Глава 23
Как это обычно бывает в Питере, ни с того ни с сего небо затянуло. Немного погромыхало, и начался дождь. На дороге моментально образовались лужи, прыгать через которые ещё то удовольствие. А ветер продолжал нагонять всё новые и новые тучи.
Но нам повезло: мы добирались к Трубецким в казённой карете. Иван уступил место на козлах наёмному кучеру и забрался внутрь. Несмотря на сырую погоду, настроение было замечательным.
— Ладно всё получилось, — заговорил копиист.
Он ни на секунду не расставался с прижатым к сердцу холщовым мешочком, в нём находились драгоценности, которые мы собирались вернуть владельцу.
— Неплохо, — согласился я. — Сам не ожидал такого. Похоже, мы с тобой сработались, братишка.
— Что есть, то есть. Покражу раскрыли, на «скоморохов» вышли, убийцу Вареньки нашли.
— По скоморохам не всё ясно. Не выходят у меня из головы те слова, что мёртвый поляк написал.
— «Скарб» и «ваза»?
— Они самые. Тот лях явно имел в виду что-то более серьёзное, чем часики Миниха в горшке. Может, я конечно, и усложняю, а Хрипунов прав…
Мои слова были прерваны, карета остановилась.
— Эй, служивые! Вылазьте, приехали, — зычно прокричал кучер.
— Потом договорим, — сказал я.
Дворня Трубецких при виде нас забегала, как тараканы по кухне. Больше всех суетился дворецкий Гаврила.
— Судари, могу ли я быть чем-нибудь полезен?
— Дома барин? — спросил я у него.
— Изволят быть у себя. О вас доложить? — угодливо согнулся он.
— Всенепременно докладывай.
— Осмелюсь спросить, а по какому поводу визит?
— А это уже не твоё дело, братец. Барину сами скажем, тет-а-тет. По французски парле?
Гаврила отрицательно замотал головой.
— Не парле значит, — констатировал я. — Ну чего на меня смотришь? Дуй к барину, докладывай, что мы прибыли.
Встреча с князем произошла всё в том же кабинете. Недавно в нём произвели уборку, пахло только что вымытым полом и табаком. Дожидаясь нас, Трубецкой соизволил раскурить трубочку.
Мы вошли уверенной солдатской походкой, встали в дверях.
Вид у кригс-комиссара был деловитый, настрой решительный. Не привык князь к хорошим известиям от Тайной канцелярии, готовился устроить выволочку нерадивым следователям, пометать в них громы да молнии.
— Ваша светлость, — Иван слегка опустил подбородок.
Я последовал его примеру, приветствуя вельможу.
— Пришли?! — рявкнул Трубецкой, да так, что у нас уши заложило.
— Как видите, — не стал отпираться я.
Меня князь раньше не видел, но никакого любопытства у него я не вызывал. Подумаешь, ещё один мелкий клерк, писарюга. Правда, во взгляде появилось ещё больше злости.
«Боже, какой индюк!» — в сердцах подумал я.
«Не то слово!» — мысленно согласился Иван.
— Я же велел с пустыми руками ко мне не приходить! — снова загрохотал Трубецкой.
— Позвольте! — рассердился Иван. — Отнюдь не с пустыми руками. Мы свой хлеб даром не едим.
Он с нарочитым небрежением высыпал перед Трубецким содержимое мешочка.
— Что это? — не сразу понял кригс-комиссар.
— А вы взгляните, ваша светлость. Узнаёте?
Князь внимательно посмотрел на драгоценности, осторожно потрогал и повертел в руках, зачем-то понюхал и, удовлетворившись результатом, перевёл взгляд на нас.
— Добро! Хвалю.
— Спасибо, ваша милость, — поклонились мы.
— Татя вызнали? — Металла в голосе у Трубецкого убавилось, равно как и пренебрежения к тлям, осмелившимся потревожить покой сиятельного вельможи.
— Вызнали, — подтвердил Иван. — Поручик Бутырского полка Карташов. Схвачен нами самолично и препровождён в крепость.
Трубецкой грохнул по столу кулаком, да так, что драгоценности подпрыгнули и едва не посыпались на пол.
— Вот шельма! Всего-то два раза у меня бывал и уже обнести успел! Кол ему в задницу.
— Это мы успеем, — заверил я. — Не сомневайтесь. Что заслужил, то и получит.
— Сознался уже?
— Почти, — хмыкнул Иван, скосившись на мой слегка потрёпанный после схватки вид. Не получилось у меня привести себя в порядок полностью. — Завтра допрос учиним, как положено, вызнаем всё, показания запишем. Вас всенепременно в известность поставим, что да как.
— Толково!
Князь дёрнул за шнур колокольчика, велел позвать Анастасию Гавриловну. Та явилась, шурша юбками, стараясь выглядеть кроткой невинной овечкой. Я в жизни многое повидал, но столь явное лицемерие вызвало у меня зубовный скрежет. Перед нами разыгрывался хорошо отрепетированный спектакль, причём каждый из актёров прекрасно осознавал, что ломает комедию. Не было тут примерной и любящей супруги, не было верного мужа. Лишь два комедианта: развратных, подлых и вороватых. Но они старательно играли в семью, не сознавая, что зрители давным-давно их раскусили.
Из мыслей Ивана я знал, что он чувствует то же самое. Происходящее его коробило, как и меня.
На лице дамы появилось брезгливое выражение. Она одарила нас презрительной улыбкой.
— Милый, ты звал меня?
— Смотри, дорогая, — чересчур бравурно воскликнул Трубецкой. — И года не прошло — сыскалась потеря!
— Вот радость-то! — без особых эмоций произнесла женщина.
Ну да, не её цацки же, чему радоваться? Хотя эта невозмутимость тоже показалась мне напускной. Руки у дамочки явно дрожали, и этот тремор не ускользнул ни от кого, разве что только от мужа.
— А знаешь, кто ворюгой оказался? — почти выкрикнул Трубецкой.
— Кто? — с деланным равнодушием спросила княгиня.
— Да Карташов, поручик! Ты его вряд ли помнишь, он у нас и бывал-то всего ничего. Поди ж ты, я б на него и не подумал, прислугу перепорол.
— И правильно сделал, — похвалила Анастасия Гавриловна. — Ежли дворню в узде не держать, так она совсем распоясается. Наука лишней не будет. А вам, молодые люди, от меня искренняя благодарность за то, что татя сыскали.
Мы вежливо склонили головы.
— Всегда к вашим услугам, — деликатно произнёс Иван.
Трубецкой тем временем принял какое-то решение.
— Я завтра с государыней буду иметь разговор. Упомяну о молодцах. Достойны они похвалы, достойны. И не токмо похвалы. — Князь извлёк из ящика письменного стола маленький кожаный кошелёк и протянул нам. — Берите, заслужили!
— Не стоит, ваша милость, — мотнул головой Иван. — Мы присягу давали. Запрещено нам к взяткам касаться.
— Разве сие взятка? — удивился Трубецкой.
Я мысленно зашипел на предка.
«Ты чего ломаешься?»
«Не могу! Нельзя так! Я на государевой службе».
«Тогда я возьму. Мы люди не гордые. К тому же мне казённые харчи ещё не положены».
«Нет, братишка. Сам не возьму и тебе не позволю!»
«Дурак ты, Ваня, и уши у тебя холодные», — обиделся я, в душе понимая правоту предка. Такая благодарность была сродни попытке купить нас.
Догадавшись, что решение копииста окончательное, князь хмыкнул и убрал деньги, причём с явным облегчением, отнюдь не с обидой.
«Да ведь этот козёл из-за копейки готов удавиться!» — догадался я.
«Именно! А ты ему потакать хотел. Он бы потом думал, что с нами за полушку что хошь делать можно!»
«Ладно, братишка. Прости!»
«Бог простит».
Иван взял с Трубецкого расписку по всей форме. Отчётность важна в любом деле, особливо в нашем. К тому же в полученной бумаге пусть другими словами, но говорилось, что претензий к нам не имеют, наоборот, довольны проделанной работой. Такой документ будет хорошей страховкой при любых обстоятельствах.
На этом формальности закончились, мы сочли визит к Трубецким исчерпанным. Вежливо раскланялись и удались.
Наутро вдвоём отправились на службу. Мне до сих пор был неясен мой нынешний статус: взял ли меня Ушаков к себе или нет, в любом случае я решил идти с Иваном до конца. Там, глядишь, всё и образуется.
Канцеляристы встретили нас радушно, отовсюду слышались весёлые приветствия. Во время небольшого перерыва угостили домашним квасом и снедью.
Иван радовался, что не нужно корпеть за конторкой, переписывать пожелтевшие от времени и сырости бумаги. Ему нравилась новая жизнь, полная опасностей и приключений. Предок был романтиком. Жаль, я не разделял его увлечений.
Допрос Карташова назначили на девять утра. Мы с Иваном отправились за ним в сопровождении бравого капрала-гвардейца, прикомандированного к Тайной канцелярии. Ежедневно здесь дежурили десятки вояк, кто-то менялся каждые сутки, кто-то попадал чуть ли не в постоянный наряд.
Я очень удивился обилию штатского люда в коридорах казематов: заплаканные женщины, детишки, старики. Многие держали узелки и котомки. Наряду с простолюдинами хватало и особ благородных кровей. Объединяло их одно — выражение скорби, горести и какой-то обречённости на лицах.
— Кто все эти люди? — спросил я у сопровождающего.
Тот, не оборачиваясь, пояснил:
— Известно кто: у многих, кто в казематах сидит, родня есть. Навещать заарестованных не возбраняется. Да и нам легче. На провиант ить денег отпускают мало. Вот и кормятся колодники с того, что родные приносят.
— А ежли родни вообще нет? Как таким быть?
— Не спрашивайте! Плохо, господа. Такие по улицам ходют, милостыней харчи добывают.
Я обалдело закрутил головой. Здешний режим содержания совсем не походил на современный мне. К узникам Петропавловки запросто ходит родня с улицы, передачки носит, причём с личной доставкой в камеру. Интересное кино. Не ожидал.
Навстречу торопливой походкой прошла женщина в чёрной монашеской рясе, которая прятала её фигуру. Мелькнуло бесцветное абсолютно невыразительное лицо из тех, что и запомнить-то невозможно.
— Она-то что здесь делает? — удивился я.
— Божий человек. Сирых навещает да убогих, тех, кому никакого вспомоществования нет. Лекарства приносит, провиант опять же.
— И что, никакого допроса и осмотра?
— Я же сказал: божий человек. Кто её осматривать будеть?
— Ну-ну, — усмехнулся я.
Мы подошли к одиночке, в которой держали Карташова. Возле дверей мялся молоденький солдатик. При виде капрала он вытянулся в струнку. Начальство, как же!
— Открывай, — велел ему наш сопровождающий. — На допрос велено доставить.
Солдат стал возиться с замком. Отомкнув, шагнул в сторону.
— Проходите.
— Что, судари, милости прошу, — сделал приглашающий жест капрал.
— После вас, — галантно раскланялся я.
Капрал понимающе ухмыльнулся в усы.
В камере нас ожидал сюрприз. Да что там: всем сюрпризам сюрприз!
Картина была невесёлой. На земляном полу, скорчившись, лежал покойник. В его груди торчал всаженный почти по самую рукоять нож. На нательной рубахе расплылось кровавое пятно.
Капрал снял с головы треуголку.
— Вот зараза! — зло произнёс я.
Иван машинально перекрестился. Он не мог оправиться от изумленья. Ну да, в закрытой охраняемой камере самого главного КПЗ страны неизвестная сволочь прирезала нашего Карташова. Причём сделала это недавно: покойник был совсем тёплый.
Капрал задумчиво посмотрел на мёртвое тело, а потом заорал во всю глотку:
— Эй, молодой! Бегом сюда!
В камеру ворвался перепуганный солдатик. Капрал схватил его за рукав и подвёл к трупу:
— Это что такое, а?
Караульный подавлено молчал, не отрывая взгляд от мёртвого тела.
— Я тебя снова спрашиваю: что это такое? — повторил капрал.
— Это… это, господин капрал, арестант, поручик Карташов.
— Вижу, что Карташов. Токмо почему он у тебя в таком состоянии пребывает? Тебя что, труп караулить ставили?
— Никак нет! Живого караулил. Он ещё жалился, что холодно в камере, печь просил истопить, а я отказал. Дров, говорю, у меня нет. Не выдали ещё. Живой он был, вашродь, как есть живой.
— Тогда кто его живота лишил? — капрал схватил солдата за грудки, подтянул к себе. — Ты? А ну, сказывай, покуда зубы тебе не выставил! Ты убил?
— Никак нет, — заверещал тот. — Никак нет! Не мог я его живота лишить! Зачем мне сие?!
— Говори, раззява, кто был у него, кого впускал?
— Никого не впускал, господин капрал, окромя монашки одной.
— Монашки! — дёрнулся я.
Мы с Иваном ринулись к выходу, расталкивая и пугая встреченных на пути людей. Пулей пролетели по коридору, выскочили на крыльцо.
Поздно. Монашки уже и след простыл.
Я горестно сплюнул и поплёлся назад в камеру. За спиной понуро пыхтел мой «братишка».
