XLVI

Гай Цезарь в очередной раз перечитывал письма из капсы, данной Тиберием. Развалившись на ложе и наслаждаясь потоками теплого воздуха, в изобилии струящегося из проемов в стенах, он мечтал о возвращении в Рим, скучал по Юнии. Ему стало известно, что она в Капуе, живет у Клавдия. Он терялся в догадках, почему она до сих пор не написала ему ни одного письма. Гай исчеркал уже сотни листов со страстными признаниями в любви, но Клавдилла упорно молчала. Вести из Рима доходили очень редко, одиночество угнетало. После того как Тиберий раз призвал его к себе, больше они не виделись. Император упорно избегал Калигулу, но, как удалось узнать у рабов, Гемелл тоже находился в опале. Старый цезарь теперь предпочитал одиночество и просиживал перед очагом, уставившись на огонь или разбирая различные донесения. Тиберий не развлекался даже со своими любимцами – эти раскрашенные мальчишки целыми днями нежились среди цветов в перистиле, бренчали на лирах, распевали непристойные куплеты или тихо ссорились меж собой.

Тиберий выжидал, но Калигула никак не мог для себя понять, чего именно. Гай отчаянно скучал, даже тревоги улетучились, вытесненные страшной тоской. Если уже не убили, то, значит, он проживет еще долго.

Калигула вновь лениво потянулся к узкому пергаментному листу, развернул, глаза неторопливо пробежали по знакомым строчкам.

Ох, Юния! Только она могла пойти на такой рискованный шаг! Старый Тиберий поражен в самое сердце: подумать только, единственный родной внук, которому он мечтал передать бразды правления в ущерб детям Германика, оказался незаконнорожденным выродком. Сын Сеяна! Сын злейшего предателя! Великолепно, Юния, любовь моя! Калигула послал ей воздушный поцелуй. Дорого бы он отдал, чтобы узнать все подробности исполнения этого дерзкого замысла. Кто-то должен был пострадать. Но кто? Кого избрала жертвой Клавдилла?

Неизвестность угнетала. Калигула потянулся к чаше с вином. Опять напьется к вечеру от безысходности.

Беззвучно откинулась темная занавесь, и на пороге выросла огромная фигура Германна. Гай вздрогнул и пролил вино.

– Когда ты оставишь свои привычки? Здесь тебе не Тевтобургский лес! – недовольно произнес он.

Германн довольно ухмыльнулся:

– Император хочет видеть тебя, Гай Цезарь! Поторопись, я провожу.

– Я бы и сам нашел дорогу.

Но тем не менее Калигула живо поднялся, собрал свитки в капсу, сунул ее под подушку.

Тиберий в своем неизменном пурпурном плаще восседал посреди атриума в золотом солиуме. Львы на подлокотниках зловеще скалились. Калигула подобострастно пал ниц перед этой неподвижной фигурой, мраморный пол неприятно холодил.

– Встань, лицемер!

Гай помедлил, а затем поднялся, попытался поцеловать огромную сморщенную лапу старика, но Тиберий брезгливо отдернул руку. Он не заметил быстрого взгляда Гая, полного вожделения, брошенного на рубиновый перстень – символ императорской власти.

– Ты можешь сесть, – насмешливо произнес Тиберий.

Калигула оглянулся по сторонам в поисках скамеечки, но атриум был пуст. В замешательстве он присел на ступени около солиума, робко глянул снизу вверх на цезаря.

Злоба искажала безобразное лицо могучего старика. Крупные сочащиеся гнойники не были, по обыкновению, залеплены пластырями, мутные глаза навыкате тускло поблескивали в неровном свете факелов. Гай сдержался, чтобы не передернуться от отвращения, – насколько был страшен и противен вид цезаря, – и отвел взор.

– Я позвал тебя, чтоб огласить свое решение, но чуть-чуть подождем прихода моих гостей.

Калигула испуганно насторожился. Что еще за гости? Липкие пальцы ужаса сжали бьющееся сердце. В стороне послышались осторожные шаги, и вошел Гемелл. Гай даже усомнился на миг: действительно ли тот не родной внук цезаря? Меж ними имелось много сходства. Гемелл был довольно высок, нескладен и сильно сутул, лицо его в изобилии покрывали воспаленные прыщи, глаза слезились от постоянных простуд. Конечно, Гемелл совсем не походил на красивого Друза, сильного и крепкого, точно дуб, первого кутилу и задиру Рима. Та же мысль, видимо, пришла в голову и Тиберию, Калигула заметил, как яростно блеснули его глаза при виде юноши. Хилая ветвь здорового древа! «Интересно, – подумалось Калигуле, – знает ли Тиберий, что этот тощий юнец до сих пор мочится в постель?» Молоденькая рабыня нашептала об этом Гаю, когда он, скучая по ласкам своей ненаглядной Юнии, заманил ее к себе на ложе. С тех пор глупая девчонка бегала к нему каждую ночь, и от нее Калигула узнавал скудные обрывки новостей.

Тиберий махнул рукой Гемеллу, и тот присел с другой стороны кресла, бросив на Гая угрюмый, недружелюбный взгляд.

Громкие голоса из осциума разбудили эхо в безмолвном атриуме, управляющий откинул занавес, и с громким топотом вошел Невий Серторий Макрон, за ним семенил на коротеньких ножках сиятельный сенатор Марк Юний Силан. Рука Макрона взметнулась в приветствии, а сенатор подобострастно хлопнулся на колени и припал к длинным узловатым пальцам Тиберия.

– Я позвал вас, чтобы огласить свое решение. Неожиданно раскрылись печальные обстоятельства, связанные с заговором Сеяна.

Макрон про себя отметил надрыв в голосе, едва Тиберий произнес имя его предшественника на посту префекта претория. Слова цезаря его озадачили: не с этим ли связан странный приказ тайком умертвить Фабия Персика?

– И я, – продолжил Тиберий, – решил не менять завещание в пользу моего внука. (Макрон вновь уловил надлом.) Гай Цезарь и Тиберий Гемелл остаются наследниками власти в равных долях и в будущем должны наследовать друг другу.

И неожиданно, наклонившись к Калигуле, он добавил так тихо, что сам Гай едва расслышал:

– Ты убьешь его, а тебя убьют другие.

Калигула вздрогнул, но тут же беззаботно улыбнулся – теперь его жизнь была в безопасности.

Силан и Макрон переглянулись, стараясь скрыть недоумение, и поспешили поздравить официальных наследников. Секретарь передал Юнию Силану документы на хранение, после чего Тиберий отпустил всех и только префекту претория велел остаться. Гемелл тут же шмыгнул в коридор, ведущий во внутренние комнаты, а Гай с Силаном прошли в перистиль, где в огромной клетке сидел пятнистый змей – любимец Тиберия.

– Прими мои поздравления, Гай Цезарь, – осторожно молвил Силан. – Слухи, что цезарь решил изменить завещание, к счастью, не подтвердились.

– Марк Юний, ответь мне лучше, как моя супруга? За эти месяцы я не получил о ней ни одного известия, кроме того, что она гостит у моего дяди Клавдия в Капуе.

– Она уехала туда уже давно, через две недели после твоего отъезда, и я сам не получил от нее ни одного письма, кроме счетов от торговцев. Позже она вызвала туда твоих сестер. Они втроем долго там пребывали, пока известие о смерти Фабия Персика не вернуло Друзиллу в Рим. Все знают, что она была сильно влюблена в него.

Калигула неожиданно остановился. До него дошли слова тестя.

– Кто умер? Кто?! – неожиданно закричал он на Силана, схватив его обеими руками за тогу.

– Как? Ты не знаешь? В прошлую нундину Фабий Персик решил распрощаться с жизнью и перерезал себе вены. Рабы слишком поздно нашли его, он успел истечь кровью.

Калигула в изумлении не мог сдвинуться с места. Он все еще не осознал, что его лучший друг умер, а он узнает об этом последним, когда пепел погребального костра уже развеян.

– Слухи ходят, – продолжал Юний, – что несчастная любовь сгубила его.

– Любовь? Несчастная любовь? – перебил его Калигула. – Да ты бредишь, старик! Он никогда бы не покончил с собой из-за такой безделицы! Его же… – Тут Гай резко осекся, осознав, что может сказать лишнее.

– Не знаю, Гай Цезарь, – многозначительно произнес Силан. – Но мне говорили, что в его спальне нашли изуродованную статую какой-то красавицы. Видимо, в приступе безумия он уничтожил ее и перерезал себе вены.

Калигула вздохнул и заинтересованно глянул на сенатора.

– Он оставил после себя завещание, – проговорил Юний. – Все его дворцы, поместья и деньги принадлежат тебе. Он был одинок.

– Мне? – Гай не верил своим ушам. – Фабий, друг… Извини, Марк Юний, но я хочу побыть один. Давай встретимся позже, за обедом.

И Калигула резко ушел, оставив удивленного Силана у клетки с чудовищем.

Марк Юний вытер потный лоб. Что на уме у этой молодежи?

Что-то влажное коснулось его руки. Силан обернулся, и крик ужаса невольно вырвался из его уст. Чудище высунуло чешуйчатую морду из клетки и тыкалось в его ладонь. Сенатор мгновенно отскочил, потирая руку.

– Вот ведь гадость, – прошептал он, – мог и укусить запросто.

Желтые глаза змея не мигая наблюдали за ним. Силан поспешно отошел от железной клетки и уселся около фонтана. Струйки воды били высоко вверх из раскрытой пасти огромного льва, которую раздирал Геркулес. Его гигантские мускулы, казалось, вот-вот лопнут, а бородатое лицо выражало свирепую злобу. Сенатору пришло на ум, что такое же лицо сегодня было и у Тиберия. Что же за таинственные обстоятельства старого заговора неожиданно всплыли на поверхность? Почему Гай Цезарь так и остался наследником власти? Ведь сам император говорил, что собирается завещать все молодому Гемеллу. Но ум Силана, привыкший слепо следовать четким указаниям цезаря, которые ему с успехом удавалось приводить к цели, не мог заглянуть в тайны давнего заговора и предположить истинную причину, по которой Тиберий переменил свое решение.

В перистиль вышел Тиберий, закутанный в теплый плащ. Силан быстро поднялся и кинулся ему навстречу.

– Я все мерзну, Марк Юний, – сказал император. – Ранняя осень в этом году и скорая зима. Какие вести из Рима?

– Я привез отчет, как ты велел, цезарь.

Силан выудил из синуса белоснежной тоги два толстых свитка. Тиберий уселся на скамью, с которой перед тем вскочил сенатор, взял у него из рук свитки, небрежно сломал печать, но, развернув, тут же отбросил:

– Не хочу, ничего не хочу. Эти известия совсем подкосили меня. Мой покойный враг вновь нанес страшный удар, от которого трудно оправиться.

– Я могу узнать, что все-таки произошло? Надеюсь, что цезарь по-прежнему продолжает испытывать ко мне то доверие, которым облек прежде.

Тиберий тяжело вздохнул, и Силан заметил, сколько грусти таится в его мутных старческих глазах.

– Ты один из сиятельных отцов-сенаторов пока еще предан мне. Богатство и почет, какими я тебя одарил, еще не вскружили голову, не заставили принять сторону моих врагов.

– Я всегда останусь твоим верным слугой, мой повелитель. Род Юниев всегда преследовали неудачи, но в ссылке, вдали от Рима, в тиши александрийских библиотек и храмов, мне удалось обрести мудрость и постичь причину несчастливой судьбы моего некогда славного рода. Я не намерен повторять ошибок молодости, – произнес Силан.

– Ты не намерен, – Тиберий намеренно выделил «ты». – А твоя дочь? Твоя единственная дочь? Она так же мудра, как ты? Не вскружили ли ей голову невиданные почести и возможность обладания властью над Римской империей?

– Нет, цезарь. Юния слепа в своей любви к товарищу детских игр, с которым боги, сжалившись над ее бесконечным отчаянием, наконец соединили ее. Разлуку с ним она переживает столь глубоко, что покинула суетный Рим, куда раньше стремилась всей душой, и гостит у Тиберия Клавдия в Капуе.

– Гостит у Клавдия, – задумчиво повторил Тиберий, поглощенный своими мыслями. – Почему именно у него? Всеми забытый глупый заика, которого интересуют только древние этрусские кладбища.

Внезапно император громко рассмеялся.

– Знаешь, Силан, что за письмо я получил от него три недели тому назад?

Сенатор замотал головой.

– Он предложил мне ввести в алфавит новые буквы. – Тиберий вновь не сдержал смеха. – Да, хорошо, что Юния сейчас у него, по крайней мере, не натворит глупостей и будет находиться под присмотром, разучивая новый способ письма.

Юний почувствовал облегчение, неожиданно осознав, что гроза невиданной силы пронеслась мимо. Ведь, казалось бы, невинные вопросы Тиберия таили в себе нечто большее, чем простое любопытство. Силан даже не понял, где была ловушка, но уяснил для себя, что счастливо ее миновал.

– Я хотел испросить твоего позволения, цезарь, – сменил тему Юний. – Срок траура по моей супруге еще не миновал, но я хочу сочетаться браком с юной Эмилией, дочерью Павла Эмилия Лепида от второго супружества после первой неудачной женитьбы на развратной внучке Августа. Я уже стар, и мне нужен наследник.

– Что ж, женись, раз нужен. – Тиберий не сдержал горькой усмешки. Ему он тоже был необходим. Цезарю хотелось поделиться своим несчастьем, спросить совета, но он понимал, что Силан не настолько умен и чуток. – Я собираюсь вернуться в Рим…

Фраза повисла в воздухе, и Силан невольно вздрогнул. В Риме давно ожидают этого со страхом. Сколько голов полетит с плеч, сколько тел будет брошено на потеху толпе на Ступени слез?

– О чем ты говорил с Калигулой? – неожиданно прервал его мысли император. – Этот змееныш рад моему решению. По глазам видел, что рад.

– Я сообщил ему, что Фабий Персик покончил с собой. Кажется, это известие сильно его огорчило.

– Неужели этого лицемера может что-либо огорчить? Он лучший актер, прославленные Мнестер и Аппелес не сравнятся с ним. Они носят маски лишь на сцене, а он меняет их в жизни, закрывая истинное лицо. Нет на свете более лучшего раба и не будет более худшего повелителя. Твоя дочь ошиблась в своем выборе, не быть ей с ним счастливой. Если она надоест ему, он с легкостью отравит ее, чтобы убрать с дороги.

Силан вздрогнул. Да не допустят этого боги! Но, может, и к лучшему, что Тиберий не подозревает о ее истинной натуре, коварстве, жестокости и лицемерии, превосходящих все пороки Калигулы. Если императору небезразлична ее судьба, то насколько же полно она завоевала его сердце. Под счастливой звездой родила ее бедная Клавдия!

Тиберий резко поднялся, не закончив фразы, закутался в пурпурный плащ и широкими шагами удалился. Силан так и остался стоять у фонтана. Он наблюдал, как император задержался у клетки с змеем, протянул руку и погладил чешуйчатую плоскую голову. Розовый раздвоенный язык лизнул его пальцы. Старик приник к прутьям, что-то говоря любимцу, а тот при этом мотал уродливой головой, сжимая и разжимая кольца длинного тела. Силана передернуло от отвращения, он отвернулся и присел на скамью.

– Пора возвращаться! – сказал он самому себе.

Шум фонтана заглушил осторожные шаги человека, крадущегося за колоннами, но неясная тень мелькнула у ног сенатора. Он испуганно закрутил головой. А, Тиберий Гемелл! Проклятый выродок, ищущий темные места, сторонящийся света и людей. Наследник власти! Он и Калигула – достойные правители Римской империи!

Гемелл не потревожил его, скользнув мимо в свои покои. Но сенатор недолго пробыл в одиночестве. Громкая поступь Макрона, сопровождаемая звоном фалер его панциря, спугнула мысли Юния Силана.

– Где Гай Цезарь? – спросил префект претория, видимо раздосадованный тем, что застал в перистиле одного Силана.

– Он удалился к себе, расстроенный известием о смерти Фабия Персика. Хотя я и сообщил ему хорошую новость, что по завещанию он единственный наследник всех богатств, ведь у Фабия не было родственников.

Убийца Павла и глазом не моргнул, услышав в очередной раз напоминание о совершенном им тайном злодеянии.

– Мне необходимо увидеть его, – сказал префект.

Гулкое эхо его громкой поступи еще долго металось между высокими коринфскими колоннами, пока Макрон шел по коридору, по старой солдатской привычке чеканя шаг.

Калигула уже успел изрядно накачаться вином. Он лежал на круглом ложе, скинув сандалии и пачкая огромными грязными ступнями вышитые простыни. Рядом валялась опрокинутая чаша, объеденные куски сыра и раздавленные оливки. Макрон брезгливо поморщился при виде спящего Калигулы и потряс его за ногу. Тот громко всхрапнул и повернулся на бок, по-детски положив ладонь под щеку. Префект без лишних церемоний окатил его водой из кувшина, и Гай подскочил, безумно вращая глазами.

– Что ты, Невий? Пришел выпить со мной? – хрипло спросил он.

– Поднимайся! Клянусь Юпитером, ты выбрал неподходящее время напиться! Или смерть Фабия так подействовала на тебя?

– Фабия? – глупо переспросил Калигула. – А, Фабия. Пусть его, гуляет, наверное, по елисейским полям или жарится в Тартаре. С чего ты взял, что его смерть заставила меня горевать? Я должен радоваться внезапному богатству!

– Твой тесть сказал, что ты ушел в расстроенных чувствах.

Калигула громко фыркнул, потирая воспаленные глаза:

– Как иначе мне было отвязаться от старика? Все новости я выудил из него, к чему было выслушивать докучливые рассуждения? Скажи лучше, давно ты видел Юнию?

– Давно. Она, видно, не собирается возвращаться в Рим, пока и ты не вернешься.

Гай довольно улыбнулся:

– Но теперь-то я могу уехать с этого мерзкого острова хоть завтра. Сразу помчусь в Капую к ней.

Игла ревности уколола Макрона, и он нахмурил косматые брови, стоило представить их встречу после долгой разлуки. «Возвращайся!» – эхом прозвучали в сердце ее слова, и он вспомнил взгляд божественной. А что, если он прибудет в Капую раньше?

Префект мотнул седой головой, стараясь приглушить радостной блеск в глазах, и заговорил:

– Побудь еще две недели, присмотрись к настроениям Тиберия. Стань для него подушкой для ног, только не потеряй того, что завоевал. А я постараюсь увезти с собой Гемелла. Этот проклятый юнец должен быть подальше от цезаря. А то, глядишь, ветер повеет в другую сторону. Я не могу понять, что заставило Тиберия изменить свое решение. Во время последней встречи он уже показывал мне новое завещание, и ты там не упоминался.

Калигула запустил руку под подушку и кинул Макрону на колени узкую деревянную капсу. Невий обомлел, полный испуга и удивления, когда прочел письма. Единственный вопрос задал он себе. Кто? Кто стоял за всем этим и столь искусно направлял свои удары? Макрон теперь и не сомневался, что убийство Фабия напрямую связано с этими письмами. Но не разум, а сердце неожиданно подсказало имя. Имя той, которую он любил больше всего на свете. Имя убийцы, поджигательницы и коварной лицемерки. Невий закрыл глаза, и ему почудилось, будто он стремительно низринулся в бездонную пропасть, откуда нет возврата и спасения, но он только шире раскинул руки, как орел расправляет мощные крылья, и вдохнул полной грудью пьянящий воздух опасности. Юния! Божественная Юния! Он готов отдать жизнь за обладание ею! Так начертали боги в его судьбе.

– О чем задумался, Невий?

Макрон тряхнул седой головой:

– Да так, ни о чем. Я возвращаюсь, а ты пока оставайся! Пересиль свою тоску по жене, главное – вновь обрести доверие цезаря. И можешь написать Юнии письмо, я заеду в Капую.

Он повернулся, чтобы уйти. Ему хотелось побыть в одиночестве, обдумать и осознать ту тонкую игру Клавдиллы, которая только что открылась ему.