XV

Через Москву-реку переправились у Крымского брода. Сашка поглядел направо, на видневшийся отсюда Кремль. В той же стороне и родное для Тимофея Вельяминова Воронцово. Но, нисколько не раздумывая, он повернул в другую сторону, в Тушино. В имении их приезда, видимо, давно ждали, потому что не успели они еще подъехать к дому, как из его дверей выбежали навстречу матери четыре девочки. Глядя на это бурное проявление чувств, Сашка даже почувствовал укол ревности. «Пожалуй, под таким напором все мои надежды и планы могут рухнуть», – подумал он. Уезжая из Крыма, они с Ольгой, естественно, пытались планировать свою дальнейшую жизнь, но так и не договорились ни до какого конкретного варианта. Жить спокойно и открыто вряд ли получится. «Рыбасоиды» не дадут. Даже при наличии постоянной охраны. Они ребята упорные и терпеливые и, в конце концов, найдут-таки свой шанс. Значит, надо опять где-то прятаться, куда-то уезжать… Но где? Куда? Все непросто. А тут еще и эти девочки, облепившие Ольгу со всех сторон…

Через некоторое время, когда стихли ахи да охи, когда улеглись эмоции, и Ольга прошлась по всему своему немалому хозяйству, как бы вновь вступая в права полноправной хозяйки, Сашка шепнул ей:

– Оль, мне надо съездить к Адашу – разузнать, как здесь дела обстоят.

– Поезжай конечно же.

– Я не оставлю тебя одну. Так что, пока дома нет охраны, тебе придется ездить со мной. – Ольга состроила недовольную гримаску. – Уверяю тебя, это будет продолжаться недолго. Как только из Воронцова прибудут мои казаки, я перестану тебя всюду таскать за собой.

Хоть Ольга и была недовольна, но пришлось ей примириться с этим правилом. Нового похищения ей тоже совсем не хотелось.

Путилки их поразили произошедшими здесь за год переменами. Во-первых, к бывшим здесь пяти крестьянским домам добавилось еще три, а во-вторых, рядом с той развалюхой, в которую пришлось вселяться Кунице с дочерью, красовался большой рубленый господский дом в два этажа. Да и развалюха уже была не развалюхой, а вполне приличным домиком, куда не грешно было и гостей поселить. За домом же, в отдалении, высились два немалых амбара.

– Да, Куница женщина домовитая, – констатировала Ольга, объясняя увиденное.

– С такой не пропадешь и на гражданке, – вполголоса сострил Сашка, имея в виду своего старого друга.

Не успели они свернуть с дороги к хозяйскому дому, как сзади послышался крик:

– Тимофей Васильевич!

Сашка обернулся – какой-то всадник спешит-поспешает. Но, даже когда он подъехал достаточно близко, великий воевода узнал Адаша, лишь услышав от него:

– Ну здорово, государь!

Они спешились, и Сашка сразу же попал в медвежьи объятия друга.

– Адаш, чертяка, задушишь! Отпусти! – Сашка с трудом отпихнул от себя старого вояку. – Что ты с собой сделал?

Адаша было не признать. Где его вислые казачьи усищи, где оселедец? Теперь его лицо украшала окладистая борода и длинная прическа едва ли не до плеч. В ответ на Сашкино изумленное восклицание он лишь улыбнулся.

– Так сколько можно людей своим воинственным казацким обликом пугать? Пора уже и мирным землевладельцем становиться. – Он подошел к Ольге, так и не слезшей с лошади, и поцеловал ей руку. – И Куница моя с дочерью свои доспехи и кожаные штаны на чердак отнесли да среди хлама всякого зарыли.

При упоминании об Адашевой дочери Сашка почувствовал себя неловко, вспомнив, что обещал Адашу подыскать ей знатного жениха.

– Как дочь-то, замуж не отдал? – спросил он, слегка смутившись.

– Пока нет. Ездит тут один… сосед. – Адаш погладил пятерней свою роскошную бороду. – Из-за него вот отрастил. Дочь настояла. А то, говорит, боится он тебя. – Он рассмеялся. – Так что, думаю, недолго ей в перестарках ходить осталось. Глядишь, со дня на день сватов пришлет. – Взявшись левой рукой за уздечку Ольгиного, а в правую сграбастав поводья своего коня, Адаш повел их вперед. – Пойдемте в дом, – пригласил он.

Сашка, тоже ведя коня в поводу, пошел рядом с ним.

– А мы тоже вскорости сватов ждем. Потому и домой вернулись, – объяснил он Адашу. – Да мы и сами недавно обвенчались. Вот… По дороге домой. Я как представил себя стоящим перед матушкой и блеющим нечто невразумительное на ее вопрос: «Ты почему до сих пор не женился, Тимофей?» – тут же принялся умолять свою прелестную госпожу поскорее выйти за меня замуж.

– И чего врать-то? Умолял он… Не очень-то я и отказывалась, – отреагировала Ольга на реплику великого воеводы.

Сказано это было как бы никому, в пространство, эдакая ремарка по ходу пьесы, но Адаш все же коротко рассмеялся, заключив эту пикировку словами:

– Да, крута Марья Ивановна. У такой не забалуешь. И так уж столько лет умудрился в холостяках проходить. Пора и честь знать.

Они подошли к дому, остановившись у самого крыльца.

– Огонек! – взревел Адаш командным басом, привычным пересиливать шум любой битвы. – Прислуги еще не завел, – объяснил он гостям. – К рабам, сами знаете, как отношусь, а наемных держать – пока карман не позволяет. Вот и приходится самому младшему в семье роль прислуги иногда исполнять. – Тут он наклонился к самому Сашкиному уху и шепнул: – Золото то, что ты мне на сохранение дал, государь, в целости и сохранности. Ни одной монетки не потратил.

Дверь дома приоткрылась, но вместо Адашевой дочери из-за нее выглянула Куница.

– И чего разорался?! Дитя разбудил! Коня сам… – Только тут она заметила, что Адаш не один.

– Ой, Ольга… Тимофей Васильевич… – Раскрыв дверь настежь, она вышла на крыльцо и, поклонившись, сделала широкий жест рукой, приглашая гостей в дом. – Прошу вас, гости дорогие, будьте как у себя дома! – И тут же, полуобернувшись назад, рявкнула ничуть не тише, чем ее супруг: – Огонек! Прими лошадей у гостей!

Из глубины дома до них донесся детский плач.

– А у меня сын родился, – гордо сказал Адаш. – Помнишь, государь, когда мы на могилу Богородицы ездили? О том и просил. Вот…

– И у меня тоже скоро будет сын, – похвастался Сашка. – К весне…

– Поздравляю, государь.

Неизвестно, сколько продолжалось бы это неловкое положение, когда хозяйка стоит на крыльце, а гости у крыльца, так как Адашева дочь, несмотря на все призывы родителей, из дома так и не показалась. Но Куница с ловкостью опытного администратора мигом преодолела эту неловкую заминку.

– Оля, слезай с коня, пошли в дом, а мужчины сами коней отведут в конюшню.

Ольга поднялась на крыльцо, и Куница увела ее в дом. Сама она, так же как и ее супруг, здорово изменилась внешне, лишь отдаленно напоминая себя прежнюю, жесткую мать-командиршу амазонок. Располнела, раздобрела и стала теперь похожа на… Здесь Сашка, мысленно описывая себе изменения, произошедшие с Куницей, хотел употребить слово «боярыня» и тут же задал себе вопрос: «Стоп, а почему Адаш до сих пор не боярин? Ведь был командиром личной царской сотни, а в наши времена это как минимум был бы генерал-майор. Потом был главным армейским инспектором, а это уже не меньше генерал-лейтенанта. Уж Василий Васильевич Воронцов-Вельяминов, наверное, будь он жив, не отпустил бы своего преданнейшего слугу на заслуженный отдых без боярского сана. Не знаю толком, как это здесь делается, могу ли я сделать это сам или обязательно нужен указ Дмитрия, но клянусь не возвращаться домой, не сделав Адаша боярином».

– Иди, государь, в дом, – сказал Адаш, забирая поводья у Сашки. – Я отведу коней в конюшню, а то пока дождешься…

Но тут из дома выпорхнула Адашева дочь и как ни в чем не бывало, предварительно поздоровавшись с великим воеводой, поинтересовалась:

– Доброго здоровья, государь! Звали, батюшка? – Поводья обоих коней были уже у нее в руках и, несмотря на заданный скорее для проформы вопрос, Огонек, не дожидаясь ответа, уже направилась в сторону конюшни.

– Погоди, – остановил ее отец.

Дочь Куницы и Адаша и в семнадцать была хороша собой, но в восемнадцать окончательно расцвела, превратившись в настоящую красавицу.

– Да, батюшка. – Она остановилась, в притворном покорстве склонив голову.

– Прямо сейчас не медля скачи в Воронцово. Найдешь Сапрыка, скажешь ему: государь вернулся. Пусть он срочно шлет пятьдесят воинов в Тушино – боярыню Ольгу охранять. Боярыне Марье Ивановне пусть передаст, что Тимофей Васильевич сегодня-завтра будет в Воронцове. Как дела позволят. Поняла?

– Поняла, батюшка.

– Действуй. Да… Оружие не забудь взять.

– Знаю, – не удержавшись в рамках образа послушной девочки, огрызнулась Огонек.

– И доспехи надень обязательно.

– Да ну… Мне так сподручней, батюшка.

– Не смей пререкаться. Надень обязательно.

– Да малы они мне! Давят…

– А ты ремни отпусти.

– Некуда уже отпускать… – Огонек недовольно фыркнула, как дикая кошка.

– Ничего, потерпишь. Нет, так возьми материны.

Своевольная дщерь старого воина, недовольно сверкая глазами, ушла, уводя коней, в направлении конюшни, а великий воевода, на глазах которого и произошел этот диалог, от удивления чуть собственную челюсть на землю не выронил.

– Адаш, я чего-то не знаю? – только и смог вымолвить он.

– Да, государь, – тяжело вздохнув, подтвердил он Сашкину догадку. – Пойдем в дом.

Все то недолгое время, пока они шли по дому, общались с женами, глядя, как те тетешкаются с Адашевым наследником, Сашку терзала одна мысль: «Что же должно было произойти, если для обычной поездки в Воронцово необходимо надевать доспехи и вооружаться?» Наконец они уединились в небольшой комнатенке, и Адаш сполна удовлетворил непраздное любопытство великого воеводы, сразу же сообщив ему главное:

– Третьего дня царь Тохтамыш осадил Московский Кремль.

– Зачем? – только и смог вымолвить пораженный этим известием Сашка.

– Думаю, он и сам толком не знает зачем. Я попросил его об этом.

– ?!

Видя немой вопрос в глазах великого воеводы, Адаш лишь тяжело вздохнул.

– Ох, не с того конца я начал рассказывать. Давай-ка, государь, я попробую с начала. – Сашка согласно кивнул. – Град Москва под управлением твоего двоюродного брата Ивана Остея Воронца начал расти еще пуще прежнего. Порядок в нем появился, чего прежде не наблюдалось. И в городском устройстве, и в жизни самих жителей. Теперь уже не обводят улицами и переулками абы где поставленные избы, а намечают сначала улицы, делят кварталы, а потом уже строят. И против возможных пожаров меры приняты. Дома ставят далеко друг от друга, между кварталами оставляют свободные участки. Да много чего разумного сделано. И стража городовая заведена (кстати, возглавляет ее мой старый знакомец Самко. Его Иван Воронец из своего имения вызвал), и охрана пожарная устроена и много чего еще полезного. Купцы богатые в городе начали селиться, хоромы себе ставить. Церквей несколько каменных возводится попечением брата твоего и горожан знатных. И торг в Москве знатный получился. Не сравнить пока с ярославским, конечно… но тоже ничего. И с податями Остей разобрался. Во всяком случае, боярыня Марья Ивановна была довольна. А как казна великого князя? Не знаю. Самого-то великого князя не было в Костроме все это время. Он ведь как выступил в поход, направляясь на войну с Михаилом Тверским, так только теперь возвращается домой.

Так вот… Остей. Он первое время частенько в Воронцово, к тетке в гости заезжал. И каждый раз заводил речь о продаже земли, на которой Москва теперь стоит. Ну а Марья Ивановна каждый раз ему отвечала, что она, мол, всего лишь глупая женщина и без тебя, государь, решить этого вопроса не может. Со временем Остей стал ездить реже, а потом и вовсе пропал. Вот матушка твоя и говорит Безуглому (а и он, и я к тому времени уже вернулись из похода): «Что-то мне, Гаврила Иванович, не нравится молчание Остея. Давно он глаз здесь не кажет». А ты же знаешь, государь, что Безуглый и сам не любит, когда у него под боком что-то делается, а он о том ничего не ведает. Вот он и постарался. То ли своего человека заслал, то ли в окружении Остея кого перекупил, но мы после этого стали следить за тем, что в Кремле делается, как будто своими глазами.

А делались там не совсем обычные вещи. Во-первых, Остей наглухо закрыл Кремль. Сам он жил в Кремле, и многие люди жили там же. Лишь раз в день выезжал он из Кремля, объезжал город да встречался со старостами городских концов и кварталов. В Кремль же пускают теперь только тех, кто работает там и кого кремлевская стража знает в лицо. С чего бы такая скрытность, спрашивается? А вот здесь и начинается во-вторых. Устроил Остей в Кремле огромную оружейную мастерскую. Да что там мастерскую… Целый оружейный двор. Не одна тысяча человек там работает. Пушки делают и тюфяки.

– Что такое тюфяк? – уточнил Сашка. Такое слово ему еще не встречалось.

– Это вроде малой пушки, только ручной. Чтоб один человек с рук стрелять мог. Вроде самострела, только огневой. Но пока тюфяк перезарядишь, из самострела пять стрел выпустить можно. Зато тюфяк бьет картечью. С точностью и дальностью, правда, не очень важно.

Ну вот… еще мечи куют, наконечники, бердыши, самострелы те же самые делают… Опять же зачем? К какой войне готовятся и чью армию вооружать собрались?

А в-третьих, выяснилось, что Остей в Кремле большой запас зерна делает. Вроде как к длительной осаде, на несколько лет, готовится. Ну, после этого мы решили, что пора на это дело вблизи взглянуть. Вот Безуглый и стал готовиться. – Адаш неожиданно расхохотался. – Ты бы видел, государь, какую он себе кривую рожу соорудил. Без смеха взглянуть невозможно. Однако чего не сделаешь для пользы дела. Не знаю, уж как ему это удалось, но устроился он в Кремль писцом работать.

И недели он в Кремле не проработал, как объявляет мне, что самым ближним человеком у Остея, первейшим его советником является… Как думаешь, государь, кто?..

– Некомат, – хриплым от волнения голосом ответил Сашка.

– Немножко промахнулся, государь. Некомата Безуглый в Кремле не видел. Но и руку на отсечение не даст, что там его вовсе нет. Так что в лучших друзьях у нашего Остея ходит небезызвестный тебе Кнопфель, он же Кихтенко. Сколько там их, дьявольских прислужников, сказать трудно. Как его, гада, от обычного человека отличить? Но, по мнению Безуглого, немало.

– Он и сейчас там, в Кремле?

– Безуглый-то? Там… То ли, когда Кремль запирали, выскочить не успел, то ли посчитал, что там он будет полезней. Мы, государь, когда все это вызнали, здорово пожалели, что тебя нет рядом. Но своими умишками помараковали и решили, что нельзя им дать довести задуманное до конца. Бог его знает, что у них на уме и какую пакость они готовят. У них сейчас в Кремле, не считая мастеровых, две тысячи хорошо вооруженных воинов, а пушек столько, что нам с тобой и не снилось, государь. А у нас только сотня твоих казаков.

Вот и предложил Безуглый проникнуть ночью в Кремль по одному из подземных ходов, что вы с ним при строительстве нарыли, и похитить Кихтенку, вроде того, как мы Михаила из Еросалима выкрали. Хотели тебя, государь, дождаться. Ведь мы знали, что Епифаний к вам уехал. Но тут до меня дошел слух, что Дмитрий из Орды в Кострому возвращается и со дня на день в Москве будет.

Слух такой и в Москве появился. И что тут началось! Народ весь как с ума посходил. Собираются на площадях толпами, кричат, спорят… В итоге доспорились до того, что решили – царь идет на Москву, чтобы город сжечь, а жителей московских всех попленить да в рабство в Орду продать. Уж не знаю, сами они до этого додумались или чертовы слуги-«рыбасоиды» им это подсказали, но часть московских жителей после этого, побросав дома, по окрестным лесам разбежалась, а часть в Кремле с Остеем заперлась – осаду царя Тохтамыша отбивать.

Ну а я решил это нам на пользу обратить. Выехал навстречу царю и встретил его с малой дружиной верстах в сорока отсюда. Дмитрий, когда услышал, что я предлагаю, расстроился. Хотел, наверное, после ратных трудов и царских забот доехать поскорей к своей княгине, а тут – на тебе. Он про эту Москву и забыл, что такой город существует. А тут я ему рассказываю, что Некоматовы люди наготовили горы оружия и народ бунтуют против своего законного господина. Уж больно Дмитрию не хотелось вновь в осаду садиться. Да и народу у него с собой всего лишь две тысячи воинов. Если б не Боброк Дмитрий Михайлович, здорово меня поддержавший, думаю, плюнул бы царь на эту Москву с ее бунтующим народом, обошел бы ее стороной и направился в милую его сердцу Кострому. Но Боброк ему говорит: «Государь, нельзя это дело так оставлять. Некомат – известный хитрец и вредитель. Раз его люди собрали множество оружия, значит, готовят какую-то каверзу тебе. А войска у тебя с собой нету. Если не задавишь их сейчас, пока они до конца не подготовились, то они потом запросто могут ударить по тебе». Одним словом, уговорили мы его. Дмитрий повздыхал, но с нами согласился.

Подошла его дружина к Кремлю и, если можно так выразиться, осадила его. Поскольку сил у Дмитрия мало, Боброк разделил отряд на части по количеству ворот, и каждую из них напротив ворот же и определил. Город не жгли. Лишь разобрали крайние избы да на укрепления их пустили, поскольку из Кремля палят из пушек беспрестанно. Стреляют из рук вон плохо, но сам знаешь, государь, – сегодня плохо, а завтра руку набьют и… Одним словом, царские воины земляных укреплений нарыли, бревнами их укрепили и… Ждут. Стерегутся и со стороны Кремля, и со стороны города. Город стоит пустой, а по избам какие-то темные личности шныряют, на прохожих-проезжих нападают. То ли разбойники, то ли союзники осажденных. А может, и то и другое вместе. Круговой осады хоть и не получилось, но можно быть спокойным, Кихтенко теперь не уйдет.

Когда дружина подошла к Кремлю, Дмитрий послал Боброка – говорить с осажденными. Тот принялся их уговаривать. Говорил, что царь хочет лишь познакомиться со своими подданными и жаловать их своими милостями, обещался никого не трогать, в том числе и Остея, просил лишь выдать Остеева советника купца Кнопфеля. Но осажденные на все его уговоры ответили отказом и сказали, что лучше все погибнут, но никого царю не выдадут.

Ну я посмотрел на это дело, убедился, что «рыбасоиды» сидят в Кремле, как в ловушке, и решил дожидаться тебя. Я, правда, через день туда езжу – присмотреть, чтобы дело наше не пошло вкривь и вкось.

– Одного только не понял, – воскликнул Сашка. – Ты решил дождаться меня, чтобы вместе сделать вылазку в Кремль, а Дмитрий-то чего ждет? С таким количеством воинов Кремля ему не взять…

– Не будет никаких вылазок, государь, – перебил его Адаш. – Один раз Господь нам благоволил; и дело сделали, и ушли без единой царапины. Но нельзя милость Божью испытывать постоянно. То, что получилось один раз, запросто может не получиться во второй. К тому же… Ну, выкрадем мы Кихтенку. А может, там и Некомат сидит! А остальные чертовы слуги? Нет, государь, Кремль надо брать, а всех, оставшихся там в живых, проверять, допрашивать и вычислять среди них чертовых слуг. К тому же… Дмитрий сразу, как согласился осадить Кремль, послал гонца в Орду. Меньше чем через месяц под стенами Кремля будет стоять двадцатитысячное войско.

– Но… Это ж сколько жертв будет среди простых москвичей!

– Знаешь, государь, – возразил великому воеводе Адаш, – никто их не неволил в Кремле запираться. Могли бы и разбежаться, как сделали их сограждане. Да и в домах своих остались бы, ничего б им не было. И… в конце концов, откуда мы знаем… Может, они все дьяволу служат?

Из Путилок выехали уже втроем. Куница, прощаясь с ними, перекрестила каждого, причем лицо у нее при этом было строгое-престрогое, а в глазах плескалась такая печаль, будто прозревали они будущее и видели там нечто ужасное.

Адаш даже прикрикнул на нее, не выдержав этого тоскливого взгляда:

– Да будет тебе! Не на битву едем, а так… На задах постоять да в царском шатре пооколачиваться.

И хоть Куница отвела в сторону глаза, виновато обронив:

– А я что… Я ничего… – У Сашки на душе от этой сцены прощания почему-то заскребли кошки.

Вернулись к себе в Тушино вместе с Адашем, а через час туда же подъехали пятьдесят воинов вельяминовской сотни под командой Рахмана. Теперь можно было без опаски оставлять Ольгу одну. Сашка обошел с Адашем и Рахманом всю усадьбу, собственноручно расставляя посты, после чего выехал с Адашем в Москву.

Оставленный людьми город встретил их плотной тишиной, лишь изредка нарушаемой воем голодных псов, брошенных своими хозяевами. Москва действительно расстроилась с тех пор, как Сашка был здесь последний раз, и, если бы не Адаш, уверенно ориентировавшийся на ее улицах, он бы изрядно поплутал, прежде чем найти верную дорогу.

Дмитрий разбил свой лагерь на Ивановской горке, прямо посреди сада, откуда отлично был виден осажденный Кремль. К этому времени осажденные перестали беспрерывно палить из пушек, убедившись в неэффективности своей стрельбы, и постороннему наблюдателю, не посвященному в суть дела, могло бы показаться, взгляни он на город со стороны, что здесь не происходит ничего необычного, экстраординарного. Обычный мирный город. Только жителей почему-то не видно на улицах.

Сашка с Адашем проехали через деревню Сады (жители которой, не в пример москвичам, не побросали свои избы на произвол судьбы, а остались дома), и на границе сада были остановлены окликом:

– Стой! Кто такие?

В междурядье появились фигуры трех конных воинов. Не успел Сашка ничего ответить, как один из них воскликнул:

– Так то ж Адаш Арцыбашевич! А с ним… Постой, постой… Уж не сам ли великий воевода?

Нечаянная радость сладко лизнула прямо в сердце. «Помнят, не забыли… – но тут Сашка, устыдясь этой понятной человеческой слабости, одернул себя: – Ты что, совсем уж тут прижился? Тебя уже трогает народная любовь? Так вжился в роль, что, может, и домой возвращаться не хочешь?»

– Верно, – ответил Адаш. – Великий воевода окольничий Вельяминов едет к царю Тохтамышу.

– Семак, проводи их к царю, – распорядился старший разъезда.

Царский шатер, окруженный еще восемью шатрами, стоял на поляне, вырубленной среди фруктовых деревьев. Дмитрий почивал после обеда, и царская охрана даже ухом не повела на известие о том, что великий воевода приехал к царю. Не велено будить до назначенного часа, значит, и не будем будить, хоть весь мир перевернись вверх тормашками. На негромкий шум голосов из крайнего шатра выглянула заспанная физиономия боярина Федора Кобылы, бывшего у Сашки начальником воинского приказа.

– Тимофей Васильевич! Ты ли?!

– Здорово, Федор. А скажи-ка мне, где Боброк? Здесь?

– Не… Он не любит спать после обеда. Небось на укреплениях. Поищи-ка его, Тимофей Васильевич, на ближнем к нам укреплении.

Боброка Сашка застал точно там, где и предполагал боярин. Укрепление ордынцев располагалось на линии ближних к Кремлю домов, закупоривая собой одну из улиц, уходящих в глубь города.

– А-а, Тимофей Васильевич, давненько тебя не видел! – Боброк то ли действительно был рад встрече, то ли очень искусно притворялся.

– Здравствуй, Дмитрий Михайлович. Опять война свела нас вместе. – Сашка криво ухмыльнулся. – Хотелось бы и по какому-нибудь более веселому поводу встретиться.

Он поглядел налево и направо от укрепления, на котором они сейчас находились. Соседние укрепления были шагах в ста – ста пятидесяти. Между ни сплошного соединяющего вала, ни сплошной траншеи. Боброк, перехватив его взгляд, пояснил:

– В переулках секреты, а в темное время посты выставляем через каждые десять шагов. Да там, чуть поглубже, – он махнул рукой вдоль улицы, – вкруг кремлевской стены – разъезды. Не беспокойся, ни одна живая душа из Кремля не выскользнет. А как войско из Орды подойдет, сразу же штурм начнем. – Он кивнул головой в сторону Адаша. – Мне как Адаш твой сказал, что в Кремле Некоматовы люди прячутся, я все свое влияние на Дмитрия употребил, чтобы заставить его взять Кремль в осаду. Я же знаю, как это для тебя важно – наказать Некомата.

Сказаны эти слова были явно из благорасположения к великому воеводе, но Сашка все же не удержался, чтобы не восстановить справедливость.

– Почему только мне? А для государства неважно? Для самого великого князя разве неважно? Ведь именно из-за Некоматовых интриг Дмитрий стал ордынским царем на шесть лет позже, чем мог бы. Из-за Некоматовых интриг погибли многие тысячи русских людей… Так разве только я заинтересован в наказании Некомата?

– Все верно говоришь, Тимофей Васильевич. – Боброк вздохнул. – Но… Слаб человек. Подвержен порой страстям и желаниям греховным. Не все умеют, как ты, думать все время о государственном. Вот и Дмитрий хотел побыстрей княгиню свою да детишек увидеть. А тут этот Некомат, разрази его гром, понимаешь… Еще пару месяцев придется вне дома провести. Ведь я с великим князем, считай, семнадцатый месяц в походе. А ты, кстати, Тимофей Васильевич, тоже откуда-то домой вернулся?

– Путешествовал я. – Сашка почувствовал, что щеки его самым предательским образом покрываются румянцем. – Великий князь как отпустил меня боярыню Тютчеву спасать… Так мы после этого… путешествовали…

– Спас, главное?

– Спас…

– Ну да, Адаш мне рассказывал. А путешествие – дело хорошее… Я вот тоже попутешествовал… С царским войском.

Сказано это было тоном вполне нейтральным, можно даже сказать, доброжелательным, но у Сашки не оставалось ни малейших сомнений, что его только что отчитали как сопливого мальчишку. В прежние времена он бы возмутился. Да что там возмутился, схватился бы за оружие. Но то – в прежние времена.

– Хочу попробовать поговорить с двоюродным братцем своим Остеем, – буркнул Сашка, чтобы заполнить неловкую паузу. – Может, удастся образумить его.

– Попробуй. Но… – Боброк с досадой махнул рукой. – Говорил я с ним. Он из ворот выехал, и под самой башней мы встретились. Глаза горят, как у блаженного, и ересь несет какую-то. То ли пьяный, то ли совсем Всевышний разума его лишил. Но… Попробуй. Эй! – крикнул он, обращаясь к своим воинам. – Найдите-ка флаг, с которым я на переговоры ездил.

Через пару минут, вооруженные куском серо-белого холста, вздетого на копье, Сашка с Адашем, обогнув укрепление осаждающих, подскакали к ближней башне.

– Эй, кметы, – задрав вверх голову, заорал Адаш выглядывавшим из-за зубцов стены воинам, – здесь великий воевода Тимофей Воронцов-Вельяминов желает поговорить со своим братом Иваном Воронцом!

За зубцами началась какая-то суета, хотя ответа никакого не последовало. Прошло минут десять-пятнадцать, прежде чем на башне показался человек. Он выглянул меж зубцов и, улыбаясь, приветственно помахал переговорщикам рукой.

– Здравствуй, брат! Наконец-то ты вернулся! Сейчас распоряжусь открыть ворота.

– Постой, Иван! – остановил его Сашка. – Так поговорим. Зачем ты заперся в Кремле?

– Как же иначе?! К городу подходил враг наш – князь Дмитрий, незаконно присвоивший себе царский титул.

– Иван! – вновь обратился к нему Сашка. – Мы, Воронцовы, признаем его старшинство и его право на царский титул.

Эти слова брата явно разозлили Остея.

– Ты можешь говорить только за себя! – в негодовании вскричал он. – Если ты как представитель старшей ветви Воронцовых отказываешься от права на царский титул, то оно переходит ко мне!

– Послушай, Иван, – попробовал его уговорить Сашка, – я знаю, кто тебя подбивает на это. Не верь этим людям! Они лишь используют и выбросят тебя. Я знаю их людоедские планы!

– Ничего ты не знаешь! Они сделают меня великим! Москва станет столицей мира! Недолго уж ждать осталось!

– Через две недели сюда подойдет ордынское войско и возьмет Кремль! Опомнись, Иван!

– Через две недели я раздавлю его войско, а самого Дмитрия повешу вот на этой башне!

Сашка обернулся к Адашу. Тот лишь покачал головой и развел руки в стороны:

– Бесполезно.

Сашка вновь задрал голову вверх:

– Иван, последний раз тебя прошу, открой ворота и вели москвичам разойтись по своим домам. Обещаю тебе, что Дмитрий никакой вины на тебя не возведет.

В ответ на эту просьбу Остей взмахнул рукой, оборотившись назад:

– Эй, воины! Взять на прицел этих двоих! Пали́!

Переговоры закончились. Сашка с Адашем, не дожидаясь, пока по ним откроют огонь, взяли с места в карьер. Вслед им прозвучало несколько выстрелов, не причинивших никакого вреда.

Боброк встретил их улыбкой.

– Ну что? Поговорили?

– Да у него крышу напрочь снесло!

– Что снесло?

– Голова, говорю, у него больная, – пояснил Сашка. – А жаль. Нормальный человек вроде был. А попал под влияние этих некоматовских ублюдков, и все. Пропал человек.

– Другое жалко. – Боброк вздохнул. – Из-за этого сумасброда такой город погибнет. Жалко. Дмитрий так озлился, что поклялся город сжечь дотла, а Кремль срыть до основания. Скажу тебе по секрету: «Пока земля эта вельяминовская, ничего доброго для меня на ней вырасти не может». Это слова великого князя. А жаль… Городишко неплохой вроде бы начал складываться.

То, что между ним и Боброком сложились доброжелательные и в какой-то степени доверительные отношения, Сашка почувствовал еще во время еросалимского похода, но чтобы ближний Дмитриев человек передал его слова тому, против кого они и были направлены… да еще при свидетеле! Это уже высшая степень доверия.

– Послушай, Дмитрий Михайлович. – Великий воевода постарался сделать вид, что последних слов Боброка он не только не услышал, но и сказаны они не были. – Я же вот по какому поводу приехал… Матушка моя печалится, что племянник ее, великий князь и царь Тохтамыш, в чистом поле живет, в то время как теткин дом под боком. Просила спросить, уж не опалу ли на нее положил великий князь? А также нижайше просила пожаловать к ней сегодня на ужин. Я в лагерь заехал, а там – сонное царство. Как думаешь, стоит мне заезжать…

– Езжай спокойно домой, Тимофей Васильевич. Мог бы мне здесь и не разводить турусы на колесах. Передай матушке, пусть ждет. Будет у нее сегодня на ужине князь Дмитрий.