Глава 34
Ивонна
Наступила осень, и Пьер всерьез стал задумываться об отъезде. Он уже собрался отправиться к устью Роны, когда неожиданно с Альп хлынул такой холодный ветер, что весь Марсель съежился от холода. В ноябре в воздухе уже порхали редкие снежинки, которые вихрями наносились в закоулки и лишь после полудня подтаивали.
Таких холодов даже старики не могли припомнить за всю свою долгую жизнь. А Пьер с удовольствием, вспоминая новгородские зимы, прохаживался по улицам и мечтал о том времени, когда вот так же он сможет пройтись по переулкам родного города.
В результате на Роне остановилось судоходство, замерли все перевозки грузов – никто не хотел надрываться, борясь с ветрами и противным течением. Дороги развезло так, что о дальней поездке нечего было и думать. Возчики втрое подняли цены, и мало кто отваживался пускаться в путь при таких холодах и ветре.
В порт перестали заходить корабли, рыбаки не могли ловить рыбу, и в городе сразу повысились цены на продукты. А люди пробирались по улицам, закутавшись в одеяла и платки, стуча по мостовым деревянными подошвами старых башмаков.
И неудивительно, что Пьер вдруг ощутил в себе какую-то тоску и опустошенность. Он не находил себе места, холод пробирал его до костей. Приходилось часто забегать в таверны, отогреваться за кружкой светлого вина, слушать разговоры завсегдатаев и ждать, когда погода улучшится.
В порту уже три корабля было выброшено на скалы, и теперь море грызло их корпуса, быстро заглатывая остатки. А Пьер с тоской в душе все бродил по улицам, кутаясь в новый кафтан и надвинув поглубже шляпу на глаза.
Недели проходили чередой, Пьер шатался без дела по городу, заходил в церкви, подолгу выстаивал перед статуями и изображениями Христа и святых, вносил деньги и молча уходил, провожаемый недоуменными, но благодарными взглядами священнослужителей.
Он стал все чаще задумываться о женщинах, провожал их взглядами, а молоденькие девушки постоянно привлекали его внимание. Он вздыхал, по-пустому злился на себя, но ничего не предпринимал. Он жил теперь один, ибо Фомка, как и обещал, не появлялся больше. Две его комнаты были холодными, неухоженными и мрачными, так что ему пришлось пригласить служанку для наведения порядка и поддержания квартиры в тепле и относительном уюте. Пожилая женщина молча убирала, топила камин, готовила и, за весь день не сказав и десятка слов, уходила, весьма довольная хорошей оплатой и тихим постояльцем.
В начале декабря, когда холода совсем взбесились и по камням улиц пробегали лишь редкие прохожие с красными носами, Пьер шел по улице, наклонившись вперед и придерживая шляпу рукой в перчатке. Он продрог, это теперь его сильно раздражало, и он все чаще вспоминал жаркую Индию или Мартабан.
Решив отогреться, он направился к таверне и у самой двери заметил фигуру закутанной в плед женщины. Когда он проходил мимо, она мимолетно взглянула на него, и он заметил большие, исключительной чистоты голубые глаза.
Пьер было прошел мимо, прекрасно сознавая, чем именно зарабатывает на жизнь женщина, которая стоит у двери, но потом замедлил шаг и резко обернулся. Глаза опять на мгновение окатили его своей голубизной, даже синевой. Он вспомнил заросшие васильками поля под Новгородом, оторопел, хотел еще раз увидеть эту синеву, но девушка опустила голову, и ее лицо быстро залилось густой красной краской. Кровь хлынула ей под кожу, а Пьер все стоял и смотрел, надеясь, что она опять глянет на него и он увидит синь ее глаз.
Помедлив немного, Пьер медленно вернулся и спросил:
– Мадемуазель, не согласитесь ли пройти со мной в таверну? Вы промерзли, я вижу, и вам стоит пропустить стаканчик вина.
Девушка вскинула свои ресницы, брызнула в него синью глаз, и краска опять залила ее щеки. Пьеру показалось, что она согласно кивнула, он осторожно взял ее под руку, и она сделала первый шаг. Потом они заспешили вниз по кирпичным ступеням в чадную теплоту таверны.
Пьер оглядел зал, выбрал место за длинным столом, где людей было поменьше, и повел девушку с собой. Воздух был теплый, пропитанный запахами кухни, жареного лука, нечистых полов и одежды, и табачного дыма. Некоторые моряки уже пристрастились к этому новому в Европе занятию, хотя многие и смотрели осуждающе на этих пионеров.
– Тут тепло и уютно, не правда ли, мадемуазель?
– Да, сударь, – едва слышно прошептали посиневшие от холода губы девушки, а Пьеру показалось, что голос у нее очень приятный и мелодичный.
Его хорошая одежда привлекла внимание хозяина. Подскочив, тот спросил:
– Чего прикажете подать, мадемуазель, сударь? – Он поклонился, заискивающе улыбаясь. – Все будет в лучшем виде, – и его лукавые глаза вроде бы подмигнули понимающе.
– Кувшин хорошего вина, жареную курицу, салат, – сказал ему Пьер и, обращаясь к девушке, спросил: – Пирожное, мадемуазель?
Лицо ее опять окрасилось густой краской, и Пьер с полуулыбкой повернулся к хозяину и добавил:
– Три пирожных повкуснее, пожалуйста.
Когда хозяин ушел, Пьер обратился к девушке:
– Вы так замечательно краснеете, что я не могу оторвать глаз от вашего лица в это время.
Она опять покраснела и, махнув ресницами, окатила его своей синевой. Лицо девушки пылало, а Пьер продолжал:
– Мне бы хотелось узнать ваше имя, мадемуазель. Меня зовут Пьером. И прошу, не называйте меня «сударь». Я не так стар, чтобы мне такое говорили.
– Хорошо, суд… Пьер. Меня зовут Ивонна, – она наконец подняла голову и посмотрела ему в лицо уже не мимолетно, а несколько даже продолжительно.
Пьер заметил, что лицо ее худое, бледное, по всему было видно, что в жизни ее случилось какое-то несчастье. Он сказал:
– Ивонна – хорошее имя, оно мне нравится. Однако вы чем-то сильно опечалены, или у вас горе, это видно по лицу. Расскажите мне об этом, Ивонна.
Она опять опустила голову, и Пьеру стало неловко и неприятно, что он больше не видит синевы ее глаз. Он оглядел не очень чистые пряди русых волос, старенькую шляпку с линялыми лентами, и острое чувство жалости и нежности вдруг охватило всю его душу. Сердце яростно заколотилось в груди, дыхание стало затруднительным.
Он взял девушку за руку, слегка сжал ее и сказал:
– Расскажи мне, Ивонна, тебе станет легче. Я сам в отвратительном положении и пойму тебя. И говори мне «ты», согласна?
– Да, су… Пьер. – И он увидел трудные попытки девушки сдержать слезы.
– Я понимаю, что ты вынуждена была пойти зарабатывать своим телом, верно ведь? И давно это у тебя?
Плечи Ивонны вздрогнули, но голос ей не подчинился, и она молчала.
– Хорошо, я не буду настаивать. Ты только успокойся. Вон несут еду – мы сейчас с тобой немного перекусим. Ты ведь давно ела? Сознайся!
Она молча кивнула, торопливо вытерла несвежим платочком лицо, бросила мимолетный взгляд на Пьера, увидела, что тот доброжелательно усмехается, и тоже скривила губы в попытке улыбнуться. Это было трогательно и немного смешно.
– Вот и отлично, мадемуазель. Принимаемся за курицу и салат, – сказал он и разлил вино по кружкам. – Выпьем за знакомство и за то, чтобы оно не прерывалось подольше. Согласна?
Она молча кивнула, взяла кружку и жадно сделала несколько глотков.
Пьер молчал, наблюдая, как она торопливо ела, стараясь сдержать себя. Ему стало тепло на душе, он не столько ел, сколько смотрел на нее, а она лишь смущалась, хлопая длинными ресницами.
– Не спеши, Ивонна, – сказал Пьер тихо, сдерживая ее руку. – У нас всего достаточно.
Ивонна покраснела, но перестала торопиться, а Пьер медленно потягивал вино из кружки, наслаждаясь теплом и покоем, которое разлилось приятной истомой по его телу. С его лица не сходила легкая довольная улыбка, и, бросив несколько взглядов на него, Ивонна спросила:
– Пьер, чему ты улыбаешься все время?
– Наконец-то я слышу твой настоящий голос, Ивонна! Улыбаюсь? Неужели? Я не заметил этого. А разве это плохо?
– Наверное, нет. Но все же?
– Если и так, то я сам не знаю, потому что не замечаю этого.
– А кто ты? Я думаю, ты иностранец, потому что говоришь смешно и не очень правильно.
– Да, иностранец, Ивонна. И родина моя так далеко, что я уже три месяца не решаюсь туда отправиться. А теперь, с этими холодами, и вовсе невозможно продолжить свой путь.
– Ты издалека?
– Даже очень. Теперь даже трудно поверить, где я был и как это далеко.
– И где же?
– Ты все равно не знаешь тех мест. Одно скажу, что там жарко, душно и не бывает никогда никаких холодов. Всегда лето и дожди.
– Я слышала о таких странах. Моряки рассказывали, а я подслушивала.
– Подслушивать нехорошо, Ивонна, – с улыбкой сказал Пьер и поднял в руке кружку. – Давай выпьем за твое здоровье, Ивонна, и за то, чтобы всегда была улыбка на твоих губах.
Ивонна замолчала, погрустнела и опустила голову.
Их разморило. Ивонна расстегнула несколько верхних пуговиц на платье, откинула плед, ее лицо посвежело и покрылось легким румянцем. Пьер все смотрел на него и с приятным удивлением вслушивался во внутреннее состояние души. Там был покой, умиротворение и что-то еще приятное, будоражащее, волнующее. Он огладил короткие светлые усы, вытер платком рот, спросил:
– Ивонна, ты где живешь? Далеко?
Она покраснела и не ответила. Помолчала, опустив голову, на лицо ее набежала тень не то отчаяния, не то сожаления или еще чего-то неприятного.
– Чего не отвечаешь? Далеко, да?
Она кивнула.
– А почему так далеко от дома?
– Мне не хотелось, чтобы знакомые видели меня такой…
– Родители у тебя есть, Ивонна?
Отрицательно покачав головой, она замерла и немного побледнела.
– Ты сирота, Ивонна? У тебя нет родственников?
– Папа умер в прошлом году, а мама – месяц назад. Я одна, совсем одна. Правда, есть дядя, но я не хочу даже видеть его. Он виновник всех наших несчастий. Есть еще кузен, но он живет один в бедности и мне помочь не может. Потому я и… – она замолчала и еще ниже опустила голову.
– Тогда я предлагаю пойти ко мне. У меня тепло, и служанка теперь привела мою берлогу в божеский вид. Ты согласна, Ивонна?
Она бросила на него взгляд, полный мольбы, в котором смешались такие чувства, что Пьеру стало неловко, и он сказал:
– Ты не волнуйся и не бойся, Ивонна. Тебе не придется отрабатывать этот обед. Я ничего тебе плохого не сделаю. Просто меня учили помогать людям. Невозможно сделать это для всех, но тебе я бы очень хотел помочь. Верь мне, Ивонна.
Они долго молчали. Принесли пирожные. Хозяин пытливо посмотрел на молодых людей и сказал, кланяясь:
– Сударь, это не мое дело, но мадемуазель, как мне кажется, очень порядочная.
– Любезный, это действительно не ваше дело, но мне это известно, и я не намерен огорчать ее. Так что можете быть спокойны, сударь.
Хозяин снова поклонился и отошел, а Ивонна покраснела и еще ниже опустила голову. Они какое-то время помолчали, каждый погрузившись в свои мысли, потом Пьер спросил:
– Ивонна, так ты пойдешь? Уже пора, а то мы тут засидимся до темноты.
Она едва кивнула с обреченным видом человека, готового броситься в ледяную воду.
– Закутывайся, Ивонна, – произнес Пьер, вставая и помогая ей поправить плед. – Я живу недалеко, рядом с капеллой Сен-Лазар, так что окоченеть ты не успеешь.
Они медленно, словно ноги их не слушались, поднялись по стертым ступеням. Ветер и холод тут же набросился на них. Пьер прижал худое тело к себе, и они поплелись неуверенными шагами по обледенелым камням мостовой, отворачиваясь от колючих порывов.
– Заходи, не стесняйся. Служанка уже покинула дом, и мы будем совершенно одни, – Пьер ключом открыл дверь. Они вошли в полутемный коридор. – Я так и знал, что служанка натопит комнаты. Как тепло, правда! Раздевайся, Ивонна. Да не стесняйся ты! Будь как дома.
Пока Ивонна раздевалась и вешала одежду, Пьер исчез за узкой дверью около кухни, а когда вернулся, сказал:
– Пойдем со мной, Ивонна. Я тебе кое-что покажу.
Они прошли в маленькое помещение, где было парко, горели две свечи, а в углу стояла большая дубовая бочка, накрытая крышкой. На столике едва виднелись какие-то предметы и вещи. Пьер указал на бочку и сказал:
– Тебе будет приятно окунуться. Служанка у меня очень сметливая женщина и приготовила горячую воду. Искупайся, вот тебе простыня, полотенце, халат, мыло и душистая вода. Кремов нет, прости, Ивонна, – добавил он, улыбнулся опешившей девушке, вышел и закрыл за собой дверь.
Он уселся в кресло, ощущая внутри какое-то тепло, радость, волнение и томление. Мысли блуждали в голове, вились нестройно, разрозненными клочками, и лишь одно он ощущал точно и определенно – эта девушка стала ему в короткий промежуток времени так дорога и близка, что все помыслы его были направлены только на нее одну.
Его рот блаженно растягивался в улыбку, когда он вспоминал ее синие глаза, способность быстро краснеть даже по пустякам, ее пушистые ресницы и самое обыкновенное личико. Сказать, что она красива, было бы большим преувеличением, но Пьер чувствовал огромную симпатию, которую вызывало ее лицо, а о глазах и говорить было нечего.
Он прислушивался к легкому плеску воды, за дверью что-то грохнуло, стукнуло, и его губы сами собой растянулись в улыбку. Было легко, уютно и мирно. А за окном выл ветер, неслись капли холодного дождя вперемешку со снегом. Ветви деревьев хлестали о стены домов. Бр-р-р!
Пьер не заметил, как прошло время – Ивонна появилась на пороге в чересчур длинном халате восточной работы, с головой, повязанной махровым полотенцем. Лицо ее выражало блаженство, смешанное со смущением, стыдом и благодарностью. Был в глазах и отблеск страха, но он прятался где-то глубоко и выглядывал лишь иногда неясными тенями.
– О, Ивонна! Какая ты красивая, приятная… – Пьер сам засмущался, вскочил с кресла и подвел девушку к другому, усадил ее, запахнул плед ангорской шерсти, заботливо укутал. – Тебе понравилось, Ивонна?
– Пьер! Это было просто божественно! Ты, наверное, богат, если можешь позволить себе такую роскошь?
– Трудно судить об этом, Ивонна. Не беден, это точно, но я мало знаю здешнюю жизнь. Освоюсь – тогда и определим, как я богат.
– И чем ты собираешься заниматься, если не секрет?
– Я потомственный торговец, купец. Думаю, что и дальше займусь этим делом. – Пьер встал, достал из шкафчика кувшин вина и два стакана венецианского стекла. Разлил по ним вино и подал один Ивонне. – Не хочешь ли выпить на сон грядущий? Вино хорошее, кипрское.
– Пьер, я боюсь пить много. Я никогда так много не пила и уже достаточно опьянела, – она потупила взор, сожалея, что вынуждена отказать. – Прости, но мне не хочется.
– Я очень рад, что тебе не хочется пить. Я и сам не часто пью вино.
Он отставил стаканы, глянул на Ивонну, и та покраснела снова. Видимо, его взгляд многое сказал ей. Девушка запахнулась плотнее в плед, хотя в комнате было достаточно тепло, и тихо промолвила:
– Здесь так хорошо и уютно. Я сейчас просто с ужасом вспомнила свою нору, такую холодную и неприглядную.
– Ивонна, ты все расспрашиваешь меня, но сама-то ты кто такая? Почему вынуждена была пойти на улицу?.. – он не стал продолжать.
Она помолчала недолго, потом сказала:
– Мой отец был подмастерьем у своего брата в мастерской по изготовлению каких-то медных частей для судов. Моя фамилия Дюфуэн.
– И что же случилось с тобой, вернее, с твоим отцом? Ведь он умер, не оставив дочери ничего, это так?
– Мой дядя Жозе Дюфуэн хотел жениться на мне, вопреки всем правилам святой церкви, а отец противился. На этой почве у них разгорелась вражда, а результатом было полное разорение отца.
– Но как он мог так гнусно поступить, Ивонна? Такого быть не может!
– У дяди были деньги, а они открывают не одну дверь. Он устроил так, что мой отец потерял все деньги и остался даже без дома. Сердце не выдержало, и он умер. А матушка умерла от горя и безысходности.
– И что же дядя?
– Он преследовал меня, пытался силой заставить жить с ним, но я убежала, захватив кое-какие вещи, оставшиеся после мамы. Сняла комнатку и пыталась бороться с нищетой, пока не поняла, что единственная возможность для меня – зарабатывать своим телом. Иначе я бы умерла с голоду.
– А дядя что, владел мастерской?
– Да. Это была его мастерская, хотя деньги отца туда были тоже вложены, но как-то получилось, что это он доказать не смог.
– Знакомая картина. Подло поступил твой дядюшка, Ивонна.
– Куда уж хуже, Пьер. Вот так я и оказалась на улице. Это вторая неделя пошла, – добавила она и опять опустила голову.
Пьер ощутил где-то в животе какое-то щемящее чувство жалости и нежности к Ивонне. Так захотелось сделать ей что-нибудь приятное. Но на дворе уже темнело, и он сказал:
– Завтра пойдем в лавки и купим тебе приличную и теплую одежду. И не возражай, пожалуйста! – Пьер сделал протестующий жест, видя, что Ивонна собирается возразить. – Эти расходы невелики, они для меня ничего не значат, а ты будешь одета. А жить будешь у меня. И не возражай, пожалуйста. Ты расплатилась за свою конуру, Ивонна?
– Немного осталось долга, но хозяин обещал подождать.
– Завтра же расплатишься, и с этим будет покончено.
Они долго молчали, изредка поглядывая друг на друга. Потом разговаривали обо всем и ни о чем. И когда Пьер сказал, что пора спать, и отправился в другую комнату, указав ей на кровать, где уже были сменены простыни и откинуто одеяло, Ивонна вскинула на него взгляд и потупилась.
Задув свечи, она лежала с открытыми глазами, в голове пульсировала кровь, тело горело под теплым одеялом. Она с тревогой ощущала нарастание желания. Потом осмелилась и жалобным голосом позвала:
– Пьер!
Он тут же откликнулся – Ивонна поняла, что и он не спит и терзается мыслями и сомнениями:
– Ивонна! – Она услышала его легкие шаги, вспыхнула и отодвинулась к стене. Пьер сел рядом, обнял ее горячие плечи, почувствовал ее встречное движение и бросился к ней в объятия.
– Господи, Пресвятая Богородица! – воскликнула она позже. – Неужели это происходит со мной?
– Глупенькая, а с кем же еще, – ответил вялым голосом Пьер.
– А ты не уедешь к себе?
– Уеду, конечно, Ивонна. Но постараюсь приехать и забрать тебя.
– Но там так холодно и дико, как я слышала. Мне страшно даже подумать об этом, Пьер.
– Во всяком случае, это произойдет не так уж скоро. Могу ли я теперь жить без тебя? Мне кажется, что ты всегда была со мной, Ивонна!
Под утро они наконец-то заснули.
Ивонна толкала Пьера в плечо. В окне начинало сереть. Девушка сказала со страхом в голосе:
– Пьер, там кто-то открывает дверь! Воры? Проснись же!
– О, успокойся, Ивонна! Это служанка пришла убирать. – Прислушался, а потом крикнул: – Это вы, мадам? Не пугайтесь, я с женщиной! Мы скоро встанем! А я прошу вас, мадам, приготовить нам завтрак получше, мы очень голодны!
Из прихожей раздалось невнятное ворчание, потом легкий шум от всякой кухонной работы. Потянуло дымком зажженной лучины, и вскоре в камине затрещали дрова.
Ивонна забилась под одеяло, боясь высунуть нос наружу. Пьер нежно обнял ее, поцеловал в теплые мягкие губы. Притянул к себе. Она сопротивлялась, но он мягко овладел ею и тем успокоил, а потом сказал:
– Дорогая моя, это очень понятливая женщина, и она давно ушла в кухню. К тому же она мне уже не раз говорила, что одному жить плохо. Советовала и женщину заиметь, но я все откладывал.
– Но как я покажусь ей на глаза?
– Можешь и не показываться, – ответил он, любуясь ее озабоченным и смущенным лицом. – Я все принесу сюда, а она будет на кухне и в других помещениях.
– Ой, как стыдно! Отвернись, я оденусь! Бессовестный!
– Уже отвернулся, мой птенчик!
Прошло две недели, а может, и больше, когда Пьер заговорил об отъезде на север. Ивонна опечалилась, погрустнела и замкнулась. Пьер сказал, заметив ее состояние:
– Я же вернусь, милая! Это не продлится более года. Обещаю!
– Год! Это так много! А я так привыкла постоянно быть с тобой вместе, все время ощущать тебя рядом. Как мне теперь прожить целый год без тебя?
– Надо найти занятие, подходящее для тебя. Это отвлечет твои мысли и сократит время ожидания.
– Все равно это будет пытка, Пьер!
– Я тебе оставлю немного денег, оплачу эту квартиру и служанку, а у ростовщика будут находиться деньги, вложенные под проценты. Будешь брать их по необходимости. Я распоряжусь этим. Вернусь, тогда будем устраивать нашу жизнь совсем иначе.
– И?..
– И я делаю тебе предложение. Выходи за меня замуж, Ивонна. Ты согласна? – неожиданно выпалил Пьер.
– Но ты же не католик! Как же это?
– А кто мне мешает стать католиком, да и кто об этом знает, кроме тебя? Я часто хожу в церковь и даже вношу не такие уж и малые взносы. Меня многие знают как примерного католика или, во всяком случае, таковым считают.
Ивонна задумалась. Она и представить не могла еще пару недель назад, что в ее жизни могут произойти такие крутые изменения.
