Книга: Жернова истории-2
Назад: Глава 18. Броня крепка и танки наши быстры?
Дальше: Глава 20. Что там у нас с основным капиталом?

Глава 19. «Ну, а если пуст карман…»

Сегодня утром на работе читаю свежую «Правду». Так, что тут интересного? Дежурная передовица ко дню рождения В.И.Ленина. Да, сегодня же 22 апреля! Быстро пробегаю глазами: никаких новых политических установок не видно. Однако, рука Николая Ивановича чувствуется — явный упор на благодетельность ленинской новой экономической политики. А вот публикацию выступления В.В.Куйбышева на первом заседании коллегии только что образованного Всесоюзного комитета по стандартизации при СТО СССР читаю более внимательно. Первое впечатление — «чешет, как по писаному». Почему именно такое впечатление? Да потому, что то и дело вылавливаю в речи главы нового комитета слегка измененные пассажи из своей собственной записки о стандартизации. О! Оказывается, более месяца назад, пока я был еще на сборах, СССР присоединился к Международной метрической конвенции. Что же, могу себя поздравить — в этом времени и создание комитета по стандартизации, и присоединение к метрической конвенции произошли примерно на полгода раньше. Пустячок, конечно, а приятно. Да и замах на работы по стандартизации у новоиспеченного комитета более солидный, чем было там. Смею надеяться — тоже с моей подачи.
Однако нынче мне не до стандартов. Нынче у нас аврал — нужно успеть закруглить все вопросы по подготовке кадров для народного хозяйства, которые надо выкатить на предстоящую партконференцию, а затем и на Пленум ЦК. Всю последнюю неделю почти только этим и занимаюсь. Грех жаловаться — коллегия в комитете по трудовым резервам подобралась солидная, и из нее можно соорудить неплохой таран, способный сносить различные бюрократические преграды. Как же: в коллегии состоит член Политбюро (Троцкий), да и нарком просвещения Луначарский — тоже величина немалая. А еще в коллегии состоит один из четырех секретарей ЦК. В текущей истории на прошедшем XIII съезде в результате хитросплетения внутрипартийных интриг Надежда Константиновна Крупская неожиданно заполучила этот пост и теперь отвечает за политпропаганду, курируя работу отдела пропаганды ЦК, Главполитпросвета (который сама и возглавляет) и партийной печати. Хотя, должен заметить, большинство практических вопросов сначала приходится прорабатывать не с этими фигурами, а в основном с представителями Наркомтруда и ВЦСПС. Зато когда выработанные решения надо пробивать, вот тут приходится пускать вход тяжелую артиллерию.
Поначалу мои отношения с Крупской выстраивались непросто. Меня настораживало ее чересчур рьяное отношению к соблюдению идеологической чистоты в воспитании подрастающего поколения, вплоть до кампании изъятия из школьных библиотек «подозрительной» классики и даже вполне невинных детских сказок, вроде «Аленького цветочка». Хотя, с другой стороны, ее усилия по поддержке детских домов, обеспечению воспитания детей с дефектами здоровья, по развитию школьного самоуправления и пионерского движения нельзя было не приветствовать (кстати, она не считала нужным стыдливо замалчивать родство пионерского движения со скаутским). Надежда Константиновна же, давно знакомая с Осецким по годам эмиграции, разумеется, никак не могла забыть мою (то есть Осецкого, конечно же) размолвку с Ильичем в 1912 году.
Однако необходимость срочного решения массы практических вопросов заставила нас быстро притереться друг к другу. На одном из первых заседаний, когда мною был представлен черновой расчет потребности в новых помещениях, ставках преподавателей, в выпуске учебных пособий для развертывания сети фабрично-заводских училищ, технических вузов и втузов, и расширения приема в уже существующие, Надежда Константиновна с тоской вздохнула:
— Несмотря на мои хорошие отношения с Сокольниковым, Гриша ни копейки не даст сверх утвержденного бюджета. Можно даже и не просить. Боюсь, и на следующий финансовый год он постарается прибавить как можно меньше. У нас даже на элементарную ликвидацию безграмотности денег катастрофически не хватает. Без принципиального решения ЦК мы не получим вообще ничего, и даже с таким решением он будет упираться до последнего.
Впрочем, у меня был заготовлен обходной маневр:
— Кое-что мы можем сделать и без бюджетного финансирования. Но для этого нужно пробить решение целого ряда вопросов, — и принимаюсь перечислять:
— Во-первых, нужно разрешить предприятиям и трестам отчислять определенный процент прибыли на содержание своих фабрично-заводских училищ, а так же вузов и втузов, создаваемых на базе заводов, исключив соответствующие суммы из расчета налогообложения. Во-вторых, надо разрешить передавать для обучения так же материальные средства — сырье, станки, оборудование, мерительный инструмент и т. д. В-третьих, следует разрешить предприятиям содержать мастеров фабрично-заводского обучения на ставках своего персонала. В-четвертых надо ввести такой порядок, при котором все изделия, изготавливаемые обучающимися в ФЗУ, вузах и втузах в порядке производственной практики, реализуются этими учебными заведениями, а вырученные средства поступают на их баланс для финансирования учебной работы. — Прерываюсь и смотрю на реакцию Крупской.
Но первым реагирует представитель ВЦСПС:
— А не начнется эксплуатация труда учеников для зарабатывания денег? В ущерб учебе?
— Вот и займитесь-ка, голубчик, тем, чтобы исключить такого рода уклоны! Это ведь как раз ваше, профсоюзное дело, — замечает Надежда Константиновна. — А предложения товарища Осецкого дельные, и нам тут надо срочно готовить проекты документов, согласовать их в Наркомтруде, ВЦСПС, Наркомфине, Наркомпросе и ВСНХ, да и выносить на Совнарком.
— Боюсь, при наших советских порядках мы затянем это дело, и к новому учебному году ничего не успеем, — огорченно качаю головой.
— Да уж, многие наши чинуши позабыли, что такое партийный подход к делу, — присоединяется ко мне Крупская. — Так что придется на них давить высшим партийным авторитетом, — и с этими словами она поворачивается к Троцкому:
— Лев Давидович, я на вас надеюсь. Надо на партконференции непременно этот вопрос пробить.
— С вами вместе, Надежда Константиновна — непременно! — с галантной улыбкой отзывается Троцкий.
А сегодня вечером состоялось очередное заседание коллегии Комитета по трудовым резервам при Наркомпросе — все там же, в доходном доме страхового общества «Россия», по Сретенскому бульвару, 4 (а в мое время этот дом почему-то имел шестой номер…), в помещении библиотеки Главполитпросвета, которую временно предоставила для нового комитета возглавлявшая Главполитпросвет Надежда Константиновна. Интересно, а она знает, что ей вместе со всем Наркомпросом вскоре предстоит переехать со Сретенского бульвара на Чистопрудный? Так, что-то мои мысли куда-то не туда унесло.
На этом заседании коллегии я заявил:
— Нам следует в совершенно неотложном порядке поставить вопрос о всеобщем школьном образовании!
— Эк, вы хватили! Это не нашего комитета епархия, этим Анатолий Васильевич занимается со всем Наркомпросом! А нам свои-то дела расхлебать бы, — тут же парировал Троцкий
— Верно, это Луначарского вопрос. И поставить его надо ребром, ибо без грамотного молодого поколения все наши потуги обеспечить массовую подготовку квалифицированных кадров для социалистического хозяйства обречены на провал. Представьте себе: развернем мы социалистическую реконструкцию, начнется расширение промышленности, потребуются не десятки, не сотни тысяч, а миллионы новых рабочих. Откуда их взять? В основном — из деревни. А как там с ликвидацией неграмотности? Мы и в городах-то еще не справились, а уж на селе… — с досадой машу рукой. — И как мы из этих неграмотных или малограмотных нормальных рабочих готовить будем?
— Все это верно, — не сдает свои позиции Лев Давидович, — но денег на это как не было в достатке, так и нет. Не припомните, что на прошлых заседаниях Надежда Константиновна о позиции Сокольникова говорила?
Однако сама Крупская не спешила поддержать своего соседа за столом заседаний, о чем-то глубоко задумавшись. Затем, прервав затянувшуюся паузу, она проговорила:
— Тут, кажется, выход можно найти. Надо только Калинина уговорить срочно поставить вопрос в повестку дня ближайшего съезда Советов.
— Почему Калинина? — не понял Троцкий.
— Да потому, что партийные директивы, и даже постановления Совнаркома по поводу ликвидации неграмотности у нас есть. Но и этого оказалось недостаточно, чтобы добыть нужные деньги из бюджета. А вот если мы это проведем советским порядком, через ЦИК… Тем более, что Наркомпрос такой проект уже готовит.
— Точно! — мне удается быстро схватить нить ее рассуждений. — Если ЦИК СССР примет закон о всеобщем начальном школьном образовании, а съезд Советов утвердит, то против закона, — выделяю интонацией последнее слово, — Сокольникову будет сложно упереться. Сразу, конечно, мы нужные ассигнования не получим, да и нет таких денег в бюджете. Но если предложить, например, пятилетнюю программу перехода к всеобщему начальному образованию, то, может, и выгорит. Поэтому надо поторопиться провести это решение до начала следующего, 1925/26 хозяйственного года, чтобы в новый бюджет уже заложить соответствующие расходы.
— Плохо только, что все равно всеобщего охвата сразу не получится. Да и не пустят крестьяне всех детей в школу, особенно девочек, — с сожалением произнесла Крупская. — Поэтому придется на несколько лет сохранить деление на категории первоочередного приема. Те, кто побогаче, имеют возможность дать детям домашнее образование — вот пусть и берут на себя эту нагрузку.
— А для детей рабочих и крестьян образование сделать полностью бесплатным! — это уже реплика Троцкого. — Во всяком случае, в школе первой ступени.
— Собственно, проект Наркомпроса такое деление и предполагает, — замечает Надежда Константиновна. Там три категории в порядке очередности приема. Первая категория: дети фабрично-заводских рабочих, трудового крестьянства, работников просвещения, получающих пособие инвалидов и дети командного и политического состава Красной армии и флота. Вторая категория: дети служащих (членов профсоюзов), кустарей, ремесленников и лиц свободных профессий, не пользующиеся наемным трудом. Третья категория: дети остальных граждан.
Да, классовый подход остается в силе. Но хорошо уже то, что сама Крупская понимает заманчивость перехода к всеобщему и равному доступу к школьному образованию, хотя и смотрит на это по идеологическим углом зрения — охватить через школу всех детей, независимо от социального происхождения, системой коммунистического воспитания. Так или иначе, члены коллегии разделяют мысль, что на ликбез надо нажимать изо всех сил. Заседание на этом мы, считай, закончили — раздали членам коллегии конкретные поручения, и стали прощаться. Кажется, к партконференции мы успеваем. Еще два-три дня, чтобы окончательно утрясти все проекты, и наши ударные силы могут выходить на партийный форум, имея в руках уже конкретно проработанные предложения, а не голые лозунги и призывы.
От доходного дома общества «Россия» было буквально два шага до тира «Динамо», где я сегодня договорился встретиться с Лидой. Из-за надолго затянувшегося заседания я безнадежно опаздывал к назначенному времени, но не настолько, чтобы совсем не надеяться застать там свою жену. С грохотом сбегаю по ступенькам в подвал, и, к счастью, обнаруживаю, что Лида все еще там. Хотя конец апреля ознаменовался довольно теплой погодой, в подвале было весьма прохладно. Тем не менее, Лида предпочла снять пальто — вот его-то первым делом и замечаю на вешалке. Но сама Лида…
Это же надо — несколько мгновений пришлось шарить глазами по помещению тира, чтобы узнать собственную жену! Однако, «какой реприманд неожиданный»: куда делись строгая белая блузка с защипами и галстучком-шнурочком и темно-серая юбка? Вместо этого — костюм защитного цвета: гимнастерка с накладными карманами и отложным воротничком, под ней — белая рубашка мужского покроя. Юбка до колена — из той же ткани, что и гимнастерка, а поверх всего — кожаный ремень с портупеей. Туфельки сменились башмаками на шнуровке, а на коротко стриженые волосы водружена кепка с мягким верхом и красной звездочкой на околыше. На гимнастерке — значки КИМ и Доброфлота.
Где-то что-то подобное мне уже приходилось видеть. Ну, да — это же «юнгштурмовка»! То есть униформа немецкой молодежной коммунистической организации «Rote Jungsturm», созданной в августе прошлого года. Очень скоро такой костюм станет последним писком комсомольской моды в СССР. А моя Лида, значит, в первых рядах. Но не буду отрицать — хороша она, чертовка, в этом наряде, да еще и с наганом в руках («патроны к зауэру экономит» — мелькнула догадка). Такой костюм вполне соответствует ее боевому характеру.
Первым делом подхожу к ней, целую, не таясь, и отвешиваю комплимент:
— С тебя сегодня можно картину писать. И назвать — «комсомольская богиня».
Лида не принимает моего шутливого тона, но и не обижается на «богиню» (чего я испугался — уже после того, как это слово неосторожно слетело с моего языка). Вместо этого она промолвила вполне серьезно:
— Старовата я для комсомольской богини.
— Да ты же совсем еще девчонка! — выпаливаю немедленно и вполне искренне.
— Для тебя — может быть. Но ты бы посмотрел, какими глазами на меня глядят парнишки и девчата лет по пятнадцать-семнадцать… — И, после короткой паузы неожиданно заявляет:
— Я решила подать заявление в партию.
— У меня рекомендацию возьмешь?
— Обойдусь и без этой семейственности, — отмахивается моя ненаглядная. — На работе обещали дать рекомендации и в райкоме комсомола.
Понимающе киваю, снимаю, наконец, пальто, пристраиваю его на вешалке и берусь за свой зауэр. Проверяю обойму — в ней последние четыре патрона, а запасная вообще пуста. Так… Взять, что ли, и мне наган?
Пока я размышляю под грохот выстрелов тренирующихся, дверь в тир открывается и на пороге появляется давненько не попадавшийся нам на глаза «дед». Кстати, зараза, ведь так и не представился!
— Привет, молодежь! — с ходу басит он слегка простуженным голосом. — Вот, свадебный подарочек вам принес, — и наш знакомец слегка приподнимает правую руку, сжимающую лямки простого солдатского «сидора», а потом ловким махом пристраивает его на барьер для стрельбы. Плотно же он нас взялся опекать. Уже и про наш с Лидой брак успел вызнать.
Через несколько секунд из мешка извлекается картонная коробочка. Никак, все-таки патроны 7,65 Браунинг притащил? Точно! На бумажной этикетке красовался небольшой, грубовато выполненный штамп, малость корявые буквы которого гласили: «пистолетные патроны калибра 7,65 мм 88 шт.». Тоненький и не слишком прочный рыхловатый картон упаковки был явно слабоват, чтобы выдержать вес такого количества патронов, и потому был использован в два слоя, скрепленных металлическими скобками. Это, впрочем, не слишком спасало, и новенькая коробка уже была слегка надорвана. За первой коробкой появилась вторая, затем еще одна. Всего восемь штук. Для постоянных тренировок — негусто, но дареному коню в зубы не смотрят.
— Вы уж извините, что так долго тянул с обещанием, — оправдывается «дед». — Подольский завод их малыми партиями выделывает, и все нарасхват. Не враз и уцепишь.
— Да чего там, спасибо! — с искренней радостью благодарю его. — А то у меня последняя обойма, и та почти пустая.
И в то же самое время у меня в сознании прорезается скептическое настроение. Зачем мне вообще эти патроны на тренировках жечь? И зауэр с собой таскать? Ведь не пригодилось же ни разу! Хотя… Комсомолка-то моя в прошлом сентябре отстрелялась на «отлично». Всех нападавших уложила. Кто знает, какие еще случайности могут встретиться. Да и уличную преступность пока еще далеко на ноль не помножили.
Ладно, раз пришла в руки такая халява, потренируемся. Снаряжаю обе обоймы — любопытно, патрончики-то вовсе без всякой маркировки, а капсюль смотрится побольше, чем у моих, бельгийской выделки, — выхожу на огневой рубеж, Лида пристраивается неподалеку, а «дед» уже палит с обеих рук из своих неизменных люгеров.
Отстреляв по две обоймы, перезаряжаемся еще раз и снова дырявим мишени. На этом — все. На сегодня хватит. Погода установилась теплая, надо бы в воскресенье выбраться подальше за город и в каком-нибудь глухом местечке отрабатывать стрельбу в движении. В тире-то это возможно лишь тогда, когда больше никто кроме нас не тренируется, да и все равно крайне неудобно.
«Дед», посмотрев на результаты нашей стрельбы, хмыкнул в усы, и односложно сказал:
— Сносно. — Потом улыбнулся и добавил более развернуто:
— Но до наших оперативных сотрудников вам еще ой, как далеко. Поэтому упражняйтесь почаще — зря, что ли, для вас подарочек добывал? А то и этот навык растеряете.
Из тира мы сегодня возвращаемся в Гнездниковский — предстоит очередная встреча с Шацкиным, Пашей Семеновым, и с целой компанией молодых преподавателей и студентов комвузов — десяток, а то и полтора, по моей предварительной прикидке. Мы пытаемся сколотить из них «мозговой трест», который будет заниматься продвижением бригадного подряда и рабочих комитетов качества и рационализации производства — как снизу, через комсомольские, партийные и профсоюзные организации на предприятиях, так и сверху, через «Оргстрой» НК РКИ и через пропаганду в печатных изданиях. На них же будет лежать задача создания системы обучения рабочего актива, чтобы помочь ему разобраться в хитросплетении экономических, административных и юридических вопросов, с которыми придется столкнуться инициаторам участия рабочих в делах предприятия.
Надо бы на всю эту ораву прикупить хотя бы что-нибудь к чаю, потому что ребяткам подхарчиться не мешает. Ведь на студенческую стипендию, да и на зарплату молодого преподавателя прокормить себя, а тем более — семью, можно едва-едва. Сегодня мы решаем идти за покупками не на Охотный ряд, а свернуть к Кузнецкому мосту — Лида, помимо продуктов, хотела еще что-то прикупить для дома. В мясной лавочке мне отвешивают полтора фунта ветчины (вроде свежая…), водружая приличный кусок в вощеной бумаге на одну чашку весов, а на другую выставляя чугунные гирьки. Такие весы я еще помню по своему детству — две чашки, опирающиеся на качающееся коромысло, закрепленное в вычурной литой конструкции. Они были в широком ходу на колхозных рынках, да и в магазинах на периферии кое-где встречались.
Пока я предаюсь воспоминаниям, не забывая следить за тем, сколько и каких именно гирек брошено на весы, Лида по соседству приобретает большой каравай подового хлеба и связку сушек. Затем мы с ней заглядываем в магазин МОСПО, где Лида обзаводится двумя льняными кухонными полотенцами и коричневатым кирпичом хозяйственного мыла.
— Стирку давно пора затеять, — поясняет она.
А вот прикупить стиральную доску из волнистого оцинкованного железа в деревянной раме ей не удается — увы, нету. Дефицит (хотя это слово здесь в ходу пока лишь среди наиболее образованных хозяйственников).
Дальше наш путь к дому пролег через Петровку, а затем через Столешников переулок. Уже на подходе к Большой Дмитровке до нас доносится приглушенный, но явственно слышимый выстрел. Мой портфель и свертки с покупками летят на землю, и у нас в руках синхронно оказываются зауэры. Кручу головой — где стреляли? А, кажется там — стеклянная витрина с вывеской ювелирного магазина, почти у самого входа стоит пролетка.
— Шухер! — слышим мы визгливый вопль, и молодой парень, стоявший неподалеку, в два прыжка вскакивает на подножку пролетки. Лида, опережая меня, плавно доворачивает корпус, вскидывая руку с пистолетом. Выстрел и визгливый вопль, на этот раз совершенно нечленораздельный, почти сливаются. Парень валится с подножки на мостовую, а пролетка рвет с места.
Лида тут же кидается к дверям ювелирного. «Черт, вот же бесшабашная девка! На пулю же нарвется!» — мелькает у меня в голове, и я бросаюсь за ней. В двери влетаем буквально друг за другом. Лида уже палит из своего зауэра, а я из-за ее спины вижу лишь одного налетчика с наганом в руке, направленным, как мне кажется, точно в мой лоб. Рывок в сторону, еще, теперь в обратную сторону, одновременно приседая… Зауэр как будто сам по себе плюется огнем, раз, другой, третий. И тишина. Затем до моего слуха долетает тихий скулеж откуда-то из-за прилавка.
Ну, вот! Опять придется ждать милицию, давать показания… А нас ведь люди ждут. И так опаздываем, а тут еще и эта напасть. Чего же мы тут наворотили?
Лида: израсходовано три патрона. Парнишка, стоявший на шухере, получил пулю в ж… ягодичную мышцу и теперь стонет и причитает, валяясь на мостовой. Налетчик получил от нее пулю в живот, и другую — в голову. Даже выстрелить не успел. Готов.
Я: израсходовано тоже три патрона. Две пули в витрину за прилавком, одна — под правую ключицу второму налетчику. Да, меткость еще та. Хорошо, что налетчик промахнулся — один раз он все-таки нажал на спуск, проделав дырку в большом витринном стекле за моей спиной. Что же, по крайней мере, милиции будет, кого допросить.
В отличие от сентябрьской стычки прошлого года, когда я в горячке схватки, сам того не сознавая, насмерть забил нападавшего рукояткой пистолета, меня после всего случившегося не мутит, и не трясет. А тогда… Бр-р-р! Как вспомню, даже сейчас всего передергивает. Нет, никому не пожелаю такого жизненного опыта.
Пока я подвожу итоги, Лида, слегка перегнувшись через прилавок, требовательным голосом спрашивает:
— Телефон в магазине есть?
— Да, в комнате хозяина, — отзывается дрожащий голос. — Но хозяин сейчас в отсутствии, потому дверь заперта. — И, после некоторой паузы:
— На углу Дмитровки пост милиции должен быть…
— Должен, — недовольно отзывается Лида. — Вот только как он наряд из угро вызовет?
Постовой на углу Большой Дмитровки оказался на месте и оперативно отреагировал на стрельбу, как раз в этот самый момент ворвавшись в помещение магазина с наганом в руке и с криком:
— Всем стоять! Руки вверх!
Отчего бы и не поднять руки вверх? Небольшая гимнастика им не помешает.
К чести постового, он довольно быстро уяснил, что тут произошло, и отправился в один из соседних магазинов, где точно был телефон, вызывать наряд. Лида отправилась вместе с ним, чтобы позвонить своему отцу и сообщить о непредвиденной задержке, а мне ничего не оставалась больше делать, как собрать наши вещи, брошенные на улице. Ждать пришлось минут двадцать — благо МУР находился недалеко, на Петровке, и наряд уголовки быстренько притопал оттуда пешком.
Довольно быстро удалось договориться, что завтра, в четверг, мы сами явимся для дачи показаний, и можно было поспешить домой.
Дома нас давно уже ждала компания человек чуть ли не в двадцать (потом я подсчитал точно — вместе с нами как раз двадцать и получалось). Оказалось, что Шацкин привел с собой еще четверых рабочих-комсомольцев с московских заводов. Все уже знали, зачем мы тут собрались, агитировать никого было не надо, и мы погрузились в обсуждение конкретных организационных и технических вопросов. Нечего и говорить, что всю еду, что была закуплена по пути, ребята умяли, даже не заметив.
Предварительный разговор, состоявшийся незадолго до этого в Комакадемии, в присутствии Бухарина и Рязанова, которые помогли нам и с подбором кандидатур для нашего дела, сильно облегчал задачу. Поддержка таких авторитетных фигур значила немало, и ребята уже были убеждены в важности и нужности поставленных перед ними задач.
Меня несколько смущает подбор собравшихся — все студенты и молодые преподаватели сплошь из комвузов: Коммунистической академии, Института красной профессуры, Коммунистического университета. Интересуюсь:
— А где же студенты из МВТУ, из Сельхозакадемии?
— Зачем нам они? — недоумевает один из молодых. — Там же засилье буржуазных настроений! В нашем деле они не помощники.
— Так ведь именно из этих вузов пойдут спецы на производство! — не скрывая своего возмущения, реагирую на эти слова. — И именно потому, что там засилье буржуазных настроений, с ними надо усиленно работать и втягивать их в наши дела. Неужто вы, составив прочное коммунистическое ядро, не сможете с этим делом справиться? А отгораживаться от студенчества только потому, что оно не идет послушно за вами по первому зову — это типичное комчванство, которое так ненавидел Владимир Ильич. Комсомольские и партийные ячейки там есть. С ними надо связаться и через них подбирать людей.
— А что они нам могут дать? — не унимается мой оппонент. — Они ведь от наших, как они выражаются, «коммунистических экспериментов», только нос морщат!
— Так начинать надо не с пропаганды коммунистических экспериментов, — пытаюсь донести до спорщика свою позицию. — Найдите сначала тех, кто согласится заняться вместе с вами техническим и экономическим просвещением рабочих. А в ходе общего дела, может быть, и удастся их убедить, что наши коммунистические эксперименты — это не утопия, а напротив, — единственно реальный путь возрождения России. Можно ведь их поначалу не на коммунистический, а на националистический крючок ловить. И уж потом доказать, что одно другому на самом-то деле не противоречит: не может быть сейчас другой великой России, кроме как социалистической. Так что — засучите рукава, и вперед. Дело это не терпит отлагательства.
Распрощавшись с ребятами, принимаюсь за обязательную программу — чистку оружия после стрельбы. Расстилаю на столе чистую тряпицу, быстро раскидываю по ней детали Зауэра… Лида, прихватив с собой масленку и набор для чистки, пристраивается рядом — у нее уход за личным оружием еще с гражданской вбит на уровень рефлекса. Протерев оружие после чистки насухо, отправляемся на кухню. Хотя уже довольно поздно, Лида все же решает провернуть небольшую стирку.
Работаем в четыре руки — она стирает белье в оцинкованном корыте, а я отжимаю, полощу в ванне, снова отжимаю, и вешаю чистое белье на веревках, протянутых в коридоре. Хорошо, что в доме Нирензее есть горячее водоснабжение. А то вон, моей Игнатьевне приходится греть бак с водой для стирки на дровяной плите…
Закончив со стиркой, укладываемся спать. Из комнаты Михаила Евграфовича просачивается узка полоска света — небось опять будет сидеть за своими переводами заполночь.
Назад: Глава 18. Броня крепка и танки наши быстры?
Дальше: Глава 20. Что там у нас с основным капиталом?