XVIII

Германик вне себя от радости теребил спящего Агриппу. Тот недовольно ворчал, пробуждаясь от очередного тычка, затем опять впадал в пьяное беспамятство. Уже светало, а их носилки едва продвигались по переполненному повозками торговцев викусу, ведущему к Велабру. Бездельники рабы свернули не туда, и теперь приходилось, сделав большой крюк, растаскивать телеги, чтобы пробиться к дому.

Ирод продолжал пребывать в блаженном состоянии пьяного сна, зато Германика чувства просто переполняли. Он соскользнул с носилок на мостовую и пошел куда глаза глядят, ловко огибая препятствия на своем пути, состоявшие из корзин с овощами, ослов, повозок и их хозяев. Пару раз его остановили ночные вигилы, чья служба уже близилась со скорым рассветом к концу, но всякий раз отпускали, убедившись, что он — не ночной воришка и добычи при нем нет. Его последними сестерциями поживились грабители в первой же темной подворотне, он сам со смехом кинул им свой тощий кошель, когда в его живот уперся нож. И так же весело смеясь, ушел, оставив их подсчитывать добычу.

Окрыленный мечтами, он шел куда глаза глядят, вдыхая с наслаждением вонь сточных канав ночного Рима, и ноги сами собой привели его в знакомые викусы Субуры. Говорят, убийц всегда тянет на место преступления, так же и Германик, ничего не замечавший вокруг, вдруг уперся в ворота дома Пираллиды.

Неприятно удивленный этим открытием, он огляделся вокруг. Все было тихо и спокойно, никаких стражников, дежуривших в надежде поймать убийцу, никаких зевак, готовых поднять тревогу. Калитка была приоткрыта, и юноша ужом скользнул внутрь. Усталость уже начала одолевать его после бессонной ночи и пешей прогулки. Что плохого, если он немного поспит в доме, где он провел немало времени? Явно же, что дом еще не нашел новых владельцев, если стоит нараспашку.

Германик прошел внутрь. Атриум был пуст и остальные покои тоже, ни привычной мебели, ни занавесей. Либо поживились соседи, либо случайные грабители. Фонтан в перистиле пересох. Германик отвернулся от него, проходя мимо, ему вспомнились крики служанки, которая до последнего боролась за жизнь, когда ее настиг Агриппа. Юноша усмехнулся. Убийство Пираллиды все еще будоражило его кровь.

Все произошло как будто только вчера. Он зашел к ней в кубикулу с совершенно невинным намерением. Ему просто захотелось овладеть этой красивой и доступной женщиной, с которой его друг проводил каждую ночь, а потом расхваливал ее прелести. Германику было стыдно признаться Агриппе, что он до сих пор девственник и слушать рассказы о любовных утехах уже выше его сил. Поэтому, едва Ирод уехал к Клавдию, Германик решил воспользоваться этой возможностью.

Пираллида в темной столе и накинутом на плечи дорожном плаще сидела перед зеркалом, расчесывая медное золото ниспадающих волос, невыразимо прекрасная и такая желанная. Смущаясь, Германик переступил порог.

— Я хотел бы… — запнулся он, — купить твои услуги.

Пираллида, о чувствах которой в тот момент он не мог догадываться, промолчала. К тому времени она уже не могла без отвращения смотреть не только на Агриппу, но и этого скользкого юношу, и именно в ту ночь собиралась бежать, собрав драгоценности и деньги. Ей оставалось только встретиться с Эмилием Лепидом у портика Ливии, чтобы затем устремиться прочь из Рима навстречу новой жизни. Она уже отослала служанку за наемными носилками и ждала лишь ее возвращения.

Пираллида была уверена, что дома никого нет, что Агриппа увез с собой противного юнца. И вдруг… Смысл сказанного им дошел до нее не сразу.

И, в мыслях уже свободная, она рассмеялась ему в лицо. Весело и задорно, как будто он сказал какую-то хорошую шутку.

Этот смех оглушил его точно пощечина. В замешательстве Германик даже попятился. Пираллида подскочила к нему и толкнула руками в грудь так сильно, что он едва не упал, зацепившись за порог.

— Убрайся прочь, проклятый выродок мужеубийцы! — крикнула она и попыталась закрыть перед ним дверь, но оскорбление придало ему сил, а захлестнувший гнев ввел в исступление. Мощным ударом кулака он опрокинул Пираллиду на пол, и, подскочив, принялся избивать ее ногами. Но она продолжала смеяться, даже не делая попыток защититься.

— Бей меня, гнусное отродье! Может, так ты станешь мужчиной! Покажи, какой ты сильный с женщинами! — выкрикивала она, глумливо насмехаясь. Германик рывком поднял ее, бросил на кровать и разорвал на ней одежду. От роскоши ее тела он задрожал, плоть его вздыбилась, он резко развел ее ноги и вошел внутрь ее лона. Гетера закричала от боли и унижения.

А он мощными толчками продолжал вгонять в ее лоно свою разгоряченную плоть. В какой-то момент Пираллида попыталась освободиться, но Германик не дал сделать ей этого, обхватив руками ее шею, и принялся душить.

— Ненавижу! Я всех вас ненавижу, — хрипела она. Он усилил хватку, пробиваясь к долгожданному мигу блаженства, и, когда, наконец, мощный оргазм выгнул его дугой, заставив крепко сжать пальцы, он, уже успокаиваясь, вдруг заметил, что девушка затихла, глаза ее вылезли из орбит, а язык свисает из открытого рта.

В ужасе он вскочил и только тогда встретился глазами с Иродом Агриппой, стоявшим на пороге.

— Ты… Ты что наделал?! — в ужасе вскричал иудей.

— Я. Я не виноват. Она сама, — залепетал Германик, оправляя тунику.

— Сама что? Удушила себя?! — завопил Ирод. — Ты хоть понимаешь, что ты натворил? Ты же убил ее! Она мертва!

Германик склонил голову, но ярость еще продолжала клокотать в нем, а воспоминания о пережитом оргазме захлестывали душу волнами блаженства. В растерянности они стояли над телом убитой. И вдруг дикий крик заставил их резко обернуться. В дверном проеме стояла вернувшаяся служанка.

— Держи ее! — первым опомнился Агриппа и ринулся вслед за женщиной. Крики в коридоре скоро утихли, но Германик даже не обратил на это внимания, точно изваяние, он не мог пошевелиться и смотрел в лицо мертвой Пираллиды. Гнев улетучился, и на смену ему в душу просачивалось отчаяние. Прекрасное при жизни лицо превратилось в жуткую маску смерти, оно притягивало взор, пугая своей неподвижностью и уродством выпученных налитых кровью глаз и вывалившимся распухшим языком. Юноша зябко передернул плечами, молясь подземным богам, чтобы ее Лар не стал преследовать его по ночам. Агриппа тронул его за плечо.

— Уходим! На крики служанки могут сбежаться соседи.

— Что ты сделал с глупой бабой?

— Пришлось слегка урезонить ее, окунув в фонтан. Будь ты проклят, Германик, из-за тебя я совершил убийство, — в сердцах сказал Ирод.

— Но не в первый же раз, — ответил ему юноша.

— Ладно, если Макрон или Клавдий будут спрашивать, за что были убиты женщины, скажем, что Пираллида пыталась шантажировать и хотела донести Калигуле…

Они были недалеки от правды, и им довольно ловко удалось убедить в этом сообщников, заставив поверить, что они пошли на убийство ради спасения заговора.

И вот сейчас Германик глядел на пустое ложе, покрытое запыленным покрывалом розового цвета, который так любила гетера, и видение мертвой Пираллиды таяло перед его взором. Пора было задуматься о ночлеге в пустом доме. Он развернулся и пошел в свою бывшую кубикулу. Угрызения совести уже не преследовали его.

Германик проснулся на рассвете от боли в спине. Спать на жестких досках оказалось не очень удобно, так как в его кубикуле тоже побывали грабители и вынесли оттуда все, а вернуться на ложе убитой он не рискнул. Юноша с трудом поднялся, проклиная свое легкомыслие. Лучше б он вернулся в дом Клавдия! Невыносимо болела голова и ныла поясница. Со вздохом он пошел к выходу, но вдруг замер, прислушавшись. Он мог поклясться, что расслышал чей-то голос.

Прокравшись по коридору и выглянув в атриум, Германик, к своему удивлению, увидел стоявших там юношу и девушку, державшихся за руки. Водопад черных вьющихся волос струился по тонкой спине девушки, фигура ее была стройна и изящна, будто у статуи Венеры, любимой богини римлян. Гемеллу захотелось разглядеть ее лицо, но он боялся пошевелиться в своем укрытии.

— Вот, Феликс, — услышал он, как сказала девушка своему спутнику, — это и есть дом Пираллиды. Прежде здесь было очень красиво!

— А как ты думаешь, сестра, — обратился к ней юноша, и Германик облегченно выдохнул. Они не жених и невеста! — родители позволят нам купить его?

— Фавст Корнелий Сулла Феликс, я всегда говорила тебе, что ты глупец! И ни капли не поумнеешь! Ты безнадежен! — сердито топнула ножкой черноволосая незнакомка. — Родители никогда не вложат деньги в дом проститутки, которая утопила свою служанку, а сама повесилась! Нам нужно украсть эти деньги! Это единственный выход.

Юноша почесал пятерней копну волос.

— Ты же знаешь, что отец держит свои сбережения в накрепко закрытом ларе в своей спальне, а когда уезжает, оставляет для охраны рабов. Это невозможно!

— Есть у меня одна мыслишка… — загадочно ответила девушка. — Так что пойдем домой, пока нас не хватились.

Они собрались уходить, но тут Германик неловко пошевелился и под его ногой хрустнул осколок вазы. Девушка испуганно обернулась, и Германик, увидев ее широко распахнутые агатовые глаза, почувствовал, что у него остановилось сердце, ибо никогда еще не встречал он никого прекрасней, чем эта незнакомка, залитая лучами утреннего солнца. Она уже скрылась за оградой, когда его сердце осмелилось сделать новый толчок, и Германик, глубоко вдохнув, лишь тогда осознал, что не дышал с того момента, когда его затянул агатовый омут. Он поспешил прочь от этого дома к своему покровителю Агриппе, шепча про себя имя Фавста Корнелия Суллы Феликса и надеясь, что вскоре ему станет известно, кто эта прекрасная незнакомка, в которую он влюбился с первого взгляда.

Мессалина и Феликс в ужасе забились в свои носилки и приказали рабам со всех ног мчаться к дому.

— Кто-то следил за нами, — шептала Валерия, прижимаясь к брату. — Я боюсь.

— Не волнуйся, сестричка, это мог быть случайный вор, — успокаивал ее Сулла. — Или.

— Или?

— Или лемур этой гетеры, не упокоившийся после смерти.

— Бред, — фыркнула Мессалина. — Лишь бы не соглядатай отца.

— А как ты собираешься украсть деньги? — спросил Феликс, продолжая обнимать сестру за плечи, но рука его уже сползала вниз по спине девушки, а дыхание становилось более прерывистым. Он уже не думал ни о чем, вдыхая аромат ее волос и наслаждаясь прикосновениями к гладкой коже. Желание захлестывало его. Мессалина, уловив настроение брата, с силой оттолкнула его.

— Ты с ума сошел, Феликс! Рабы донесут нашим родителям, и нас разлучат, а меня выдадут замуж за первого встречного. Немедленно перестань!

Сулла отдернул руки и спрятал их за спину.

— Малышка, ты сводишь меня с ума. Мы займемся любовью, едва вернемся, или моя плоть взорвется.

Валерия рассмеялась.

— Успокойся, я помогу тебе выпустить пар, если ты будешь вести себя благоразумно, — она наклонилась к его чреслам, и спустя недолгое время Феликс вздохнул с облегчением.

— У тебя волшебные губы, сестричка, но они не сравнятся с жаром и негой твоего лона.

— Ты обещал, — Мессалина прижала пальцы к его губам. — Нам надо многое обсудить, а ты думаешь о совершенно посторонних вещах. Если хочешь открыть собственный лупанар, ты должен стать серьезнее. Тем более нельзя упускать этот дом. Наследников у Пираллиды нет, а это значит, что дом перешел в собственность государственной казны, и его можно выкупить через подставное лицо. Я уже знаю, кого попросить об этом. Один из клиентов отца ко мне неровно дышит. Стоит только намекнуть.

— Я восхищаюсь тобой, моя муза! Ты такая умная! — сказал Феликс и против воли потянулся губами к точеной шейке девушки. — И такая соблазнительная…

Мессалина опять отпихнула его от себя, но без злобы, а с улыбкой.

— Потерпи же, ненасытный дурак, скоро приедем, — прошептала она ему на ухо.

Легче ветра мчался Германик по улицам Рима, перескакивая через сточные канавы и ловко уворачиваясь от льющихся помоев с верхних этажей нищих инсул. Его пару раз окликали разъезды вигилов, но он, не обращая на них внимания, бежал домой. Ему важно было узнать имя девушки, покорившей сердце с первого взгляда.

Разгневанные Агриппа и Клавдий уже ждали его в атриуме. Не внимая их упрекам, Германик сразу же спросил, кто такая сестра Фавста Корнелия Суллы Феликса, и услышал в ответ:

— Мессалина? Тебя интересует Мессалина? Но где ты встретил эту девушку в ночную пору? — это спросил Клавдий.

Германик хотел было прикусить язык, но Ирод тут же увел его в свои покои и выпытал все подробности.

— Итак, поздравляю! — язвительно сказал он. — Тебя угораздило влюбиться в одну из признанных красавиц Рима. Ее отчим намерен дать за ней огромное приданое, но метит уложить падчерицу в постель самого императора. Калигула пока о его планах не догадывается, но подозреваю, что эта семейка скоро начнет приводить их в исполнение. Но они не учли только одного.

— Чего? — с замиранием сердца спросил Германик.

— Того, что наш император без ума только от одной женщины в мире.

— Друзиллы? — наивно спросил юноша. Ирод погрустнел:

— Нет, от своей умершей жены. Юнии Клавдиллы. Я был знаком с ней. Ладно, ложись спать, — Агриппа хотел сменить тему, но юноша не отставал от него. — Ладно, в другой раз я расскажу тебе об этой роковой красавице. Ее смерть едва не ввергла Рим в пучину хаоса и безумия. А может, — добавил он еле слышно самому себе, — и ввергла.

Почти рассвело, когда в доме скрипнула потайная калитка на заднем дворе, и Мессалина с братом пробрались незамеченными в свое крыло дома. Слуги уже занимались утренней уборкой, из кухни запах аромат свежей выпечки, садовники поливали цветы, чтобы порадовать хозяйский глаз, и спешили на Велабр рабы за свежайшей снедью. Сегодня вечером ожидался торжественный обед в честь императора. И хотя готовиться к этому дню начали заранее, все равно дел было невпроворот.

Триклиний занавешивали драгоценными тканями, драили мозаичный пол. Искусные мастера закончили выкладывать его только неделю назад. Мозаика была гордостью главы дома, немалые деньги вложил он в этот заказ, но оно того стоило. Теперь пол в триклинии превратился в океан, где посредине на троне восседал грозный бородатый Нептун, а вокруг него резвились наяды, пышнотелые и грудастые, в кольце диковинных рыб и морских чудовищ. Хозяин дома, стоя посреди этого великолепия, мучительно раздумывал как бы так расставить столы и ложа, чтобы не закрыть эту красоту от взора приглашенных.

В суматохе никто не заметил, что хозяйские дети провели ночь вне дома и только что тайком пробрались обратно. Правда, одна из рабынь давно уже подсмотрела, как брат и сестра предаются разврату при каждом удобном случае, но из опаски быть отравленной молчала. Ей, как случайно посвященной, отныне вменялось охранять их покой и держать заднюю калитку открытой, когда они выбирались из дома по ночам.

Феликс и Мессалина, прежде презиравшие и не выносившие друг друга, теперь, к радости родителей, отлично ладили друг с другом… Домиция Лепида и Сулла Лукулл не могли не удивляться, почему дети так сблизились и не расстаются ни на миг. Знали б они, какие страсти кипят в их головках и какую бурю страстей скрывает невинное выражение красивых лиц.

Вот и этим утром мать, заглянувшая к дочери пожелать ей доброго утра, опять застала ее вместе с братом уплетающими вкусный завтрак. Лепида поцеловала курчавые макушки любимых детей и присела с ними перекусить.

— Ваш отец хлопочет спозаранку, встал с первыми петухами и лично всем распоряжается, — сказала матрона с улыбкой. — Но и вы что-то сегодня пораньше открыли глаза. Неужели суета в доме и вас разбудила?

Мессалина томно потянулась и зевнула, показав розовый язычок. Знала бы мать, что они еще и не ложились, а перед ее приходом едва успели остудить разгоряченные от любви тела.

— Я и забыла, что сегодня наш дом посетит Гай Цезарь, — промурлыкала девушка, откинувшись на подушки. — Надеюсь, нам позволят присутствовать на обеде как взрослым, а не заставят, как в прошлый раз, исполнять хвалебные песни в коротеньких туниках, чтобы гости умилялись хозяйским чадам. Это было ужасно, щеки мои до сих пор пунцовеют от пережитого стыда. Меня больше раздевали взглядами, нежели слушали.

— И меня, кстати, тоже, — ввернул Феликс. И они оба рассмеялись. Что правда, то правда!

— Нет же! Все было не так! — вскричала возмущенная мать, хотя не могла не признать правоту детей. — Но можете быть спокойны, больше этого не повторится.

— Слава Минерве, а то я уже позабыла все слова этих глупых песен! — ответила Мессалина.

Тая усмешку, Лепида вышла. А Валерия и Феликс вздохнули с облегчением и принялись обсуждать детали плана. Именно этот вечер казался им наиболее подходящим, оставалось лишь определить, кто в доме выступит козлом отпущения, когда пропажа денег будет обнаружена.

Отец и сын Вителлии прогуливались по Священной дороге, то и дело останавливаясь, чтобы поприветствовать знакомых или принять чье-либо прошение.

— Говорил же тебе, отец, — всякий раз замечал Авл, — что надо было ехать в Саллюстиевы сады. Там бы мы смогли побеседовать без помех.

— А куда торопиться, сынок? — добродушно отвечал Луций. — Мы — хозяева Рима благодаря дружбе с Калигулой. И мне льстит всеобщее поклонение. К тому же у меня дела в базилике Юлия. Там сегодня слушается дело нашего дальнего родственника, и он просил меня свидетельствовать в его пользу. Как я мог отказать, если он принес мне огромный мешок сестерциев? А ты знаешь, что нам скоро придется выступить эдилами игр Аполлона, и деньги за такую ничтожную малость никак не помешают, когда впереди столько приятных растрат. Не знаю, как ты, а я в свой день собираюсь поразить Рим.

— Поделился бы идеей, отец! — ворчливо сказал Авл.

— Ну уж нет! Я долгое время вынашивал ее в себе! А если тебе не хватает фантазии. Обратись к профессионалам, которые зарабатывают этим себе на жизнь. Но не экономь, как обычно. Наш император не любит скупцов и обожает роскошные праздники. Кстати, сын, я намедни договорился о твоей помолвке.

Авл резко остановился, будто запнулся о камень. Прохожие посмотрели на него с удивлением. А отец, как ни в чем не бывало, продолжал идти вперед. В несколько гигантских прыжков Авл догнал его и потянул за тогу.

— Ты сказал, что договорился о моей помолвке? Ты с ума сошел! Я не намерен жениться, когда тебе вздумается. Я сам выберу себе невесту, когда решу, что время пришло! — возмущенно кричал Авл, нимало не заботясь, что привлекает внимание праздношатающихся.

Луций с невозмутимым выражением лица делал вид, что выкрики сына его не касаются. Наконец он снизошел до ответа:

— Это не обсуждается, сын мой! Поверь мне, я сделал хороший выбор. Петрония — девушка достойная, ее отец — консуляр и дает за ней огромное придание.

Крики Авла переросли в визг к восторгу невольных слушателей.

— Петрония? Так вот, значит, кто станет моей женой? Самая уродливая невеста Рима! Кажется, так ее прозвали? Да о ней песенки распевают на улицах, что вот чуть — чуть подожди, милашка Петрония, и придет к тебе посвататься сам Силен! Какой позор! О Юпитер Громовержец! Почему ты не поразил меня молнией при рождении! Да лучше умереть, чем пережить этот стыд! Да я столько вина не выпью, чтобы разделить с ней ложе! И думать забудь об этом, отец!

Зеваки вокруг быстро смекнули, о чем идет речь, и почему так возмущен Вителлий — младший, и новая сплетня понеслась быстрее стрелы по Священной дороге. Громкий хохот сопровождал отца и сына на всем пути до Юлиевой базилики. Авлу издевательски желали счастья и умоляли не спускать глаз с красавицы невесты, чтобы другие женихи не украли ее перед свадьбой. Авл шел и плакал, как маленький мальчик, и с ненавистью смотрел на широкую спину отца, который невозмутимо шагал вперед, и старательно пряча улыбку. Что ему переживания сына, если такого приданого еще не видывал ни один жених! Отец Петронии с радостью закрыл глаза на запятнанную репутацию Авла, который долгое время был любимым спинтрием похотливого Тиберия на Капри.

Ливилла собирала в саду цветы. Она с детства любила составлять букеты, сочетая великолепие редких цветов и трогательную прелесть полевых. Никто не мог превзойти ее в изяществе, и она очень гордилась этим, с удовольствием украшая свой дом изысканными букетами. Подруги и сестры с радостью принимали из ее рук эти дары. Вот и сегодня Ливилла особенно тщательно отбирала каждый цветок, безжалостно отбрасывая ненужный и постоянно прикладывая все новые и новые. Она стремилась достичь идеала и тихонько шептала молитву Юноне, чтобы та помогла ей примириться с вредной сестрой. Ливилла очень дорожила их дружбой, особенно сейчас, ведь после смерти Юнии и Друзиллы у нее осталась одна Агриппина. Энния Невия уже была давно списана со счетов, когда Макрон впал в немилость у Калигулы. А навлечь на себя гнев брата Ливилла боялась больше всего на свете — наверное, только гроз она опасалась сильнее.

Ненависть сестры ее угнетала, ведь прошло уже несколько дней, а упрямая Агриппина, обвинив Ливиллу в своем позоре, упорно не желала ее видеть. Все попытки примирения были безжалостно растоптаны грубостью и унижениями, сестра грозилась, что если Ливилла еще раз приблизится к ней, то она отхлестает ее по щекам так же, как поступила с ней теща Ливия Оцеллы. И девушка чувствовала, что на этот раз Агриппина сдержит свои угрозы.

Отбросив в сторону очередной цветок, Ливилла расплакалась. Она протянула руку к стоявшему на скамейке кувшину с вином и сделала большой глоток. Прохладное вино освежило. Новый глоток и новая уверенность, еще глоток, и краски вокруг засияли ярче, третий, и уже не так гложет тоска.

То, что ее жизнь внезапно дала трещину, Ливилла поняла совсем недавно. Тогда, когда Марк Виниций перестал проводить с ней ночи. Нет, он не изменял ей с гетерами, у него не появилась любовница, просто он охладел к ней. Было ли причиной отсутствие детей или еще что-нибудь, Ливилла не знала, но все ее старания вызвать мужа на откровенный разговор заканчивались тем, что он целовал ее мокрые от слез глаза, клятвенно уверял, что любит по — прежнему, а потом у Марка находились неотложные дела, и он оставлял ее одну, наедине со своими переживаниями. Все чаще Ливилла находила утешение в вине, легче было заснуть и не видеть сны. И грусть отступала.

Скандал с Агриппиной лишь прибавил ей душевных мук, и количество выпиваемых чаш удвоилось, хотя Ливилла понимала, что нужно искать выход из сложившейся ситуации. Если уж она теряет мужа и ничего не может с этим поделать, то сестру она должна вернуть любым способом. Со вздохом девушка подняла с травы букет, поправила ленту и пошла в покои Агриппины.

Около занавеса в ее спальню на страже стояла служанка.

— Прости, госпожа, — сказала она. — Агриппина не велела никого пускать к ней.

— Глупости! Я ее сестра, — возмутилась Ливилла, отталкивая рабыню с дороги. Служанка робко пискнула, но возражать не решилась.

Ливилла шагнула внутрь, задернув за собой тяжелый занавес. В кубикуле царила темнота, разгоняемая лишь тусклым огоньком светильника. Девушка замерла на пороге, выжидая, когда глаза привыкнут к полумраку. Неожиданно до нее донесся протяжный стон, и тут Ливилла наконец разглядела, почему ее сестра решила уединиться. Она и Эмилий Лепид страстно и самозабвенно занимались любовью. Ливилла застыла, боясь пошевелиться и не зная, как выбраться обратно незамеченной. Постепенно она залюбовалась красивым Лепидом, который плавно и ритмично двигался, а Агриппиной, вторившей его движениям, изгибая свое совершенное тело.

Ливиллу неожиданно захлестнула такая волна зависти к сестре, что даже дыхание перехватило, а когда она наконец смогла сделать вдох, то он получился более похожим на хрип. Влюбленные резко обернулись, и гримаса ярости исказила прекрасное лицо Агриппины.

— Опять ты, проклятая прилипала! Убирайся прочь!

Рука Лепида с силой зажала ей рот. Он с улыбкой поднялся с ложа. А у Ливиллы будто ноги приросли к полу. Она смотрела, как он, обнаженный и невыразимо прекрасный, идет к ней. Девушка задрожали, повернулась, чтобы убежать, но запуталась в плотном занавесе.

Эмилий взял ее за локоть, повернул к себе лицом:

— Ты что-то хотела сказать, прелестная Ливилла? Можешь быть уверена, твоя сестра найдет время выслушать тебя.

Он метнул быстрый взгляд на Агриппину, и та недовольна поджала губы.

— Я… Я лишь хотела занести этот букет, — заикаясь, Ливилла протянула Лепиду букет. — Извините, что нарушила ваше уединение.

Все еще продолжая крепко сжимать ее локоть, Эмилий свободной рукой принял подарок.

— Какой красивый! У тебя изысканный вкус, моя Ливилла! Но куда ты так спешишь? Приглашаю тебя остаться с нами и повременить с остальными делами.

Изумленная Агриппина молча наблюдала, как Эмилий насильно усадил Ливиллу к ним на ложе. Растерянная девушка хлопала ресницами и теребила пальцами длинный локон.

— Располагайся, красавица, — хриплый шепот мужчины завораживал и не давал сорваться с места и убежать, чего Ливилла хотела сейчас больше всего на свете. Или не хотела? — Неужели тебя смущает наша нагота? Прикройся, Агриппина.

Он небрежно натянул покрывало на грудь девушки, хотя сам оставался нагим. Его плоть притягивала взгляд Ливиллы помимо воли, и она судорожно сжимала и разжимала пальцы. Лепида это откровенно забавляло.

— Соверши с нами возлияние Венере, и тогда мы отпустим тебя, — насмешливо сказал Эмилий и протянул чашу Ливилле. — Но ты должна выпить до дна, таков обычай, чтобы влюбленные не поссорились из-за оставшихся капель.

Агриппина не понимала, чего добивается Лепид от ее глупой сестры, но, боясь вызвать его раздражение, продолжала хранить молчание. Ее зеленые глаза сверкали злобой.

Едва Ливилла отставила пустую чашу, Эмилий вдруг обнял ее и приник губами к ее губам. Ливилла тщетно пыталась высвободиться из сильных мужских рук, а они уже смело ощупывали ее грудь.

Ливилла в панике не могла понять, почему сестра не приходит к ней на выручку. Эмилий уже почти сорвал с нее одежду и повалил на кровать, проникая пальцами все глубже и глубже. Ливилла почувствовала, что ее бедра увлажнились. Агриппина издала тихий смешок, видя, сколь тщетны попытки Ливиллы сопротивляться Лепиду. Он уже подмял ее под себя, стиснув в объятиях так крепко, что ей стало трудно дышать, и неожиданно с силой ввел свою плоть в ее лоно.

И тут Ливилла завопила так громко и отчаянно, что он испугался своей наглости и самоуверенности. Пользуясь тем, что его хватка ослабла, девушка вскочила и выбежала из спальни.

Вне себя от пережитого ужаса она неслась по коридору, будто тысяча фурий преследовала ее, и лишь когда очутилась в своих покоях, замедлила бег, совсем запыхавшись.

Невыносимо ныли плечи от грубых прикосновений Эмилия, и горело, горело огнем желания все внутри. Ливилла припала к чаше с вином и, осушив ее до капли, без сил упала на кровать. Пьяный сон быстро сморил ее, едва она закуталась в покрывало, намереваясь выплакаться.

— Ну и чего ты добился? — язвительно спросила Агриппина. — Уверена, что моя сестра сейчас уже жалуется Калигуле. Тебя упрячут в Мамертинум и будут судить, как насильника. Еще и меня за соучастие привлекут.

— О, нет, моя тигрица! Или я плохо знаю женщин, или уже через неделю она на коленях будет умолять меня овладеть ею. Вы, сестры цезаря, только разыгрываете из себя высокомерных недотрог, а в душе же вы— шлюхи, жадные до разврата, денег и власти.

Агриппина подняла руку, собираясь дать наглецу пощечину, но Лепид перехватил ее запястье и крепко сжал.

— Не смей никогда поднимать на меня руку, потаскуха! Иначе пожалеешь. Он с размаху ударил ее в грудь, да так сильно, что Агриппина перелетела через кровать и упала.

— Ты клялась слушаться меня, так держи свою клятву! Иначе твоя сестра заменит тебя на моем ложе. В ней слишком много нерастраченной страсти, присущей всем женщинам, которые мнят себя добродетельными и не изменяют супругам. Потом их точно с цепи срывает, видывал я таких.

— Зачем она тебе? Оставь ее в покое! Прошу тебя, любимый, заклинаю Венерой! Люби лишь меня одну! — Агриппина подползла и обхватила руками его колени.

— Э, нет! Меня уже охватил азарт! Я должен овладеть этой недотрогой! И у меня это почти получилось, а я люблю доводить до конца так хорошо начатое. И предупреждаю тебя, Агриппина: если посмеешь мешать мне, я исполню свою угрозу, и ты до старости будешь писать любовные письмишки Пассиену Криспу, умоляя его бросить свою грудастую жену, или принимать побои Оцелловой тещи, надеясь, что его супруга вскоре помрет. Впрочем, подобными им идиотами наш Вечный город просто кишит. А вот найти настоящего мужчину не так просто. Я ведь прав?

Лепид с вызовом посмотрел на стоящую перед ним на коленях Агриппину. И та молча склонила голову, соглашаясь. Наконец-то она осознала, что влюблена до безумия, и ей уже невмоготу разорвать этот порочный круг блаженства и унижений. Она теперь полностью зависела от его прихотей.

Неожиданно вкрадчивый голос служанки нарушил тишину:

— Господин! Тебя срочно желает видеть наш император!

— Ну вот! — выдохнула Агриппина. — Я тебя предупреждала. Эмилий рассмеялся:

— Тигрица! Это всего лишь служанка, а не преторианцы! Мало ли зачем я понадобился цезарю. Дождись меня!

Он вышел, а Агриппина от страха потеряла сознание.