XXVII

Торжественный обед в дворцовом триклинии подходил к концу. Гай Цезарь пригласил всю римскую знать, чтобы объявить о решении сената обожествить его любимую сестру. Сенаторы и избранные всадники долго рукоплескали этому событию и на все лады превозносили императора. Никто не осмелился возражать или, хотя бы, усомниться в нужности этого распоряжения. Нет, все искренне ликовали, предвкушая новые торжества и игры в честь этого события. Немалая часть возлияний на этом празднестве была совершена в честь небожителей, которых осчастливили появлением новой прекрасной богини.

Мессалина в числе гостей также послушно совершала возлияния, без умолку щебетала и сообщала всем и каждому, что Друзилла была ее самой лучшей подругой, и теперь она так счастлива, что та станет богиней. Но на самом деле Мессалину обуревали совсем другие чувства. Изредка она кидала взоры на сидевшего поодаль Германика, не сводившего с нее влюбленного взгляда, и тогда ее вновь наполняла уверенность.

То, что Валерия задумала осуществить сегодня вечером, повергало ее в трепет. К тому же, Мессалина вновь и вновь возвращалась мыслями к той приватной встрече с Калигулой, когда она предала Друзиллу, рассказав, чем занимается она в доме Пираллиды по ночам прежде, чем приходит на его ложе. Гая Цезаря тогда это оскорбило до глубины души. Вспомнит ли он тот разговор? Таит ли зло? Успех всего предприятия зависел сейчас от этого. Ведь в слепой самонадеянности Мессалина не призналась об этом факте своим новым друзьям.

Когда пиршество подходило к концу, девушка дождалась, наконец, знака от Германика. Тихонько соскользнув со своего ложа подле пьяного отца, Валерия прошла в коридор. Следом за ней вышел Гемелл. Они затаились в узкой нише.

— Никто не заметил, как ты вышла? — спросил юноша, покрывая ее страстными поцелуями.

— О, Венера! — вздохнула Мессалина. — Какая разница? Конечно же, кто-нибудь заметит мое отсутствие. Главное, чтобы отец не проснулся, когда его понесут домой. Иначе меня станут разыскивать.

— Не беспокойся, любовь моя! Кравчий по моему приказу подлил в его чашу макового настоя, и его сморил крепкий сон. Я сказал, что Калигула приказал сделать это. Последнее время наш император так поступает довольно часто, если ему приглянется какая-нибудь красивая замужняя матрона. Муж спит, а жена тем делом развлекает нашего цезаря.

Мессалина недоверчиво посмотрела на Германика.

— Это правда, — сказал он. — Уверен, что даже если муж и не спит столь крепко, чтоб не обратить внимание на отсутствие жены, то он усиленно притворяется, что дремлет или пьян, потому что все матроны получают драгоценные подарки. Но ни одна женщина не делила ложе с Калигулой больше одного раза.

Валерия зябко повела плечами, ей стало страшно, и объятия любимого уже не успокаивали ее.

— Милая моя, — зашептал Гемелл ей на ухо, — тебе нечего бояться. Я задержу цезаря разговором, и ничего дурного не произойдет. Ты сможешь в безопасности сделать то, зачем пришла. А охране скажешь, что Калигула приказал тебе ждать его. Не их забота, что ты не дождешься его появления. Ведь к тому времени цезарь будет спать крепко — крепко, так же, как и твой отчим. Уж я об этом позабочусь! Беги же! Времени мало!

Он напоследок поцеловал девушку, надеясь приободрить, но она резко вырвалась и растворилась во тьме коридора. Германик еще какое-то время постоял, прислушиваясь к удаляющимся шагам, и пошел обратно. Страх липкими пальцами сжимал его сердце.

Эмилий Лепид пошевелился, и Ливилла склонилась над ним.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она, разглядывая его распухшее лицо.

— Пить, — простонал Лепид, и она поспешила поднести к его губам чашу с прохладной водой. Придержав голову, осторожно напоила.

— Теперь мне лучше, — он попытался улыбнуться, но губы не слушались. — Где Луп?

— Он здесь, — ответила Ливилла, отводя взор. — Ты обязан ему своим спасением. Именно он доставил тебя в этот дом. Ты был без сознания двое суток, даже цезарю успели сообщить о происшедшем. Сегодня тебя осматривал его лекарь, он сказал, что необходим длительный покой. Рана на голове достаточно серьезная, но череп цел. Брат поручил мне ухаживать за тобой, потому что перевозить тебя в Рим крайне опасно. Агриппина приедет к тебе сразу после окончания церемонии. Ты увидишься с ней через несколько дней.

Эмилий снова застонал:

— А нет способа задержать ее в Риме? Ливилла невольно улыбнулась.

— Не думаю. Если моя сестра что-либо захочет, остановить ее сможет только вмешательство богов. А куда вы ехали с Юлием Лупом ночью?

— Мне нужно было срочно поговорить с тобой, — со злостью ответил Лепид. — Твое бегство встревожило меня, и только ты виновна в том, что случилось со мной.

— Эмилий, клянусь Юпитером Капитолийским, у меня не было никаких дел с Астуриком, и он ничего не говорил мне. Мне неизвестно, скрывает ли он что-нибудь о своем происхождении и причастен ли к убийству гетеры. Я ничего не знаю.

— Проклятье! — прошептал Лепид. — Я чувствую, что Гай в опасности, но не могу понять, откуда она исходит. Я был уверен, что нащупал нити заговора против цезаря, но теперь они все потеряны, а я обездвижен. Я надеялся, что ты прояснишь ситуацию, но ты оказалась бездарной тупицей и не смогла выполнить то, что я тебе поручил.

Злость отняла у Эмилия последние силы, и он закрыл глаза.

— Прости меня, но я действительно ничего не знаю, — повторила Ливилла, подумав про себя, что удар по голове оказался более серьезен, чем она подозревала, и Лепид явно бредит. Какой заговор? Ее брата любят и почитают во всей империи, у него просто не может быть никаких врагов.

— Я хочу поговорить с преторианцем, — тихо произнес Эмилий. — Пусть он войдет. Что-то мне слабо верится в историю с разбойниками.

Ливилла метнулась к выходу, но, обернувшись, увидела, как мертвенная бледность разлилась по лицу Лепида. Он опять потерял сознание. Девушка позвала лекаря и пошла на поиски Юлия. В ее мыслях царил настоящий хаос.

Луп сидел на кухне вместе со слугами, потягивал вино и слушал, как они сплетничают насчет хозяйки. До Ливиллы донеслось: «Замучила воем и придирками, а все потому, что уехал господин. Эта корова боится, что он будет ходить по римским лупанарам». Взрыв хохота стих, стоило девушке появиться на пороге. Она сделала вид, что не слышала ничего из вышесказанного, и поманила Лупа, глаза которого заблестели при ее неожиданном появлении.

Ливилла увела преторианца в сад, где их разговор не могли подслушать чужие уши.

— Лепид ненадолго пришел в себя и требует встречи с тобой. Он говорит, что это ты придумал нападение разбойников. Видно, его голова сильно повреждена, потому что он бредит о заговоре против цезаря.

Они шли по дорожке, и каждый думал о своем. Ливилла всем сердцем желала оказаться сейчас где-нибудь подальше от этого дома и, главное, от своего любовника. А Луп размышлял о том, что сказал ему Макрон. Его бывший начальник был прав, Эмилий опасен, он чрезвычайно умен и угроза заговору исходит именно от него. Необходимо изолировать его, чтобы он не успел предупредить Калигулу, но помочь в этом может лишь Ливилла.

— Госпожа, мне кажется, — Юлий говорил медленно, тщательно подбирая слова. — Возможно, ты права, утверждая, что сильный удар повредил Эмилию рассудок, но он еще в Риме был не в себе. Он мчался, как сумасшедший, не объясняя мне куда. Я слышал лишь, как он без конца выкрикивал проклятия.

— Проклятия предназначались кому? — холодея, спросила Ливилла.

— Извини, госпожа, они предназначались тебе. Это, конечно, не мое дело, но что за ссора вышла меж вами? Неужели Лепид посмел обидеть тебя? Ты такая хрупкая и нежная, что каждый раз, когда я смотрю на тебя, я будто вижу перед собой дивную белоснежную лилию.

Девушка резко остановилась и, запрокинув голову, посмотрела ему в глаза.

— Я уже говорила тебе, преторианец, что это не твоя забота. Я сама в состоянии разобраться во всем. Пусть я не верю в какой-то там заговор, но у Лепида есть причины сердиться на меня. Я не выполнила его поручение, а в придачу сбежала от него сюда. Поэтому-то он и разгневан.

Злые слезы брызнули у нее из глаз. Она резко утерла их рукой.

— Почему ты так боишься его? — в недоумении спросил Луп. — Он не сможет причинить тебе вред Ты же сестра цезаря!.

Ливилла низко склонила голову. Не признаваться же, что Лепид бьет ее и заставляет делать ужасные, гнусные вещи! И уж если родная сестра предала ее, то стоит ли надеяться на защиту брата? Девушка заплакала, совсем по — детски закрыв руками лицо и всхлипывая.

Юлий решительно обнял ее, привлек к себе и стал целовать соленые от слез щеки.

— Я защищу тебя от всех! Я жизнь отдам за тебя, только, прошу, поверь мне. Я всегда буду рядом, никто не сможет причинить тебе боль.

Ливилла прижалась к его мощной груди, слушая его страстные речи. Сердце ее сладостно сжималось.

Неожиданно небеса будто разверзлись над ними, и полил такой сильный дождь, что мгновенно вымочил их до нитки. Юлий подхватил девушку на руки и добежал до беседки, густо увитой плющом. Капли стучали по листьям, но густые ветви мешали им пролиться внутрь укрытия. Ливилла и Юлий посмотрели друг на друга и громко рассмеялись. Оба являли собой довольно жалкое зрелище. Они протянули друг другу руки, и их пальцы сплелись. Луп привлек Ливиллу к себе, и она приникла к его груди. Он поцеловал ее в губы, и девушка, истосковавшаяся по ласке и нежности, ответила на этот поцелуй.

— Ливилла! — громкий окрик заставил их отпрянуть друг от друга. В беседку ввалилась Домиция Лепида. — Ты здесь! Я везде тебя ищу, с ног сбилась, а тут еще этот несносный дождь.

Матрона окинула недовольным взглядом мощную фигуру преторианца и продолжала причитать, уже не обращая на него внимания.

— Госпожа, я умоляю тебя! Напиши своему брату, чтобы позволил Саллюстию вернуться. Рим не для него, мой муж привык к покою и уединению. Он же внук знаменитого историка!

Блеск в глазах Ливиллы потух. Она сердито поджала губы, слушая увещевания матроны. Юлий досадливо переминался с ноги на ногу, проклиная и Домицию Лепиду, и Пассиена Криспа, и Калигулу, вызвавшего его на церемонию.

— Я напишу, Домиция, но вынуждена предупредить тебя, что мой брат никогда не прислушивался к моим просьбам, — сказала Ливилла после недолгого молчания. — И не взыщи, если Гай ответит отказом. Если, вообще, снизойдет до ответа.

С этими словами она вышла из беседки под струи дождя. Ливилла боялась выдать себя Лепиде, она не должна была и мысли допустить, что не только дождь был виновником того, что она очутилась наедине с Лупом в беседке.

Подходя к кубикуле, она услышала раздраженный голос Эмилия. Оказывается, он пришел в себя и сейчас пытался самостоятельно сесть на кровати, несмотря на запреты лекаря. Тот, увидев Ливиллу, призвал ее вразумить раненого. Но девушка лишь раздраженно ответила:

— Хочет, пусть сидит.

Она кинула быстрый взгляд на Лепида и принялась сосредоточенно разбавлять вино настоем из трав. Едва она осмелилась вновь взглянуть на Эмилия, то увидела, что он пристально смотрит на нее. Ливилла, вспыхнув, отвела глаза и вдруг заметила, что вино льется из чаши на столик.

Лепид молча наблюдал за ее неловкими действиями, а когда она поднесла чашу к его рту, вдруг оттолкнул ее руку, и чаша выпала, залив все вокруг своим содержимым.

— Где ты была так долго? — злобно прошипел он. — Твой брат дал тебе четкий приказ заботиться обо мне, а тебя днем со огнем не сыщешь…

— Я пыталась разыскать преторианца, — сухо ответила Ливилла, по — прежнему избегая встречаться с ним взглядом. — Слуги сказали, что он ушел в деревню расспросить местных жителей, не слышали ли они чего-либо о разбойниках.

Она соврала, не моргнув и глазом и даже не испугавшись сверкнувшей молнии. Она действительно начала меняться внутри себя, робкая беззащитная девочка превращалась в хитрую и изворотливую женщину. Но не ей было тягаться с тем, кто всю жизнь носил маску.

Лепид окинул Ливиллу внимательным взглядом. Она довольно долго пробыла под дождем, туника, насквозь мокрая, вызывающе облепила ее совершенную фигуру, а вот глаза подозрительно бегают по сторонам. Эмилий растерялся. Что она может скрывать?

Его взор приковала грудь девушки, плотно обтянутая мокрой тканью, и Эмилий, к своей досаде, почувствовал, что, даже несмотря на головную боль, в нем начинает нарастать желание. Взмахом руки он отослал прочь лекаря.

— Разденься, Ливилла, ты вся промокла, — медленно произнес он, — ты рискуешь подхватить простуду, а в этом доме достаточно одного больного.

Ливилла покраснела.

— Я беспокоилась о твоем здоровье, Марк, — ответила она. — Но, если ты настаиваешь, я пойду к себе, чтобы переодеться.

Эмилий улыбнулся, наслаждаясь ее трогательным замешательством.

— Я хочу, чтобы ты сделала это здесь, Ливилла. У тебя такое роскошное тело.

Девушка испуганно всхлипнула, и глаза ее наполнились слезами.

— Я… я не могу, — едва вымолвила она.

— Но почему же? Когда мы были близки во дворце, ты не стеснялась обнажать при мне свои прелести, — голос его стал вкрадчив. — Посмотри, как восстала моя плоть, жаждущая ощутить могущество твоего влажного рта. Разденься, а уж я сумею согреть тебя, моя красавица.

Эмилий откинул покрывало, и Ливилла, помимо воли устремив взор вниз, густо покраснела. Прилив желания захлестнул ее с такой силой, что ей пришлось опереться на столик, чтобы удержаться на ногах. Дрожащей рукой она рванула золотую фибулу, и туника сползла, обнажив ее тело. Она сделала робкий шаг, и Лепид протянул ей руку, довольно улыбаясь.

«В последний раз, — искренне подумала Ливилла, обхватывая губами его плоть. — В последний раз я уступаю ему».