Глава 32

Огород привел Новицкого в состояние законной гордости, хотя, строго говоря, он принимал в его организации в основном руководящее участие. Но все-таки семена помидоров замачивал меж двух тряпочек, а потом сажал проросшие в деревянные горшочки сам. И это было единственное, что оказалось сделано не очень хорошо. То есть просто поздно — сейчас, во второй половине августа, плоды были совсем маленькие и зеленые, а кое-где еще не опали цветы. Зато все остальное, особенно кабачки, радовало глаз. Правда, сосчитав подсолнухи и прикинув, сколько с них получится надавить масла, император пришел к выводу, что в этом году лучше лакомиться кабачками на конопляном масле, по идее тоже должно получиться неплохо, а все семечки пустить на семена.

Что интересно, сопровождающая царя Елизавета уже видела многие из представших ее взору растений. Во всяком случае, помидоры, кабачки и подсолнухи она опознала сразу. Выяснилось, что цесаревна расширила свой ботанический кругозор в каком-то Аптекарском огороде. Расспросив спутницу поподробнее, Новицкий выяснил, что эту контору основал, как и ожидалось, Петр Первый, а находится она примерно там, где в двадцать первом веке располагался Ботанический сад.

— Вот только зачем тебе томаты? — удивилась цесаревна. — Мне сказали, что они очень ядовиты.

— Соврали, наверное, — пожал плечами Сергей. — Или там у них какие-то помидоры неправильные. А эти точно можно будет есть, когда созреют, мне их семена привезла в подарок могиканская княгиня. И все остальные тоже.

— Да уж, кабачки-то какие огромные, в Аптекарском огороде были гораздо меньше, — оценила подарок Елизавета.

— В Америке, говорят, вообще очень много полезнейших растений, а если бы их бизоны не жрали да не вытаптывали, то было бы еще больше.

— А кто такие бизоны?

— Быки такие здоровенные, раза в два поболее наших да шерстью сильнее покрытые, особенно спереди. На зубров похожие. Бегают стадами по несколько тысяч голов и топчут все так, что за ними вообще ничего, кроме взрытой земли, не остается.

— Петенька, какой ты умный! — восхитилась цесаревна. — И красивый, а еще сильный, смелый и неутомимый. Нет-нет, это я просто так, нам на сегодня уже хватит.

Ближе к вечеру на задний двор Лефортовскго дворца въехала неказистая крестьянская телега, крытая рогожами, в сопровождении четырех неприветливого вида мужиков и небольшого возка, из которого сразу вылезла невысокая плотная старушка и устремилась к черному ходу. Вскоре телега была взята под охрану десятком семеновцев, а старушка окольными путями, минуя парадные залы и коридоры, добралась до царской приемной, из которой ее без всяких вопросов пропустили в кабинет.

— Здравствуй, батюшка-государь, — поклонилась она при входе.

— И тебе не болеть, Анастасия Ивановна. И, знаешь, не надо меня батюшкой звать, а то я сам себе кажусь не то попом, не то вообще стариком девяностолетним. Как там наши дела — один клад привезла или оба?

Быстрое выкапывание голицынских кладов было частью задания, полученного бабкой накануне поединка. Потому как даже в случае проигрыша Новицкого оставлять их в земле было как-то не по-хозяйски. Однако все прошло хорошо, а в таком разе клады предполагалось доставить в Лефортовский дворец.

— Оба, государь, оба, они ж недалеко лежали, поленился Михаил Михайлович их серьезно прятать.

— Все прошло нормально, жадность твоих людей не обуяла?

— Нормально, ваше величество. Правда, один человечек все-таки не выдержал, глазки у него забегали не по-хорошему и думы появились неправильные, я уж такого на своем веку навидалась.

— И что?

— Да ничего особенного, государь. В той яме, что от сундука осталась, и закопали болезного, а потом сверху аккуратненько свежим дерном заложили, так что теперь и не найдешь местечко-то.

— Ладно, тут тебе виднее. А как у нас поживает Лесток?

— Не сказать чтобы уж очень хорошо. Страшно ему стало, как узнал про смерть Голицына да начало твоего самодержавного правления. Собрал он вещички и вот как раз сейчас собирается в бега. Как стемнеет, так и выедет.

— Наверное, далеко не уедет? — предположил император.

— А это уж как ты, государь, прикажешь. Можно и взять его, авось и расскажет чего интересного. Но я мыслю, что это вряд ли, мы его сказки и так знаем, а уж после той голицынской бумаги и подавно. Зато интересно, куда он побежит — просто так, лишь бы от тебя подальше, али к кому-нибудь? Он ведь не один в бега собрался, а с дамой сердца.

— Это с твоей Анютой, что ли?

— Именно так, ваше величество.

Эх, подумал Сергей, самую умную и красивую фрейлину у меня уводит какой-то прохиндей невразумительной национальности. Может, пресечь это безобразие в зародыше? Хотя, с другой стороны, будет у бабкиной внучки производственная практика, причем вполне возможно, что и заграничная. Куда он, кстати, лыжи-то навострил?

— Этого не говорил он пока внученьке, — пояснила бабка, — но та сама выяснила, что поедут они по калужскому тракту. А ей обещал кобелина показать жизнь иноземную, сказочную, отчего думаю я, что его к ляхам потянуло.

— Обманет ведь насчет сказочной-то жизни, — вздохнул Сергей.

— Обмануть можно того, кто верит, — возразила Анастасия Ивановна. — Неужели ты мою внучку такой дурой считаешь, которая этому немчику поверить сможет? Ведь говорил же с ней, и не раз.

— Да, бабушка, тут я немного ступил. Что сделал? Ну, иными словами, недодумал. Хорошо, пускай Лесток бежит, куда вздумается, раз уж он под присмотром, а мы с тобой давай сходим да посмотрим, что ты мне привезла. Сама-то внутрь заглянула?

— Не без этого, государь, а то вдруг это обманка, кирпичом али трухой набитая? В большом сундуке мягкая рухлядь, а в малом…

— Чего-чего в большом?

— Меха всякие ценные. Не очень я сильно в них разбираюсь, но похоже на соболиные. А в малом — золотых петровских червонцев пуда три да украшений с камнями около пуда.

За время пути до телеги Сергей попытался прикинуть, сколько это будет в рублях. Петровский червонец чеканился из золота наивысшей пробы и весил три с половиной грамма. Значит, деньгами там чуть меньше ста пятидесяти тысяч рублей. Неплохо, подумал Новицкий, будет на что ускорить изготовление паровика и генератора до возможного предела, и еще останется! Украшения пусть Остерман найдет, кому продать, вроде бы в откровенном воровстве он не замечен ни мной, ни бабкиными людьми, ни историками двадцать первого века. А вот софт-рухлядь надо поручить кому-нибудь другому, негоже складывать все яйца в одну корзину. Отобрать же несколько шкурок на подарок Елизавете он сможет и сам, тут в ценах разбираться не обязательно. Хотя, наверное, Лизе не помешают и драгоценности, но здесь очень велик риск сесть в лужу. Может, пусть сама выберет? Но вываливать перед ней все сразу… нет, это как-то скорее по-купечески, чем по-императорски, да и не стоит зря вводить девочку в искушение.

Будем рассуждать логически, решил император. Итак, для чего женщинам украшения? Чтобы в них красоваться. Перед кем? Наверное, перед родными и любимыми. Можно, конечно, в них еще блистать на балах, но это уже вторично. То есть конкретно Лизе они нужны для произведения впечатления на меня или на кого-то еще. Так и не фиг этому "кому-то" за мой счет на моей женщине драгоценностями любоваться! Облезет, зараза такая. Получается, что я их практически выбираю для себя и, значит, ориентироваться следует исключительно на свой вкус, никакими другими параметрами не заморачиваясь.

Когда они с бабкой уже подходили к телеге, мысли молодого императора обрели логическое завершение. Выглядело оно примерно так: "я ведь нутром чую, что мне больше нравятся самые дешевые, но вот только как их сразу найти в этой куче"?

Поднимаясь по лестнице после того, как оба сундука были заперты в специально выделенной подвальной комнате, отныне находящейся под круглосуточной охраной, Новицкий с трудом сдерживал довольную улыбку. Потому как его героические ужимки и прыжки под вражескими пулями уже начали приносить дивиденды. И правильно — зря, что ли, старался?

Действительно, если бы он чин-чином арестовал Голицына и официально конфисковал его имущество, то до этих сундуков скорее всего не добрался бы. А там, между прочим, очень и очень немало по нынешним меркам. Да, усадьбы в Перово и где-то еще остаются родственникам, но и пес с ними, это копейки. Как и питерским домом, он даже на фоне Летнего дворца не очень смотрится. Зато дворцы в Охотном ряду и на Тверской переходят императору по завещанию, плюс пять с чем-то тысяч душ в Московской и Тверской губерниях. В общем, получил он примерно в полтора раза больше, чем могла дать конфискация, причем существенную часть — сразу деньгами, что очень и очень кстати. Как, собственно говоря, и задумывалось. Можно было, конечно, после поединка не объявлять причиной смерти князя болезнь, а выложить все как есть. Тогда появился бы повод прибрать еще что-нибудь из имущества, но зато завещание покойного стало бы каким-то сомнительным. Мол, с какой стати его принимать во внимание, раз оно от цареубийцы? Нет, и здесь все было сделано правильно. Так держать, Петр Алексеевич! — напутствовал себя молодой царь, проходя в кабинет.

Перед сном еще оставалось время на размышления, и Сергей снова прокрутил в памяти сцену поединка. Интересно, в какой мере его победа случайность, а в какой нет? Итак, Голицын смог поднять ружье значительно быстрее, чем ожидал Новицкий, а времени на прицеливание вообще практически не тратил. И если второе понятно, мастерство не пропьешь, то как быть с первым?

Да точно так же, сообразил молодой человек. Это же стандартное солдатское упражнение — подъем ружья из положения "к ноге" в боевое. Сколько тысяч раз его проделывал князь? Много, очень много. А он, император? Где-то от десяти до пятнадцати, и на этом успокоился. Из-за чего чуть не проиграл. Но, что самое интересное, благодаря ему же и выиграл.

Потому что Голицын солдат, и всю свою жизнь воевал с солдатами. И, увидев начало подъема ружья, не мог предположить, что на середине этот процесс прервется, и ружье полетит в одну сторону, а его владелец — рыбкой в другую. Любой солдат на месте Сергея, хоть новичок, хоть ветеран, обязательно бы довел начатый прием до конца — их так учили. И Голицына в свое время тоже, вот на этом он и прокололся.

На следующий день после взятия в свои руки всей полноты власти молодой император с утра написал письма Василию и Алексею Долгоруковым, в которых благодарил их за долгую беспорочную службу и выражал надежду, что длительный отдых в загородных имениях поможет им восстановить силы, растраченные на ниве беззаветного служения государству Российскому. Остермана же с Головкиным пригласил на аудиенцию — Андрея Ивановича после завтрака, а Гаврилу Ивановича — после обеда. И вот настало время приема первого визитера, то есть вице-канцлера. Выглядел тот, прямо скажем, не очень хорошо. Вот ему-то, пожалуй, действительно не помешал бы отдых, в отличие от Долгоруковых. Но работать-то тогда кто будет? Да и дело, которое молодой император собирался поручить оному государственному мужу, при желании тоже можно будет рассматривать как разновидность отдыха. Во всяком случае, бегать уж точно никуда не придется, да и волноваться в общем-то тоже.

— Хоть ты, Андрей Иванович, и лишился поста в Совете за исчезновением такового, но без твоей помощи править мне будет тяжело, так что решил я назначить тебя императорским советником по вопросам государственного устройства. Как ты на это смотришь?

— С радостью, государь.

Однако весь вид вице-канцлера находился в некотором противоречии со сказанным — ни восторга, ни даже самого слабого удовлетворения почему-то не наблюдалось.

— Твоя работа будет заключаться в том, что станешь ты писать мне доклады на заданные темы. Не торопясь, сиюминутным я тебя нагружать не собираюсь. Нужен месяц — столько и работай, даже если вдруг два-три понадобятся, тоже не страшно.

Вот тут на лице Остермана, пусть и с некоторым опозданием, проступила самая настоящая радость. Действительно, что может быть лучше, чем большую часть времени находиться в почтительном отдалении от молодого царя! Дабы не оказаться втянутым ни в какую историю наподобие вчерашней, или, упаси господь, приключившейся весной в доме Ушакова.

— Значит, первый твой доклад как раз и будет посвящен высшим государственным органам Российской империи — Сенату и недавно распущенному Верховному Тайному совету. На основании разбора работы последнего я жду от тебя рекомендаций по улучшению деятельности Сената. Если же ты считаешь, что необходим еще какой-то орган — обосновывай, всегда готов рассмотреть любое взвешенное предложение. В общем, я на тебя надеюсь, дорогой Андрей Иванович.

Головкин выглядел гораздо лучше Остермана, но сразу после взаимных приветствий начал жаловаться на здоровье. В ответ император поинтересовался, как, по мнению уважаемого Гаврилы Ивановича, Остерман справится с руководством российской дипломатией.

— Да никак! — зло сказал канцлер, никаких теплых чувств к вице-канцлеру не испытывающий. — Будет что ни день на болячки свои жаловаться, интриги плести да поклепы на честных людей писать.

— И ты хочешь оставить меня только с ним? — огорчился Новицкий. — Или, может, сам еще поработаешь немного? Согласен, лет тебе больше, но ты ведь молодцом выглядишь, а не старой развалиной, как Андрей Иванович.

В общем, Головкин согласился, и Сергей начал излагать ему свое видение внешней политики:

— Воевать я в ближайшие годы ни с кем не собираюсь, потому что нечем. Армии, почитай, нет, а то, что есть, это не армия. Миних говорит, что на приведение ее в порядок нужно два года. Мне же мнится — хорошо, если он за три управится, а по уму и вообще надо четыре. Я правильно понимаю обстановку или что-то упускаю?

— Правильно, государь, не след нам сейчас ни с кем воевать, но сие не от нас одних зависит. В Польше королем сейчас Август Сильный, но больно уж он, в соответствии с прозвищем, сильно предается излишествам, кои в любой момент могут свести его в гроб. А французы тогда наверняка постараются провести в короли Станислава Лещинского, что будет означать союз Польши, Швеции и Османской империи. В таком разе они нам без всякой войны смогут диктовать, что захотят.

— Мне Кристодемус сказал, что Август протянет еще года три, но нам, конечно, нужно быть готовыми ко всему. С чем Остерман точно не справится, тут я согласен. А ты еще хотел в какую-то отставку! Рано, канцлер, рано. Впереди ждут великие дела. Про твою роль в них, небось, пииты будут оды слагать.

— Не перехвали, государь. Да и нет у нас пока никаких пиитов.

— Нет, потому что не нужны, а понадобятся — в момент найдутся. Чего тут хитрого, стишки сочинять? Может, и сам на досуге займусь — если, конечно, оный досуг появится.

Против воли в голове у молодого императора тут же возникли две первые строки будущей эпической поэмы:

Служил Гаврила дипломатом,

Гаврила ноты рассылал…