XLVII

Четыре дня. Долгих, бессмысленных четыре дня, полных тоски и бесполезного ожидания. Макрон ненавидел маленькие тихие города, предпочитая суету и вечное движение Рима, прекрасного, величественного, не сравнимого ни с каким другим городом. Здесь у него не было знакомых, у которых он мог бы попросить гостеприимства, и поэтому он со своими преторианцами остановился в таверне, где имелись комнаты для знати. Хозяин предоставил ему целый павильон с широким ложем, массивными бронзовыми светильниками и безвкусными красно-желтыми занавесями. От предложения хозяина насчет гетер из местного лупанара префект претория отказался, предпочитая коротать время в одиночестве.

Сразу по приезде он отправился в дом Клавдия, где жила Юния. Но ему вежливо ответили, что госпожа Клавдилла больна и никого не желает видеть, а господин Клавдий еще вчера уехал осматривать земельный участок за городом и вернется через два дня. Раздосадованный Макрон оставил для Юнии письмо от Калигулы и записку от себя, где сообщил, что ему надо срочно ее повидать. Через час раб, прибежавший в таверну, вернул восковые таблички нераспечатанными.

Ненависть захлестнула его душу, стоило увидеть, что не сломана печать. Как обезумевший лев, мечущийся по арене, пронзенный острыми копьями и ревущий под хохот безжалостной толпы, впал в ярость и всесильный префект претория, тот, кто отдавал приказания одним взглядом, тот, от чьей милости зависел весь Рим до последнего жалкого плебея. «Возвращайся! Возвращайся!» Он на разные лады повторял это краткое слово, беспощадно насмехаясь над собой. Как он мог поддаться слепой страсти, так унизить себя? Это небрежно брошенное слово обещало все блага мира. Вернулся… Глупец! Девчонка просто забавлялась с ним. Макрон призывал всех богов услышать его страшные клятвы, он клялся разоблачить убийцу и поджигательницу, чтобы насладиться видом ее бездыханного тела на Гемонии. Но стоило представить разметавшиеся лунные волосы на бесчувственном камне, остекленевшие черные глаза, свернутую набок точеную шейку и бледные полуоткрытые губы, как ненависть отступала под натиском жалости и страсти. Во что бы то ни стало он хотел насладиться ее совершенным телом и лишь потом отдать его на растерзание палачу. Поэтому Макрон выжидал, точно хищник, затаившись в засаде, пил много вина и лежал, раскинувшись на широком ложе. Мысли его путались, планы менялись, но цель оставалась четкой и ясной. Юния!

Так и провел он долгие четыре дня в добровольном заточении, не приняв ни одного человека. Чтобы отвлечься, потянуть время и дать понять Клавдилле, что он не зря здесь находится, Макрон сочинял обвинительную речь. На Капри Тиберий потребовал от него начать новый судебный процесс: показательные обвинения против Акунции, затеянные Лелием Бальбом, и ее скорая казнь не произвели, как посчитал цезарь, должного впечатления на сиятельных отцов-сенаторов. Они вовсю теперь забавлялись, наблюдая, как разворачивается борьба между Бальбом и народным трибуном Юнием Отоном, который наложил запрет на награждение сенатом обвинителя. Императору хотелось крови. Крови знати, льющейся густым потоком на Гемонии.

Речь мстительного Макрона была направлена против Альбуциллы, вдовы Сатрия Секунда, одного из казненных приспешников Сеяна. Эта красивая величественная женщина когда-то осмелилась отвергнуть всемогущего префекта претория. Воображение Макрона бурлило, стоило ему к тому же припомнить строптивость и ненависть недосягаемой Клавдиллы. Он без колебаний обвинил в своей речи Альбуциллу в неуважении к императору, а в качестве ее сообщников в оскорблении величия решил привлечь неугодных ему самому персон. В его речи они фигурировали как любовники этой матроны. Макрона не смутило, что в список любовных связей Альбуциллы был включен и семидесятилетний сенатор Луций Аррунций. Макрон люто ненавидел его из-за проигранной денежной тяжбы.

Теперь префект претория добьется своего и наложит лапу на состояние сенатора, на медные рудники в Испании, прекрасный дом, недвижимость на Эсквилине и Целии. Все будет его!

Макрон с удовлетворением перечел свою речь. Гордая Альбуцилла будет повержена, что ж, он придет проститься с ней на Ступени слез. Никто в суде не осмелится возражать против страшного обвинения в оскорблении величия.

Префект претория живо представил себе, упоенный местью, красивую, статную Альбуциллу. Она пользовалась большим уважением в Риме, ее даже удостоили высокой чести вести церемонию жертвоприношения в праздник Доброй богини. В третий день до декабрьских нон знатные матроны собирались в доме консула, только женщины допускались на эту церемонию. Сами священные весталки помогали главной распорядительнице. Мало кто из мужчин догадывался о ходе праздника. За всю историю Рима лишь один раз был нарушен закон. Ради прекрасной Помпеи, жены Юлия Цезаря, влюбленный Клодий, переодетый девушкой, проник в дом, где справлялся священный праздник. Тогда ему повезло, что Красс купил судей, и глупец отделался лишь легким испугом!

Макрон вызвал одного из преторианцев и передал обвинительное письмо в суд, приписав, чтоб немедленно были подвергнуты аресту рабы и вольноотпущенники всех обвиненных и брошены в Туллиеву тюрьму. Курьер отправился в Рим. Он повез с собой и послание к Домицию Афру. Префект решил, что именно лучший оратор и доносчик империи должен произнести обвинительную речь на этом нелегком процессе. Невий помнил, насколько искусно тот оплел сетью интриг в свое время Клавдию Пульхру – подругу Агриппины, матери Калигулы, когда Тиберий решил устроить показательный процесс.

Холодная декабрьская тьма сгущалась над городом. Вовсю праздновались яркие дни Сатурналий. Самый любимый праздник простого люда и бесправных рабов! Сатурналии несли с собой беззаботное веселье, игры, пляски и пиры. Все осыпали друг друга подарками, даже рабов, освободив от работ, сажали за семейный стол, воскрешая память о призрачном «золотом веке», когда все люди меж собой были равны.

Римская знать всегда с неудовольствием ожидала этих празднеств. Зазорно было высокородным патрициям общаться со всяким сбродом и тратить деньги на подарки презренным рабам. Поэтому многие обычно уезжали на время Сатурналий в загородные имения, оставляя следить за домашним весельем управляющих.

Пьяные возгласы «Io, Saturnalia!» с улицы временами достигали ушей префекта претория, заставляя его недовольно морщиться. Макрон ненавидел этот праздник, напоминающий ему о бесславном рождении и предках-рабах.

Близились январские календы, а за ними и перемены в общественной жизни. Новые консулы, избранные в июне, готовились вступить в должность. В храме Кастора готовились к принятию присяги, начали проводиться первые ауспиции, преторы, эдилы и квесторы сдавали полномочия своим преемникам. Макрон отдавал себе отчет в том, что должен возвращаться, и чем быстрей, тем лучше.

Клепсидра отмерила уже не один час, а префект претория сидел в полумраке за столом. Неровный блеск светильников освещал его мощную грузную фигуру, блики плясали на неровных гранях чаши, он забавлялся, наблюдая за их робкой игрой. Еще один глоток терпкого вина, за ним другой, третий. Когда же наступит блаженное забытье? Пора уезжать, слишком долгое бездействие префекта только на пользу его врагам. Но Клавдилла…

Тихий удар в медную доску вывел его из оцепенения. Он услышал окрики своих преторианцев, стоящих на страже, но не смог понять, с кем они спорят. Полог отдернулся, и показалась голова охранника.

– Говори! – хрипло приказал Макрон.

– Господин, там какая-то женщина. Она не открывает лица и требует пропустить. По голосу вроде молодая и разряжена точно гетера, в пестром пеплуме под темным плащом.

Макрон грустно усмехнулся. Видимо, хозяин таверны решил услужить почетному гостю. Но почему прислал только одну девушку?

– Пусть пройдет, – махнул рукой.

– Мы обыщем, вдруг прячет кинжал.

– Ты думаешь, я не справлюсь с какой-то девчонкой? – возмутился Макрон и сдвинул косматые брови. – Не смейте тронуть ее даже пальцем.

Голова охранника исчезла за толстой занавесью. Невий тихо рассмеялся: эта девка как раз кстати, одинокие вечера уже наскучили, немного развлечься не помешает. А завтра он уедет и уже в Риме дождется возвращения Клавдиллы.

Полог опять приподнялся, хрупкая фигурка, закутанная в темный плащ, выскользнула из темноты, тихо приблизилась к столу. Незаметное движение, и плащ упал на мраморный пол. Макрон остолбенел: перед ним стояла чернокожая девушка с короткими курчавыми волосами, ее пестрый пеплум с затейливыми узорами переливался в прыгающих бликах огоньков. Невий шумно выдохнул, пораженный этим зрелищем. Он ненавидел темнокожих гетер. Хозяин таверны завтра поплатится за эту чудовищную глупость.

– Вон! Убирайся, черная тварь! – заревел он.

Но она только широко раздвинула в улыбке темные губы. На месте передних зубов зияли провалы. Макрон ужаснулся этому зрелищу.

– Убирайся, пока я не убил тебя! – закричал он.

Но девушка спокойно отошла и неожиданно стала плавно изгибаться, склонив набок курчавую головку, точно внимая неслышной музыке. Макрон кинулся на нее, но она, беззвучно скользя по мрамору, отбежала, чтобы продолжить свой странный танец.

Он с безумием во взоре вновь попытался схватить ее, но она увернулась, оставив в его руках разноцветный лоскут. Макрон выхватил меч, но разрубил лишь воздух, а она ускользала от него, подобно легкому ветерку, он бил уже наотмашь, но не мог достать ее. Эта странная игра приводила его в ярость, гнев застилал глаза, он не мог понять, что надо этой девчонке, почему, вместо того чтобы спасаться бегством, она, пританцовывая, молча прыгает с ловкостью пантеры и скалит страшный рот с провалами вместо зубов.

Она вскочила на ложе, беззвучно хохоча.

– Теперь я убью тебя, дикая тварь! Вздумала пошутить! – задыхаясь, прерывисто крикнул Макрон и взмахнул коротким мечом.

Отблеск отточенного металла мелькнул в ее бездонных глазах.

– О, пожалуйста, сжалься над бедной девушкой, господин Невий Серторий, – неожиданно проговорила она, и он испугался до боли знакомых звуков ее нежного голоса.

– Клавдилла?

– Что ж не признал сразу?

Девушка сбросила курчавый парик, разбросав по плечам кольца белокурых волос, и скинула пеплум гетеры. Макрон остолбенел.

– Кажется, только римлянки возбуждают твою плоть? – продолжала издеваться Юния, оттирая тканью сажу со щек и зубов. Плеснув воды из кувшина на руки и умывшись, она завершила свое превращение.

Макрон с усилием отвел глаза.

– За что ты так? – тихо спросил он, устремив глаза в темноту. Сердце бешено колотилось, будто стремилось наружу.

Неожиданно Клавдилла обвила его мощную шею тонкими руками, и он вздрогнул, настолько тихо она приблизилась. Макрон заставил себя повернуть голову, и его взгляд окунулся в бездонную тьму ее зрачков. Внезапный всплеск страсти нахлынул, заставил горько застонать.

– Почему ты мучаешь меня? Знаешь же, что люблю до безумия только тебя одну, – прошептал Невий, касаясь губами ее нежной кожи.

Дивный аромат, исходящий от девушки, кружил ему голову. Он обхватил ее своими огромными руками и нежно прижал к груди, закованной в тяжелый панцирь.

– Я слишком поздно поняла, что Калигула не стоит тебя, но моя гордость не давала мне сознаться в этом даже себе самой. Ты настоящий мужчина, с сильными руками и грубой кожей, тот, кто мне нужен, тот, кого я смогу любить. – Голос Юнии задрожал, и Макрон почувствовал влагу ее слез на своей щеке. – Я сделала много ошибок, слишком много, чтобы быть достойной этого чувства.

– Ты сказала мне тогда: «Возвращайся», и я вернулся. Вернулся, чтобы увезти тебя на край света, чтобы никто больше не вставал на нашем пути – ни Энния, ни твой муж, – тихо произнес Невий, и сердце его замерло.

– Нет, я ухожу, Макрон. – В ее голосе неожиданно зазвучали резкие нотки, и она попыталась вырваться. – Я не должна была приходить к тебе. Это еще одна моя ошибка. Ослабь свои объятия.

– Но почему, божественная? Я обидел тебя?

– Те преступления, что совершила я, стеной стоят меж нами. Ты ведь знаешь обо всем, и… Неужели продолжаешь любить?

– Клянусь Юпитером, люблю. Только Калигула с его порочным нравом мог заставить тебя пойти на такое. И только он должен ответить за все. Но не ты, жизнь моя.

В сгустившемся мраке Макрон не мог разглядеть, как заблестели глаза Клавдиллы, но она все же опустила длинные ресницы, чтобы ненависть не выплеснулась наружу, подобно смертельному яду. Калигулу окружают негодяи, способные предать при удобном случае. А он всегда считал, что у него есть верные друзья, способные помочь выжить в борьбе за власть, когда старый Тиберий сойдет в царство теней.

– Он ответит, – с трудом проговорила она. – Но прежде… – И умолкла, не в силах продолжить.

Голова Макрона закружилась от аромата ее волос. Он и не расслышал ее последних слов, опьяненный страстью. Уже не владея собой, он приподнял ее и бережно уложил на ложе. Сломанные мощными пальцами, покатились по полу фибулы его кожаного панциря, он с легкостью отшвырнул его в сторону, сорвал красную тунику с птеригами, и Клавдилла замерла в восхищении, увидев мощь его мужской плоти. Макрон навалился, нетерпеливо прижав к себе ее хрупкое тело, и Юния, ощутив эту силу в своем лоне, сладострастно изогнулась и впилась розовыми ноготками в поросль седых волос на его необъятной груди.

После торопливых, неумелых ласк Калигулы и утонченных забав с Фабием она с наслаждением отдавалась грубым рукам Макрона, гладившим ее грудь с таким неистовством, будто рукоять меча перед боем.

Три мужчины в ее жизни, но такие разные в искусстве любви.

Разметав после бурных объятий лунное золото волос на его широкой груди, Юния смотрела в темноту пред собой и счастливо улыбалась, прислушиваясь к громкому дыханию лежащего рядом мужчины. Она любила его в эту ночь, искренне и страстно, осознавая, что вспыхнувшее чувство уже начало понемногу умирать в ее душе. Так она любила и Фабия Персика в тот день, когда он придумал, чтобы мастер изваял ее статую из золота.

Гасли, потрескивая, чадящие фитильки в бронзовых светильниках, спускающихся с невидимого потолка, и, когда потух робкий последний огонек, померкла и любовь в черных глазах Юнии.

Она осталась на ночь, бессонница уже не томила, усталому разуму требовался покой, глубокий сон овладел ею, стоило обвить рукой шею лежащего рядом мужчины и склонить голову ему на грудь.

Восхитительным оказалось пробуждение. Клавдилла проснулась на ложе, усыпанном лепестками роз. Макрон, уже одетый, сидел рядом и нежно перебирал огромными ручищами ее дивные локоны, любуясь красотой нагого тела девушки. Юния счастливо улыбнулась, в черных глазах вспыхнули радостные огоньки.

– Нас уже ждет завтрак, – тихо шепнул Невий, наклонившись к ней своим огромным телом. – Скажи мне только одно. Ты ведь не будешь торопиться с отъездом в дом Клавдия?

Она мотнула головой. И он прочел в ее глазах желание остаться, и, как ему показалось, навсегда.

– Ты не сердишься на меня? – спросила Юния и хитро прищурилась.

Макрон склонил набок седую голову, будто задумавшись:

– Знаешь, но ты все-таки была весьма соблазнительна в образе беззубой негритянки. Мы можем повторить…

Ее смех зазвенел рассыпавшимися бусинками, тонкой ладошкой она, потянувшись, закрыла ему рот:

– Прекрати издеваться. Ты же чуть не убил меня. И как, по-твоему, я могла уйти незамеченной из дома Клавдия?

– Но все-таки пришла, когда я уже утратил последнюю надежду, бесконечно моля богов об этом счастье.

Он посмотрел на Юнию, но неожиданно взор его потух и наполнился тяжелой печалью. Клавдилла прочла в его глазах невысказанные сомнения и вопросы.

– Я чувствую твое беспокойство, мой Невий, – сказала она, – ты догадался обо всем. Да, это я подожгла Авентин в ночь нашей свадьбы с Гаем, да, это я подделала документы, чтобы доказать императору, что его внук – незаконнорожденный выродок Сеяна. И Фабий убит из-за того, что я подставила его.

Макрон вздохнул, он продолжал молчать и гладить роскошное золото волос подруги. Противоположные чувства раздирали его: любовь и страх перед ее черной, лживой душой. Что, если притворство и то, что случилось между ними?

– Ты была любовницей Фабия, я видел в его спальне золотую статую, – жестко произнес он и пристально посмотрел на Юнию.

Клавдилла в изумлении приоткрыла рот.

– Так, значит, это тебе Тиберий приказал расправиться с Персиком? – запинаясь на каждом слове, спросила она.

– Да, я убил твоего возлюбленного, который по неведомой причине перестал быть тебе угоден. Или ты с самого начала планировала этот заговор с ним, чтоб потом избавиться и от свидетеля, и от надоевшего любовника?

– А тебе жаль этого пустого кутилу? Он причинил мне немало неприятностей, вел себя как влюбленный дурак, не внимая голосу разума и моим увещеваниям. – Юния гневно поджала губы и устремила на Макрона колючий, неприязненный взгляд. – Значит, именно тебе я должна быть благодарна за эту услугу?

Префект не ответил, лишь внимательно посмотрел на нее, чувствуя, что страх, неприязнь и застарелая ненависть к Юнии растворяются в его душе. Да и что значат для него эти гнусные преступления в сравнении с тем, что он обладал совершенным телом недоступной Клавдиллы, вкусил прелесть ее любви. Юния наблюдала, как меняется его лицо, чувствовала, что надо укрепить в нем слепую веру в то, что чувства ее искренни, и не вспугнуть начало новой любви, уже без примеси ненависти.

– Мы не были с ним любовниками, мой Невий, – робко шепнула она и, изящно изогнувшись, скользнула к нему на колени. – Я всегда мечтала, чтоб меня завоевывали так, как ты. Твоя сила и необузданная вседозволенность привлекли меня, когда я впервые увидела тебя в лупанаре Лары Варус. Я заметила, как ты смотрел на меня на Аппиевой дороге, когда Калигула объявил о нашей помолвке. Потом ты пытался похитить меня во время пожара на улице, спас из рук обезумевшей толпы и забрал у вигилов. Я ведь тогда хотела броситься в Тибр от отчаяния. Меня позабавила и твоя сумасшедшая выходка в доме моего отца. Пытаться изнасиловать в собственной спальне! Я чувствовала, что любовь твоя не просто прихоть, но до свадьбы не могла поддаться соблазну полюбить тебя так, как ты этого заслуживаешь, мой милый.

Макрон тряхнул седой головой, отгоняя наваждение. Юния поняла, что он еще не убежден до конца в ее искренности.

– Но я помню твои глаза, когда ты сидела на коленях Приапа перед приходом жениха, – произнес он с усилием сквозь плотно сжатые губы, чтоб не застонать от безысходности.

Но Юния не растерялась, чувствуя, что победа уже близка. Еще один умелый бросок, как при игре в кости, и выпадет счастливое число.

– По-твоему, в тот момент, когда я сидела прижатой к деревянному фаллосу, мне и следовало сказать тебе, что ты зажег во мне любовный интерес? – Ее голос так и сочился язвительностью. Venus!

Макрон расхохотался так оглушительно, что зазвенели хрустальные чаши на столе.

– Прости мое недоверие, любимая. Подозрительность всегда была мне присуща. Я потерял голову с того момента, когда увидел тебя танцующей в лупанаре. Точно сама Венера сошла с Олимпа исполнить этот грациозный танец. Я пытался выкупить тебя у Лары, думал, что ты ее новая гетера.

Юния удивленно посмотрела на него: она не знала, что он был свидетелем ее розыгрыша.

– И какую же сумму ты ей предложил? – приникнув поцелуем к его губам, прошептала она.

– Я был готов отдать все, что имею: власть, богатство, все блага мира, – нежно сказал он, отвечая на ее поцелуй.

Клавдилла знала, что уже пора возвращаться, но ей не хотелось обратно в дом Клавдия, где она уже порядком скучала. В надежности обитателей этого дома она уже убедилась и потому, отбросив сомнения, осталась в павильоне Макрона. Она пыталась приручить свою гордость, вопиющую о том, что патрицианке древнего рода негоже делить ложе с сыном раба. И стоило этой мысли закрасться в ее хорошенькую головку, как она сразу возненавидела своего любовника. А глаза Макрона лучились от счастья, голова кружилось от любовного дурмана, он ни на мгновение не желал оставлять ее одну, казалось совсем позабыв, что в Риме его ждут дела. Юния сдерживала свои переживания и потихоньку убеждала Невия возвращаться. Стоило ему забыться сном, как она доставала послание от мужа и перечитывала его, запасаясь выдержкой и силой духа. Калигула писал, что безумно скучает по ней, заклинал приехать к нему на Капри, но Юния со слезами на глазах думала о том, что это невозможно. Под влиянием ревности настроение Макрона могло мгновенно перемениться, а Клавдилле нужен был этот союзник, готовый ради нее пойти на любое преступление.

Письма от Эннии Макрону приходили по несколько раз на дню: она выражала недовольство тем, что супруг медлит с возвращением, язвительно колола Юнию и Ливиллу, осевших в провинции. Клавдилле она писала о римских происшествиях, о том, что Домиций Агенобарб вновь брошен в тюрьму и обвиняется наряду с некоторыми сенаторами в разврате и оскорблении величия по делу вдовы Сатрия Секунда. Агриппинилла нарядилась в траурные одеяния и выставляет напоказ всему Риму свою скорбь, ее избегают все подруги, кроме Эннии.

Когда Макрон наконец отбыл в Вечный город, Юния с облегчением вздохнула и вернулась в дом Клавдия похудевшей и грустной. Ливилла, которая обо всем подозревала, встретила ее гневными упреками, но, заглянув в бездонную тьму глаз подруги, испуганно умолкла и горячо ее обняла. Они закрылись в купальне и долго молча сидели в теплом бассейне из розового мрамора, прежде чем сама Клавдилла начала разговор:

– Ты ведь обо всем догадалась, Ливилла, и я благодарна тебе за твою верность и надежность. Моя красота – коварный дар богов, проклятье… Жизнь похожа на ночной кошмар… Страшно открыть глаза, чтобы посмотреть, не стал ли ужас явью, и гонишь сон прочь, чтоб не увидеть повторение. Поддержи меня, моя милая подруга, подскажи, что делать далее.

Ливилла задумчиво молчала, играя розовыми лепестками в ароматной воде. Наконец посмотрела на Юнию, и Клавдилла прочла в ее взгляде восхищенное одобрение.

– Калигула должен тебе ноги целовать. Если б не твой ум, валялось бы его бездыханное тело на Ступенях слез. Не сокрушайся, что отдалась префекту претория. За Макроном – преторианцы, а это опасная, несокрушимая сила и безграничная власть. Только их слово сыграет решающую роль в выборе нового императора. Думаешь, он сам не вынашивает честолюбивых планов? После смерти Тиберия может разгореться гражданская война, как после убийства Юлия Цезаря. Многие в Сенате лелеют призрачные мечты о восстановлении Республики. Эта опасность возникла, когда умер Август, но мой отец Германик подавил мятеж легионов и заставил присягнуть на верность Тиберию. Но вряд ли, взбунтуйся преторианцы, Макрон успокоит мятежников ради Калигулы. Поэтому не стоит корить себя за измену, ведь душой ты осталась верна своему недальновидному супругу.

Лицо Юнии прояснилось, веселые огоньки заплясали в глазах. Она выскочила из воды и принялась кружиться, беззаботно напевая и шлепая босыми ножками по лужицам. Ливилла заразилась ее весельем и звонко рассмеялась. На шум заглянула Кальпурния, ее встретили брызгами, заставили раздеться и нырнуть к ним в бассейн.

А за ужином Юния сообщила, что они с Ливиллой возвращаются в Рим. Клавдий очень растрогался, тряс седеющей головой и больше обычного заикался. А после полуночи они встретились с Юнией в таблинии. Клавдилла горячо поблагодарила старика и, приникнув к его груди, долго плакала, расстроенная предстоящей разлукой.

– Теперь, дочка, ты справишься со всеми неприятностями и без моих советов. Ты нашла верный путь, избрав союзником Невия Сертория. Но будь осторожна, видят боги, мой племянник не простит тебя, если узнает о твоей измене. Сапожок никогда не умел прощать и отличался черной неблагодарностью. Думаю, ты совершила ошибку, доверившись Ливилле.

Юния пожала плечами, тревожные складки залегли на ее лбу. Но через миг она решительно улыбнулась, откинула непослушные локоны лунных волос и проговорила:

– Если она не оправдает моего доверия, то расплата будет скорой и жестокой. Снадобья из ларца Ливии надежны.

Клавдий вздрогнул и усилием воли отогнал прочь неожиданную мысль. Его, как сообщника, не постигнет ли та же участь? Но мягкий ласковый взгляд Клавдиллы развеял эти сомнения.

Утром они распрощались. Юния оставила Кальпурнии все свои одеяния и украшения, что приобрела в Капуе. Клавдилла успела полюбить скромную порядочную девушку, которую жизнь изрядно потрепала, но не ожесточила ее сердце, а лишь наполнила безграничным терпением. Кальпурния неустанно благодарила Фортуну, что та ей послала доброго содержателя. Раз Юния подслушала тайную молитву девушки во здравие Клавдия и ее самой, вначале так неприязненно к ней отнесшейся из-за того, что они с проклятой мачехой носили одно и то же имя, и лед в сердце был окончательно растоплен. Расставались они как добрые подруги, но без надежды на новую встречу. Клавдилла знала, что в Капую она никогда не вернется.