Книга: Родина слонов
Назад: Глава 3, в которой хазары выступают в поход, а их полководцу Силкер-тархану являются знамения
Дальше: Глава 5, в которой хазары терпят сокрушительное поражение

Глава 4,
в которой продолжается деморализация хазарского войска

Степана не понимали. Не понимали Алатор с Любомиром, не понимали Ворон с Гридькой, не понимала даже та единственная, ради которой хотелось жить и совершать подвиги, — Марфуша. Да по правде сказать, и сам себя Степан не понимал.
В то время как Филипп — ромейский купец — давал последние распоряжения насчет полусотни катапульт, выстроенных за куябской стеной, а Гридька с Вороном и кузнецами заканчивали сборку последней партии самострелов, в то время как Алатор срывал глотку, расставляя на господствующих высотах деревянных слонов, сработанных плотницкой артелью Звяги, а Жердь с Угримом и прочими партизанскими людинами опоясывали подступы к Куябу километрами колючей проволоки, сработанной в кузнях Василька и Жеребяки, в то время как под чутким руководством Любомира слона Рабиндраната одевали в кольчугу плотного плетения и обували в железые чеботы, — Степана неудержимая сила влекла в баню, что на краю посада...
Целыми днями он просиживал на лавке, глядя в угол за печью, но ничего не происходило. Ровным счетом ничего! Разве что порой Степан слышал мерзкие смешки, да мерещился длиннобородый старикашка с веником.
Так продолжалось седмицу. На восьмой день в баню вбежал Лисок. Собачка взметнулась на печку, угнездилась сверху и... любимец Степана вдруг стал меняться на глазах. Лапы удлинились, налились силой, маленькое тельце вдруг выросло и стало напоминать львиное, морда вытянулась, появились крылья... Из-за печки вышел банник, кряхтя уселся рядом со Степаном.
— Ты пошутковал, хлопчик, дураком меня выставил, — проскрипел банник, — ну, да и я в долгу не остался. Тебя уж, поди, за блаженного считают, хе-хе-хе, кругом к битве готовятся, а ты... хе-хе-хе... Вот и выходит, отомстил я тебе.
— И чего теперь? Дальше пакостить намерен?
— Ой, милок... — засмеялся банник. — Уж не льсти ты себе. Нужен ты мне, как прошлогодний снег, еще энергию на тебя тратить.
— Неправильно мыслишь, бывший экстрасенс, — тявкнул Семаргл, — потому — мышление у тебя стереотипное. Вот ты думаешь, нечисть перед тобой...
— Угу.
— Ой, милок, и дурной же ты, а еще образованный человек. Какая еще нечисть. Раса мы. «Хищника» смотрел? Помнишь, тварь там невидимая бегала? Вот и мы стараемся людям глаза не мозолить, живем себе, никому не мешаем...
— Уж и не мешаете?
— А вы почто к нам лезете? Почто напраслину возводите? — возмущенно захлопал крыльями Семаргл. — Вон, Беню ты как в бане-то пародировал, перед Любомиром и Алатором дураком выставил... Прямо мордой об асфальт, а Беня — душа ранимая, знаешь, как расстраивался?
— Да и играл ты плохо, — насупился банник, — Станиславский в гробу, поди, извертелся.
— Ладно, — пошел на мировую Семаргл, — нынче лаяться недосуг, нынче сотрудничать надобно.
— Вишь, дело-то какое, ежли хазары одолеют, всей нежити туго придется. Бани да овины пожгут, реки и болота загадят, а нам-то куда?
— Чего ж, упырей на хазар, что ли, двинешь?
— Не, мил человек, — тявкнул Лисок-Семаргл, — нам не то что в дела людские соваться, а и разговаривать, как мы с тобой, возбраняется.
— Сёма верно говорит, — поддакнул банник, — Род с Перуном совсем озверели, чуть что — в Пекло на общественные работы. Это нас-то, нас...
— Ладно — в том веке, из которого ты приперся, — протявкал Лисок-Семаргл, — там хоть попроще стало.
— Во-во, народец штук разных наизобретал и думает, мол, электричество если, стало быть, не бесовство, а наука. Объясняют все...
— В твоем-то веке проще. Надо высшие идеи заслать, садись в железный блин да к облакам лети... А там уж дело за малым — лучом, да чтоб поярче, затяни с земли бабенку, мозги ей запудри, мол, налетит земля на небесную ось, и отпусти с миром.
— Та и раззвонит. И вроде как не мы, нечисть исконная, а цивилизация инопланетная с людями пообщалась.
— А тут-то, во временах темных, хоть в кого оборачивайся, хоть в инопланетянина, хоть в жабу пучеглазую, людины знай вопят: нечисть.
— Вот и наложили Род с Перуном запрет на общение с людинами.
— А со мной чего ж?!
— Да ты не от мира сего, с тобой можно. Ладно, слухай. Скоро хазары двинут на Киев, пардон, Куяб, а завтра по этому поводу закатят пир... И случится так, что Хосхар, который упросил своего брата Ахыса замолвить перед Арачыном словечко, чтобы сделал его воином, напившись кумыса, отойдет за тележный стан справить большую нужду...

 

Семаргл с банником исчезли, а Лисок, скуля, скатился с печи. Степан взял собачку на руки:
— Что бы я без тебя делал.
Лисок заурчал, как кот, и лизнул ладонь хозяина.

 

* * *

 

Лишь огонь может разогнать тьму, особенно тьму южной ночи. И огни пылали — пламя сотен костров рвалось к небу. Воздух густой, хоть на хлеб мажь. На небе ни звездочки, месяц спрятался. Священный пир, что предшествует битве, гудел вовсю. Не спали конюхи, не спали простые воины, не спали десятники, не спали сотники, не спали тысячники, не спали темники, и сам Непобедимый Силкер-тархан тоже не спал. Лишь стража у составленных кругом телег зевала, клевала носом, вглядываясь в темь, что клубилась за станом.
Тархан велел зарезать последних баранов, и воины наслаждались сытной мясной похлебкой. Тархан велел развязать последние бурдюки с кумысом, и воины пили за удачу.
Недалеко от телег, опоясавших лагерь, у одинокого костра сидел Хосхар. Хосхар вчера стал воином, у Хосхара сабля и боевой конь. Хосхар нашел удачу. Он проявит доблесть и добудет много полезных вещей в Куябе. Он привезет своей маленькой Юлдуз богатые подарки и станет уважаемым человеком. Сам Бурехан пригласит его в свою юрту и будет потчевать лучшими кусками.
Рядом с Хосхаром лежал внушительный бурдюк с кумысом, который он украл у Умара. Красть было нехорошо, а пить в одиночестве и подавно, но что касается первого — совесть уже утонула в перебродившем кобыльем молоке, а что до второго... Хосхар умный, Хосхар знает, чем заканчиваются попойки. Поножовщиной и мордобоем! Дабы избежать и первого, и второго, Хосхар потихоньку ушел от пьяных товарищей и обосновался близ стражников, которым строго-настрого было запрещено пить. Стражники недобро смотрели на Хосхара, но ничего не говорили.
— Мы тоже хотим кумыса, — наконец не выдержал молодой воин, — дай нам хоть каплю.
Нехотя Хосхар протянул воину бурдюк, тот схватил его, отхлебнул и передал товарищу. Хосхар едва успел вырвать сокровище, пока оно не опустело.
— Что скажет ваш начальник? — спросил он, прижимая бурдюк к сердцу.
Воины злобно зыркнули, но промолчали.
Когда в животе заурчало, Хосхар, по обыкновению, пристроился к тележному колесу, но получил ногой в бок и упал на пятую точку.
— Нечего тут, — зло сказал стражник, — туда иди. — И указал перстом на кусты, что темнели в четверти стрелища от телег. — Что скажет наш начальник, если вляпается в твою кучу.
— Навалишь по дороге, пеняй на себя, — прорычал другой стражник, — ветер с той стороны.
Хосхар умный. Хосхар понял, почему его прогоняют. Ну нет, он не доставит им радости. Прихватив бурдюк, Хосхар дернул к кустам. Ветер и правда дул в лицо, замедляя бег...
— Спасибо, не в лес бежать заставили, — ворчал Хосхар, — до кустов, может, и добегу, а вот до лесу никак. Все, не могу...

 

* * *

 

В то самое время, когда Хосхар бежал к спасительной бузине, с другой стороны к кусту подползал Аппах.
Одет Аппах был точно так же, как тот, кем ему на время предстояло стать. Почему надо было облачаться в драную овечью безрукавку поверх стеганого халата и опоясываться ржавой саблей, Аппах не знал, но Степан сказал — делай так, и Аппах сделал. Воеводе он верил. «В ночь полной луны ты змеей выползешь из леса и доберешься до кустов ко времени, когда злая туча съест правую щеку луны. В кустах будет сидеть похожий на тебя хазарин, чье имя тебе знать ни к чему, рядом с ним будет лежать бурдюк с кумысом...»
Раздвинув ветви, Аппах увидел того, о ком говорил воевода. Человек поддерживал полы халата, обнажая худые волосатые ноги. Халат и безрукавка на человеке были точно такие же, как и на Аппахе. Аппах метнулся к человеку и ударил его рукоятью сабли по затылку.
«Нальешь в бурдюк зелья, — всплыли слова воеводы, — и, не таясь, пойдешь к стану». Аппах так и сделал — достал из-за пазухи берестяную флягу с зельем, сваренным под руководством Ворона, и плеснул в кумыс.
Шатаясь, побрел к телегам, будто нечаянно упав по дороге, измазал грязью лицо, чтобы стражники не заподозрили подмены. Он добрался до стана, положил бурдюк и, охнув, бросился обратно к кустам.
— Опять скрутило, — крикнул он хохочущим стражникам, — только не пейте кумыс...
Пролетев через кусты, Аппах ползком добрался до леса и растворился в нем. А стражи пустили по кругу бурдюк, и каждый сделал по доброму глотку...

 

* * *

 

Когда к прекрасной белой юрте вновь подошли мычащие, перекошенные воины числом не менее двух сотен, когда эти воины стали требовать, чтобы Силкер-тархан позвал шаманов и те изгнали вдруг навалившуюся немочь, когда за полог пахнуло так, как не пахнет кочевник после долгого перехода, на Силкер-тархана снизошло озарение — дар Всемогущего Тенгри.
Полководец понял, что враги повсюду! Это их кознями попорчено войско! Это враги сковали его решимость! Это они вновь опозорили его, заслуженного старика, героя Хазарского каганата.
Силкер-тархан заплакал, потом засмеялся, потом принялся скакать молодым жеребцом, что, верно, и подточило последние силы...
Силкер-тархан не сдастся, тарханы вообще не сдаются. Бескрайнее Синее Небо поможет ему. Оно поможет распознать негодяев, вывести их на чистую воду, пошлет знамения, которые укажут, направят... Силкер-тархан отложит штурм Куяба. Силкер-тархан сперва выловит гадов в своем доблестном войске.
Знамения! Да они же повсюду: в темных углах круглой белой великолепной юрты, в которой и углов-то — раз-два и обчелся, в воде — неспроста она столь прозрачна, видно, Всемогущий Тенгри на что-то намекает, в солнце — почему вчера на него наползали тучи, а сегодня нет... Везде, везде знамения. Силкер-тархан понял! Он теперь ко всему прислушивается, на все смотрит! А как же! Это великий дар Тенгри, не может же полководец пренебречь им. О, как белы стены прекрасной юрты! Не значит ли это, что воины, у которых лица менее смуглы, чем у других, — враги? О, как сладкозвучно поет ветер! А сколько беззубых, шепелявых? Удавить их всех. Зачем стрекочут кузнечики? Не знак ли это, что болтун — отрада лазутчика! О, как прозорлив стал тархан.
И еще Силкер-тархан стал осмотрителен. Он укрылся под войлоками, и его не видно. И сабля в его руке обнажена. Пусть только сунутся! Он им устроит! Он порубит всех врагов! Один! Он один всех порубит! Он...
Что-то лопнуло в груди, и старик затих. Непобедимый Силкер-тархан! Гроза и гордость войска, герой Хазарского каганата.

 

* * *

 

Арачын был тем единственным, который осмеливался входить к Силкер-тархану, когда тот был в гневе. Судя по звукам, доносившимся из юрты, тархан бесновался, как никогда. Сотник долго прислушивался, ожидая, пока буря уляжется. Наконец вопли прекратились, и Арачын решился.
Силкер-тархан лежал под грудой войлоков. Арачын разметал войлоки и понял, что случилось непоправимое. Непобедимый сжимал саблю и, ехидно ухмыляясь, смотрел в дымовое отверстие остекленевшим глазом.
Сотник взял старика на руки и перенес на персидские ковры, укрыл овечьими шкурами.
— Спи, Непобедимый, — прошептал Арачын, — никто не узнает, что ты больше не проснешься. Я стану твоими глазами, твоими ушами и твоим языком.
Арачын наклонился к тархану и снял с его шеи серебряную табличку со вздыбленным жеребцом. Такая табличка была всего одна, и тархан никому ее до сих пор не пожаловал, потому что обладатель ее становился равным ему. Теперь любой в хазарском войске должен был подчиняться Арачыну.
Покинув юрту, Арачын поднял над головой табличку и властно крикнул:
— Внимание и повиновение!
Воины, те, что явились с прошением, — едва волочащие ноги, перекореженные, воняющие, как не воняет козел, прожив многотрудную жизнь, — выпучились на Арачына, проглотив языки. Вокруг прекрасной белой юрты повисла гнетущая тишина. Затем зашелестел шепоток, словно чахлый дымок над залитым водой костром.
— Это самозванец...
— Он сотворил с Непобедимым противоестественное...
— Он хитростью завладел табличкой...
— Зачем нам слушать его, лучше прикончим... Толпа увечных воинов надвинулась на Арачына.
Кривые пальцы тянулись к его горлу, трясущиеся руки выхватывали клинки...
— Внимание и повиновение! — вновь крикнул Арачын, и воины, сообразуясь с многолетней привычкой, замерли. — Непобедимый сказал, что девять дней и ночей будет молиться Бескрайнему Синему Небу. Тот, кто войдет к нему, лишится жизни.
— Откуда нам знать, — закричали воины, — может, ты убил Непобедимого и отнял у него табличку со вздыбленным жеребцом.
— Глупцы, кто же может одолеть Непобедимого!
— И верно, — задумались воины, — Непобедимого победить нельзя! А скажи, не говорил ли наш повелитель еще чего-нибудь?
Угадав, куда клонят воины, Арачын заявил:
— Тот, чье имя славно, велел созвать шаманов, чтобы они воскурили священные дымы и изгнали злую немочь, вселившуюся в вас. И еще сказал, что вам даруется право не отдавать третью часть добычи, что возьмете в Куябе, Непобедимому.
— Мы пойдем за тобой! — взревели воины.

 

И когда наступила ночь, шаманы разожгли костры и побросали в огонь вонючие травы, и воины прошли сквозь костры, но не очистились — духи зла оказались сильнее. Тогда шаманы ударили в бубны и пустились в неистовый пляс. Но, увы, злые духи опять победили — ни один из воинов не принял свой прежний облик... Тогда шаманы приготовили отравленное зелье и дали воинам, сказав, что это им поможет. И духи забрали воинов, спасли от бесчестья...
Назад: Глава 3, в которой хазары выступают в поход, а их полководцу Силкер-тархану являются знамения
Дальше: Глава 5, в которой хазары терпят сокрушительное поражение