XLVIII

Переступая порог негостеприимного дома Домициев на склоне Палатина, Энния в который раз горько усмехнулась, скользнув взглядом по мозаичной надписи на пороге: «Проходи мимо». Будь дома его хозяин, она так бы и поступила. Гости редко заезжали в этот дом, похожий на базилику. Последний званый обед, как ей припомнилось, давался еще весной, когда надменный Агенобарб и Калигула состязались во славу Аполлона. Воспоминание заставило Эннию широко улыбнуться, но она поспешно сжала губы, чтобы не выставлять некрасивые зубы. Как восхваляли поклонники загадочность ее улыбки, уподобляя сфинксовой! Долго она слыла первой красавицей Рима, даже Друзилла и Ливилла уступили ей лавры первенства, стоило Макрону разглядеть ее в полунищей семье всадника, жениться и явить Риму, подобно восьмому чуду света. Ах, как скоро слава вскружила ей голову, заставила забыться и изменить супружескому долгу! Молодой Вития пленил ее холеной грацией и изысканностью, ласковые речи точно мед лились с его уст. Голова неискушенной молодой женщины закружилась от утонченной лести, Макрон с его солдатскими замашками и грубыми манерами стал противен, и она сдалась почти без боя. Но Энния недооценила своего супруга: в разгар любовных игр на загородной вилле Витии Макрон с преторианцами ввалился в спальню. Юнца высекли на глазах у Невии, а затем Серторий увел полуодетую жену, оставив своих гвардейцев наедине с Витией. Ей потом еще долго слышались его неистовые вопли и глумливый смех мужчин.

Слава богам, что услышали ее мольбы – Макрон не вернул ее суровому отцу! Сколько слез пролила она тогда, сколько раскаяния вложила в свои речи, будто сама богиня Венера сжалилась над несчастной и подсказала слова, полные обольстительной лжи.

Толпы поклонников развеялись как дым, весь Рим обсуждал пошлую сплетню, злоязычные квириты смеялись и придумывали новые подробности. Опозоренный Вития пытался покончить с собой, но смалодушничал и уехал в провинцию, подальше от молвы.

Но слава первой красавицы империи держалась за Эннией, она блистала рядом с мужем на званых обедах, поэты посвящали ей свои эпиграммы, полные лести и выгодных сравнений.

Так продолжалось, пока не появилась в Риме Юния Клавдилла…

Маленькая ножка, обутая в легкую сандалию из красной кожи, переступила порог дома Домициев, Энния смело прошлась по злому псу из мозаики, и непрошеные воспоминания улетучились, стоило попасть в огромный атриум. С губ, тронутых кармином, слетел легкий смех. Энния увидела новые прославленные статуи Агенобарба, за которые, как он похвалялся, было выложено пять талантов серебра.

Атлет, мечущий диск, кулачные борцы, охотник с луком, бегун. А во главе этого чудовищного скопления, на том месте, которое прежде занимал Аполлон-кифаред, предводитель девяти нежных муз, теперь возвышался бородатый кентавр, чей грубый, мощный человеческий торс покоился на мускулистом туловище коня. Но Энния быстро сменила усмешку на милую улыбку, завидев встречающую ее Агриппиниллу.

– Здравствуй, подруга! Любуюсь вашими дивными статуями, – сказала Невия.

Агриппинилла нахмурилась:

– Не стоит кривить душой, моя Энния. По глазам вижу, тебя поразила эта безвкусица. Я их ненавижу всей душой. Скажи мне, твой супруг уже вернулся из Капуи?

– Нет, даже не представляю, что могло его там задержать. У него там даже нет близких знакомых.

– Так ли? – язвительно спросила Агриппинилла. – Ведь там сейчас гостит у моего дяди Юния Клавдилла. И Ливилла с ней. Эта слабохарактерная гусыня и шагу без нее ступить не может.

Энния опустила глаза, борясь с непрошеными подозрениями:

– При чем здесь Клавдилла? Она ждет своего мужа, одновременно с ним и вернется в Рим.

Агриппинилла промолчала, но Невия заметила, как язвительная усмешка искривила ее розовые губы.

– Да, статуи действительно ужасны, – произнесла гостья, чтобы сменить опасную тему.

Агриппинилла сморщила тонкий нос с горбинкой. Знала бы подруга о дикой ссоре из-за них, что разыгралась между супругами! Кровоподтек на правом боку от удара ножищей Агенобарба до сих пор болел.

– Но теперь, когда твой муж осужден, ты сможешь устроить дом по своему усмотрению, – продолжила Энния. – Я ведь еще раньше убеждала тебя подать на него жалобу императору на жестокое обращение. Ты же ведь внучка цезаря!

Но Агриппинилла упрямо встала в позу и с пафосом принялась возражать, что-де Агенобарб по-своему ее любит, не жалеет денег, ссоры между ними нередки, но быстро забываются, и не стоит выносить на свет семейные дрязги, она всем довольна. Энния устало махнула рукой и опять переменила разговор.

– Смотрю, тебя совсем не волнует состояние сестры, если ты даже ни разу не навестила ее после похорон Фабия, – сказала она. – Я слышала, она на грани помешательства после его самоубийства. Эта связь стала для нее роковой.

– Ни к чему было ей затевать отношения с этим ветреником, – досадливо ответила Агриппинилла. – Весь Рим обсуждал их выходки, удивляюсь, как не дошло до Лонгина. Я даже рада, что Персик мертв, теперь-то она угомонится, а то могло бы дойти и до развода. Тиберий едва ли оставил бы это безнаказанным, отправилась бы в ссылку на Пандатерию, туда, где умерла наша мать.

– Но горе сделало ее совсем безумной. Говорят, она кричит и стонет целыми днями, успокаиваясь лишь на время сна.

– Ну и что с того? Потеряет голос и угомонится. Мне известен нрав Друзиллы, скоро это пройдет, – раздраженно заметила Агриппинилла. – Не вижу причин для беспокойства, Кассию надо высечь ее разок хорошенько, спустить кожу со спины – это помогает при любых семейных неурядицах. Он и так чересчур терпелив с этой взбалмошной девчонкой.

Энния удивленно посмотрела на подругу. Откуда такая черствость? Неужели не жаль родную сестру? Виниций, близкий друг Кассия, рассказывал страшные вещи, всерьез опасаясь за рассудок сестры жены. Друзилле повезло с мужем, без памяти любящим ее и безгранично терпеливым. Виниций говорил, что он не отходит от нее ни днем ни ночью, кормит с ложечки, а она проклинает его и без конца плачет по Фабию. Но иногда будто просветление нисходит на нее, тогда она начинает каяться, падает в ноги Луцию и ругает изменника Фабия на чем свет стоит. Но, может, и права Агриппинилла, слишком мало времени прошло.

Подруги помолчали, пока Энния опять не нашла новую тему для беседы:

– Может, пройдем в перистиль, посидим у фонтана при журчании струек и полюбуемся игрой золотых рыбок. Там и позавтракаем.

Агриппинилла вздохнула и обреченно посмотрела на подругу:

– Лучше пройдем в мои покои. Перистиль тоже несколько изменился.

И они обе рассмеялись. Агриппинилла хлопнула в ладоши, и вбежал высокий чернокожий раб.

– Ант, вели подавать завтрак в мою кубикулу, и пусть в кувшин нальют фалернское вино, а не каленское.

Раб промычал что-то в ответ и ушел.

– Никак, видно, не привыкнет без языка, – недовольно заметила Агриппинилла. – Раздражает меня это мычание, надо сменить раба, а этого отправить в Лаутумию.

Энния взяла подругу под руку и стала рассказывать ей новости с форума: народный трибун Юний Отон покончил с собой сегодня ночью, не выдержав злых нападок Лелия Бальба, а того утром по указу сената бросили в Туллиеву тюрьму по обвинению в любовной связи с Альбуциллой. Юний поспешил свести счеты с жизнью, а то мог бы насладиться заслуженным возмездием, настигшим злостного Бальба. Квириты скорбят о народном трибуне. Агриппинилла ахала, не преминула заметить, что все дело шито белыми нитками, ее супруг, обвиненный по тому же делу, что и Бальб, даже не знаком с вдовой Секунда, но раз за дело взялся знаменитый Домиций Афр, то пощады не будет никому, и пролила несколько слезинок.

Вечером Эннию ждала приятная неожиданность. Вернулся Макрон, запыленный после долгой дороги, утомленный и голодный. Его свита едва держалась на ногах от изнеможения.

Невию удивила холодность их встречи: она так скучала, ждала, а супруг лишь бережно отстранил ее, когда она кинулась ему на шею, пожаловался на усталость, потребовал подать обед. Он приехал какой-то чужой и далекий, с необычным мечтательным блеском в глазах и молчаливый.

– Какие новости, мой любимый? – поинтересовалась Энния, когда возлегла с ним рядом на обеденном ложе.

– Я же писал тебе, писал сенату.

Невия удивилась краткости ответа. Обычно Серторий подробно рассказывал о визитах на Капри.

– Я слышала, что Тиберий оставил в силе свое завещание, об этом толкуют на форуме. Калигула и Гемелл – равноправные наследники. А как здоровье императора?

Макрон ответил не сразу – поиграл бликами огоньков на золотой чаше, и Энния видела, что думы его далеки отсюда. Молоденькая рабыня поставила перед супругами блюдо с жареной курицей, на спинке птицы красовался затейливый рисунок из оливок. Невия потянулась к блюду:

– Какой тебе кусочек отломить, дорогой? Хочешь крылышко?

– Да.

Энния протянула ему тарелку:

– Ты виделся с Клавдиллой? От нее давно не было известий.

Макрон незаметно вздрогнул, но Невия почувствовала это.

– Нет, я передал для нее письмо от Гая Цезаря, а остальное время был занят делами. А она не сочла нужным нанести мне визит.

Энния уловила фальшь в этом кратком ответе и догадалась, что они виделись, но не могла понять, какая причина побудила его солгать. В наивном ослеплении, убежденная, что муж любит только ее, она и подумать не могла о дурном. Ей наскучило это неприятное общение, она для себя объяснила это усталостью супруга и, тихонько извинившись, соскользнула с ложа и прошла в свои покои. Энния не заметила, с какой радостью наблюдал Невий за ее уходом.

Сумерки опускались на Вечный город, окутывая промозглой тьмой мраморные храмы форума, великолепный палатинский дворец, дома знати и уродливые инсулы в бедняцких кварталах.

Но жизнь с приходом ночи не утихала: взметались вверх языки факелов в руках спешащих прохожих, вспыхивали призывные огни лупанаров, таверн, освещались дома, где ожидали гостей.

Вечерняя суета рабов, зажигающих массивные бронзовые светильники, отвлекла Макрона от сладких мечтаний о своей возлюбленной. Ему вспомнилось, что им был отдан приказ бросить в тюрьму рабов и вольноотпущенников. Их пытками он намеревался руководить сам, поэтому на отдых времени не оставалось, и префект претория отправился в Туллиеву тюрьму.

Это мрачное, зловещее здание лепилось к восточному склону Капитолийского холма. Консулы Вибий Руфин и Кокцей Нерва оставили о себе недобрую память в народе, заново отстроив тюрьму во времена Августа. Теперь она состояла из двух помещений. Верхнее называлось Мамертинум, и в нем содержались узники, ожидающие суда. Нижнее – Туллианум, наследие древних времен царя Сервия Туллия, первоначально являвшееся водоемом, теперь стало местом, куда через круглое отверстие бросали заключенных, которым суждено было умереть от голода или быть задушенными.

Первым Макрон навестил Луция Аррунция. Изможденный старец, весь поседевший и высохший как мумия, голодал уже пятый день.

– Хватит, Аррунций, ты знаешь – песенка твоя спета. Ты моришь себя голодом в надежде на скорую смерть, но суд уже близок, – произнес Макрон, морща нос от дурного запаха.

– А, сам треглавый Цербер навестил меня, – медленно, нараспев проговорил старик. – Одна голова грызет кости несчастных жертв, другая слизывает кровь с нечестиво добытого золота, третья пускает слюну, завидев красотку.

– Замолчи! – крикнул Макрон. – Ты должен умолять меня о пощаде! Твоя жизнь в моих руках…

– Уж лучше ей оказаться в руках Плутона. Я бы меньше тогда был обеспокоен своей судьбой. – Осанка изможденного сенатора была полна величия, речь нетороплива. – Как дела на Капри?

– Тебя не касается, побудешь еще в гостях у Туллия. Я прикажу кормить тебя насильно. Ты должен дожить до суда.

Макрон поднялся и вышел, не прибавив более не слова. В выцветших глазах Аррунция загорелся слабый лучик надежды. Близкие друзья не оставят его и обеспечат достойную защиту против грубых нападок обвинителей.

За Вибием Марсом, Карсидием Сацердотом и Понтием Фрегелланом, проходившими по делу Альбуциллы, префект претория приказал наблюдать, чтобы и они, подобно Аррунцию, не пытались уморить себя голодом, добавил, что условия и еда должны быть улучшены. Имя еще одного обвиняемого он не произнес. Это был Лелий Бальб, всегда готовый к нападкам на ни в чем не повинные жертвы, пожинающий теперь плоды собственного несчастья. Много народу несправедливо осудил он, позарясь на богатство, пусть же сам познает ужасы заключения и суда. Все в Риме ненавидели его.

Невий не решился зайти к Домицию Агенобарбу. Тот наводил ужас на тюремщиков и остальных узников своими страшными воплями по ночам, призывая проклятия на Рим и в особенности на голову префекта претория. Беснуясь, он переломал всю мебель, расшиб голову неосторожному смотрителю, а другому сломал челюсть и пару ребер. Его не кормили уже четыре дня, тюремщики боялись заходить в клетку к разъяренному льву.

В особом помещении собрали рабов Альбуциллы. Макрон приказал начать пытки. Крики несчастных ласкали слух кровожадного префекта: закрывая глаза, он переносился на поле брани, и тогда ему чудился свист мечей, рассекающих нагретый воздух, стоны раненых, мольбы о пощаде побежденных. Вспоминались и бесплодные ухаживания за надменной Альбуциллой. Неприступная красавица вначале благосклонно принимала от него знаки внимания и подарки, обещая ночное свидание, но затем прилюдно, в Саллюстиевых садах, неожиданно подошла, кинула под ноги драгоценные дары и сказала, что скорее отдастся самому Церберу, чем ему. С тех пор среди римлян закрепилось за ним это злое прозвище.

Теперь он заслуженно покарает ее за публичный позор, которому она подвергла его, решившись таким образом отомстить за смерть мужа во время процесса по делу Сеяна.

Когда показания рабов, изодранных в клочья и мало похожих на людей – просто куски мяса, были занесены писцами в длинные свитки и нанизана цепь угодных Макрону имен, Невий спрятал за кожаный панцирь список Тиберия и прошел на верхний этаж, к камере вдовы Сатрия Секунда. В круглое маленькое окошко он увидел Альбуциллу. Она неподвижно стояла посреди узкой мрачной камеры, тусклый огонек чадящего светильника едва обрисовывал ее пышную статную фигуру. Макрон не видел в полутьме ее глаз, но ему показалось, что взор ее устремлен прямо на него, и он испуганно отпрянул, постаравшись отойти от глазка как можно тише. Лучше он придет посмотреть на ее бездыханное тело на Гемонии и там насладится триумфом сладостной мести.

Из тюрьмы Макрон направился к Домицию Афру, но не застал его: управляющий сообщил, что тот отправился на обед к сенатору Гатерию Агриппе. Префект претория раздраженно махнул рукой и повернул коня на Субуру, к лупанару Лары Варус. Преторианцы покорно последовали за своим начальником.

Макрон нуждался в длительном отдыхе после дальней дороги и дел в тюрьме, но домой возращаться не стал, зная, что Энния с нетерпением ждет его, наряженная в соблазнительный прозрачный хитон. Но, вкусив ласки божественной Клавдиллы, Макрон уже потерял к прежде желанной жене всякий любовный интерес.