XXVIII
У входа в покои императора стояли преторианцы. Бегущая Мессалина едва не налетела на них, но вовремя остановилась.
— Куда спешишь, красавица? — спросил один из них, усмехаясь.
— Гай Цезарь повелел мне ждать его здесь, — девушка попыталась улыбнуться грозным охранникам, но улыбка вышла жалкой.
— Наш цезарь развлекается с такими, как ты, в других покоях, — нагло ответил ей преторианец, — повернешь еще раз налево и окажешься, где надо.
Мессалина разъярилась.
— Несносный ублюдок! — зашипела она, приподнимаясь на носочках, чтобы показаться чуть выше ростом. — Ты смеешь сомневаться в приказаниях цезаря? Он четко сказал мне пройти туда, где будут стоять два болвана, а не идти за поворот, а потом еще раз налево!
Последнее слово она выплюнула прямо в лицо преторианцу. Тот испуганно моргнул.
— Ладно, иди, куда шла, — сказал второй охранник. — Не наша беда, если ты попадешь, куда не надо. Мы тебя предупредили.
Мессалина скользнула за тяжелый занавес и в волнении застыла на пороге. Тусклые огоньки светильников в углах едва разгоняли тьму, но Валерия видела в темноте, как кошка. Мягким крадущимся шагом она подошла к огромному ложу и поднялась по приставной лесенке наверх. Если уж эта капса так ценна, что ее нет в личном таблинии цезаря, значит, он должен хранить ее или в изголовье, или где-нибудь в тайнике.
Валерия переворошила подушки, заглянула в каждый уголок, простучала резные ножки и спинку кровати в поисках пустот, но безрезультатно. Легко спрыгнула на мягкий ковер и заглянула под ложе. Внимание ее привлек небольшой ларь, он оказался довольно тяжелым, но девушка выдвинула его и увидела на крышке голову Медузы Горгоны. Лик был красив, но суров и грозен, такой надменностью и презрением веяло от него, что Мессалине стало не по себе. Она откинула крышку и остолбенела. Ларь был полон разных ядов. Ее тонкие пальцы пробежали по дутым флаконам. Ярлычки пергамента на каждом содержали название, краткое описание действия, а также дозы. Мессалина наклонилась, пытаясь разобрать убористый почерк. Внезапно, словно повинуясь какому-то наитию, она выхватила один из флаконов и спрятала за широкий узорчатый пояс. Пригодится! Капсы здесь не было, и девушка поспешила вернуть ларь на место.
Она прошла вглубь кубикулы, увидела узкий занавес на стене, отдернула его и едва сдержала крик ужаса, увидев чьи-то глаза, но быстро догадалась, что перед ней всего лишь мраморный бюст. Валерия удивленно созерцала женский лик, она впервые видела изображение из темного мрамора. Впрочем, тут же догадка осенила ее. Это же покойная жена цезаря! Мессалина жадно всмотрелась в красивые черты самой Юнии Клавдиллы! Так вот какая она была на самом деле! Калигула, вспомнилось ей, повелел убрать из Рима все ее статуи, чтобы ничто не напоминало ему о страшной потере.
Теперь Валерия поняла, почему ни одна женщина не могла соперничать красотой с Юнией! Лицо Клавдиллы было невыразимо прекрасно и поистине совершенно, недаром мужчины сходили по ней с ума. А ведь они могли бы стать подругами, если бы отец не предпочитал тогда уют сельской виллы суете Рима.
У Мессалины мелькнула дерзкая мысль, заставившая ее тихо рассмеяться. Когда Калигула будет умерщвлен, этот бюст нужно будет захоронить вместе с ним, чтобы они не разлучались даже в смерти. А в Риме засияет новая несравненная красавица — императрица!
Фитилек светильника вдруг качнулся, и девушке на миг показалось, что глаза статуи блеснули, а губы искривились в злой усмешке. Мессалина содрогнулась, будто порыв леденящего ветра обдал ее холодом, и поспешила задернуть нишу.
Девушка не знала, сколько времени уже прошло, и сумеет ли она сбежать до возвращения цезаря. Она и так уже была испугана тем, что осмелилась стащить яд из ларца, заколебалась, не положить ли флакон обратно. Музыка в триклинии уже смолкла, лишь редкие пьяные выкрики доносились оттуда. Следовало торопиться.
Мессалина прошла в темную часть покоев и неожиданно больно ударилась обо что-то ногой. Склонившись, она увидела еще один ларец около небольшого столика. Откинув крышку, она со вздохом облегчения обнаружила, что он полон свитков и восковых табличек. Валерия запустила руки на самое дно и нащупала продолговатый предмет. Есть! Это и вправду оказалась та самая капса, которую она искала. Деревянная крышка надтреснута и перекошена. Мессалина сунула капсу за пояс и собралась было уходить, но рука ее помимо воли потянулась к лежащему наверху пергаменту. «Меч», — прочитала она, а далее шло несколько имен. Другой пергамент был озаглавлен «Кинжал», но, кроме этого слова, на нем пока ничего не было написано. Мессалина в ужасе передернулась и поспешила закрыть крышку.
Пора было уходить. Она подошла к занавесу и прислушалась. Ухо уловило чьи-то тяжелые шаги в коридоре. Неожиданно до нее долетели обрывки разговора, и она узнала голоса Германика и Калигулы.
— Оставь меня на сегодня, Фабий Астурик! Ты, право, успел надоесть мне за этот вечер, — раздраженно говорил цезарь.
Ответ Гемелла Мессалина не расслышала, но речь его была сбивчива и тороплива. Она поняла, что его попытки удержать Калигулу оказались безуспешны. Валерия в панике огляделась по сторонам, но спрятаться не представлялось возможным. Она быстро сняла пояс, завернула в него капсу и флакон и укрылась в складках занавеса.
Тяжелая ткань стала отодвигаться в сторону, но замерла на полпути.
— Мой цезарь! — Мессалина услышала умоляющий голос Германика. — Мне еще нужно сказать тебе нечто очень важное.
— Ты что, не понял меня, Астурик? — голос Калигулы звучал злобно и резко. — Я же сказал — завтра!
Валерия стала осторожно протискиваться с обратной стороны занавеса, рука ее коснулась Германика, и она почувствовала, как он вздрогнул от неожиданности.
— Господин, — вдруг послышался голос преторианца. — Тебя ожидает девушка.
— Какая девушка? — недоуменно произнес Калигула. — Я никого не посылал сюда.
Мессалина поняла, что она пропала. Ловким движением она сунула в руку Германика пояс с добычей, а сама быстрее молнии метнулась к ложу.
Когда Калигула вошел в кубикулу, Валерия уже возлежала на расшитых подушках и улыбалась, мысленно радуясь темноте, скрывавшей ее нервную дрожь.
— Приветствую тебя, мой цезарь! — томно промурлыкала она и облизнула губы розовым язычком.
— Что ты здесь делаешь, Мессалина? — тон, которым был задан вопрос, не предвещал ничего хорошего. — В эти покои никто не входит, кроме меня. Преторианцев, что пустили тебя, завтра ожидает суровое наказание.
— Мой цезарь, — Валерия судорожно сглотнула, подбирая слова. — Любовь, которую я испытываю к тебе, открыла бы передо мной любую дверь. Я пылаю от страсти к тебе и не властна над своим сердцем. Не гневайся, что я нечаянно нарушила твой запрет.
Брови Калигулы сердито сдвинулись.
— Мессалина, не в моих планах сегодня делить ложе с кем бы то ни было. Лучше тебе уйди отсюда, — медленно сказал он.
И тут Мессалина совершила ошибку. Уверенная в собственной неотразимости и привлекательности, она вместо того, чтобы повернуться и выйти, подошла к Гаю Цезарю и, приникнув к его груди, горячо прошептала:
— О, мой бог! Все мои мечты только о тебе. Молю тебя, не отвергай меня!
Взгляд Калигулы тревожно метнулся к занавешенной нише. Так и есть, девчонка видела его темную богиню, занавес слегка приоткрыт. Разъяренный, он схватил ее за локоть и больно сжал.
— Ты мечтала провести ночь с богом, что ж, сегодня, считай, тебе повезло. С этими словами Калигула оторвал ее от пола и грубо отшвырнул на ложе.
Мессалина упала навзничь. Гай мощными руками разорвал на ней тунику, и впился зубами в обнаженную грудь.
Вопль Мессалины заставил Германика, стоявшего в коридоре, похолодеть от страха. Преторианцы глумливо заржали.
И всю ночь, пока дворец спал, Гемелл простоял у входа в покои цезаря и слушал, как кричит от боли его возлюбленная. Несколько раз он порывался вбежать туда, но преторианцы грубо отталкивали его, и ему ничего не оставалось, как ждать, когда закончатся мучения Мессалины.
Утром она, покачиваясь на нетвердых ногах, вышла сама. Невидящим взором скользнула по его лицу и молча направилась по коридору в атриум. Лицо ее было распухшим, искусанные губы кровоточили, волосы спутаны, а туника разодрана в клочья. Германик увидел, что багровые синяки и следы укусов покрывают ее нежное тело. Он побежал вслед за Мессалиной, накинул на нее свой плащ, подхватил на руки и побежал на улицу, где стояли дворцовые носилки. Охранники улюлюкали им вслед.
Германик не придумал ничего лучшего, как приказать рабам нести их в дом Макрона.
В носилках Мессалина, наконец, пришла в себя и горько разрыдалась.
— За что? За что? — без конца повторяла она и дрожала.
Гемелл молчал, крепко прижимая к себе ее хрупкое тело, гладил по спутанным волосам. Что он мог сказать ей? Он боялся сознаться себе и ей, что только он виноват в случившемся, ведь он не сумел удержать цезаря, как обещал, и позволил ему надругаться на той, кого любил больше жизни.
Юлий Луп никак не мог встретиться наедине с Ливиллой. Домиция не отпускала ее от себя ни на шаг, если только девушка не оставалась ухаживать за Лепидом. Матрона, видимо, сделала для себя кое — какие выводы, застав их вдвоем в беседке, и теперь старалась, чтобы подобное не повторялась в ее доме. Домиция считала себя ответственной за нравственность сестры цезаря. И к досаде Юлия прибавлялось еще и то, что Ливилла не шла ни на какие ухищрения, чтобы вновь встретиться с ним наедине.
Луп был в отчаянии. Он понял, что безумно влюблен в ветреную красавицу, но это чувство омрачала горечь неразделенности, а ведь еще два дня назад он мог бы поклясться, что в ее взгляде читалась взаимность. Скука изматывала, он не знал, чем себя занять, мнимые походы в соседнюю деревню в поисках разбойников заканчивались тем, что он спал на мягкой траве в соседней с имением дубовой роще или смотрел, как бегут по небу облака.
Эмилию Лепиду стало лучше, но лекарь все еще не разрешал ему вставать. Приступы тошноты и голокружения уже не мучили его столь сильно. Эмилий писал Калигуле, отправляя в день по нескольку гонцов, но ответы не приходили, Юлий Луп перехватывал и уничтожал все его письма.
Ливилла тоже не находила себе места в этом гостеприимном доме, она давно бы уже уехала, но не смела ослушаться приказа брата. Домиция Лепида надоела ей до зубовного скрежета, а Лепид извел придирками и раздражительностью. Единственной радостью были случайные встречи с красивым преторианцем, но из-за постоянного присутствия хозяйки она не могла перекинуться с ним даже словечком. Его страстные взгляды волновали ее. И, наконец, она решилась.
Она пробралась ночью в покои Юлия, когда весь дом уже спал. Труднее всего было успокоить Эмилия Лепида, но лекарь внял ее мольбам и дал макового отвара, который Ливилла подлила раненому в вино. А до этого у Лепида и Лупа наконец-то состоялся разговор. Девушка была возмущена до глубины души теми подозрениями, которые Эмилий высказал Юлию прямо в лицо. Но преторианец с достоинством отверг все обвинения. Его мужественное лицо даже не дрогнуло, когда Лепид пригрозил расследованием и арестом.
— Пусть все будет, как будет, — сказал Луп. — Моя совесть чиста, и я не стыжусь правды. А она состоит в том, что я спас тебя, господин, хоть тебе и тяжело признать это.
С этими словами он повернулся и вышел, чеканя шаг. Лепид продолжал брызгать слюной и бесноваться. Ливилла едва увернулась от удара, когда случайно пролила несколько капель ему на одежду. В конце концов, она не выдержала и расплакалась.
— Я возвращаюсь в Рим, Эмилий. Я не заслужила такого обращения. Я не твоя раба, чтобы исполнять твои прихоти по первому зову, а потом еще и терпеть побои. Я расскажу моему брату, почему покинула тебя. Надеюсь, он поймет меня.
Лепид увидел, какой злобной решительностью горят ее глаза, и впервые испугался. Он слабым голосом начал стонать и обвинять Ливиллу, что она своим упрямством довела его до очередного приступа слабости. Испуганная девушка поспешила позвать лекаря, помогла ему сменить повязку и покормила раненого. Больше в этот день она не упоминала об отъезде, а Эмилий не отпускал ее не на шаг, без конца жалуясь на плохое самочувствие. Ливилла не смогла оставить его.
Наблюдая за ней, Лепид размышлял. Агриппина всегда отзывалась о сестре пренебрежительно, и вслед за ней Эмилий перенял ее манеру поведения, высмеивал и унижал Ливиллу. Поэтому он с такой легкостью надругался над ней на глазах у любовницы, посмел угрожать и поднимать на нее руку. Но теперь он понял, что Ливилла просто добра и не очень умна, чтобы дать решительный отпор, но характер у нее подобен дремлющему вулкану. В конце концов можеть случиться извержение. А Лепиду нужна была покорная любовница, готовая ради него на все. К тому же, поддерживая с ней связь, Лепид всегда мог обуздать Агриппину, которая возомнила себя единственной его избранницей. Разделяй и властвуй!
Маковый отвар подействовал, и Эмилий унесся в царство Морфея. Ливилла заметила, что его дыхание выравнилось, потрясла его руку. Лепид спал и ничего не чувствовал. Девушка вгляделась в его профиль. До чего же он прекрасен! Такие нежные черты лица! Почему же он так груб с ней? А ведь она едва не полюбила его. Удовольствие, которое он доставлял ей во время любовных ласк, доводило ее до исступления. Ливилла никогда не испытывала подобного наслаждения с Марком Виницием.
Чело ее омрачилось, когда она подумала о муже. До сих пор от него ни словечка. Похоже, он вообще не вспоминает о ней. Но тотчас мысли ее обратились к Юлию Лупу. Лепид незаслуженно оскорбил того, кто спас ему жизнь. Девушка чувствовала себя обязанной пойти и извиниться перед преторианцем. К тому же она мечтала вновь оказаться с ним наедине, увидеть его влюбленные глаза. Букет лилий, уже засохший, все еще источал сладкий аромат в ее кубикуле. Она не позволяла выбрасывать его.
Сердце ее замирало от страха, когда она пробиралась по темному коридору в покои прислуги. Она не знала точно, где ночует Луп, но надеялась, что он так же не может заснуть, как и она. Легкое мерцание за занавесом выдало его убежище.
Ливилла еще несколько секунд колебалась, а затем решительно отодвинула занавес. Преторианец что-то писал при свете тусклого огонька. Увидев ее, он изумился, но поспешно прикрыл восковые таблички. Девушка застыла в нерешительности на пороге. Так они и смотрели друг на друга, не в силах вымолвить ни слова.
— Госпожа, — шепот Юлия нарушил тишину, — что-то случилось?
— Я… — Ливилла запнулась. — Я пришла извиниться за те слова, что ты услышал от Эмилия Лепида. Я не разделяю его мнение и буду просить брата поверить мне, а не ему.
Преторианец благодарно склонил голову.
— Я очень признателен тебе, госпожа. Но можешь не утруждать себя излишними хлопотами, я уверен в своей правоте и легко смогу оправдаться перед любыми наветами.
— Я поговорю с Эмилием Лепидом. Он должен признать свою ошибку, — поспешила сказать Ливилла.
Луп ничего не сказал в ответ, продолжая молча смотреть на нее. В полумраке невозможно было разглядеть выражение его глаз. Ливилла повернулась, чтобы уйти, но в тот же миг он вскочил и преградил ей путь.
— Но ведь ты же не за тем пришла, госпожа, чтобы сказать мне все это? — склонившись над ней, спросил Луп хриплым шепотом. Его рука погладила завитки на ее затылке, потом он резко притянул девушку к себе и впился поцелуем в ее губы. Ливилла хотела оттолкнуть его, но передумала и обняла в ответ. Их поцелуй длился вечность, пока он сам не отстранился.
— Прости, госпожа, я не смог сдержаться. Но ты совдишь меня с ума. И во сне и наяву я грежу о тебе, не в силах побороть это чувство. Я люблю тебя!
Ливилла стыдливо опустила ресницы, их тень полукружьями легла на ее пылающие щеки.
— Пожалуйста, не называй меня госпожой, — прошептала она и уткнулась лицом в его мощную грудь, испуганная собственной смелостью. Точно пушинку, Юлий подхватил ее на руки и возложил на узкое ложе.
— Ты уверена, что хочешь этого, госпожа? — спросил он, присев рядом. Улыбаясь, она согласна кивнула.
— Я же просила…
— Не называть тебя госпожой… — откликнулся счастливый Луп. — Я повинуюсь тебе, моя прекрасная Ливилла. Это имя, как мед, на моих губах. Но твой поцелуй еще слаще.
И он потушил светильник.
Энния Невия в нерешительности замерла на пороге кубикулы.
— Фабий, она спит уже сутки, — сказал она, лицо ее выражало крайнюю обеспокоенность. — Ее тело все в синяках и укусах. Укусы сильно воспалены. Если мы не позовем лекаря, раны могут загноиться. А это опасно для жизни.
Гемелл в ужасе заломил руки.
— Госпожа! — умоляюще произнес он. — Мы не можем позволить, чтобы посторонний увидел, в каком она состоянии. Ее репутации будет нанесен непоправимый ущерб.
— Непоправимый ущерб нанесен ее здоровью! — сердито ответила Энния. — А теперь она еще может и умереть. И в ваших силах не допустить этого!
Макрон и Гемелл нерешительно переглянулись.
— Хорошо, — ответил Невий Серторий. — Мы пригласим лекаря, но приведем его ночью и завяжем глаза. А лицо девушки спрячем. Он не догадается, кто перед ним, и не сумеет понять, где побывал, если мы соблюдем все меры предосторожности.
Германик с облегчением согласился и, пользуясь моментом, прошел в кубикулу к Мессалине. Девушка лежала на спине и хрипло дышала, из-за пережитого кошмара у нее развился сильный жар.
Заслышав чьи-то шаги, она, не открывая глаз, едва слышно прошептала:
— Пить!
С трудом сдерживая дрожь в руках, Германик напоил из ее чаши.
— Мне холодно! — тихо пожаловалась она. — Я так замерзла.
Гемелл кинул взгляд на громадную жаровню с тлеющими углями, она наполняла кубикулу удушливым теплом, но не посмел перечить больной и накинул на нее теплое покрывало.
Мессалина приподняла припухшие веки.
— Мне больно, Германик, — простонала она. — У меня все горит огнем там, внизу. Что он сделал со мной?
— Прости меня, любимая, — прошептал Гемелл со слезами на глазах. Его рука накрыла ее тонкую ладошку. — Я виноват в том, что сотворило с тобой это чудовище. Я вырву сердце из его груди и скормлю псам. Клянусь Юпитером!
— Я сама, — произнесла девушка, с трудом шевеля распухшими губами. Мелькнул острый кончик язычка. — Сама убью его! Я отомщу!
Германик сжал ее пальцы.
— Мы сделаем это вместе, любимая. И даже боги не в силах будут нам препятствовать.
Мессалина слабо откликнулась на его пожатие, но силы быстро оставили ее, и она впала в забытье.
