Арачын знал, на что шел. На самое страшное, что может быть уготовано воину, — на позор. Обман наверняка раскроется, и его ждет суровая кара. Но главная добродетель воина — верность. И Арачын сделал то, что должен, руководствуясь этой добродетелью. И видит Всемогущий Тенгри, Силкер-тархан одобрил бы его действия... Силкер-тархан, но не выродки-темники, и особенно Ирсубай, который не мог простить Арачыну возвышения.

Когда сотник брал под свою руку войско, он не сомневался. Если бы Арачын поступил иначе, началась бы распря, сотня поднялась на сотню, тысяча на тысячу... Осознавая это, Арачын принял единственное верное решение.

С высокого холма он обозревал местность, на которой должно было развернуться сражение. Ветер трепал лисий хвост, свисающий с острия шлема, играл гривой молочной белизны скакуна. Недалеко от военачальника расположились десять доблестных воинов из числа Яростных. В их верности Арачын был убежден.

Под холмом раскинулось хазарское войско. Бряцало оружие, ржали кони, ревели слоны. Воины были уже в седлах. Всадники гарцевали, смеялись. Предстоящая сеча горячила их.

В пяти стрелищах от передней линии хазар поле было запружено людинами. Они стояли толпой. Казалось, обрушь на них тысячу конных — и славяне превратятся в кровавое месиво. Потрясают оружием, сквернословят — сброд! Арачын отогнал мысль о легкой победе. Силкер-тархан всегда говорил, что нельзя недооценивать противника!

Холмы, разбросанные тут и там, закрывали обзор. Противник не взял в расчет выгодную позицию и не разместил на возвышенностях стрелков, но это еще ничего не означало — славяне могли приготовить и другие «подарки». «А не скрываются ли за холмами засадные дружины? — подумал Арачын. — Не огнищане, вооруженные чем попало, а латные, проверенные в боях воины?»

Предположение очень походило на правду. Арачыну было известно: куябская дружина мала, и встретиться лицом к лицу с более сильным противником для нее губительно. А вот истрепать нападников, заставить их увязнуть в сече, а потом навалиться свежими силами... Такой план мог привести к успеху. Если правильно выбрать время удара и если противник не ждет этого удара.

«Я буду ждать, — подумал Арачын, — я не позволю застать себя врасплох».

Арачын, хмурясь, долго смотрел на холмы, будто пытаясь пронзить их взглядом.

— Эй, — приказал он одному из Яростных, — скачи к Ирсубаю и вели ему явиться ко мне.

Всадник взметнулся в седло и помчал выполнять приказ.

На городских стенах угадывались защитники. Наверняка кипятят воду, растапливают смолу, заготавливают увесистые камни — готовятся к встрече. Арачын зло усмехнулся. Дурачье, они думают противостоять непобедимому хазарскому войску!

Порывом ветра донесло запах слонов, и скакун под сотником заволновался. «Я пущу слонов после того, как конница изрубит людинов и рассыплется вокруг стен, — подумал Арачын. — Конники будут сбивать защитников Куяба стрелами, а слоны, прикрытые панцирями из щитов, проломят ворота».

Но слонов пришлось задействовать раньше и совсем иначе.

На холм взлетел скакун Ирсубая. Темник остановился стремя в стремя с Арачыном, не спешиваясь, не склоняя головы, как равный, проговорил:

— Звал меня?

— Ты забыл сказать «Непобедимый», — процедил сквозь зубы Арачын.

Четверо всадников из тысячи Яростных тут же окружили Ирсубая. Мигни Арачын, и Ирсубай вмиг окажется под копытами, всадники спешатся и сломают ему позвоночник.

Губы Ирсубая побелели.

— Прости, Непобедимый, я слишком обеспокоен исходом битвы.

— Твои воины ударят первыми, — сказал Арачын, глядя в глаза темнику. Если мелькнет в них хоть тень недовольства, Арачын прикажет лишить темника жизни.

Тот почувствовал приближение грозы и, прижав руку к сердцу, проговорил:

— Ты оказал великую честь мне и моим воинам! Он развернул коня и помчался к своим.

Тысяча Ирсубая развернулась широким полукругом. Всадники застыли, ожидая приказа к атаке. Сам Ирсубай выехал на четверть стрелища, спешился, вышел вперед и бросил вызов. Арачын невольно залюбовался гордой осанкой темника, как он уверенно ступает. Позолоченный шлем сверкал на солнце, а на рукояти сабли вспыхивали драгоценные камни.

— Эй, славянский собака, — крикнул темник, — чей башка первый резать?

В ответ раздались смех и улюлюканье.

Расталкивая товарищей, из толпы выскочил щупленький паренек и деловито направился к хазарину. Оружия у парня не наблюдалось, зато в руках что-то темнело. Ирсубай выхватил клинок, изготавливаясь к схватке.

— Эй, хазарва косоглазая, — заорал парень, когда до темника оставалось шага три, — чего глотку дерешь, оглоблю тебе в дупу. Мне с тобой, дерьмоедом, тягаться — позор один. Тебе ж морду отмыть треба прежде, чем к людям допускать!

Ирсубай взмахнул клинком... Парень ловко отскочил и, глумливо заржав, метнул в лицо хазарину коровью лепешку.

Ставка застыла. Все уставились на Арачына. Непобедимый отвел взгляд.

— Он отомстит, — прошипел Арачын, — страшно отомстит.

Но отомстить Ирсубаю не удалось — протерев глаза от дерьма, он обнаружил, что паскудник, вскочив на его коня, мчит к своим.

Ирсубай потряс саблей и проорал:

— Смерть твой страшный найдешь, собака! Славяне ржали и улюлюкали.

— Молодец, Гридька, — неслось со стороны врага, — накормил дерьмом татя!

— Поднабрался у Кудряша-то пакостей! Ирсубаю подвели другого коня, не глядя на воина, темник вскочил в седло и заорал:

— В сечу!!!

Вздрогнула земля — конная лава покатила на славян.

С визгом и воплями конники понеслись на опешивших людинов. Засвистели стрелы, сея смерть и панику. Поляне метались, совершенно обезумев. Во всяком случае, так казалось со стороны.

Арачын, как завороженный, смотрел на поле, на город. Полстрелища, четверть... Еще мгновение, и всадники ударят с наката, примутся рубить славян.

Ноздри Арачына раздувались, уже чуя запах крови.

— Сомкнуть строй, — вдруг разнеслось над полем боя.

Толпа людинов вздрогнула и... внезапно превратилась в ладно скроенное войско. Арачын не понял, как это произошло. Людины встали ровными шеренгами, спокойные, уверенные в себе. Только сейчас Арачын разглядел странное оружие, которое было у многих, — длинный кол с лезвиями, привязанными к его концам. Над войском славян повисла угрожающая тишина.

— Заслоны!!!

Тут же первая шеренга рванула прикрытые скошенной травой высокие, в человеческий рост, щиты, уперла их в землю и огородило войско стеной. В щитах имелись прорези. Короткая команда, и людины просунули в прорези длинные рогатины. Войско славян ощетинилось сотнями смертоносных игл, на которые и напоролись атакующие конники.

Переднюю волну всадников буквально смело. Кони — с пропоротыми боками, перебитыми шеями, сломанными ногами — бились на земле, а их седоки корчились под ними — немногие успели высвободить ноги из стремян.

Щиты разомкнулись, и в образовавшиеся прорехи хлынули людины, принялись орудовать «колами». Арачын как завороженный смотрел на бойню, не понимая, почему Всемогущий Тенгри отвернулся от доблестного хазарского войска.

Жеребяка уважал бузу — боевой пляс. Такие коленца выделывал, прямо на заглядение. А уж с дрыном и вовсе равных ему не было. Хотя и другие мужики куябские не морковкой деланы! С исконным оружием в ладу. Здорово придумал воевода — приладить к дрынам клинки. Жеребяка ухмыльнулся, чуя силу, и принялся трепать дородного хазарина. Хазарин визжал, как свинья, и норовил дотянуться до Жеребяки кривым клинком. Жеребяка ловко отмахивался, и хазарская сабля причиняла вред лишь деревяхе, оставляя на ней неглубокие зазубрины. Оттого что не может достать славянина, тать верещал и пучил зенки, злобно кривя рот.

— От, жаба поганая, — скалился Жеребяка, — детей тобой пужать!

Кузнец будто нечаянно споткнулся, подставив под удар затылок. Хазарин дико завизжал и уже собирался прикончить противника, но тот вдруг шатнулся в сторону, дрын описал дугу и обрушился коннику на голову.

— Ну шо, не нравится? — осклабился Жеребяка. — Знамо дело, когда по башке-то... кому понравится? Ну ниче, ща полегчает.

Жеребяка потянул на себя, и клинок, проскользив по хазарскому шлему, уставился врагу в лицо. Конник попытался сбить жало саблей. Не успел. Жеребяка с гэканьем вогнал острие в глаз и для верности провернул дрын.

— Видал? — крикнул Жеребяка Васильку, который весьма обижал другого всадника. — Второй уже.

— Ну и шо? — осклабился Василек, отплясывая вприсядку. — Я троих завалил.

— Брешешь!

Василек, подпрыгнув, отбил хазарскую саблю и полоснул нападника по горлу. Тот удивленно взглянул на него и, захлопав очами, покатился с седла.

— Брешу, четырех!

Арачын отыскал позолоченный шлем Ирсубая. Темник размахивал саблей и что-то орал, поворачивая жеребца. Уцелевшие всадники, глядя на своего командира, так же воротили коней. Славяне, орудовавшие дрынами, укрылись за щитами, едва последний хазарин оказался вне досягаемости. Стена щитов, расступившаяся, чтобы впустить «плясунов», вновь сомкнулась и замерла. Если бы не гора конских и человеческих тел, можно было бы подумать, что сшибка еще только предстоит.

Поредевшая тысяча откатила от смертоносной стены, принялась кружить в полустрелище от нее. Всадники гарцевали, потрясая саблями, визжа и понося врагов.

Вот хазары рассыпались и принялись метать горящие стрелы. Стояла сушь, и стена занялась. Огонь зазмеился по сухому дереву, с каждым мигом набирая силу. Вскоре пламя окрепло. Послышались вопли обожженных. Людины стали бросать щиты, и в стене образовывались бреши.

Ирсубай приказал атаковать, и его сотни понеслись на славян, но, не дойдя двух десятков лошадиных скоков, вновь рассыпались и принялись стрелять из луков.

Арачын, хоть и не любил Ирсубая, не мог не отдать ему должное. Молодец, темник! От сплоченного первого строя не осталось и следа. Людины сбивались в кучи, пытаясь потушить щиты, и гибли от смертоносных пчел, выпущенных хазарскими стрелками. Задние, не понимая, что происходит, напирали на передних... Даже с холма были слышны стоны и проклятия недругов.

— Каре!!! — вдруг разнеслось по полю. — Щитами, щитами прикрывайсь!

Десятки глоток подхватили этот вопль, и поле пришло в движение. Снимая со спин щиты, славяне принялись сбиваться в правильные четырехугольники. Арачын обомлел, такого он еще не видел. Закрытые щитами четырехугольники ощетинились копьями, как ежи иглами. Хазарские стрелы почти не причиняли людинам вреда. Раздался мерный грохот барабанов, и четырехугольники принялись теснить конницу.

— О Всемогущий Тенгри, — возопил Арачын, — разве мы не чтили тебя, принося богатые жертвы? Почему же ты отвернулся от нас?!

Конники попытались прорвать строй каре, но безуспешно. Длинные копья разили, не зная пощады. Гремели барабаны. В такт отбиваемому ритму над полем летел странный боевой клич:

— Ать, ать, ать-два-три, ать, ать, ать-два-три...

— Шагай дружно, — орал Святогор, — пусть тати от страху в порты наложат!

Ополченцы старательно печатали шаг, как учили... Шли ровно, не колыхнувшись. Перекрывая грохотом визг хазар и лошадиное ржание.

— За-пе-вай! — рявкнул Святогор.

— Это про ворону, что ли? — уточнил Вторак.

— Про Ворона.

И полилась заунывная...

Каре наступали, воя какую-то дикую полянскую песнь. Всадники понимали не все слова, но и без перевода кровь стыла в жилах...

— Ты не вейся, да черный ворон... — гудело поле, — да над моею головой...

Летела, расправляя крылья, песнь про незадачливую птицу, которая никак не дождется добычи. Многотысячный хор гремел водопадом, сотрясая барабанные перепонки. Ловкачу приходилось орать, чтобы его перевод Арачын мог услышать.

«Они намекают, что мы та самая никчемная птица, — думал Арачын, — они намекают, что мое доблестное войско обломает железный клюв о стены Куяба».

Горячей волной обожгло голову. Если узнают враги Каганата, что какие-то там поляне безнаказанно поглумились над доблестным войском бека, Каганат разорвут на куски. Есть только один выход: залить это поле вражьей кровью. Или лечь костьми, если Бескрайнее Синее Небо отворотит взор от своих детей.

Когда «Ворон» закончился, рать разразилась песней про лошадей, которых какие-то казаки выгнали на берег, а потом этот самый берег покрылся сотнями трупов. Всадники половину не поняли, но идею ухватили — угрожают. Арачыну же перевел Ловкач.

— Убейте их всех! — закричал Арачын. — Втопчите их в грязь!

И приказал двинуть слонов, а за ними свежую конницу.

Слоны, как и ожидал Арачын, смешали порядки славян. И когда это произошло, всадники погнали людинов.

Не кормленные двое суток, слоны были готовы сожрать каждого, кто попадется им на пути. Растоптать и сожрать! Как вкусны теплые мозги, как аппетитны свежие, еще дымящиеся кишки, а глаза, выкатившиеся из глазниц, а свежая селезенка...

Вожак бешено таращил налитые кровью буркалы, выискивая добычу. Добыча ощетинилась копьями и закрылась щитами, и это злило матерого слона! Какая наглость! Пища не должна так себя вести! Гнев бурлил в желудках слонов, гнев гнал их в битву.

Вожак взревел, и слоны наддали. Погонщики закричали, стараясь попридержать животных, но те и не думали повиноваться. Лучники, угнездившиеся в башенках за спинами погонщиков, но в отличие от последних неприкованные, едва не слетели на землю от бешеной тряски.

Слоны с разгону врезались в толпу, полетели кровавые ошметки...

— Да ведь перебьют всех, — нервничал Кудряш, прилипнув к смотровому оконцу, — чего медлишь, батька?

На вершине холма была сооружена «землянка», которая по размерам вполне сошла бы за бункер, — огромная яма, закрытая сверху бревнами, закиданная землей. На крыше приготовлен хворост для сигнального костра, который можно разжечь через люк, проделанный в своде. Передняя стена укрытия откидывалась, подобно тому как откидывается нос парома, потому что была вовсе не из земли, а из бревен, с внешней стороны закрытых дерном.

— Ждем, — скрипнул зубами Степан, — хазары должны поверить в победу!

— Да поздно будет!

— Войны без крови не бывает, — мрачно проговорил Любомир, державший под уздцы скакуна, — сил у нас маловато, хлопче, вот и выдумываем разные хитрости, чтобы ворогов извести поболе, до того как ратью ударим.

— Лучше не береди душу, Кудряш, — процедил сквозь зубы Алатор, — без тебя тошно.

— Да молчу я, молчу, — вздохнул кметь и умолк. В землянке томились три десятка всадников и Рабиндранат в полном боевом облачении — в кольчуге крупного плетения, покрытой красной попоной, в островерхом шлеме с бармицей, на груди и боках гиганта красовались щиты, к хоботу прилажен меч, к ногам — длинные шипы; на бивнях поблескивают навершия копий. Башня, стоявшая у слона на спине, также была закрыта щитами. Из-за этой башни яму пришлось копать глубже почти на полтора метра.

Слон стоял тихо, норова не выказывал. Степан то и дело давал Рабиндранату морковку, и тот жизнерадостно хрупал, чем вызывал улыбки у воинов.

— Ждем, — повторил Степан, — уже скоро. Рабиндранат понимающе кивнул и пошевелил ушами, прислушиваясь к звукам битвы.

Ревя и тряся башкой, хазарский слон налетел на каре, разметал передних, ворвался в человеческую гущу и принялся избивать людинов. Разъяренный гигант хватал славян хоботом, поднимал и швырял оземь, топтал, пронзал бивнями.

Увернувшись от страшного удара, Жердь перевел дух — слон занялся сотоварищами буевищенского атамана.

«Охота убиваться, — думал Жердь, пятясь, — пущай вон они костьми ложатся, а мы погодим малехо».

— Навались, — крикнул атаман, отступая за спины товарищей. Каре состояло из буевищенцев, и Жердь был за главного. Колченог отчаянно запищал, высунув мордочку из-за пазухи хозяина.

Артельщики недобро косились на атамана и «наваливаться» не желали, напротив — всячески уклонялись от схватки со слоном. Тот был надежно защищен — «одет» в кожаные доспехи, увешан щитами, да к тому же на его спине в башенке сидели не жалеющие стрел лучники, и пропадать почем зря у буевищенских не было ни малейшего желания.

Один из артельщиков, кудлатый мужичище по кличке Борщ, выбрался из толпы, обошел слона сбоку и вознамерился выказать молодецкую удаль. Слон почуял недоброе, извернулся и встал грудью.

Мужик выругался и пырнул копьем, метя в слоновий глаз. Слон мотнул башкой и, схватив хоботом древко, вытянул Борща на себя. Затем обвил копейщика хоботом, поднял над землей, взглянул в глаза жертве и... сунул ее головой в пасть. Послышался отвратительный хруст, с нижней губы слона сбежал кровавый ручеек...

Расправившись с копейщиком, гигант набросился на обомлевшего от ужаса парня по кличке Ерш, ударил бивнями в живот и опрокинул на спину. Слон опустил ногу, превращая в кровавую кашу то, что совсем недавно было человеком.

С холмов разнесся гулкий рев рогов — знак к отступлению. Стало быть, дело сделано — хазары раззадорились, теперь надо изобразить бегство да вовремя сховаться, чтобы конники не порубили... Ну сховаться — это людины мигом, даром, что ли, на учениях мучились.

— Тикай, хлопцы! — истошно заорал Жердь.

Буевищенские рванули в сторону замаскированного рва. За ними с воем и гиканьем понеслась конница. Слон, обескураженный исчезновением противника, растерянно озирался, выискивая, кого бы еще прикончить. Но, не найдя кандидата, занялся поеданием трупов.

Враги бежали как зайцы. О, как мудро поступил Арачын! С вершины холма Непобедимый обозревал поле бое. Жалкие трусы, глупцы! Они осмелились сопротивляться неизбежному и вскоре поплатятся. Нет, уже поплатились! За каждого убитого хазарина будет вырезано десять, нет, сто полян! Куяб обезлюдеет! Куяб утонет в крови!!!

Артельщики домчались до заветного места и... стали проваливаться под землю. Ров был прикрыт ветками и сеном, которые не могли выдержать человеческий вес. Ориентиром служила кривая береза, и артельщики отыскали укрытие без труда.

Оказавшись в укрытии, Жердь прислонился спиной к земляной стене, отдышался и вынул боевой нож. Предстояло веселье!

Ждать пришлось недолго — в яму провалился конь с едва живым от страха седоком. Скакун поломал ноги и бешено забился, заржал... Жердь прыгнул на хазарина, стащил с седла и полоснул ножом по горлу. Недруг захрипел.

— Атаман, — донесся голос Косорыла, — пора разбредаться по рву да самострелы в ход пускать...

— Погодь, — ответил Жердь, — мыслишка одна имеется.

— Че за мыслишка?

— Думается мне, когда заваруха начнется, неча нам хазарву стрелами бить, небось без нас управятся.

— А как же?

— Вылезем поближе к лесочку, да и под шумок рванем обоз татий щипать. Небось добра-то там немерено!

— Головастый ты мужик, Жердь, — уважительно проговорил Косорыл, — потому атаман.

Сверху свалился еще один тать. Забили всем миром и принялись обсуждать детали предстоящей вылазки.

Великий Тенгри! Людины провалились сквозь землю. Если бы Арачын не видел это собственными глазами, то ни за что бы не поверил. Бросились врассыпную и... провалились! Конники помчались за ними и тоже стали проваливаться сквозь землю. Ни один не вылез наверх!

Все это очень не понравилось Арачыну, но худшее было впереди. Из-под земли появились головы людинов, а затем полетели стрелы.

— Почему ты отвернулось от меня, Вечное Синее Небо, — прошептал Арачын, — почему не послало знак, чтобы я не попал во вражескую ловушку?

Защитники Куяба, действуя как на учениях, растеклись по траншеям. Людины не высовывались, помнили: в скрытности половина успеха. Арбалеты с запасом стрел были разложены по всем траншеям в десяти шагах друг от друга. Чудное оружие походило на знакомый каждому охотнику самострел, только было снабжено воротом, действуя которым можно быстро натянуть тетиву. И еще были заготовлены деревянные «ежи». Людины огородили ими позиции и принялись истреблять хазар.

Купавка приладилась к брустверу, взяла на прицел конника, нажала на спусковой крючок. Тенькнула тетива. Скакун рванулся и принялся заваливаться на бок.

— Коней жалей, дура, вона, впендюрила в животину, — прошипел Сычок — Кушвкин «заряжающий», подавая другой арбалет.

— Ты батьку поучи детей стругать! — огрызнулась Купавка.

— Да шо с тобой говорить — баба есть баба. Тебе ж что конь, что кошка...

Щелк.

Еще один скакун рухнул под седоком.

— Хазарчуков бей, говорю, коняги самим пригодятся, они хоть и неказистые, а небось плуг потащат. Али жалко хазарчуков, а? Може, и хазарчуки пригодятся?.. — Соседний «расчет» загоготал.

— Заряжай давай, тебя на кой поставили? — покраснела Купавка.

— Да уже я, уже, — ворочая арбалетным воротом, заявил Сычок, — эка гарна задрючина, дывлюсь я. На-ка вот.

Щелк!

— Ну, так доволен?

— Во-во, любо-дорого, ведь могешь, прям в морду закатала. Вона того, в золоченом шлеме бей.

— Да он ведь и так едва колышется.

— Бей, Купавка, гада!

Щелкнула тетива, и всадник взмахнул руками, как подстреленная птица.

— Отмучился, — вздохнула Купавка.

— Эх, мать, — задумчиво проговорил Сычок, манерно сплюнув сквозь зубы, — и куды катимся. Из лука-то стрелять с малолетства училися, а это... тьфу ты, срам... Хазарву, как тетеревов... И драки-то нет, убивство сплошное!

— Да, — вздохнула Купавка, — боги-то чего скажут. — И влепила стрелу в голову молоденькому хазарчику.

Четыре тысячи арбалетных расчетов (стрелок и заряжающий), сидя в хорошо замаскированных окопах, прямой наводкой истребляли хазар. Стрел было вдосталь, а система сообщающихся ходов позволяла менять позиции, не раскрываясь.

Внизу под холмом металась хазарская конница. Самые отчаянные из рубак бросались на славянские укрепления. Немногие смогли избежать стрелы и добраться до рва, немногие смогли пустить в ход саблю. На «ежах» корчились в агонии десятки тел. Арачын отвел пышущий гневом взгляд.

«Они могли бы поджечь траву около рвов, — подумал Арачын, — но страх сковал их разум! Если не сделать этого — войско погибнет».

— Господин, — послышался льстивый голос Ловкача, которого Арачын держал подле себя на случай, если потребуется толмач, — я знаю, как уйти. Прикажи, я выведу тебя, господин. Мы лесочком, лесочком, да в Лютовку. Весь тайная, дремучая, в ней и схоронимся. А там на Хазарщину — скажем, предали нас, мол, одни в живых остались.

Непобедимый выхватил саблю и замахнулся. Ловкач отпрыгнул, вскочил на коня и помчался прочь.

Арачын сделал останавливающий жест, и Яростные не погнались за предателем. Не до него.

— Ахыс, — подозвал он одного из телохранителей, — ты опытный воин и хороший стрелок. Возьми самый тугой лук и подожги траву, выкури недругов из их нор!

— Славяне переждут, пока горит трава, — прижимая руку к сердцу, проговорил Ахыс. — Дозволь предложить иное.

Арачын нахмурился и молча уставился на дерзкого воина.

— Заметил ли ты, что стрелки сидят во рвах через каждые десять шагов, Непобедимый? — продолжил Ахыс.

— Разве твои глаза зорче моих? — раздраженно ответил Арачын.

— Тогда ты, конечно, заметил, что есть место, где стрелки бездействуют. Видишь, стрелы летят отовсюду, а на четыре десятка шагов вокруг той березы тихо... Вели, чтобы твои воины отвлекли проклятых славян, пуская горящие стрелы.

— Я приказал тебе это сделать, — процедил сквось зубы Арачын.

— Прикажи мне спустить в славянскую нору боевых слонов, господин. У слонов толстые ноги. Провалившись в укрытие, они их не поломают. Ярость же гигантов будет столь велика, что они потопчут всех врагов.

— Да, да... — пробормотал Арачын, — уцелевшие славяне в страхе кинутся наверх, где их встретит конница. Делай, что предложил, если тебе улыбнется удача, я осыплю тебя милостями.

И подумал: «Почему такая прекрасная мысль пришла в голову не мне, полководцу, а какому-то Ахысу?»

Отогнав Кудряша от смотрового оконца, Степан напряженно вглядывался в панораму сражения. По всем законам военной психологии хазары, столкнувшись с незнакомой системой обороны и понеся значительные потери, должны были обратиться в бегство. Вот тут-то и надлежало ударить, чтобы окончательно добить противника. Но бегства не произошло. Откуда-то появились десять всадников и еще один — с лисьим хвостом на шлеме. Те, что без хвоста, спешились примерно в стрелище от славянских укреплений и принялась пускать горящие стрелы, а хвостатый разъезжал на белом скакуне и, вероятно, давал распоряжения. Рубеж, на котором расположились всадники, был недосягаем для арбалетов. Хазарские же луки без труда достреливали до позиций людинов. Поредевшие тысячи отошли к стрелкам, спешились и также занялись поджигательством.

Вскоре вдоль брустверов взметнулось пламя, повалил дым...

Степан перевел взгляд на западный край поля, туда, где возвышались хазарские боевые слоны, и вздрогнул. Один из гигантов отделился от группы животных и помчался за всадником прямо ко рву. Слон затрубил, и два других животных припустили за ним.

— Поджигай, — тихо проговорил Белбородко.

Кудряш ткнул пылающим факелом в люк, давая сигнал к атаке. Наверху вспыхнул костер.

Степан похлопал Рабиндраната по передней ноге и, когда слон опустился на колени, залез в башню. Едва упала стена землянки, как Степан вывел Рабиндраната из укрытия и направил наперерез хазарским слонам.

Сказать-то Ахыс сказал, что загонит слона в славянскую нору, но как это сделать? Три гиганта мирно доедали трупы и ни малейшей охоты к боевым действиям не выказывали.

Ахыс усмехнулся. Сытый слон — плохой воин. Теперь их нипочем не заставишь идти на врага, если только...

Вожак, на котором восседал слоновожатый — Умар, — едва завидев всадника, недовольно затряс башкой и затрубил. Два других слона также не выказывали покорности, они взревели и принялись давить ногами головы покойников. Ахыс брезгливо поморщился. Ну что за скоты!

— Эй, — крикнул он Умару, — следуй за мной. Слоновожатый, по обыкновению напившись кумыса, едва ворочал языком:

— За-а-ачем идти, ра-а-азве ты не видишь — поб-б-беда!

Слон оторвал у какого-то людина руку и принялся с аппетитом жевать. Ахыс подъехал к животине поближе (но так, чтобы та ненароком не схватила его) и, скорчив противную рожу, затрубил, передразнивая гиганта. От такой наглости слон перестал жевать и с недоумением взглянул на всадника.

— Ты не слон, ты гора дерьма! — закричал Ахыс и издал губами противный звук.

Слон склонил голову набок и несколько раз взмахнул ушами. Ахыс обломал у стрелы наконечник, выстрелил ему в хобот и показал язык. Глаза слона налились кровью, он взревел и побежал на Ахыса. А тот бросился наутек... Вернее, к славянскому рву, в который должен был провалиться слон.

С холмов в тыл хазарам спускались боевые слоны. Шли они неспешно и плавно, величественно неся свои огромные тела. Славянские гиганты были раза в полтора крупнее любого из хазарских, кроме того, у славянских имелась густая шерсть, и их было раз в пять больше. И еще эти слоны не трубили, а жутко выли и рычали. На спинах у тварей не было башен, погонщики тоже отсутствовали. Это говорило о том, что слоны сами знают, что делать. Не иначе куябский колдун заколдовал их.

Арачын прекрасно знал, что за огромная сила скрывается даже в одном слоне, что же говорить о полутора десятках. Но он не знал, что славянские слоны деревянные, и вместо ног у них — колеса, а внутри — хитроумный механизм с шестеренками, ремнями и рычагами. Людины крутят рычаги, вращаются колеса, и слон ползет вперед.

— О Всемогущий Тенгри, ты то даруешь удачу, то грозишь гибелью, — шептал Арачын. — Разве я не приносил тебе богатые жертвы, разве я не благодарил тебя достойно за твои милости?

На серьезную молитву не было времени, и Арачын ограничился угрозами: если Тенгри не одумается, то хазарин разожжет костер, который достанет до небес, и дом Тенгри загорится.

Шаманы остались в обозе, и Арачын не узнал, как отнеслось божество к подобной перспективе. Посылать за сведущими людьми уже не было времени. Обгоняя слонов, прямо на хазар неслась латная конница.

Арачын выхватил саблю и увлек воинов в сечу.

— Вот все у тебя не как у людей, — ворчал Радож, стряхивая с меча хазарскую кровь, — и бой-то не бой, и сеча не сеча. Позор один. Ты зачем хазарину глаза мечом повыкалывал да отпустил? Прямо как дите малое!

Кудряш поравнялся со стариком, подбоченился:

— А я, шоб татей застращать.

— Тьфу ты, — плюнул Радож, — чего их стращать-то, вона, верещат, как свиньи недорезанные. Бить их надоть, а не стращать! И людинам помочь бы не худо, а тебе, хлопче, забава одна.

— А шо им помогать-то? — лыбился Кудряш. — Глянь, гарно как машут. Любо-дорого. Словно косари на поле.

— Да где ты видел, чтоб косари топорами махали, — бросил через плечо Алатор, терзая хлипкого вида недруга. Варяг рубил хазарина, как рубят дрова — крякал, эхал и время от времени отирал со лба пот. Наконец, разметав недругу щит, с криком опустил меч на голову. Та раскололась березовой чуркой.

Деревянные слоны, скатившиеся с холмов, были «с сюрпризом» — в них сидели людины, вооруженные длинными крючьями, топорами и рогатинами. Прорезав конницу, слоны выкатились хазарам в тыл, и из них посыпались бойцы.

— Шо им помогать-то, ишь, хазарву стаскивают, — не унимался Кудряш, рубясь с хазарином, навалившимся сзади. Ради озорства Кудряш умудрился усесться на коня задом наперед. Время от времени, когда тать откатывал, Кудряш задирал хвост скакуну и орал непристойности.

— Ох, выдрать бы тя, хлопче, — рычал Радож, — за дела твои срамные.

— Тю! — Кудряш ловко вскочил на круп своего скакуна и обрушил меч на несчастного хазарина. — Напужали ежа голым задом...

Рубить хазарина было уже бесполезно — конопатый парень сунул в татя рогатиной, проткнув горло. Хазарин забулькал, пуская кровавые пузыри.

— Негде мне, молодцу, развернуться, — плюнул Кудряш, — негде удалью потешиться.

И накинулся на следующего врага. Опять не успел прикончить! Едва разохотился, как тать был стащен с седла и забит на земле.

Пешие воины действовали тройками и очень слаженно. Крючник стаскивал всадника с седла, причем не абы как, а норовя уцепиться за горло. Когда тот валился на землю, вооруженный рогатиной людин делал короткий выпад, целя под кольчужную юбку. Хазарин орал (причем фальцетом), но недолго — обладатель топора пресекал его мучения ударом по голове.

Постепенно людины перемешались с конными кметями, и хазарам пришлось совсем тяжко. Тот, кто чудом избегал крюка и удара по голове, неминуемо схлестывался со славянским всадником. Но как только это происходило, появлялись пехотинцы и лезли со своими крюками и рогатинами.

Любомир рубился сразу с двумя — поворачивал скакуна и сам вертелся, как ерш на сковородке. То принимал саблю на щит, то отмахивался мечом. Любомиров скакун то и дело схватывался с вражьими — кусал за шеи, бил копытами. Рядом возник Чуек, неловко ткнул рогатиной в татя. Тот отбил ее ободом щита и едва не протянул Чуйка саблей.

— Чего один лезешь, — заорал Любомир, — где остальные?

— Посекли.

Чуек нацелился на хазарского скакуна и... получив копытом в грудь, с удивленной физиономией сел на пятую точку. Хазарин замахнулся... Мгновенье — и парень отправится к праотцам.

— Я ж, как Гридька, в отроки хотел, — простонал Чуек.

Любомир наехал на конника, спешился, тут же вскочил на хазарского коня позади всадника. И вместе с хазарином повалился на землю. Тот даже не сообразил, что произошло — рукоятью меча Любомир проломил ему лоб. Второй тать уже мчал на Любомира. Но тот извернулся кошкой и бросился на всадника. Ударил коня щитом в морду. Знатно ударил — конь заржал, вскинулся и принялся бить передними ногами, хазарин на мгновенье растерялся...

Кудряш подскакал откуда-то сбоку, и голова Любомирова противника запрыгала по траве.

— Хоть с этим повезло, — воскликнул кметь, — князю подсобил в сече, будет, что порассказать.

Любомир, козырьком прислонив кисть ко лбу, взглянул против солнца. Туда, где находились укрепления людинов. Тянуло дымом — хазары подожгли-таки траву.

— Поднажмем, хлопцы, — Любомир вскочил в седло, — не то посекут наших.

Трава, высушенная солнцем, пылала, арбалетные расчеты обдавало жаром. Невозможно было не то что стрелять — дышать. Легкие забивал едкий дым, глаза слезились, но вылезать было нельзя — хазарские лучники знали свое дело. Те из славян, кто не выдержал, уже отправились в светлый Ирий.

Судислав же туда не спешил.

— Отсидимся, — ворчал десятник, закрываясь рукавом рубахи, — трава не лес — прогорит быстро.

Людины кашляли, задыхаясь.

— Мочи нет, — стонал Рябчик, — може, вылезем, огородимся щитами.

— Пока ты огораживаться будешь, тебя, как куропатку, подстрелят.

Судислав решил крепко: наверх не пойдет и своих не пустит. Вон уже и огонь вроде поубавился.

Хазары крутились в отдалении, на рожон не лезли.

— Ну шо, выкурили нас, косоглазые? — крикнул Судислав. — На-ка, выкуси!

Огонь вскоре умер. Но зато появилось кое-что похуже — хазарский боевой слон...

Судислав не мог взять в толк, каким образом в сорока шагах от них возникла ушастая тварь. И почему вбок от нее уходит хазарский всадник, а зверь несется вперед? И почему в какой-нибудь четверти стрелища от бруствера Рабиндранат сражается с двумя хазарскими слонами, откуда он вообще взялся?

Разобраться, что к чему, десятник не успел. С жутким ревом слон провалился в ров и, тряся башкой, пошел на людинов. Глаза зверя были налиты кровью, хобот раскачивался из стороны в сторону, а изо рта бежала пена. Лучники, сидящие в башне, принялись осыпать славян стрелами.

— Мама, — прошептал Рябчик.

Людины побросали самострелы и стали пятиться, ощетинившись рогатинами.

Первый из хазарских слонов уже свирепствовал в траншее. Два других были в половине стрелища.

Рабиндранат бежал наперерез недругам, массивные ноги ступали мягко, уверенно и очень быстро. Но и хазарские элефанты не стояли на месте. Расстояние до преследуемых сокращалось едва заметно. Не успеть!

Того единственного слона, что уже попал в траншею, было довольно, чтобы посеять панику. Что же будет, когда и эти два окажутся там? Степану представилось, как вражеские слоны проваливаются в ров, бегут по нему, сметая все на своем пути. Пронзают бивнями славян, затаптывают, хватают хоботом и швыряют о землю... Нет, этого допустить нельзя!

Внезапно Рабиндранат издал боевой клич, тот самый, которым самца вызывают на поединок. Хазарские слоны замедлили бег, остановились, принялись озираться в поисках противника. Рабиндранат взревел снова. Судя по всему, то, что он сказал, слонам не понравилось — раскачиваясь, они двинули на Рабиндраната. Лучники, сидящие в башнях, выпускали стрелы. Степан снарядил арбалет, примерился и сшиб одного из стрелков. Второй, прежде чем расстаться с жизнью, успел выстрелить еще раз. Стрела вонзилась в щит, прикрывающий грудь Рабиндраната, не причинив слону вреда.

Хазарские гиганты были прикрыты попонами. Тот, что левее, — зеленой, а другой — желтой. Рабы-погонщики, прикованные к башням, хотели избежать схватки и молотили слонов длинными палками. Видимо, погонщики надоели животным. Слон, что в зеленой попоне, подошел к товарищу, просунул хобот в башню и, пошуровав там, выдернул седока и хряснул оземь. Слон в желтом одеянии ответил добром на добро — расправился с погонщиком друга тем же способом.

Рабиндранат гордо вскинул хобот и затрубил. Битва титанов началась!

Хазарские слоны медленно пошли вокруг Рабиндраната, тот поворачивался бивнями то к одному, то к другому, ожидая нападения.

Слон в зеленой попоне бросился первым. Рабиндранат встретил нападающего «лоб в лоб». Недруг взревел, и Рабиндранат ткнул хоботом, к которому был прилажен меч, в пасть «хазарину». Тот от неожиданности мотнулся в сторону, раскрываясь.

— Молодчина! — крикнул Степан. — Добивай гада!

Но добить не удалось — слон в желтой попоне в ярости набросился на Рабиндраната, защищая товарища. Элефанты сшиблись, разошлись и вновь налетели друг на друга. На всю округу разносился рев взбешенных животных. Слоны вставали на дыбы и дрались передними ногами, нанося страшные удары. Гиганты с ненавистью смотрели в глаза друг другу, выискивая слабину в противнике. Если один из них дрогнет, второй сразу поймет это...

Обладатель зеленой попоны, пуская кровавую пену, внезапно кинулся на обидчика и ударил бивнями в бок. Кольчуга Рабиндраната обагрилась кровью. Слон пошатнулся, но устоял на ногах.

— Получи, сволочь! — заорал Степан, нажимая на спусковой крючок арбалета.

Арбалетный болт пригвоздил хобот «зеленого» к нижней губе. Слон в ужасе отпрянул. Рабиндранат победно затрубил, вздыбился и обрушил передние ноги на голову неудачника. Слон закатил глаза и грянулся оземь, подняв клубы пыли. Но и Рабиндранату не повезло — «желтый» вонзил бивни в его грудь и сбил с ног...

Белбородко выбрался из башни. Как раз вовремя. «Хазарин» обрушился на Рабиндраната всем телом, примерно как борец реслинга на другого реслингиста, и хрупкое сооружение, в котором сидел Белбородко, разлетелось в щепки.

Белбородко вскочил, подобрал кем-то из людинов брошенную рогатину и пошел на «желтого»... Но тут раздался душераздирающий рев, и «хазарин» забился в агонии.

Рабиндранат напряг последние силы и поднялся, сбросив с себя «желтого». Железный шип, укрепленный на передней ноге Степанова питомца, был весь в крови. Этот шип и спас слона.

Белбородко подошел к элефанту, погладил по хоботу:

— Ты выдержишь, приятель. Только не сдавайся.

Рабиндранат кивнул и начал медленно оседать...

Разъяренный боевой слон посеял панику. Страх бежал впереди него. Людины стали покидать стрелковые позиции. Хазарские всадники, завидев врага, с визгом помчались в атаку. На стрелков понеслась лишь часть конницы — с холмов уже ударили засадные дружины. Но кметей было значительно меньше, чем хазар, и те вполне могли действовать на два фронта.

Людины пытались отстреливаться, но и хазары отвечали — посылая на скаку стрелы, убили многих, еще не начав рубку.

«Не уберег людинов, — стучало в голове Степана, — так хоть поквитаюсь с ушастой тварью!»

Сжав до белых пальцев рогатину, Степан бросился к траншее. Слоновья спина маячила совсем рядом, лишь чуть-чуть возвышаясь над бруствером. Еще немного, и он прикончит хоботастого.

Стрела, задев шлем, отлетела и впилась в землю. Бил лучник, засевший в слоновьей башне. «Снайпер хренов», — ругнулся Степан и бросился за поросший мхом валун.

«Положение хуже некуда, — подытожил Степан, — позади хазарские конники, впереди стрелок ворошиловский, так его!»

Со стороны Куяба вдруг раздался заливистый лай. Степан выглянул и, едва не получив стрелу промеж глаз, вновь привалился к валуну. Прямиком к слону неслась собачья стая. Впереди пламенел Лисок.

Лисок пролаял что-то на своем языке, и лохматая псина прыгнула в башню, за ней еще штуки три. Раздались отчаянные крики и рычание. Степан выскочил из-за укрытия, бросился к слону.

Слон, не соображая, что происходит, крутил башкой и бился о стену, аж земля осыпалась. Погонщику уже перегрызли горло, лучник же все еще трепыхался. Лисок был недоволен проволочкой — сердито рычал, подгоняя слуг.

Но вот и мучения лучника закончились. Псы подняли окровавленные морды и ощерились. Лисок залился лаем, и псы, расправившиеся с «экипажем», спрыгнули со слоновьей спины. Оставшаяся часть стаи во главе с Лиском перемахнула через слона. Псы растянулись цепью и с жутким воем помчались навстречу хазарской коннице.

Степан прыгнул в башню, слон взревел и принялся крушить траншею. Едва удерживаясь на ногах, Белбородко добрался до шеи гиганта и вонзил рогатину под основание черепа.

Со слоном было покончено. Сеча же только разгоралась... Всадники накатили на людинов.

— К арбалетам, к арбалетам, мать вашу! — орал Степан, но голос его тонул в грохоте битвы.

Выхватив из ножен, что были прилажены за спиной, два меча, Степан бросился в кровавое месиво.

Скачка пьянила темника, заставляла бешено стучать сердце. Скоро он утолит жажду мести, расплатится сполна за бесчестье. Темник повыпускает славянам кишки. О, как насладится он смертью людинов!

Конная лава с визгом накатила на славян, завязла, смешавшись с людинами. Воины врубились в толпу, полетели кровавые брызги. Десятки глоток зашлись в предсмертном крике. Темник с оттягом ударил саблей, развалил русоволосую голову надвое. Другой славянин попытался достать темника рогатиной. Глупец, он нашел свою смерть. Темник отбил наконечник и полоснул людина по горлу. Здоровенный мужик прыгнул на лошадь, схватил темника за пояс и попытался стащить. Темник изрезал руки людину, стряхнул вопящего и пришпорил коня, не желая возиться с приговоренным. Калеку добьют другие, а он займется противником посерьезней.

И этот противник ловко управлялся двумя мечами. Вокруг воина образовалась гора трупов. Ирсубай засмеялся, он был доволен. Победить такого врага — большой почет.

К мечнику подскакал Ахыс. Попытался срезать славянина стрелой, но тот отбил ее и навалился на хазарина. Ударил коня мечом промеж ушей и, когда тот завалился набок, развалил голову Ахысу.

«Какой воин!» — восхитился Ирсубай.

Степан был перемазан кровью, что упырь. Кольчуга, лицо, руки, даже порты — все залито красной и липкой жижей. Орудуя двумя мечами (спасибо за науку Филиппу), он рубился с холодной решимостью. Одним мечом по шее коню, другим — хазарину, коню... хазарину... опять коню...

Почти под два метра ростом, Степан был вровень со всадниками. Маленькие хазары на невеликих лошадках представлялись карликами по сравнению с ним. Впрочем, карликами злобными и весьма агрессивными, как раз такими, какие заслуживают смерти.

Встретив несущегося скакуна перекрестьем мечей, Степан сомкнул «ножницы»... Бедняга конь забулькал, давясь кровью, взбрыкнул задними ногами и завалился набок. Хазарин высвободил ноги из стремян, соскочил с седла.

Степан осклабился. Ослепительно белые зубы выглядели зловеще среди красных от вражеской крови бороды и лица. Хазарин что-то заверещал и бочком-бочком... Рубить татя было одно удовольствие: левой-правой-левой-пра... Попав под удар левой, пострадала сабля, разломившись надвое, затем вместо одной целой головы у недруга появилось две половинных. Ирсубай упал и задергал руками.

— Отмучился, гад, — рыкнул Степан.

Рядом рубился Жеребяка, в трех шагах от него весело махал обоюдоострым колом Василек. У грим подрубал хазарским скакунам ноги боевым топором, а Вихраст добивал всадников рогатиной.

Людины опомнились от недавнего шока, принялись действовать сообща, как учили. Повсюду раздавались команды десятников и сотников. По двое, по трое людины набрасывались на верховых. Пока один калечил коня (долго пришлось Степану повозиться в мирное время, чтобы убедить: конь на поле брани такой же враг, как и человек), другие стаскивали всадника.

Более сотни людинов размотали закрученные вокруг пояса сети и стали набрасывать их на врагов. Те барахтались в снастях, как огромные рыбины. И как рыбин же, их нанизывали, только не на остроги, а на рогатины.

Многие орудовали боевыми кистенями. Увесистые биты перехлестывали через щиты, проламывали хазарам лбы, выбивали зубы, плющили носы...

Левой-правой-левой-правой... Пока Степан охаживал врага, другой, визжа, прыгнул на плечи Белбородко и вознамерился перерезать горло. Степан выпустил один из мечей и, перехватив руку хазарина, упал на спину. Хазарин противно хрустнул и обмяк. На всякий случай Степан подстраховался, врезав локтем чуть выше носа. От такого удара кости черепа вдавливаются в мозг... Теперь точно не встанет.

Этот-то не встал. Зато недобитый тать, свешиваясь с седла, орудовал саблей. Парировать клинок в «положении лежа» было крайне неудобно, и пару раз хазарин задел Степана по руке. Белбородко начал терять терпение, но вдруг просвистел кистень, и тать откинулся в седле. В прямом и переносном смысле.

— Не так бить надоть, — раздался знакомый голос, — хто ж так бьеть? Руки-то, небось, из дупы у тя, Меркул.

— Бурьян, ты?! — воскликнул Белбородко, поднимаясь и подбирая мечи.

— Он самый, — буркнул мужик.

— Опять отпрыска поучаешь?

— Дык, тудыть его растудыть... — плюнул Бурьян. — Вона, как надоть!

Бурьян отмахнул сплеча, и бита врезалась аккурат подскакавшему татю в глаз. Око расплющилось, и хазарин дико заорал, хватаясь за изувеченное место. Мужик вновь взмахнул кистенем, на сей раз лишив нападника передних зубов.

— Ниче, ниче, — ворчал Бурьян, — ща утихомирится.

С третьей попытки удалось проломить висок и хазарин таки затих.

Поняв, что показал не тот пример, Бурьян зло выругался и заявил:

— Рабиндраната я продешевил, Стяпан.

— Чего это? — возмутился Белбородко, выполнив очередной прием «левой-правой» и умертвив еще одного татя вместе с конем.

— Больно уж полезна животина, как я погляжу...

На хазар бежал боевой слон. Вот он ворвался в сечу и принялся истреблять. Кони шарахались, переставая слушаться седоков, метались по полю. Рабиндранат поддевал бивнями скакунов, рубил мечом всадников. Людины, привычные к Рабиндранату, не сторонились слона, знали — своих не тронет. Хазары дрогнули, начали выводить коней из сечи...

Степан прорубился к слону, и тот, заметив его, встал на колени, чтобы Белбородко влез на спину.

— Вовремя ты оклемался.

Слон качнул головой, то ли соглашаясь, то ли по своим соображениям.

Вооружившись очередной рогатиной, Белбородко уселся на гиганта. От башни осталось одно лишь донце, и Степан чувствовал себя мишенью. Хорошо, что нападникам было не до стрельбы — в таком месиве лучнику попросту ткнули бы под ребра чем-нибудь опасным для здоровья — и вся недолга. Времени у хазар осталось лишь на то, чтобы драпать.

Около траншей людины одолевали — живых конников почти не осталось. А вот в стрелище от укреплений сеча ярилась вовсю.

— Пособим нашим, — закричал Степан и погнал Рабиндраната вперед, туда, где шла отчаянная рубка.

Людины, прикончив последних татей, бросились за ним.

Арачыну казалось, что сражается он не с людьми, а с бушующим морем. Волны накрывали, обдавая кровавыми брызгами, откатывали и вновь бросались в атаку. Он перестал различать врагов, вернее, они превратились в одно многоголовое, многорукое чудовище. Бесчисленные бородатые, угрюмые лица плыли перед глазами, мелькали сабли, топоры, рогатины, крюки... Сотни глоток заходились в крике. Сотни глаз со звериной ненавистью впивались в него.

И он рубил, рубил остервенело, без жалости и без устали. Он рассекал вихрастые затылки, выпускал кишки, отворял вены на жилистых шеях, обрубал кисти рук... Смерть шла бок о бок с Арачыном, и лисий хвост на его шлеме колыхался, как знамя ее.

Но сколько ни свистела сабля, полян не становилось меньше. Море не обмелеет, как ни черпай из него.

На место упавшего становились другие. Руки, ноги, лица... Как же яростно палило солнце, как застил глаза пот...

Когда воины теряют веру в победу, полководца ждет поражение. А его воины потеряли веру. Тому способствовали окружение и славянский боевой слон. Настоящий!

Славяне ударили в спину, когда их никто не ждал, и учинили резню. Немногие дрались с тем же отчаяньем, что и Арачын. В глазах всадников читалась безнадежность — такие глаза у тех, кто приговорен к смерти.

Все еще звенело оружие, лилась полянская кровь, летели Полянские головы, но исход битвы был предрешен. Действуя «всем миром», людины рубились, будто поле косили — деловито и без суеты. То и дело раздавались резкие выкрики — десятники и сотники отдавали команды, которым людины беспрекословно подчинялись. Поляне умирали, но выполняли приказ.

Арачын принял на щит рогатину, бросил коня вбок и располосовал людину висок. Кровь заструилась алой змейкой, полянин закатил глаза и упал. Второй тут же занял его место. Арачын с трудом увернулся от крюка, наехал на людина, сбил под копыта, протянул саблей...

Выдалась малая передышка, и Арачын огляделся. Всюду возвышались груды трупов — человеческих и конских. Смерть творила кровавую жатву. Меж воинов носились псы, с утробным рычанием набрасывались на всадников. Людское море накатывало на верховых и... смыкалось над ними. Островки сопротивления таяли. Вот исчез один хазарин, второй, третий... и в той стороне, куда смотрел Арачын, не осталось никого из своих. Лишь сотни кудлатых голов.

К Арачыну подлетела собака и повисла на ноге. Пришлось наотмашь ударить саблей, и то отрубленная башка осталась висеть на прокушенной икре степняка.

— Проклятое место, — простонал Арачын, избавляясь от страшной добычи.

Нескольким хазарам чудом удалось выбраться из толпы людинов. Воины помчали прочь с поля битвы. Но за ними тут же погнались славянские конники, настигли и изрубили. Со всеми беглецами происходило одно и то же. Кмети не лезли в сечу, предоставив людинам «черную работу», но убивали всякого, кто вырывался из сечи, — пленных не брали.

Воля хазар была сломлена. Арачыну казалось, будто воины попросту позволяют себя убивать. Их били мечами, рогатинами, топорами, кистенями, боевыми колами.

Позади Арачына раздался жуткий рев. Хазарин обернулся. Боевой слон шел на него. Конь, почуяв слоновий запах, заржал, шарахнулся в сторону... Арачын спешился и отпустил скакуна. Пусть живет...

«Что ж, — подумал Арачын, — если суждено погибнуть, надо погибнуть с честью».

Но погиб он не с честью, а вполне бесславно. Слон затрубил, стремительно подался вперед и ударил Арачына бивнями. Хазарин даже не успел взмахнуть саблей. Он повалился на спину, хватая ртом воздух. Слон, не долго думая, топнул ногой, и Арачына не стало.

«Кто к ним со слоном придет, тот от слона и погибнет!» — подумал он напоследок и отправился в мир иной.

А Рабиндранат... Рабиндранат огляделся. Врагов не осталось — людины уже добивали последних татей. Слон зевнул и пинялся щипать окровавленную травку. Битва догорала. Начиналась мирная жизнь, в которой нет места подвигу. И слоны в этой мирной жизни не боевые, а самые обыкновенные. Не едят мяса, не гоняются за всадниками, а катают ребятню и проявляют чудеса добронравия.