Глава 27
В начале следующего дня Сергей в кои то веки раз получил возможность убедиться, что утро вечера мудренее. Хотя, конечно, это смотря какое утро. Например, то, когда он выехал из Москвы, под данную поговорку никак не подходило. Собрался, блин. Почти ничего не забыл, кроме разве что самого главного. Ведь знал же, что с бабкой придется переписываться! Но почему-то даже ухом не повел. А ведь попади курьер, что вез вчерашнее письмо с приложением на двух листах, в чужие руки, и все. Любая собака могла узнать, кто есть на самом деле бабушка Настя при особе императора. И ее внучка при цесаревне за компанию. Ну не дебил ли он после этого?
Может, еще и не совсем, успокоил себя Новицкий. Ведь спохватился же почти вовремя! И, значит, надо прямо сейчас садиться и разрабатывать шифр для переписки.
Жалко, что в Центре ему не преподавали шифровальное дело. Но программа и так была очень насыщенной, сроки на ее усвоение выделялись небольшие, а после решения, чье именно место займет в восемнадцатом веке Сергей, в нее добавились еще несколько предметов. Поэтому приходилось основываться на знаниях, приобретенных помимо учебных программ. Было их не так чтобы много, а если честно — то совсем мало, и все они были почерпнуты из рассказа Конан-Дойля о пляшущих человечках. Ладно, для здешних времен сойдет, подумал молодой человек и приступил к анализу.
Итак, почему Шерлоку Холмсу удалось так легко расколоть тот шифр? Одной из причин явно были пробелы между словами. Например, если очередное письмо начинается со слова из четырех букв, в котором первая и последняя одинаковые, а тетку, вокруг которой вертится все действие, зовут Илси, то можно предположить, что это обращение к ней. И, значит, известны уже три буквы, ну и так далее. Итого первый вывод — пробелы надо убрать. Не писать слова неразрывно, а сделать отдельного человечка, обозначающего тот самый пробел — как на клавиатуре.
Да, но причина раскрытия шифра была не только в разделении слов. Холмс подсчитал, какие человечки встречаются чаще всего, и предположил, что это самые ходовые буквы. Так ведь их немного! И, значит, каждая из них пусть обозначается двумя фигурками, а шифровальщик пусть применяет их по очереди.
Сергей потянулся к газете "Ведомости", потому что иной печатной продукции в его питерском кабинете не было. И вскоре пришел к выводу, что чаще всего попадаются буквы "О", "Е", "С" и "Т", а еще чаще — пробел. Значит, ему выделим целых трех человечков, решил император.
К обеду работа была закончена. Новицкий успел составить азбуку, выкинув из исходной и с точкой, ять, фиту и ижицу. Потом молодой человек написал письмо, где разъяснил правила шифровки и дешифровки, а в конце — небольшое уже зашифрованное сообщение как пример. Запечатал все в конверт, сказал дежурному камердинеру, что можно подавать обед, а после него пригласить гонца, вчера прибывшего из Москвы.
В ожидании обеда Новицкий сел в кресло и откинулся на его спинку. Он испытывал какое-то странное чувство, причем сам не очень понимал, какое именно, но мог точно сказать, что оно для него новое.
Да, так оно и было. Последнее время у молодого человека не появлялось повода для подобного чувства — скорее даже наоборот. Потому что его посетило гордое упоение могуществом своего разума. Правда, дальнейшие события показали, что несколько преждевременное…
Анастасия Ивановна получила пакет от императора через четыре дня после его отправки — гонец был хорошим. И, прочитав, покачала головой. Ох, и умен же государь! Жалко только, что не всегда, но такое вообще было бы чудом. Она ведь сама думала о том, как переписываться безопасно. Для этого в той среде, где ей часто приходилось обделывать дела, существовал особый тайный язык. Но, во-первых, его не так просто выучить. А во-вторых, знает его не один человек, не десять и даже, пожалуй, не сто. Царь же вон что придумал — тайные буквы! Да не простые, а такие, про которые и догадаешься-то не сразу, что это не ребячьи каракули. И как будто этого мало, некоторые из них еще и меняются. Пожалуй, такого действительно никто не сможет прочесть, кроме нее и государя.
Но бабка Настя никогда не достигла бы своего нынешнего положения, если бы хоть что-то принимала на веру просто так. И сейчас она задумалась — действительно никто не сможет? Или, если найдется кто-то головастый, то осилит он это тайное письмо? Как бы проверить…
Тут Анастасия Ивановна вспомнила про одно давнее поручение императора, которое она, почитай, уже выполнила. Захотел царь такого человека, чтобы он считал огромные цифры, да быстро и без ошибок. Озадачила она тогда кого надо, и вскоре ей доложили — есть такой, у купца Иконникова служит. Не только складывает и вычитает, но даже умножает и делит, да так, что простому уму непостижимо. Ранее служил он в Бурмистерской палате, да надоел там всем своими заявлениями, что изобрел-де он новый способ счисления, доселе невиданный, и прибор, который позволит пользоваться оным способом любому дураку. Так он начальнику и сказал, юродивый! Тот, ясное дело, прибор его, из двух деревянных реек собранный да какой-то костяшкой скрепленный, о башку дурную изломал, а потом велел выбить сильно умного писаря на улицу пинками и больше сюда не пускать. Вот так Александр Тихонович Мятный и оказался у купца, где служил уже девятый год, более никого осчастливить не порываясь. Был он человек тихий и уважительный во все дни, кроме третьего числа каждого месяца. В такой день он с утра напивался до изумления и начинал орать, что он гениальный математик, а все, кто вокруг, тупое быдло, неспособное этого понять. Поначалу на оные представления сбегалось чуть ли не по трети слободы, но потом народ привык, и теперь третьего числа к дому купца приходили только те, кому совсем уж делать нечего.
Дальше все было просто. Анастасия Ивановна помогла купцу выгодно сбагрить замуж засидевшуюся в девках дочь и получила за это разрешение иногда пользоваться услугами математика. Бабка, конечно, тут же его проверила и убедилась, что считает он действительно так, как человеку невозможно.
И вот теперь она решила, что если кто и сможет разгадать императорскую тайнопись, то это Сашка Мятный. Ежели ему это окажется не по силам, то тогда можно спокойно считать, что написанное пляшущими человечками не прочтет вообще никто.
Но что бы ему дать для разгадывания? Слово какое-нибудь, какое она знает, а он точно нет. Э, так не годится, ведь письма государю такими короткими быть не могут. Значит, Сашке надо написать обычное письмо, вставить туда особое слово и переписать это человечками.
Сначала Анастасия Ивановна написала текст обычными буквами:
"Господин Мятный, как прочтешь мое послание, так приходи ко мне и произнеси особое слово — "обезьяна". Да попроси двадцать рублей, только вежливо, я тебе их дам. А может, и поболее, если быстро справишься. За мной добрая работа не пропадет. Раба божья Анастасия из Дорогомиловской ямской слободы". Потом бабка переписала письмо тайнописью, на что с непривычки у нее ушел почти час. Кликнула мальчишку и велела бегом отнести это в дом купца Иконникова, писарю Мятному. На словах же передать, что просит она прочесть, чего там написано.
Александр Тихонович пришел на следующий день, да чуть ли не с самого утра. Снял шапку, поклонился бабке, которую сильно уважал, и почтительно молвил:
— Дай двадцать рублей, обезьяна.
Потом подумал и добавил:
— Пожалуйста.
Вздохнув, Анастасия Ивановна отсчитала просимые двадцать монет, добавила еще пять и поинтересовалась:
— Что, совсем несложная была тайнопись — такую кто угодно разгадает?
— Средняя, — пожал плечами Мятный, — а то письмо, что ты мне отправила, только я и смог прочесть, у остальных на это соображения не хватит. Потому что написала ты кратко. Было бы там листа три — кто угодно разобрался бы.
— Так что же, чем короче письмо, тем труднее его разгадать?
— Истинная правда, уважаемая.
Чуть подумав, бабка спросила:
— Слышала я, что ты не просто считать горазд, а и вообще несравненный математик. Ныне же сама в том убедилась. И стало мне старой, интересно — а можешь ли ты такую тайнопись придумать, чтобы ее никто и никогда разгадать не смог?
— Нет. И никто не сможет, разве что господь бог. Чем больше написано, тем проще разгадать. Чем сложнее тайнопись, тем больше на нее уйдет времени, вот и все.
— А чтобы, скажем, такой умник, как ты, письмо о пяти листах за месяц не осилил?
— Это можно, и даже не сильно трудно. Даже твои человечки подойдут, но только надо, чтобы каждую букву не один обозначал, не два и не три по очереди, а самое малое полтора десятка.
— Ой, это как же писать-то муторно будет — я ведь и с простыми совсем замаялась.
— Можно особую доску сделать, с ней и писать, и читать станет совсем просто.
Через полчаса с бабкиного двора выехали два возка. Один повез Мятного в Лефортовский дворец, а второй — Анастасию Ивановну на Ордынку, где жил купец Иконников. С ним следовало полюбовно договориться насчет того, что его писарь отныне переходит в императорское услужение. Потому как не оставлять же в чужом дому человека, знающего секрет царской переписки! Вообще-то, конечно, никуда бы купец не делся, явись к нему царский мажордом Афанасий Ершов при взводе семеновцев — в такой малости майор Шепелев не отказал бы своей ненаглядной американской княгине. Но это означало раскрыть, что у скромной бабушки, живущей на краю Дорогомиловской слободы, возможности куда больше, чем это считают даже те, кто давно ее знает. Кроме того, при таком раскладе никаких добрых чувств к ней купец никак не затаил бы, скорее наоборот, что было совершенно без надобности. И, наконец, бабка считала, что прибыль, которая сама так и просится в карман, упускать ни к чему, а здесь был именно такой случай.
Купец встретил Анастасию Ивановну уважительно, даже напоил ее кяхтинским чаем, после чего услышал, что его счетовод понадобился аж самому царю. Мол, он давно искал такого человека, бабка про это случайно узнала и решила послужить его императорскому величеству.
— Ох, — вздохнул купец, — вот просто так взять и отдать? Разорюсь ведь, если начну раздавать свое даже таким людям, как ты, уважаемая. Разве ж даром такие дела делаются?
— Да кто же про даром-то говорит, Сергей Порфирьевич! У меня такого отродясь заведено не было. Но и разорять до нитки тебя не буду, мне много не надо, двухсот рубликов вполне хватит.
Купец даже не сразу сообразил — ему, оказывается, не то что не дают денег за Мятного, но предлагают еще и доплатить. Сообразив же, изумился:
— Ты, никак, совсем из ума выжила, старая?
— Вот только потому, что растерялся ты от великой милости, я тебя и прощаю, — поджала губы бабка. — Писарь-то твой самому императору нужен! А его величество добро никогда не забывает, точно тебе говорю. Я ведь с ним, как с тобой, цельных два раза встречи удостоилась!
Надо сказать, что лгать без пользы Анастасия Ивановна не любила и сейчас говорила чистую правду. Так, как с купцом, то есть за столом, да чтобы на нем еще и чай был, она сидела с царем всего два раза.
— И, значит, ежели про тебя кто близкий царю вовремя доложит, то обязательно его величество тебя пригласит, дабы сказать спасибо. А уж коли ты в таком разе не сообразишь, что царю подарить да о чем с ним поговорить после этого, то зачем тебе тогда деньги, этакому дурню?
— Ты, что ли, про меня царю слово скажешь? — не поверил купец.
— Нет, я-то не настолько к нему вхожа, но в сродственниках у меня знаешь кто? Сам Афанасий Ершов! Большой человек, он теперь не просто главный камердинер при царской особе, а целый мажордом. Уж он-то сообразит, что и когда шепнуть.
Иконников задумался. Про бабку говорили многое, но то, что слово она держит всегда, сомнению вроде не подвергалось.
— Так, значит, за сто пятьдесят рублей ты…
— Сто восемьдесят, милостивец. Да и то сейчас ты дашь мне всего двадцать пять — не для наживы, а порядка ради. Остальное — сразу после того, как с его императорским величеством побеседуешь.
Вечером следующего дня Анастасия Ивановна посетила Лефортовский дворец — посмотреть, как там Ершов устроил ее подопечного. И поинтересоваться, придумал ли тот уже новую тайнопись с доской или пока нет. Кроме того, следовало поговорить с мажордомом по поводу того, что скоро наступит третье июля, когда постоялец поведет себя несколько необычно.
Мятного устроили хорошо, в двух комнатах с мебелью на первом этаже, рядом со столярной мастерской, оборудованной по приказу императора. Чуть дальше была слесарная, но туда вообще никого, кроме Нартова, не пускали.
— Это кем же я в этакой роскоши буду? — вопросил Александр Тихонович, когда в его комнаты вошла посетительница.
— Главным императорским математиком, — последовал ответ, — если, конечно, дурью маяться не станешь. Но это вряд ли, ты муж с понятием, так что скажи мне лучше — как там твоя тайная доска?
— Заходи, покажу, — распахнул Мятный дверь, ведущую во вторую комнату. — Вот она.
Анастасия Ивановна увидела деревянный квадрат примерно десять на десять дюймов. На нем, прижатый двумя рейками, лежал разграфленный лист бумаги. В самом низу его слева направо шли цифры от одного до тридцати, а слева сверху вниз шли буквы, причем уже без тех, что вычеркнул из алфавита царь. Там же располагалась круглая деревяшка, по которой могла ходить вверх-вниз тонкая горизонтальная планка. Точно такая же была под квадратом, ее планка торчала вверх. Все остальные клетки бумажного квадрата были заполнены человечками.
— Напиши мое имя, — попросила бабка.
— С превеликим удовольствием. Значит, первая буква в нем "аз". Ставим вот эту планку на цифру один, а вот эту — на букву. Нужный нам человечек находится на их пересечении. Вторая буква — "наш", ставим эту досочку на два, ту — на "наш", и смотрим фигурку. Потом идет снова "аз", но это уже третья буква, переводим на цифру три — видишь, буковка-то та же, а человечек другой!
— А читать как?
Вместо ответа Мятный показал еще один лист бумаги. Он был похож на тот, что лежал, закрепленный в квадрате, только вместо букв там были человечки, а вместо человечков — буквы.
— Это набор нумер один, для первого листа, — пояснил Александр Тихонович. — Вот второй нумер. Ежели в письме будет второй лист, то пользовать надо уже его. Вот третий. Больше не успел, я ведь обещал на пять листов, но к завтрашнему полудню точно сделаю.
— Ох, будь я раза в три помоложе, так и расцеловала бы, — восхищенно сказала бабка, уяснив, как обращаться с тайнописной доской. — Но раз уж годы мои не те, то прими, будь добр, пятьдесят рублей. Да сделай еще одну такую доску с наборами — не самой же себе мне письма писать.
Утром третьего июля Мятный проснулся рано. Так как место было новое, то он не знал, где тут раздобыть водки, однако был полон решимости немедленно выяснить это. Но никуда идти не пришлось. На столе стояла большая зеленая бутыль из мутного стекла, рядом — серебряная стопка, а все оставшееся место было уставлено закусками.
Да, потрясенно подумал Александр, это вам не купеческий дом, а императорский дворец.
И слегка дрожащими руками налил первую порцию.
Войдя в кондицию, Мятный, как и положено, возжаждал слушателей, для чего покинул комнату и двинулся по коридору, имея в виду выйти на улицу. Однако путь его проходил через большую залу, где он с изумлением узрел множество людей во главе с самим мажордомом. Что-то тут не так, шевельнулась мысль, но устоявшийся инстинкт взял вверх, и Мятный грозно рявкнул:
— Вы хоть знаете, кто я такой есть?!
— А как же, батюшка, — поклонился мажордом, — ты есть величайший в мире математик, это всем известно.
Хотя реакция публики в корне отличалась от той, к коей привык Александр Тихонович, он по инерции продолжил:
— А вы — ик! — скоты тупые и безмозглые, ничего ни в чем не понимающие!
Тут заголосили уже со всех сторон.
— Ой, сударь, правду глаголешь! — Как есть все без мозгов! — А меня так мамка в детстве головой об пол уронила, да четыре раза подряд! — Сами на себя смотреть без стыда не можем! — И как нас таких земля-матушка носит, вообще непонятно.
Мятный замер в недоумении. Представление явно срывалось, но никакой досады он почему-то не чувствовал. Еще раз икнув, но уже не агрессивно, а скорее удовлетворенно, математик повернулся и чуть заплетающейся походкой отправился в свои комнаты — спать.
Получив посылку от Анастасии Ивановны, император быстро разобрался, как работает тайнописная доска, после чего задумался. Вот кто он такой — дурак, потому как то и дело порывается хоть где-нибудь, но напортачить, или, наоборот, очень умный, почти гениальный, ведь смог подобрать таких людей, которые даже его ошибки ухитряются обратить к пользе?
И в результате размышлений пришел к выводу, что истина, как ей и положено, лежит посередине. Он не дурак и не гений. Он просто умный, вот и все.