Глава 17

   - Нет, нет же, полусотник! Перекатом, да в полном доспехе, не минуешь ты меня, прыти не хватит и заденет тебя меч... Тяжела бронь, абы в ней скакать яко этот... как ты назвал давеча? Стрекозел? Козел со стрекозиными крыльями али другое что? Тьфу... Дьявольское наваждение ты своими словами в мыслях вызываешь. Где токмо видывал такое, - воевода повел плечами и, бросив тяжелый деревянный меч под лавку, сам плюхнулся на нее всем своим немалым от брони весом поближе к сидящему там Радимиру. - Не надобно было в сей раз кольчугу снимать... мнилось мне, аже ты на своей шкуре сквозь поддоспешник удары меча почуешь и держаться от острых железок с того мига подале будешь... Ан нет, щит бросил, прыгать через голову начал, так и самого себя немудрено на меч вздеть... Это тебе не засапожником под чужим ухом ковыряться, тут другое разумение нужно... Да ты подползай, подползай... Али сил нет? Так вина в том токмо твоя. Пошто вздумал на заре людишек баламутить? Я вечор засиделся допоздна, так самый сладкий сон мой прервал...

   - Да то не я был, это Агафья криком изошлась, - Михалыч, кряхтя, приподнял свое непослушное тело и пододвинул его поближе к лавке.

   - Агафья... перепужал бабоньку до полусмерти... А как бы она заикой стала? Как в таком разе перед Любимом ответ бы держал?

   - Заикой... это она могла меня таким сделать, как бадейкой то меня шандарахнула... - полусотник, наконец, оперся о лавку и немного перевел дух.

   - Шандра... ахнула... Всё слова у тя незнамые проскакивают, однако ахнул от бадейки, сказывают, ты не тихо... И на кой ляд те такие игрища нужны? Объясни, сделай милость...

   - А как иначе определить какие слабости у нас? Давай посчитаем, что выяснили... Во-первых, дозор ни к ч... Понял, понял, не поминаю... Никуда не годится. В саму весь пробрались, а дозорный токмо рот раззявил. А если бы буртасы так подошли? Еще раз повторюсь - сильно повезло нам, что побить их сумели. Более такого везения для нас не повторится. Во-вторых, раззявил то он свой рот после того, как его стрелой сняли, ну... за это он, надеюсь, получит свое, а вот остальные что делать стали? В исподнем, да безоружные на улицу выскакивать? Так мои хлопцы их на выходе ждали. В итоге, еще пять твоих "условно убитых". Правда, не все людины местные разобрались что почем, некоторые с топорами и жердями полезли на "леших" моих, а те то даже слова по-нашему не смогли сказать. Бе- да ме- токмо, егеря, итыть их в задницу... Хорошо, что охотников я затесал среди отяков, они то и объяснились, а так бы без смертоубийства не обошлось. Эта зарубка нам на то, что язык друг друга надо изучать.

   - Пусть они наш изучают, - вмешался воевода, - нешто мне надо по-отякски лопотать?

   - Так-то оно так, - терпеливо ответил Михалыч, - токмо запомни, самые гнусные проблемы выползают, когда между двумя народами искра неуважения проскальзывает. Конечно, надо именно их учить в первую очередь... И команды наши им правильно понимать надо, да и в мир ежели выйдут - без нашего языка там никуда. Однако вежу к ним тоже надо проявлять. При случае пару фраз вставить, пошутить как-то на их языке, пусть даже впросак попадешь и посмеются над тобой. Тебе это ничего стоить не будет, да и послушание их потом наверстаешь, а им лестно будет, что воевода ими не гнушается.

   Ну да это я отвлекся... Теперь, в-третьих. Это уже пошли наши проблемы, когда дружинную избу решили взять наскоком. С саблями да мечами в сенях не развернешься. А опосля того, как ты с Петром лавкой в избе их повалил, оружие отнял и взашей всех выгнал, нам подумать надо сильно, как в тесном пространстве биться. Гирьки те же в рукав прятать неудобно, когда меч в руке. Так мне кажется, однако может кому и сгодится, пробовать надо. А вот самострелы короткие нужны, да и ножи учиться надобно из любого положения кидать. Людей расставлять по местам, чтоб знали, кому чем заниматься, короче, навыки эти будем нарабатывать. Однако прежде разбить надо полусотню мою по способностям. Вот в следующий раз вторую половину попробую в деле и начну делить. Утром то я токмо два десятка приводил, остальные строиться помогают.

   - Это когда следующий раз то будет? - ухмыльнулся воевода.

   - Так я тебе и сказал... - полусотник все-таки втащил свое побитое тело на лавку и прислонился к бревенчатой стенке дружинной избы. - Хотя нет, скажу. Завтра утром. Али на следующий день. Жди. Спать не будешь ночь, другую, а я днем приду или на закате, как внимание твое ослабнет.

   - Хитер ты, - прищурился Трофим, - однако на такую хитрость я согласен. Токмо пригони своих к концу дня на выучку. Мы со старшими дружинными покажем им, как меч в руках держать, да погоняем, абы ночами спали, а не по лесам разгуливали... А то ладно меня разбудили, Свару то прямо с бабенки какой-то сорвали... Немудрено, аже он те такой урок устроил, что ноги еле волокешь.

   - Да он каждый день меня так изводит, ты то к вечеру только полировку на меня наносишь для крепкого сна.

   - Хе... - хмыкнул Трофим, - то-то я смотрю, аже ты внимания вдовицам нашим не уделяешь. Али скажешь, что тебе их пламенные взгляды в диковинку? Али не устраивают тебя чем? Так девиц в веси много, перебирай хоть до твоей морковки заговенья... И дитё лишним не будет, землицу тут поднимать и поднимать, да и в старости будет кому воды поднести...

   - Вот насчет этого я как раз и поговорить хотел...

   - Да тут не говорить надо, а по кустам шукать, як Свара, - скорчил издевательскую рожу Трофим, - он там своих суженных кажную ночь находит. Али не работает что у такого воя, как ты?

   - Не беспокойся, воевода, на этом поприще я тебя не подведу, - постучал Михалыч костяшками пальцев три раза по лавке. - Я про другое с тобой хотел поговорить... Смотри, какой расклад выходит. Переяславских и трех сотен не наберется, считая детишек, а отяков уже за четыре сотни, да еще прибавление ожидается, после того, как они заявили, что святыни свои в новую весть унесли, так?

   - Оно так, вестимо, да мы на коне, - встрял в разговор Радимир. - Под нас они пошли, мы верховодить в этом... как ты рек то... раскладе будем. Да и селим мы их вперемешку с нашими, обиды никакой не чиним, что за волнения у тебя?

   - Как бы не привело такое житье к загниванию, - задумчиво повертел в руках Михалыч подобранную веточку, - был у нас ученый человек, жизнь разных народов он изучал и понял, что многие из них проходят в развитии своем несколько шагов али ступеней. Сам про то я не знал, Вячеслав наш рассказал как-то... На первом шаге обосабливается тот народ из какого-нибудь племени, свои традиции у него появляются, язык иногда меняется... Живет себе и живет в соседстве с остальными, а потом как обухом по нему и начинают у него много таких людей рождаться, которые не могут по прежнему жить. Вячеслав пассионарностью такое свойство называл. Когда их еще мало, это благо для народа. Они что-то новое делают, народ в единый кулак собирают и прочее всякое. Но потом растет число их и становится тесно им друг с другом, начинают они людей за собой звать неведомо куда. Иной раз войной на соседей идти, а то и у себя свару в доме учинять. И великие дела сотворить могут, как тот же Цезарь или Александр Македонский, а могут и худые - извести свой народ под корень. А потом сходит число этих людей на нет, и если успели они создать к этому времени что-то сильное, то дети их еще много лет живут этим. Но всё хорошее всегда кончается и всякое великое тоже рушится. И очень далекие потомки становятся слабыми и уже живут, как вот те отяки - в ладу с природой, охотятся, рыбалят, но ничего такого, что удивило бы окружающий их мир, создать не могут. Пока опять таких людей не станет много, да это очень редко случается... И мыслю я, что русский народ, ну... руських людей али русинов, как люд Киевский Руси называют, скоро это и ждет. И чаще всего такое происходит, по моему мнению, когда племена разные одним народом жить начинают. Силой ли или доброй волей. Те же словене, поляне да древляне под Рюриковым семенем соединились, и сильная Русь пошла с этого. У нас это называлось - гены перемешались, а у вас как назвать - не знаю толком... А! Самую мощь от разных племен берут эти пассионарные люди, и она возрастает от этого в них многократно. Токмо надо, абы народы эти равные были, либо тот, кто духом сильнее и числом бы поболее был. Чтобы не растворилась мощь эта в слабости многочисленной.

   А теперь худо на Руси становится, и людишки на полунощь бегут, да чуть к восходу заворачивают. А тут меря, мурома, мещера, да чуть отличные от них отяки, мордва да черемисы. И первых трех достаточно, чтобы новый толчок дать Руси. А уж с остальными такое может начаться... - Михалыч покачал головой и задумчиво стал ломать ни в чем не повинную веточку.

   - О чем задумался, Иван? - прервал паузу в монологе полусотника воевода. - Мы с Радимиром прямо заслушались. К чему речь свою вел?

   - К тому, абы не раствориться в отяках нам, да в другом народишке, что к нам прибиться может, - задумчиво ответил Михалыч, - стараться надо бегущий с юга Руси народ к нам сюда поворачивать. Да и нужны нам людишки, ой как нужны для дел наших... И еще раз на вопрос твой про игрища отвечаю - без этого не защитить нам люд сей.

   - Так не токмо в Суждаль да Рязань они бегут, и на заход солнца уходят от разорений половецких, да раздоров княжеских, - добавил Радимир. - Как тех то повернуть, да чем заманить то их?

   - Не знаю я, ничего пока не знаю, - покачал головой Михалыч, - но часть доходов с торговли на это бы пустить надобно.

   - Да пустим, коли будут они, - с сомненьем посмотрел на полусотника Радимир. - Токмо жуть меня берет от той дали, куда ты заглядываешь. Обычный людин годом живет, мы с воеводой чуть далее смотрим, а ты как бы не века проживаешь в мыслях своих... Уж не из тех ли ты людей, аже жить не хотят по-прежнему?

   - Воевода! Мнится мне, гости новгородские торговые идут с низовьев, на их ушкуй оснастка похожа. Зазовем али нет? - Петр прервал разговор, протиснувшись через калитку в тын.

   - Давай, токмо дружинных всех подними и на боевой лад их настрой. Гости с Новгорода разные случаются, - кивнул Трофим, вставая с лавки, - а мы покамест ополоснемся у колодца и встречать выйдем.

   - А чем ушкуй то от лодьи отличается? - озадачился Михалыч.

   - Судно то узкое, легкое да быстроходное, - на ходу стал отвечать воевода, -мачта съемная, гнезд для уключин нет, клинья под них ставят. Заместо руля обычное кормовое весло, да палуба местами есть. Что с носа, что с кормы одинаков, может, не разворачиваясь, мигом от берега отойти.

   - Сколь у нас дружинных в веси днесь? Никого не отсылал? - спросил Михалыч, когда они с воеводой дошли до места и стали поливать друг другу колодезной водой из бадейки.

   - Полтора десятка не наберется, новых считая, а отяков ты сам покуда в новую весь отпустил. Дел то много.

   - Хм... Это да, токмо сомнение меня разбирает хватит ли нам сил, ежели замятня с гостями выйдет. А сколько человек у новгородцев на ушкуе?

   - Десятка три людишек может набраться, все вои, - ответил Трофим, отфыркиваясь.

   - Вои? Пошто одни вои для торговли то? - озадаченно спросил Михалыч.

   - А ты как думал? Торговлишка, то дело зело опасное. А новгородцы не токмо ей промышляют, а и разорение учинить могут, аже пожива есть и сила у них. Самые лихие головы у них сякими делами занимаются. Потому клешни свои Великий Новгород и запустил аж до самых верховьев Ветлуги и Вятки. Сбор дани своей по всей полунощи ведут, меха любят, медом да воском берут. Ни от чего отказа у них нет, все метут. Оттого и богат сей торговый город.

   - Не рискуем ли мы головами своими с такими людишками то?

   - Ну... приукрасил я малость, - признался Трофим, - не всё так худо, как сказывал. Большей частью торговые дела они ведут. Тын мы затворим, глянем сперва, что за купцы такие. Да и окромя дружинных ныне в веси еще наберется десятка три тех, кто лук поднять сможет, хоть и без брони они. А торговые новгородцы токмо на лакомый кусок падки, аже кровушку пролить придется ни за что, шагу не ступят. А нам вести с Руси узнать ой как не мешало бы.

   - И все-таки призову я вторую часть дружины нашей, - покачал головой Михалыч, - все равно хотел завтра их в деле проверить.

   - Твоя воля, токмо будешь их по мелочи тягать, взроптать могут они, как бы не лишиться нам дружины в одночасье.

   - Как раз по каждой мелочи и собирался их звать, - воспротивился Михалыч. - Пусть и остальные видят, что хлеб воинский не лежанием на печи достается, а постоянным учением...

   - Вот те на, - изумленно поднял брови воевода, - С какого рожна лежание на печи сродни лени стало? Это как в костер прилечь. Таки токмо ворогов пытают.

   - А вот увидишь нашу печку в четверть избы, - улыбнулся Михалыч, - зимой и слезать не захочешь. Эй, эй, Мстислав, - позвал он быстроногого мальчишку, пробегающего мимо, - есть у тебя кого в новую весь послать? Пычею передать надобно, аже вторую половину рати посмотреть я хочу, да и про новгородцев сомнение мое пересказать. Мыслю я, хоть и придут наши вояки поутру, да новгородцы к этому времени не исчезнут еще, а силу нашу показать надобно, абы в следующий раз сии торговые гости мимо проходили да мыслей жадных не держали на добро наше.

   - Сам мигом слетаю, - отозвался скорый на всё Мстислав.

   - Нет, пошли кого-нибудь быстроногого, самому тебе и здесь дело найду, выведать попытаешься, что везут они, да сколько их всего. Возьмешь ребят, да пристроишься рядком с их лодьей, в салочки там али во что другое поиграете.

   Мстислав коротко кивнул и мигом улетучился, а воевода с полусотником, не слишком торопясь, обтерлись и привели себя в порядок. Все-таки гостей встречают, надо себя лицом показать, прежде чем других оценивать.

***

   Темный силуэт стрижа мелькнул над водой и взмыл в хмурые небеса, щелкнув напоследок ножницами острых крыльев, прорезавших воздух, как невесомый лист бумаги. Прозрачная, голубая синь недостижимого для смертного неба была скрыта темно-серой пеленой облаков, готовых разродиться частым мелким дождем. Черно-белая подвижная трясогузка перелетела из кустов на прибрежный песок и затрясла своим хвостом над скопищем водорослей и травы, выброшенных волной на берег. Неожиданно рядом с ней скатились комья сырого песка с обрывистого речного берега, и птаха решила перепорхнуть в более безопасное для пропитания место. Вслед за обрушившимся песком с края обрыва свесилась девичья голова, покрытая смесью паутины, старых хвойных иголок и мелкого лесного мусора. Голова устало вздохнула и спряталась, однако после некоторого перерыва и сопения снова показалась на виду. На этот раз появилась вся фигура девчушки, тащившей за собой целый ворох перевязанных меж собой еловых веток. Край песчаного обрыва немного помедлил и решил съехать вниз тяжелой грудой небольшого обвала. Стоящая фигурка взмахнула руками, потеряв равновесие, и кувыркнулась вниз, потянув за собой волокуши из лапника. Наконец, потревоженный берег умиротворенно замер, вынеся своих обидчиков прямо на берег реки и засыпав им ноги смесью дерна и песка. Девчушка приподняла голову и, поднявшись, стала вытягивать волокуши из завала, попутно стряхивая песок с мальчишеской фигуры, лежащей на еловых ветках.

   - Вот, Тимка, мы и обошли тот обрыв, под яким протиснуться не можно было. Потерпи немного, еще чуть и дойдем до того места, где ты лодочку треснувшую нашедши. Я токмо отдышусь слегка...

   Вся прошедшая ночь и почти половина минувшего дня слились в один непрекращающийся кошмар. Ночные тревоги полоненной Радки и борьба с неподдающимся колышком, стремительный ночной бой, окончившийся тяжелым Тимкиным ранением, были только предвестниками этого. А потом начались сущие мучения, как только высохли слезы на девичьих глазах. Раздув тлеющие угли, Радка разожгла костер и под его светом нашла их котомку с вещами и походный котелок, которые буртасские грабители на счастье захватили с собой. Все, что она запомнила из их первого с Тимкой похода, когда лекарь лечил ее отца, и из проведенной недели в лесу, когда она мельком видела, как тот чистил и перевязывал раны, пошли в дело. Часть тряпиц были сунуты в начавшую закипать воду, а наиболее чистые из оставшихся Радка свернула в несколько слоев. Потом она подтащила Тимку к костру и расстегнула на нем рубашку, на которую всегда раньше дивилась, разглядывая ровную строчку ниток и ряд пуговок во всю длину. Осмотрев длинную, истекающую кровью резаную рану, наискось уходящую к спине вдоль ребер с правой стороны, от чего на глаза опять навернулись слезы, Радка подложила под нее приготовленные холстины и прижала их Тимкиной же рукой. Потом ополоснув свои руки в протекающем ручейке, Радка выхватила болт из тула и подцепила им тряпицы из котелка, поискав место, где их можно было вывалить. Не найдя ничего, стащила с себя исподнюю рубашку, оставшись по пояс голышом, отчего едва начавшая расти грудь под стылым ночным ветром покрылась мурашками, сразу расползшимися по всему телу. Вывернув белье наизнанку, сбросила туда тряпицы, а котелок с новой порцией воды опять поставила на огонь. Сама же, ругаясь на себя, что не заготовила сбор трав заранее, подожгла смолистый сук и отправилась бродить по опушке в поисках ромашки. Та найдена не была, но зато спустя некоторое время были сорваны цветки едва распустившегося тысячелистника, которые были незамедлительно завязаны в тряпицу и отправлены в кипяток настаиваться, и листья подорожника, тщательно вымытые в ручье, а потом на миг окунутые в горячую воду. Тем временем Тимка очнулся. Бледное заострившееся лицо на фоне отблесков костра вызывало жуткое впечатление. Вымолвить тот ничего не мог, но глаза его искали Радку. А нашедши, успокоились и закрылись. Тем временем, остужаемый в ручье настой перестал обжигаться и юная лекарка, повернув раненого слегка набок, отчего тот застонал, стала осторожно промывать рану, щедро поливая ее настоем. Было страшно раздвигать края раны, кровь сразу начинала течь с новой силой, но не промыть ее до конца означало оставить возможность воспаления. "Как лекарь говорил, сеп... нет, не выговорить", - подумала Радка. Подложив листья подорожника и прокипяченные импровизированные бинты, она стала туго бинтовать тело вокруг ребер, порезав на бинты свою рубашку и отрезанные куски от нательного белья буртасов, задрав их кольчуги. Снять те, пришпиленные болтами к телам, Радка не смогла, как не пыталась. Саму перевязку она старалась проводить как можно осторожнее, но все равно Тимку, уложенного на хвойную подстилку, приходилось постоянно поднимать. Тот стонал от боли, временами приходя в сознание и глядя на нее помутневшими глазами. Наконец, мучение закончилось и Радка, обессиленная, забылась тяжелым сном около костра, тесно прижавшись к своему другу и накинув на голые плечи какие-то обрывки холстин.

   А наутро Радка, поднявшись от пронизавшего ее холода, стала рубить буртасской саблей длинные тяжелые ветви елей, связывая их вместе оставшимися полосками холстины. Наскоро попив горячей воды, она покидала в котомку найденную еду, засунула туда котелок и стала перекладывать на волокушу Тимку. Прихомутав того под мышки к ветвям, Радка взялась за толстый ствол и, напрягшись, сдернула груз с места. А дальше овражки и перелески, ручейки и прибрежный песок слились в сплошную муть перед глазами. Правый берег Ветлуги был в этом месте обрывистый, и местами приходилось идти в обход, так как глубокая вода подступала к самому обрыву. Радка постоянно отбегала вперед, проверяла путь и опять впрягалась в волокуши, взявшись за перекрученные жгутами буртасские штаны, привязанные к веткам. Помаявшись с самого начала саженей двадцать, дергая за еловые стволы и засаживая занозы в ладони, она вернулась к костру и сняла у воев нижние портки, соорудив из них что-то типа упряжи. Дело пошло веселее, однако весело не было, Тимка всю дорогу лежал бледный и беспамятный, видимо потеряв много крови, а задело ли лезвие при этом что-то важное, Радка знать не могла. Поэтому то и волокла на себе раненого поближе к нижнему отяковскому поселению. Только там она могла бы позвать на помощь. Про настигшую их беду никто знать не мог, и искать бы не стали еще долго. Седмицу или две, как водится. А Тимка мог и не дожить до этого времени. Что же стало с ее отцом, Радка даже думать не хотела. Сердце сразу начинало биться, глаза наливались непрошеными слезами, от чего прибрежная дорога расплывалась мутными пятнами и ноги начинали спотыкаться о корни деревьев и цепляться за низкие ветки кустов.

   Отдышавшись, Радка впряглась и продолжила свой путь по кромки прибрежного песка. Привычная тяжесть навалилась на одеревеневшие плечи, еловые ветки мерно шуршали за спиной. В шорох задевающих о мокрый песок еловых колючих рук вплелся мерный плеск на воде. Ватная от усталости голова даже не осознала чужеродность новых звуков, и она отпрянула в сторону, только когда сзади раздался скрежет чего-то тяжелого о песок. Повернувшись, Радка оторопела вгляделась в клыкастое чудовище, вознесшееся в сажени над ней. Длинная вытянутая морда с разинутой пастью, раздвоенным языком и маленькими злыми глазами, переходила в чешуйчатое, узкое тело темно-желтого оттенка. К низу шея утолщалась... и плавно расширялась в борта лодьи с поднятыми над ней рядами весел с каждой стороны. Поняв это, Радка всхлипнула и осела на берег.

   Рядом с хрустом вонзились разукрашенные сапоги, по щиколотку увязнув в прибрежном песке под грузом тяжелого тела.

   - От и горка к остальному навару. Медяк к медяку, как речет умудренный люд. Гляньте, яка красна девица тут голышем расхаживает. А глаза яки раскосы, никак местный народишко со степняками путался... А потешит она плоть мою на остаток пути, с самого Новгорода бабы то не было. Ну-ка, сотоварищи, кидайте сию дивчину ко мне за полог, а этого беспамятного в воду, пусть поплавает.

   - Не дам! - Радка на четвереньках кинулась к Тимке, загородив того от дородного купца с отвисшими щеками.

   - От какая ярая, это токмо на пользу... Будешь ласковая, так и дружок твой живехонек останется, поняла, сучка? Грузите обоих на борт!

   - Слышь, Слепень, оставь девку. Малая еще она для утех то... И кровь первую не уронила поди, - худощавый, жилистый паренек с запутавшимися в волосах стружками нагнулся с борта и осмотрел девчонку.

   - Заткнись, мордовская харя! Тебя не спросили! - отодвинув того в сторонку, на берег попрыгали несколько дюжих воинов. Один из них, с русой бородкой, во вздетой кольчуге с короткими рукавами и полукруглом шлеме, с оторванной с одной стороны бармицей, тяжелым взглядом осмотрел лежащих на песке отроков. - Прав Слепень, два месяца без утех идем, хватит ужо. А выживет, так и навар с нее получить сможем.

   - Понял? - добавил толстощекий в сторону возмутившегося, - из милости ты к нам взят, а в дела наши встрять хочешь.

   - Из милости? Это шкурки беличьи, что в оплату пошли за доставку мою в Новгород и работу мою по починке як милость ко мне выдаете? - вскипел паренек.

   - Ты рот то не разевай! Целым тебя никто не обещался доставить. Неровен час, споткнешься и за борт упадешь, - погасил его пыл купец, и елейным голосом добавил, - да и порядков наших не знаешь, поди. А на то надейся, аже с девкой позабавишься. Опосля меня, вместе с сотоварищами моими. И плату за то я скромную весьма приму от тебя... Давай грузи сей прибыток на борт! Да грузите поначалу беспамятного! А то расцарапает она вас... Вот, вот, и искусает! А за ним она сама прыгнет... Ну, все. Толкай ушкуй на воду! Взяли!

***

   Как стемнело, торговые гости расселись в дружинной избе за щедро накрытым столом, уставленным разными яствами, которые Михалыч прежде и не видел в веси. Тут и моченая брусника, и недавно пошедшие слоем белые жареные грибочки, и ароматное сало, щедро посыпанное чесноком. На первое была уха куряча, а уж жареного мяса какого только не было. И зайчатина, приготовленная в кислом соусе и попахивающая какими-то травками, и исходящие соком верченые тетерева и рябчики. Годовалый кабанчик, только сегодня подстреленный кем-то из охотников, возлежал в самом центре стола. Но венчал стол, конечно, небольшой бочонок крепкого меда. Из него наливали ковшиком небольшую братину, которая сразу по наполнению шла по кругу. Поэтому душистое сыто и взвары из лесных ягод остались на столе даже не тронутые.

   Хозяин у новгородского ушкуя был один, Онуфрий. Но с ним сотоварищами ходили два младших брата, двое мощных русоволосых воев, отличавшихся от старшего брата, как небо от земли. Тот был гораздо старше их, темнее волосом и сильно раздобрел, что, впрочем, являлось признаком его успешности в торговых делах. Братьев звали Мирослав и Козьма, но они предпочитали за столом молчать, то ли от скромности, то ли более озабоченные набитием своих желудков. А вот Онуфрий распевал соловьем. Сказав должное про гостеприимных хозяев, он, глотнув крепкого медочку, отдал должное и себе. Рассказал, как попали они сюда из Новгорода, проплывя через Сухону вверх по реке Юг. А там уже вышли на волок, пройдя который, попадали в истоки Ветлуги, точнее, в речку Вохлому. Поведал про свое плавание в Булгарию, про цены на ее рынках, похвалив себя за то, как выгодно расторговался там янтарем да мехами из Новгорода. Однако про груз, взятый обратно, в основном умолчал, махнув рукой, да упомянув лишь про рожь и пшеницу. Народу на ушкуе было, по его словам, немного, всего полтора десятка душ и с собой в весь, кроме братьев, он никого не взял. Судно с товаром без охраны не мог бросить... Упаси Боже, на хозяев и думать бы не посмел, да только груз без присмотра никогда не оставляет. Да и людишки его большей частью никчемные, не ровен час, отвечать за их деяния придется. Хозяева на это деликатно промолчали, что такую прорву оружного народа никто в весь и не пустил бы. Однако, посетовав на невозможность посещения сего застолья всеми новгородцами, воевода с полусотником тут же изъявили желание поднести им и горячих блюд со стола и по чарочке крепкого меда желающим. Тут же послали за Мстиславом, который, понятливо кивнув, отправился с ватагой сверстников и запасами съестного на ушкуй, а пир тут же продолжился.

   Из полезных новостей была весть, что половецкий хан Аепа Осенев решил расширить сферу своего влияния, пойдя походом на Волжскую Булгарию, с коей и до того враждовал нещадно. А вот чем закончилось то мероприятие и закончилось ли, сказать Онуфрий не мог, поскольку дела свои в Бряхимове сделал быстро и тут же убежал от греха подальше. Хан же тот кыпчакский приходился как бы не тестем Юрию Владимировичу, князю Суздальскому и Ростовскому. И тот всячески поддерживал его в этих устремлениях, особенно после того, как булгары десять лет назад в 1107 году пожгли и разорили окрестности Суждали. Однако поддержка была только на словах, в поход с половцами князь не собирался, ограничиваясь строительством укреплений по Клязьме, чтобы более никто наскоком врасплох суздальскую землю не застал. Ни булгары, ни родственнички с Рязани и Мурома. Сразу после битвы у второй столицы княжества, где как раз и проживал князь Юрий, при впадении в Клязьму реки Лыбедь, на месте существовавшего там поселения заложен был город Владимир, о котором даже Михалыч, не интересовавшийся ранее историей, был много наслышан. Они уже давно вместе с Вячеславом выяснили, что попали аккурат в начало XII века, точнее в 1117 год от Рождества Христова или 6625 год от сотворения мира. Еще более ста лет осталось до монгольского нашествия, однако это был тот век, когда Русь оказалась растерзанной непрекращающимися княжескими усобицами, из-за которых и оказалась совершенно бессильной перед монгольской военной машиной, закаленной постоянными войнами с государством чжурдженей, с Хорезмийским султанатом, половцами... Не была бы Русь раздроблена, может и остановила бы нашествие. А может, и нет. Однако, впереди точно были нелегкие времена, тень от крыла которых вполне могла задеть и Поветлужье.

   И от того Михылыч впитывал, как губка, все имена, даты, города, о которых как бы мимоходом упоминали гости, точнее гость по имени Онуфрий, один за всех распинавшийся перед хозяевами глухой веси, и высказывавший догадки, как будто бы сам видел все своими глазами. Воевода уже пару раз ненароком поморщился в сторону своего полусотника, показывая, что ему не нравится сей обрюзгший тип, гонором своим превосходящий всех, за столом сидящих. Однако сами пригласили, теперь будьте добры хлебать полной ложкой то, что зачерпнули.

   Идиллия прервалась, когда в дружинную избу бочком протиснулся Мстислав. Бледный, мучительно улыбающийся, тот прямиком прошел к воеводе, при этом страдальчески посматривая на Михалыча. Полусотник сразу напрягся, а после того, как Трофим после тихого доклада вестника взял братину и восславил новгородских гостей, его мысли приняли совсем дурной оборот. Однако принял медовую чашу он, покачиваясь и с легкой улыбкой на устах, сползающей время от времени в сторону. Восславил намечающуюся дружбу, выгодную торговлю, братство меж народами и мир во всем мире, то есть произнес порядком замусоленный тост, последнюю часть которого и во времена его молодости никто не понимал, хотя каждый и поддерживал. Отпив глоток и облившись в конце медом, Михалыч невнятно буркнул, поддернул гашник и выскользнул наружу. На устах новгородских гостей промелькнули сочувствующие улыбочки привычных к возлияниям сотрапезников, и они вернулись к питию и закуси. Иван же пробрался наружу и сразу столкнулся с Мстиславом. Тот стоял около двери в подклеть с подрагивающими плечами. Увидеть такое от вечно спешащего и понимающего с полуслова предводителя переяславской пацанвы было для Михалыча подобно удару. Подойдя к нему и прислонившись рядом к стене, полусотник нервно спросил:

   - Славка, - голос сорвался на хрип, - что случилось-то? Кто-то попался, али досталось кому?

   - Радка... Радка там, дядя Ваня... - всхлип вместе с появившимися слезами Мстислав прервал в зародыше и уже четко доложил, - на ушкуй не пустили нас. Да мастеровой новгородский, аже на берегу при свете костра копался, кувшин с медом у меня выхватил и заглотнул оттуда. Смеется, а сам за плечо меня сжал и шепчет тихо... Молвит, девку ниже по течению купец с отроком беспамятным прихватил, издеваются над ней и сильничает сам купец, проверь, ваша ли? А опосля громко так закричал, абы я нес кувшин на ушкуй к нему и подталкивает меня на сходни. - Мстислав коротко сгибом локтя обтер лицо. - Захожу я вглубь, занавесочку откинул, под тент ныряю, а там Радка сидит полуголая и качается, смотрит на меня и качается, в глаза мне смотрит и не узнает, а глаза... такие... как не от мира сего. И за руку кого-то держит... Меня дале не пустили, прогнали сразу. Радка это, Радка... Стой, дядя Вань, - Мстислав дернул бледного, вскинувшегося полусотника за локоть, - воевода наш коротко шепнул мне, аже ты не это... не дергался. Памятуешь, яко ты ратникам отякским выкрикнул? Он ништо другое не сказывал, токмо тебя остановить, когда ты встрять пожелаешь, да Сваре остальное обсказать. А ратников там поболее полутора десятков, всяко поболее, посменно на берег сходят. Да и сам ушкуй, как Свара сказывал, не в пример обычному речному ...

   На плечо полусотника легла тяжелая рука в кольчужной сетке:

   - Все верно, на морской чем-то смахивает, токмо днище яко у речного. Я отправил второго вестника к отякам... и к остальным вашим, - Свара сочувственно смотрел на Михалыча, - борзо придут, не сумлевайся. Сей час ушкуй их на копье брать невместно. Пока со стороны веси добежим, те мигом отчалят. Да и броней в достатке нет, абы под стрелами их стоять, а самим пускать боязно, попасть в отроков можно. Тут числом надо брать и на реку им нашей лодьей путь застить. Аже ты переиначишь, твоя воля, токмо мыслю, перед рассветом брать их надобно, да и слова воеводы дождаться сперва.

   Михалыч выдохнул и повел плечами, - ребятки могут и не дождаться. Но и помыслить крепко надо, абы не испортить чего и крови лишней не пролить... Ты мне одно скажи, Свара, пока мозги мои на место не встали, почему вы с Мстиславом так смотрите на меня? Вроде Радка... я понимаю, что где она, там и Тимка, но почему ты меня то успокаиваешь, а не Мстислава того же? Вон как хлопец переживает.

   - Привык я, Иван, к смерти то, - Свара отвел взгляд, - а ты... вроде и кровушки пустил не менее меня, а смотришь... будто за каждого своего горло перегрызть готов. И у Трофима Игнатьича сякой взгляд бывает, но изредка... А о тебе сказывали охотники, что с тобой были, да и сам сей миг вижу. Вот и успокаиваю, абы ты с цепи не сорвался.

   - Тот взгляд появляется, когда друзья у тебя на руках умирают. Один за одним, а ты сделать ничего не можешь. - Михалыч вскинул голову, что-то надумав, - не терпит время, ох не терпит, да делать нечего, ждем подмоги. Мстислав, беги, поднимай Ишея, пусть лодьи готовит... А как ты мыслишь, Свара, если к гостям напрямую обратиться, отдадут ли ребят наших, вдруг не думали они, что наших отроков примучали?

   - Не ведомо мне то... - Свара покачал головой, - аже обращались с девкой так, как Мстиша сказывал, то им всё одно, наши то али нет. В отказ злодеи пойти могут. То обида великая и вира с них за одно токмо пошибание положена. По церковному Ярославову уставу до сорока гривен кун за побои жены али дочери. Это токмо самой девице, а надобно и князю столь же. Я не толкую про боярских дочерей, за них золотом плата... А уж ежели понасилили девку свободную, то окромя гривен казнь ему от князя, да и с толочных вира немалая. Коли Тимка лежит в беспамятстве, да с Антипом что свершили, могут молвить, аже знать не знают про отроков сих и на осмотр ушкуя не пустить. Силы то наши неведомы им. Помыслить могут, аже в веси с ними никто сладить не в силах. А спрос такой упредит их и кровушки то поболее прольется. Рискнешь без силы отякской в полон гостей взять, что за столом у нас сидят? А коли на ушкуе уйдут без них, али торговаться зачнут, нож к дитям приставив?

   - Нет, пожалуй, пока не буду твердо уверен, что за нами сила. А то, что мы хлеб... ну не хлеб, так другие яства с ними делили?

   - Сам помысли, аже гость будет в твоем доме над тобой сильничать, стерпишь ли?

   - У нас другие законы были, по которым я и тронуть никого не смел, даже при защите своей, - скривился Михалыч.

   - То разбойные люди для себя придумали, законы те, - покачал головой в ответ Свара. - Сам то про купцов какие мысли держишь?

   - Не нравятся мне они, иначе прямо сейчас бы спрос учинил. Ну ладно, я к гостям, воеводу с Петром постараюсь упредить, абы вышли и порешали все окончательно, - вздохнул Михалыч и добавил, - трудно мне еще понять, какими законами тут люди живут.

   Полусотник немного потоптался на месте и, вскинув голову, протяжно вывел:

   Эх ты во-о-оран, шо ты вье-е-е-е-ешься... над мое-е-е-ю головооой,

   Ты доо-о-быы-чииии не дожде-е-е-е-ешься... Черный во-о-оран, я не тво-о-ой...

   Твердой поступью Михалыч вступил в дружинную избу, продолжая нарастающим голосом выводить песню, а спустя несколько минут уже было слышно, как ему начали подпевать другие голоса... И не токмо переяславские, но и новгородские...

   Закончили пировать, когда небо на востоке начало уже розоветь. Наорались песен до хрипоты, не давая заснуть веси. Даже младший братья Онуфрия принимали в сем песнопении участие. Наконец, новгородский купец поднялся, хлопнув ладонью по колену, и поклонился хозяевам, обведя вокруг осоловевшими глазами:

   - Благодарствуем за угощение, пора и честь гостям знать... Эхма... - покачнулся Онуфрий. - И вы к нам заглядывайте по приезду в славный Новгород.

   - Одно дело к вам осталось, - тоже поднялся воевода, - весть нам дошла, аже на ушкуе вашем людишки наши содержатся и непотребства с ними вы учиняете. Что ответишь на это, купец?

   Мгновенно подобравшийся Онуфрий поднял тяжелый взгляд на Трофима, а сотоварищи сразу обступили его с двух сторон.

   - Твои людишки? - купец натужно удивился, - откель бы я их взял?

   - Мальчонку и девчушку подобрал ты в понизовьях, - продолжал спокойно смотреть на того воевода.

   - Ах эти, кххе... - засмеялся Онуфрий, - да то разве людишки? Отроки болезные то были, спасти их желали. Знать не знал, аже ваши они. Мальчонка то без памяти был, а девица та умом тронутая, молчала всю дорогу. Я токмо рад буду, аже их тебе на руки передать.

   - Да? А верно то, аже не чинил ты над ними непотребства?

   - Да как ты... Слово свое купеческое даю в том! - побагровел новгородец, - сей миг забирай их с ушкуя... Ох... не допустят тебя вои мои на него, наказ строгий имеют никого без моего дозволения не пускать.

   - С берега крикнешь, абы свели с судна сих отроков, согласен?

   - Да... крикну, вестимо, да не согласятся вои мои на то. Помыслят, аже под угрозой меня держат. Самому мне надобно на борт подняться, а... вот братишки мои с вами останутся.

   - Добре, пойдем. Токмо и я с десяток воев с собой позову. - Трофим поднял с лавки шлем, молча повернулся спиной и вышел в сени.

   Онуфрий ухмыльнулся и кивнул остальным переяславцам головой, подтверждая согласие. Процессия растянулась на два десятка шагов. Впереди шли купец с воеводой, далее в окружении нескольких ратников с высокими щитами двое новгородцев, а сзади замыкали бронные Петр со Сварой. Еще за полсотни саженей до прибытия на место из ушкуя стали появляться вои, выстраиваясь около костра, горящего рядом на песке. Поравнявшись с ними, купец заливисто свистнул и бросился по мосткам внутрь под полог. Через несколько мгновений после раздавшейся там брани, оттуда выбежали лучники, рассыпавшись за выстроившимся сомкнутым строем новгородских ратников. Напротив их тоже выстроился ряд переяславских щитов, загораживающих сотоварищей купца. Один воевода спокойно ходил меж ними, пошвыривая носком сапога прибрежный песок и покусывая сорванную полусухую травинку. Спустя минуту на мостках появился Онуфрий, за которым несли щуплое беспамятное тело Тимки и вели безвольно шагающую Радку, закутанную в какие-то лохмотья. Купец остался на носу ушкуя, саженях в десяти за своими воинами:

   - Все, как договаривались, воевода, вот они, забирайте своих болезных. Теперь бы сотоварищей моих отдать.

   - Забирай, - Трофим выплюнул надоевшую травинку, становясь около переяславского строя.

   Тем временем, Радку и Тимку подхватили на руки и двое воев бегом убежали с ними в весь. Братьев Онуфрия выпустили сквозь строй и те стали посреди своих.

   - На правеж тебя зову, Онуфрий, - начал воевода, - обвиняю тебя в пошибании вольной девицы сей. Вира за сие непотребство с тебя причитается. Про беспамятство отрока и пропажу отца сей девицы стребовать не могу, аже не знаю повинен ли ты в этом. Ну да, светает скоро, днесь и выясним, в чем ты повинен...

   - Ха, гляньте на него, правеж он учинить хочет... Надо мной, кого Слепнем по всему Заволочью кличут! Не слыхивали? Так еще узнаете! - подбоченился дородный купец, - И про то скажу, аже не знаю про беспамятство одного ничтожного смерда, да пропажу другого ништо. А вот сучку вашу малолетнюю пользовал я со всем пристрастием и вашу весь бы попользовал вместе с воями своими, да недосуг мне. И тебя бы поставил на коленки и вдул сзади, - Онуфрий распалялся под начавшиеся смешки новгородцев, - и что ты сделаешь мне, сучий выродок? Своими оставшимися осьмью воями, да без луков? А? Противу моих почти трех десятков? Накормил, напоил, девку дал на потеху... Пожалуй, я на вересень загляну к столь гостеприимным хозяевам, приготовь мне для каждого моего воя по бабе, а то и по две, и сам рядком встань, токмо портки скинь, - тут Онуфрий уже не выдержал, нагнулся, свесившись с борта и загоготал, широко разевая рот с гнилыми зубами. Смешки у новгородцев перешли в громкий хохот и неприличные жесты в сторону неподвижно стоящих переяславцев.

   - Значит ли то, аже не пойдешь на правеж ты? - спокойно вопросил воевода, подбирая с песка щит, оставленный унесшим Тимку воином.

   - Да чтобы ты сдох вместе со своей весью, вшивый сукин сын... А и сдохнешь! А ну-ка, вставай на колени, а не то стрельцы мои...

   Новгородцы недоуменно смотрели, как переяславский воевода рухнул на одно колено, полностью прикрывшись щитом, а за ним встали в то же положение и все противостоящие им воины. Онуфрий, раскрыв рот, мгновение недоуменно смотрел, как переяславцы по-своему исполнили все, что он сказал, однако потом опамятовал и снова начал изгаляться над ними:

   - Да все одно сей миг сдохнете! Все одно! Стреляй по ним, сучьи дети!...

   Десяток стрел сорвались в стремительный полет, оборвав его на переяславских щитах и покачнув строй ратников.

   - Выбрал ты свою долю! - глухо донеслось из-за воеводского щита, нашпигованного опереньем, и тут же из-под носа ушкуя взметнулось что-то стремительное, темное. Взметнулось, и упало обратно, потянув за бороду в воду потерявшего равновесие купца. И тут же в спины новгородцам ударили стрелы, выкашивая их задние ряды, состоявшие почти из одних лучников. Те, кто успел развернуться в сторону реки, в свои последние мгновения ослепшими от пламени костра глазами заметили две огромные лодьи, влекомые течением мимо ушкуя и взявшие его в клещи.