы называем узлом. Он меньше атомного ядра. Фактически вы видите не сам узел, а производимое им искривление пространства.
— Однако в этом малыше сконцентрированы тысячи тонн материи. Так ведь?
— Одна-две тысячи, — весьма уклончиво ответил Уоррен, — Эта крошка совершила десяток полетов и почти достигла предела насыщения. Скоро нам придется заменить ее новой. Естественно, она еще способна поглощать водород, но нам избыток паразитной массы ни к чему. Падает коэффициент полезного действия. Опять не могу не привести аналогию со старинными морскими судами. Их днище быстро обрастало ракушками и требовало регулярной очистки, иначе корабли теряли скорость.
— А куда девают отработанные узлы, когда они становятся чересчур тяжелыми? Это правда, что их направляют к Солнцу?
— Зачем? Узел способен пролететь Солнце насквозь и вылететь с другой стороны. По правде говоря, я не знаю, что делают с отработанными узлами. Возможно, они сбиваются вместе, словно снежный ком. Получается сверхузел размером меньше нейтрона, а весом в несколько миллионов тонн.
В голове Дункана вертелись десятки других вопросов. Например, как управлять этими миниатюрными, но сверхтяжелыми крупицами? Сейчас «Сириус» находился в свободном падении, и узел спокойно плавал на своем месте. А когда начнется ускорение? Что удержит его тогда, не позволяя вырваться из реакционной камеры? Скорее всего, мощные электромагнитные поля. Они же передают его энергию кораблю.
— А что случится, если я попытаюсь дотронуться до узла? — поинтересовался Дункан.
— Знаете, этот вопрос задают буквально все.
— Неудивительно. Человеческое любопытство за века не изменилось. И что вы отвечаете?
— Сперва вам бы пришлось снять вакуумную печать. А потом… потом начался бы ад кромешный.
— Тогда бы я сделал по-другому. Надел бы скафандр, вполз в двигательный отсек и просунул в камеру палец.
— Очень предусмотрительно с вашей стороны! — засмеялся главный инженер. — Так вот: если бы ваш палец проник внутрь всего на миллиметр, туда устремились бы гравитационные силы. Стоило первым атомам оказаться в поле, они бы мгновенно отдали свою массу и энергию. Вы бы подумали, что у вас перед носом взорвалась маленькая водородная бомба. Хотя вы вряд ли успели бы подумать. Вырвавшаяся сила попросту распылила бы вас.
Дункан тоже засмеялся, но — нервно.
— Эту игрушку не украдешь. И охраны не надо. Скажите, Уоррен, а вам не бывает страшно находиться рядом с такой стихией?
— Нет. Это инструмент. Я научился им пользоваться. Если хотите, изучил его повадки. Я вот не понимаю, как люди управляются с мощными лазерами. Вот те игрушки меня действительно пугают. Между прочим, старина Киплинг все гениально объяснил. Помните, я говорил вам о нем?
— Помню.
— Он написал стихотворение «Тайна машин». Когда мне приходится здесь что-то делать, я часто повторяю строчки из его стихотворения:
Мы послушны человеку, но заметь:
Нам чужда ошибка или ложь.
Ни прощать мы не умеем, ни жалеть —
За один случайный промах ты умрешь!

Эти слова справедливы для всех машин и для всех сил природы, которые мы обуздали. Между пещерным костром первобытного человека и узлом в сердце асимптотического двигателя разница совсем невелика.
Еще через час Дункан ворочался на своей койке и ждал, когда оживет двигатель «Сириуса» и корабль начнет десятидневное торможение по пути к Земле. Перед его глазами и сейчас стоял крохотный пузырек, увиденный в микроскоп. Дункан знал: эта картина останется с ним навсегда. Уоррен Маккензи сводил его в двигательный отсек, однако не выдал никаких секретов. Все, что говорил ему шотландец, многократно публиковалось. Тем не менее никакие слова и никакие снимки не вызвали бы того потрясения, которое Дункан уже испытал.
Ему в тело впились невидимые пальчики — на «Сириус» возвращалась гравитация. Издалека, словно из бесконечности, донесся негромкий стон двигателя. Дункан говорил себе, что слышит предсмертный крик материи. Она покидала знакомую вселенную и в момент исчезновения отдавала кораблю всю энергию своей массы. Каждую минуту крошечный, но ненасытный вихрь затягивал в себя несколько килограммов водорода. Бездонная пропасть, которую невозможно залатать.
Дункан сумел заснуть, но спал плохо. Ему снилось, что он без конца падает в вихрь, а тот затягивает его глубже и глубже. Его сплющивало до молекул, до атомов и, наконец, до субъядерных размеров. Еще немного — и все кончится. Он просто исчезнет в сияющей вспышке.
Но этот момент не наступал. Наряду со сжимающимся пространством растягивалось время. Секунды становились все длиннее… длиннее… длиннее, пока он не оказался пленником вечности.

Глава 16
ПОРТ ВАН АЛЛЕН

Когда Дункан в последний раз укладывался спать на корабельную койку, до Земли оставалось еще пять миллионов километров. Сейчас же «колыбель человечества» заполняла собой почти все небо, точь-в-точь напоминая свои многочисленные снимки. Кое-кто из пассажиров успел достаточно попутешествовать в межпланетных просторах. Они говорили Дункану, что его удивит поразительное сходство реальной планеты с ее снимками. Тогда он только смеялся, а сейчас искренне удивлялся… своему удивлению.
Корабль подошел к Земле со стороны Солнца, поэтому часть планеты была ярко освещена. Дункан надеялся увидеть земные континенты, а увидел континенты белых облаков, плотно закрывавших поверхность. Иногда в разрывах мелькали участки суши, но распознать их без карты было невозможно. Зато Дункан смог вдоволь насладиться ослепительным сиянием полярной шапки Антарктиды. От сияния веяло холодом, но в сравнении с его родным миром Антарктида была просто тропиками.
Красивая планета, очень красивая. И в то же время — чужая. Дункан поймал себя на мысли, что белые и голубые краски Земли не согревают ему сердце. Как ни парадоксально, но оранжевые облака Титана выглядели из космоса куда гостеприимнее.
Дункан находился в зале Б. Он наблюдал за приближающейся Землей, одновременно прощаясь со своими попутчиками. За это время орбитальный порт Ван Аллен из ослепительной звездочки превратился в сверкающее кольцо и, наконец, — в громадное, медленно вращающееся колесо. Асимптотический двигатель «Сириуса» был выключен; положение корабля регулировалось лишь эпизодически включавшимися тормозными двигателями. Уровень искусственной гравитации довольно быстро понизился до нуля.
А орбитальная станция становилась все внушительнее. Это был настоящий город в космосе, который начали строить около трехсот лет назад. Сейчас гигантское колесо заслоняло собой всю Землю.
Причаливание было почти незаметным. Корабль слегка качнуло — и в следующее мгновение он уже стоял в доке орбитальной станции. Через несколько секунд капитан это подтвердил.
— Добро пожаловать в порт Ван Аллен — ворота Земли. Экипажу нашего корабля было приятно провести вместе с вами эти двадцать дней. Я надеюсь, что и вы получили удовольствие от полета. Прошу выполнять распоряжения членов экипажа, а также проверить, не осталось ли в каютах забытых вами вещей. С сожалением вынужден напомнить, что трое пассажиров до сих пор не произвели окончательный расчет. Наш старший эконом будет ожидать их у выхода…
Сообщение было встречено приветственными и насмешливыми возгласами, которые быстро потонули в общем шуме. Люди торопились покинуть свой временный дом. Во время процедуры высадки действовали четкие правила, однако сейчас возобладал хаос. Пассажиры путали проверочные отсеки, а служба оповещения, в свою очередь, путала имена, называя несуществующие. Прошло более часа, прежде чем Дункан оказался возле узких входных ворот космопорта, прозванных «бутылочным горлышком». Спросив о своем багаже, он узнал, что багаж отправляют специальными грузовыми шаттлами и все свои вещи он получит уже на Земле.
Суета стихала. Пассажиры протискивались сквозь шлюз причального отсека и расходились по соответствующим уровням орбитальной станции. Дункану было некуда торопиться. Он скрупулезно выполнил все пункты замысловатой инструкции. Теперь вместе с другими пассажирами, чьи фамилии начинались на букву М, он должен был пройти карантинный контроль. Все прочие документальные формальности были улажены по каналам связи еще несколько часов назад, на подлете к орбитальной станции. Но карантинный контроль никогда не считался формальностью. Для некоторых пассажиров он становился непреодолимой преградой. Зная об этом, Дункан не без внутреннего волнения встал перед человеком в форме Карантинной службы.
— К нам редко прилетают гости с Титана, поэтому вы проходите по лунной категории с уровнем гравитации менее четверти земного, — пояснил ему служащий, — Ваша первая неделя на Земле может быть очень тяжелой, но вы еще молоды и сумеете адаптироваться. Особенно если оба ваших родителя появились на свет…
Карантинный медик заглянул в идентификационный сертификат Дункана и осекся: в графе «мать» стоял жирный прочерк. Далее шли сведения об отце и обстоятельства появления Макензи-младшего. Дункан давно привык к подобной реакции, и она его больше не задевала. Ему даже нравилось видеть удивленные лица тех, кто впервые узнавал о его статусе. К счастью, у карантинного медика хватило ума и такта не задать один глупый вопрос, на который Дункан уже давно выработал автоматический ответ: «Естественно, у меня есть пупок. Самый лучший, какой только можно получить за деньги». Другой распространенный миф, будто клонированные мужчины обладают необычайной смелостью, поскольку не получили «ничего женского», Дункан предпочитал не обсуждать и не оспаривать. Иногда это заблуждение неплохо ему помогало.
Чувствовалось, что в карантинном медике проснулось чисто научное любопытство, однако за Дунканом стояли еще шестеро. Это заставило служащего воздержаться от дальнейших вопросов и отправить Дункана «наверх» — в ту часть космопорта, где поддерживался уровень земной гравитации. Лифт долго полз по «спице» громадного, медленно вращающегося колеса. Стоя в кабине, посланец Титана ощущал, как с каждым метром немилосердно тяжелеет его тело.
Когда лифт наконец остановился, Дункан на негнущихся ногах покинул кабину. Хотя Земля находилась от него в тысяче километров и новообретенный вес был вызван искусственным тяготением, он чувствовал железную хватку бело-голубой планеты. Земля словно вцепилась в него и тянула вниз. Дункан знал: если он провалит испытание, его бесцеремонно отправят обратно на Титан.
Правда, на орбитальной станции существовало нечто вроде ускоренного курса адаптационных тренировок для жителей Луны. Однако этот курс был рассчитан на тех, кто провел детство на Земле, а для Дункана мог оказаться опасным.
Но все страхи забылись, когда он вышел в просторный зал и вновь увидел Землю. Она занимала половину неба, двигаясь мимо широких окон, представляющих собой настоящий шедевр строительства космических сооружений. Дункану не хотелось подсчитывать, сколько тонн воздуха давит на каждый квадратный сантиметр их поверхности. Он встал возле самого окна. Стекло выглядело пугающе тонким. Трудно верилось, что оно — единственная перегородка между воздухом и космическим вакуумом. Стоя перед ним, Дункан испытывал смешанное чувство ликования и тревоги.
Карантинный врач вручил ему контрольный список вопросов, и Дункан со всегдашней своей добросовестностью собирался просмотреть их и дать ответы. Но панорама Земли заставила его забыть об анкете. Дункан так и стоял, переминаясь с ноги на ногу (от непривычной тяжести мышцы ног быстро уставали).
Оборот вокруг Земли порт Ван Аллен делал за два часа, а вокруг своей оси — за три минуты. Через какое-то время Дункан перестал реагировать на эти трехминутные обороты. Для его сознания они стали привычным фоном, как то бывает со звуками или запахами. Потом Дункан дал волю фантазии, представив себя живым спутником, облетающим Землю по орбите. Планета становилась все больше; он двигался, опережая наступающий день.
Увы, облачность и сейчас мешала Дункану рассматривать поверхность Земли. К счастью, в облаках попадались просветы. С такой громадной высоты было невозможно разглядеть какие-либо признаки жизни на планете. И под этим облачным покровом человечество жило тысячелетиями! Трудно поверить, что впервые люди увидели свою планету из космоса лишь триста лет назад.
Дункан продолжал искать следы разумной жизни на Земле, а ее диск постепенно превращался в полумесяц. Его поиски были прерваны системой оповещения: пассажирам, намеревавшимся лететь на Землю, предлагалось собраться у терминала шаттлов, воспользовавшись лифтами номер два и три.
Ему еще хватило времени навестить «Последний шанс» — так называли здесь туалеты, знаменитые не менее, чем обзорные окна. Затем Дункан снова шагнул в кабину лифта и поехал к центру «колеса», где царила невесомость и где пассажиров ждали «челноки», курсирующие между станцией и Землей.
Иллюминаторов в салоне шаттла не было, зато имелись обзорные экраны, вмонтированные в спинки кресел. Экраны позволяли выбирать передний или задний обзор. Выбор между тем не всегда зависел от желания пассажиров, но об этом предпочитали не упоминать. В частности, бортовой компьютер блокировал сцены взлета и посадки, поскольку некоторых пассажиров они шокировали.
Было приятно вновь оказаться в невесомости, пусть всего на пятьдесят минут, пока шаттл не достигнет границ атмосферы. Земля из планеты постепенно становилась целым миром. Дугообразная линия горизонта все более выпрямлялась. Среди облаков мелькнул океанский простор, два или три острова, над которыми бушевал беззвучный шторм.
Дункан ощущал себя школьником, стремящимся найти на глобусе хоть что-то знакомое. Наконец-то! Узкая полоса суши, слева океан, справа — такой же узкий залив. Да это же Калифорнийский полуостров! Шаттл вынырнул из облаков над Тихим океаном и понесся навстречу североамериканскому континенту.
Они летели над горами, которые казались совсем плоскими. Горы сменились пересекающимися каньонами, более похожими на марсианские, чем на земные. «Наверное, Колорадо», — подумал Дункан.
А вот и гравитация! Дункан почувствовал, как его вдавливает в кресло. Дискомфорт был минимальным: устройство кресла и его особо мягкая обивка позволяли равномерно распределить вес тела. Но с появлением гравитации стало трудно дышать. Дункан вспомнил о «Советах пассажирам», находящихся справа от обзорного экрана. «Не пытайтесь дышать глубоко. Делайте короткие, но резкие вздохи; это уменьшит напряжение на грудные мышцы». Дункан последовал совету. Дышать сразу стало легче.
Шаттл несколько раз слегка качнуло. Послышался негромкий рокот, по обзорному экрану разлилось пламя. Компьютер туг же переключил «шокирующее» изображение на задний обзор. Там виднелись быстро удаляющиеся каньоны и пустыни. Их сменили озера явно искусственного происхождения. На водной глади белели пятнышки парусных лодок. Дункан сумел разглядеть след от более крупного судна, идущего на большой скорости. Скорее всего, оно не плыло, а неслось над поверхностью озера, хотя с такой высоты казалось неподвижным.
Очередная смена пейзажа была столь внезапной, что застала Дункана врасплох. Наверное, шаттл снова летел над океаном. Однако нет, вода выглядела совсем по-другому. Дункан не сразу понял, что сейчас они летят над лесными массивами центральной части американского Запада.
Вот оно — убедительнейшее доказательство жизни на Земле, да еще в невообразимых для титанца масштабах. Дункан сразу вспомнил про растительность Титана. На всей его родной планете было менее сотни деревьев, которых берегли и холили. А здесь деревья исчислялись миллионами.
В мозгу мелькнули вычитанные где-то слова: «первозданные леса». Должно быть, так в древности выглядела Земля, пока человек огнем и топором не стал уничтожать деревья, освобождая место для пашен и пастбищ. Теперь, после недолгого периода, который окрестили «сельскохозяйственной эрой», большая часть планеты возвращалась к своему изначальному состоянию.
Дункан прекрасно знал, хотя и с трудом верил, что эти «первозданные леса» лишь немногим старше его деда. Всего двести лет назад здесь простирались поля и стояли дома фермеров. А осенью эти поля расцвечивались золотом созревших пшеничных колосьев. (Смена времен года была еще одной местной реальностью, почти не поддававшейся его пониманию…) На Земле и сейчас хватало фермерских хозяйств. Часть из них принадлежала чудаковатым любителям природы, остальные — биологическим исследовательским центрам. Но катастрофы двадцатого века крепко научили людей в отношениях с природой никогда более не полагаться на силу технологии, когда за ничтожную эффективность приходилось платить слишком высокую цену.
Из-за скорости шаттла солнце опускалось за горизонт гораздо быстрее. На несколько секунд оно замерло — и исчезло. Еще через минуту мир внизу погрузился в темноту.
Однако темнота не была кромешной. Ее пронизывала паутина светящихся нитей, простирающихся до горизонта. Иногда три-четыре линии сходились в один светящийся узел; кое-где светились островки, никак не связанные с общей сетью. Вот и еще одно убедительное доказательство существования разумной жизни. Дункан и не предполагал, что «первозданные леса» окажутся столь населенными. Впрочем, нынешняя иллюминация была более чем скромной. В середине двадцатого века электрическое сияние покрывало миллионы квадратных километров, превращая ночь в день и заслоняя звездное небо.
Где-то в левом углу экрана Дункан вдруг заметил цепочку движущихся огней. Они перемещались не вдоль «паутины», а поверх нее. «Аэроплан», — догадался Дункан. Пассажирский или грузовой, он летел не быстрее облака. На Титане так не полетаешь. Дункан решил при первой же возможности прокатиться на аэроплане.
А потом внизу появился город. Довольно большой. Наверное, жителей в нем было тысяч сто, никак не меньше. Шаттл летел совсем низко. На обзорном экране проплывали дома, дороги, парки, чаша ярко освещенного стадиона. Должно быть, там сейчас шло какое-то состязание. Вскоре город остался позади. Экран заволокло серым туманом, в котором вспыхивали красноватые молнии. Они летели сквозь грозу — по меркам Титана, весьма заурядную. Раскатов грома слышно не было; внешние звуки не проникали в салон шаттла. Зато в пении двигателей появились новые ноты. Дункан почувствовал, что шаттл быстро снижается. Он не представлял, чем должно сопровождаться приземление. А приземление оказалось почти незаметным: легкий толчок — и на экране появился мокрый бетон, залитый разноцветными огнями. Неподалеку стояли какие-то машины. «Автобусы», — догадался Дункан. Рядом с ними сновали юркие машинки технической службы, рассекая фарами дождевые струи.
Через тридцать лет Дункан Макензи вернулся в мир, в котором он появился на свет.

Часть 3
ТЕРРА

Глава 17
ВАШИНГТОН, ОКРУГ КОЛУМБИЯ

— Жаль, погода подкачала, — сказал Джордж Вашингтон, — Раньше мы применяли местное управление климатом, но потом решили отказаться.
— Почему? — спросил Дункан.
— Эта система преподнесла нам сюрприз: однажды на День независимости повалил снег. Пришлось даже отменить парад.
Дункан вежливо рассмеялся, не зная, было ли так на самом деле или землянин шутит.
— Ничего страшного, — сказал он Вашингтону. — Для меня это новое ощущение. Я никогда не видел дождя.
Сказанное было почти правдой. Перемещаясь по поверхности родной планеты на вездеходе, он часто попадал в бурю. По внешней стороне ветрового стекла, всего в нескольких сантиметрах от глаз, хлестали ядовитые аммиачные струи. Но здесь с неба струилась безопасная… нет, благословенная вода — источник жизни и на Земле, и на Титане. Там случайно открывшаяся дверца вездехода означала бы мучительную смерть, а здесь… Здесь если он вылезет из машины, то всего лишь промокнет. Однако инстинкты родного мира были сильнее разума. Дункан знал: чтобы выбраться из-под зашиты лимузина, он должен сделать над собой усилие.
Да, его везли в настоящем лимузине! Еще один совершенно новый опыт. Дункан впервые путешествовал в таких тепличных условиях, когда спереди от тебя коммуникационная панель, а сзади — плотно заполненный бар. Поймав его восхищенный взгляд, Вашингтон спросил:
— Впечатляет, правда? Таких машин больше не делают. Это была любимая машина президента Бернстайна.
Нельзя сказать, чтобы Дункан помнил даты жизни всех девяноста пяти президентов, но кое-какое представление о времени правления Бернстайна он имел. Он прикинул возраст машины — и не поверил своим подсчетам.
— Получается, этому лимузину… больше полутораста лет!
— Да, и он прослужит еще столько же. Конечно, кое-что приходится менять. Например, обивку сидений. Ее обновляют каждые двадцать лет. Кстати, это натуральная кожа. Если бы сиденья могли говорить, они бы поведали о разных секретах. В общем-то, они так и делали. Но даю вам честное слово: сейчас все подобные устройства сняты. Все до единого.
— Все до единого? A-а, понимаю, о чем вы, — догадался Дункан, — Но у меня нет никаких секретов.
— Поживете у нас — появятся. Секрета — это наша, так сказать, «местная промышленность». Нехиреющая отрасль.
Пока роскошная старинная машина, повинуясь автоматике, почти беззвучно двигалась по шоссе, Дункан пытался разглядеть места, мимо которых они ехали. Поскольку бесшумных шаттлов еще не изобрели, космопорт находился в пятидесяти километрах от города. Движение на четырехполосном шоссе было на удивление оживленным. Дункан насчитал не менее двадцати машин различных типов и моделей; и хотя все они двигались в одном направлении, шоссе произвело на него тревожное впечатление.
— Надеюсь, все остальные машины тоже снабжены устройствами автоматического управления? — спросил он, не скрывая беспокойства.
Вашингтон недоуменно посмотрел на него.
— Разумеется. У нас уже лет сто как на общественных магистралях запретили ручное управление. Это считается уголовно наказуемым преступлением. Но — увы! Находятся психопаты, которые сами калечатся и калечат других.
Такое признание заинтересовало Дункана. Значит, Земля разрешила не все свои проблемы. В технологическом обществе одной из величайших угроз стал непредсказуемый безумец, переносящий свое подавленное или агрессивное состояние на окружающую технику. Сознательно или неосознанно — это дела не меняло. История последних столетий хранила память об ужасающих техногенных катастрофах, самой известной из которых было разрушение Гондванского реактора, произошедшее в начале двадцать первого века. Поскольку Титан в этом отношении был значительно уязвимее Земли, тема заинтересовала Дункана. Он был бы не прочь продолжить разговор о вопросах технологической безопасности, но не хотел показаться бестактным. Ведь с момента его приземления прошел всего час.
Но даже если бы он и совершил такой faux pas, его хозяин не показал бы ни малейшего смущения, а плавно перевел бы беседу на другую тему. За короткое время, прошедшее с момента их знакомства, Дункан понял, что Джордж Вашингтон — опытный дипломат. Уверенность, с какой он держался, не была результатом самовоспитания. Недаром его генеалогическое древо уходило на несколько столетий вглубь. Но чего Дункан никак не мог понять, так это внешнего облика землянина. Смуглокожий, элегантно и дорого одетый, Джордж Вашингтон был невысокого роста, лысый и довольно полный. Больше всего Дункана удивляли его лысина и полнота. В двадцать третьем веке и то и другое легко исправлялось. Правда, эти особенности существенно отличали его от остальных людей. Наверное, причина скрывалась в желании Вашингтона выглядеть не так, как все. Эта тема была еще деликатнее вопросов безопасности на дорогах. Дункан понял, что ее лучше не касаться, пока он как следует не познакомится с Вашингтоном. Возможно, ее лучше не касаться вовсе.
Лимузин ехал по изящному мосту, перекинутому через широкую и довольно грязную реку. Дункан еще никогда не видел настоящих рек с настоящей водой. Однако в дождливый вечер вода показалась ему отталкивающе-холодной.
— Потомак, — пояснил Вашингтон. — Сейчас вам вряд ли понравится эта река. Но в солнечный день, после того как весь ил уйдет вниз по течению… Тогда ее воды сияют голубизной. Даже не верится, что на возрождение Потомака понадобилось двести лет… А это «Уотергейт». Не настоящий, конечно. Тот снесли в последние годы двадцатого века, хотя демократы требовали сохранить отель как национальный памятник… Зато Центр Кеннеди сохранился в более или менее первоначальном виде. В прошлом находились архитекторы, предлагавшие свои проекты реставрации Центра. Но потом это стало считаться дурным вкусом. Зачем подновлять историю?
Они ехали по Вашингтону, все еще купающемуся в лучах былой славы (хотя дождливая погода несколько портила впечатление). Дункан читал, что за триста лет город мало изменился. Так оно и было. Большинство правительственных и общественных зданий бережно сохранялись, поэтому, как утверждали критики, Вашингтон представлял собой крупнейший в мире «жилой музей».
Вскоре машина свернула в проезд между красивыми, тщательно ухоженными лужайками. С приборной панели лимузина донеслось негромкое «бип-бип», а под рулевым колесом вспыхнул сигнал: «ПЕРЕЙТИ НА РУЧНОЕ УПРАВЛЕНИЕ». Джордж Вашингтон опустил руки на руль. Скорость понизилась до двадцати километров в час. Машина неспешно катилась мимо цветочных клумб и замысловато подстриженных кустов. Проехав еще немного, Вашингтон затормозил у крыльца старинного здания, которое было слишком велико для частного дома и слишком мало для отеля. Тем не менее это был отель, о чем свидетельствовала замысловатая надпись, выполненная старинными, трудночитаемыми буквами на фронтоне крыльца: «ОТЕЛЬ «СТОЛЕТИЕ»».
Похоже, профессор Вашингтон обладал сверхъестественной способностью предупреждать вопросы.
— Это здание построил в конце девятнадцатого века один железнодорожный король. Казалось бы, забота о Конгрессе. Здесь останавливались конгрессмены и высокопоставленные гости. Но эта забота принесла королю железных дорог несколько тысяч процентов прибыли. На время торжеств наш комитет снял все здание. Большинство официальных гостей мы разместим здесь.
Здесь Дункан в очередной раз был удивлен, даже ошеломлен. На Титане детей с ранних лет учили все делать самостоятельно. Обслуживанием занимались сервомеханизмы, но никак не люди, и слою «слуга» Дункан привык считать достоянием истории. И вдруг к нему подбежали двое чернокожих людей в вычурных старинных одеждах. Они взялись нести его скромный багаж. Один из швейцаров (в памяти Дункана всплыло другое старинное слово) обратился к нему на приятном, мелодичном языке. Дункан не понял ни единого слова.
— По-моему, вы переигрываете, Генри, — с легким упреком заметил ему профессор Вашингтон. — Возможно, вы прекрасно владеете условным языком рабов, но какой от него толк, если ваши слова понимает лишь горстка историков лингвистики? Кстати, где вы раздобыли этот грим? Думаю, мне он тоже понадобится.
Человек, которого звали Генри, что-то ответил, но Дункан опять ничего не разобрал. Пока они с Вашингтоном поднимались в кабинке лифта, похожей на золоченую птичью клетку, тот сказал:
— Боюсь, профессор Мерчисон слишком глубоко проникся духом тысяча семьсот семьдесят шестого года. Однако это свидетельствует об очевидном прогрессе. Если бы лет двести назад ему предложили сыграть роль своего бесправного предка — пусть всего лишь на время торжеств, — он бы расшиб вам голову. А сейчас — сейчас он просто наслаждается своей ролью, и мы бы ни за что не смогли уговорить его вернуться в аудитории Джорджтаунского университета.
Вашингтон взглянул на свою пухлую шоколадно-коричневую руку и вздохнул.
— Становится все труднее и труднее найти человека с настоящей черной кожей. Поверьте, я вовсе не расовый сноб, — поспешно добавил он, — но мне будет грустно, когда у всех нас окажется одинаковая темноватая кожа. Думаю, вы сознаете свое неоспоримое преимущество.
От удивления Дункан едва не раскрыл рот. Цвет собственной кожи заботил его не больше, чем цвет собственных волос. Просто никто. и никогда не заострял внимания ни на том ни на другом. Дункан вообще не думал о себе как о чернокожем. Только сейчас он заметил (не без удовольствия), что кожа у него темнее, чем кожа Джорджа Вашингтона, потомка африканских правителей.
Когда Вашингтон распрощался и оставил его в гостиничном номере, Дункан облегченно вздохнул. Теперь можно не заботиться об учтивом выражении лица и не думать над каждой фразой. А главное — не делать вид, что бодро держишься, когда в действительности едва стоишь на ногах. Дункан рухнул в одно из невообразимо мягких кресел. Спинка кресла покорно откинулась назад, словно эта мебель была специально сконструирована для обитателей планет с пониженной гравитацией. Вашингтон оказался заботливым и предусмотрительным хозяином. Но Дункан знал: пройдет немало времени, прежде чем он освоится в этом мире.
Гравитация, конечно же, была самым убедительным напоминанием, что он не на Титане. Однако существовали и десятки других, ощущаемых не столь резко. Взять хотя бы величину этой комнаты. По титанским меркам она была просто огромной, а такую роскошную мебель Дункан видел только в исторических пьесах. Впрочем, он и сам сейчас находился в гуще истории. Здание отеля строили во времена, когда не то что ракеты — самолеты считались техническим курьезом. И в убранстве номера господствовали вещи той эпохи. Шкафы, полные изящной стеклянной посуды, живописные полотна, старомодные фотографии чопорных, давно забытых знаменитостей. Возможно, среди них были и снимки того, настоящего Вашингтона… Нет, здесь он хватил через край. Фотография появилась уже после смерти первого президента Соединенных Штатов. Дункан разглядывал тяжелые портьеры. Конечно, на Титане ничего подобного не было и быть не могло. Даже на уровне голографических изображений, хранящихся в Центральной библиотеке.
Коммуникационная консоль была значительно моложе шкафов и портьер, но и ее возраст насчитывал не менее ста лет. Она состояла из знакомых Дункану элементов: серого экрана, буквенно-цифровой клавиатуры, видеокамеры и звуковых колонок. Старомодный вид выдавал их возраст. Почувствовав, что ему хватит сил добраться до консоли, Дункан поднялся, осторожно ступая, прошел туда и плюхнулся в менее мягкое и удобное кресло.
Тип устройства и серийные номера, как обычно, находились сбоку. Вот и дата: 2183 год. Значит, он правильно угадал: консоли почти сто лет. Дункан оглядел консоль. Никаких следов изношенности, если не считать слегка стертой поверхности на клавишах букв Е и А Впрочем, откуда взяться износу, если во всем устройстве ни одной движущейся части?
Коммуникационная консоль стала для Дункана еще одним ощутимым напоминанием, что Земля — древний мир и здесь умеют сохранять прошлое. И всегда умели, если не считать нескольких столетий неразумного потребления, когда главным критерием была новизна вещей. Но времена подобного расточительства давно миновали. Сейчас, если устройство работало нормально, его не торопились менять только из-за устаревшего внешнего вида. Другое дело, если оно ломалось или если появлялось кардинально новое поколение устройств. Конфигурация консоли (особенно ее домашнего варианта) сложилась еще в начале двадцать первого века. Дункан был готов держать пари, что на Земле есть консоли, исправно работающие более двухсот лет.
Более двухсот лет. А ведь это даже меньше, чем десятая часть мировой истории. Впервые в жизни на Дункана навалилось сознание собственной никчемности. До сих пор он скорее в шутку думал, что терранцы сочтут его варваром с задворок Солнечной системы. Сейчас же он с горечью признавался себе, что в этой шутке есть солидная доля правды.

Глава 18
ПОСОЛЬСТВО

 

Мини-секретарь, или просто минисек, — портативный компьютер — был прощальным подарком Колина. Дункан еще не успел познакомиться со всеми функциями этой маленькой, но чрезвычайно удобной и полезной штучки. Минисек был старым, но работал исправно, и Колин не без некоторого сожаления расстался со своим верным помощником. Он сопровождал Макензи-среднего повсюду. Вполне естественно, что с годами футляр минисека несколько обтрепался и кое-где покрылся пятнами. По меркам Земли отцовский подарок был недостаточно элегантен — это Дункан понял в первый же день.
Минисек имел стандартные размеры и легко умещался на ладони взрослого человека. Если не особо присматриваться, внешне компьютер мало чем отличался от старинных электронных калькуляторов, появившихся в последнюю треть двадцатого века. Но это только внешне. Минисек на много порядков превосходил их по своим возможностям и быстродействию и был гораздо удобнее. Дункан вообще не представлял себе жизнь без таких помощников.
Поскольку человеческие пальцы за три века не стали тоньше и изящнее, клавиши минисека имели те же размеры, что и его далекие предки. Клавиш было пятьдесят, зато функций — практически неограниченное количество. Минисек мог работать в нескольких режимах, и обозначения на каждой клавшие менялись сообразно выбранному режиму. Если был выбран буквенно-цифровой режим, на двадцати шести клавишах появлялись буквы латинского алфавита, а на десяти других — цифры от нуля до девяти. Стоило переключиться на математический режим, и буквы исчезали, а вместо них появлялись знаки «х», «+», «+», «-», «=» и знаки всех стандартных математических функций.
Следующим режимом был словарь. Минисек хранил в своей памяти свыше ста тысяч слов. Экран превращался в страницу словаря, имеющую традиционные три столбца. Для поиска и перелистывания существовали особые кнопки. Часы/календарь тоже отображали свои данные на миниатюрном дисплее. Однако объемы информации бывали настолько велики, что порою требовался экран больших размеров — вплоть до экрана коммуникационной консоли. Для этого у минисека имелся оптический интерфейс — крошечный приемно-передающий глазок. Он работал на длинных волнах ультрафиолетового диапазона, и пока он и сенсорное устройство консоли «видели» друг друга, между ними происходил обмен информацией со скоростью несколько мегабайт в секунду. Это предохраняло память минисека от переполнения; в любое время что-то можно было перебросить на стандартную консоль и надежно сохранить. Если же на минисеке требовалось выполнить определенный вид работы, для нее с консоли загружалась вся необходимая информация.
Сейчас Дункан использовал минисек для простейшей работы — записи речи, что для такого могучего малыша было почти оскорблением. Младший Макензи был один на громадной, незнакомой и, что скрывать, чужой ему Земле. Даже неуклюжие тезисы приветственной речи, которые он собирался наговорить, не должны стать достоянием других людей. А уж тем более — его звуковой дневник. Здесь ему понадобится то, чем на Титане он почти не пользовался, — установление пароля для доступа к информации.
Лучшим паролем будет какое-нибудь простое слово, которого нет в памяти минисека. У него есть такое слово! Слово, которое он знает очень давно и которого не было и не могло быть в памяти его умной игрушки.
Дункан быстро набрал: «KALINDY», намеренно сделав ошибку и написав это слово через «К», а не через «С», как оно в действительности писалось. Следуя инструкции, он ввел слово еще раз и получил подтверждение, что пароль сохранен. Затем он прикрепил себе на рубашку миниатюрный микрофон, произнес несколько проверочных слов и убедился, что минисек воспроизводит запись только после набранного пароля.
На Титане Дункан никогда не вел дневник, будь то звуковой или традиционный, на бумаге. Но здесь все обстояло иначе. Вскоре он начнет встречаться с разными людьми и ездить по разным местам. За несколько недель он увидит, услышит и узнает больше, чем за все годы своей жизни. Если не сохранить впечатления, они быстро потускнеют и изгладятся из памяти. Дункан твердо решил записывать все, что только сможет. В будущем эти записи станут его бесценным сокровищем. Он даже представил себе, как в возрасте Малькольма сидит и слушает слова, доносящиеся из далекой молодости…
«Двенадцатое июня две тысячи двести семьдесят шестого года. Я все еще приспосабливаюсь к земной гравитации. Сомневаюсь, что сумею полностью адаптироваться к земным условиям. Я уже могу провести на ногах целый час, не испытывая особой боли в ногах. Вчера я видел прыгающего человека. Я не поверил своим глазам…»
«Джордж — он чертовски предупредителен — нашел мне массажиста. Не знаю, поможет ли мне массаж, но ощущения очень интересные».
Дункан остановил запись, уловив в своих словах некоторую недосказанность. На Титане ручной массаж был редкостной роскошью, и Дункан знал о нем лишь понаслышке. Массажист Берни Патрас оказался приятным молодым человеком. Он держался с Дунканом просто и естественно, не выказывая ни малейшего превосходства. Патрас прекрасно знал физиологию человека. Он специализировался на работе с жителями других планет и дал Дункану несколько ценных советов по поводу адаптации к земному тяготению. Все «недуги гравитации» лечились одним универсальным средством.
— Постарайтесь хотя бы один час в день проводить в ванне, — посоветовал ему Берни. — Особенно это важно в первый месяц вашего земного пребывания. Я представляю, насколько плотным будет ваш график, но ни в коем случае не пренебрегайте ванной. И потом, там ведь тоже можно работать. Например, читать или что-то надиктовывать. Посол Луны даже брифинги проводит, едва высовывая нос из воды. Говорил мне, что так ему лучше думается…
Наверное, описанное зрелище было весьма недипломатичным. Единственным в своем роде даже для этого города, который чего только не видел…
«Я уже целых три дня как на Земле, но только сегодня у меня появились силы, намерение и возможность упорядочить свои мысли. Клянусь: с этого дня я буду делать записи ежедневно…»
«На следующее утро после моего прилета Джордж — его все зовут здесь только так — отвез меня в наше посольство. Оно находится в нескольких сотнях метров от отеля. Посол Роберт Фаррел извинился, что не смог встретить меня в космопорту. «Если вы попали в руки к Джорджу, — сказал он, — мне не о чем беспокоиться. Профессор Вашингтон — просто гений организованности». Вскоре Джордж покинул нас, и мы долго говорили с глазу на глаз».
«С Бобом Фаррелом мы встречались три года назад, когда он прилетал на Титан. Посол хорошо меня помнит. Так это или нет, но говорил он вполне убедительно. Возможно, умение производить нужное впечатление — неотъемлемое искусство каждого дипломата. Фаррел держался очень дружелюбно, всем своим видом выражая готовность помочь. Тем не менее мне показалось, что он что-то недоговаривает и исподволь старается что-то от меня узнать. Я понимаю двойственность его положения: будучи терранцем, представлять интересы другой планеты. Когда-нибудь у нас из-за этого могут возникнуть трудности, но пока что заменить Фаррела некем. Никто из титанцев не смог бы постоянно жить на Земле…»
«К счастью, никаких острых неотложных проблем пока не вырисовывается. До начала восьмидесятых годов «Соглашение о поставках водорода» пересматриваться не будет. Но есть десятки мелких вопросов, список которых я передал Фаррелу. Например: можем ли мы быстрее получать заказываемое оборудование; как можно оптимизировать графики поставок; почему буксует новый обмен студентами — и так далее. Фаррел пообещал свести меня с нужными людьми, способными разрешить эти проблемы. Но я намекнул ему, что хотел уделить какое-то время знакомству с Землей. И потом, он ведь не только наш человек в Вашингтоне, но и полномочный представитель на всей планете…»
«Похоже, Фаррел изрядно удивился, узнав, что я намереваюсь провести здесь около года. Думаю, пока лучше не раскрывать ему главной причины. Впрочем, наверное, он и так догадается. Когда он тактично поинтересовался моим бюджетом, я сообщил ему о любезности, оказанной мне Комитетом по празднованию пятисотлетия Соединенных Штатов, а также добавил, что на счету Макензи во Всемирном банке имеется определенная сумма, которой я намерен воспользоваться. «Понимаю, — сказал Фаррел. — Старине Малькольму сейчас должно быть больше ста двадцати. Даже на Земле люди стараются понадежнее упрятать денежки, чтобы Общественному фонду досталось как можно меньше». Я не совсем понял, о чем речь, но расспрашивать не стал. Затем Боб (правда, без особого энтузиазма) сообщил, что любой персональный счет можно на законных основаниях завещать посольству для оплаты его текущих расходов. Я дипломатично ответил, что мысль интересная и что я обязательно ее запомню…»
«Фаррел вызвался помогать мне во всем, что касается составления приветственной речи. Очень любезно с его стороны. Я сообщил ему, что продолжаю работать над речью. По словам Фаррела, окончательный проект желательно завершить к концу июня, чтобы у всех влиятельных комментаторов было время заранее с ним ознакомиться. В противном случае моя речь рискует потонуть в словесных потоках великого июльского дня. Очень ценный совет, сам бы я не догадался. Потом я спросил: «А разве другие гости не поступят аналогичным образом?» — «Конечно, — ответил наш посол. — Но у меня есть хорошие друзья во всех средствах массовой информации. К тому же Земля проявляет большой интерес к Титану. Вы и по сей день остаетесь бесстрашными первопроходцами, прорубающими путь человеческой цивилизации в дальнем уголке Солнечной системы. По правде говоря, на Земле мало кто горит желанием влиться в ваши ряды. Но нам нравится слушать рассказы первопроходцев». Мне показалось, что мы неплохо понимаем друг друга, и я рискнул спросить Фаррела: «А что, Земля действительно приходит в упадок?» На мой вопрос он усмехнулся и быстро ответил: «Нет, мы не в упадке». Затем помолчал и добавил: «Но со следующим поколением на Землю придет упадок». Знать бы, какова доля правды в его шутке…»
«Потом мы минут десять говорили об общих друзьях. Он вспомнил Хелмеров, Вонгов, Морганов и Ли. Похоже, он хорошо знает всех влиятельных людей Титана. Наконец Фаррел спросил меня о бабушке Элен, и я ответил, что она такая же, как всегда. Он правильно понял мой ответ… На этом наша беседа с послом окончилась. Вернулся Джордж и повез меня на свою ферму… Я впервые увидел местность, по которой можно ходить без кислородной маски и специального костюма. Это впечатление я перевариваю до сих пор…»
Назад: ЗЕМНАЯ ИМПЕРИЯ
Дальше: Часть 4 ТИТАН