Глава 6

Собираясь к Марии на посиделки, меня вдруг остановила простая и очевидная мысль, а куда я собственно иду и зачем? Мало что ли проблем висит на моей голове, так еще идти своими ногами туда, где меня очень быстро, на счет раз, два, могут расколоть, и расколоть очень больно. Спросив себя, зачем мне это надо? Я не нашел удовлетворительного ответа. Ведь достаточно одной фразы, как в известной сказке "А король то голый!", в нашем случае достаточно перепуганной Марии крикнуть, "Это не Богдан!", и тут сразу всем станет ясно, что таки да, не Богдан, как не крути.

С мужиками намного проще. Им глубоко наплевать на твой внутренний мир и психологический портрет. Их интересует основных два вопроса "Кто из нас круче?" и "Пойду ли я с ним в разведку?". А вот ответов на эти вопросы у них все-таки три, "ДА", "НЕТ", и еще есть вариант, "Не знаю". Так что кроме четырех основных стереотипов отношений между мужиками, существует еще целый набор вспомогательных, что объясняется простым выжиданием, пока третий вариант не отпадет, и очередной субъект займет одну из четырех ниш. При этом, меняйся ты хоть каждый день, если ты не вылез из своей ниши, на это просто никто не обратит внимание. Если вылез, тоже не страшно, тебе будут завидовать, белой, или черной завистью, но никому в голову не придет такая крамольная идея что ты это не ты. Раз внешность та же, значит и человек тот же. Тут логика мужчины никогда не даст ему сделать такой абсурдный вывод.

С женщинами намного сложнее. Несмотря на значительно более короткие логические построения, которые способен совершить ум женщины, она обладает намного более развитым шестым, седьмым и еще кучей других чувств, которые, очень часто, позволяют ей без всякой логики делать правильные выводы. А поскольку естественной, заложенной изначально, задачей каждой нормальной женщины, является поиск отца своим детям, то уж того, кто ее заинтересовал, кто является потенциальным претендентом на это почетное звание, она видит насквозь.

Поэтому по зрелому размышлению, вместо посиделок, направил свои стопы к Мотре и к ее ученицам. Нужно было им зерна подвезти, чтоб хватило на всю новую ораву, и расспросить в спокойной обстановке обеих, что они знают о таких как я. Мне нужна была любая информация, которая помогла бы разобраться, как нам, мне и Богдану, осознанно объединять сознания, так, чтоб разница между нашими личностями не бросалась в глаза. Второй немаловажный вопрос, который давно пора было выяснить у Мотри, как она оценивает шансы того, что у Богдана, когда-нибудь, поменяется образ мышления, с эмоционального, на нормальный, и что для этого нужно сделать.

Последние несколько дней установилась ясная, очень холодная погода. Середина января, крещенские морозы. Все вокруг застыло и замерло скованное холодом. В неподвижном морозном воздухе стояла звенящая тишина, в которой каждый звук разносился на километры. Застыли и все мои начинания, только винокурня дымила без перерыва. Мороз загнал домой лесорубов, Степан с отцом забросили детали к лесопилке, даже батя в кузню не появлялся. Все сидели по домам, пережидая морозы, бабы пряли пряжу, мужики что-то строгали, мастерили, пили бражку и клепали детей. Молодежь балдела на посиделках, и только я был лишний на этом празднике жизни.

Так дальше продолжаться не могло. Эти несколько недель зимы и снега, вынужденного относительного бездействия, вымотали сильнее, чем стычки и походы. И самое противное, это моя паранойя, постоянно зудящая в голове, что количество непоняток связанных со мной, очень скоро перейдет в качество. И это новое качество мне не понравится.

Такие мысли бродили в моей голове, когда торопил коней на узкой лесной дороге, окруженной застывшими и звенящими от мороза величественными деревьями, и только изредка, доносившийся из леса треск дерева, нарушал монотонный скрип полозьев моих саней. Единственное что не могло не радовать, езды было не больше чем на час, и возможно, я не успею за это время отморозить себе чего-то существенного.

— Здравствовать вам всем! Зерна привез. Покажи Мотря, куда его складывать, а вы, девки, тоже одевайтесь, поможете мне с воза мешки на плечи закидывать.

— Что, сам не возьмешь, бугай здоровый? — Нежно поздоровалась со мной младшая, не подымаясь с лавки.

— И тебе здравствовать, гость нежданный, — недовольно глянув на Ждану, что открывает свой рот без спросу, ответила Мотря. — Зачастил ты к нам. Хоть про гостинцы не забываешь, можно и потерпеть пока. Ждана, иди покажи, на возе поможешь мешки подавать. — Недовольно скривившись, Ждана пошла одеваться. После того, как мы вернулись обратно и меня посадили за стол украшенный небольшим бочоночком, случайно оказавшимся в телеге, был задан закономерный вопрос.

— Ну, давай рассказывай, что за печаль тебя в этот раз к нам привела.

Путаясь и сбиваясь на частности, пытался донести до них, что меня тревожит и чего мне в этой жизни не хватает. Мотря, мои проблемы понимать отказывалась, мол, надо тебе, вот и работай, кроме вас двоих с Богданом, никто в вашу голову не влезет и вам не поможет. Две другие красавицы сидели с выражением, мы, мол, знаем, но ничего не скажем, пока нас не попросят. Поскольку Мотря этот цирк не замечала, пришлось обратить ее внимание на присутствующих.

— Погоди, Мотря, послушай. Девки твои что-то знают, да говорить не хотят. Любава, та меня видела первый раз, а имя сразу сказала, мол, не Богдан ты, а Владимир. И Ждана поняла, что двое нас в этом теле, хоть и не с чего было.

— Рассказывайте, — коротко приказала Мотря.

— Меня мать не учила, сестру мою старшую учила, пусть земля ей будет пухом, — Любава кивнула в сторону Жданы, — ее спрашивай, ее учили, как вторую душу заманивать.

— То, что я знаю, ему без надобности, — как всегда приветливо буркнула Ждана, но под требовательным взглядом Мотри рассказала немало интересного и поучительного.

Маменька ее покойная была любительница вылавливать неприкаянные души. Она широко применяла этот терапевтический прием в тех случаях, когда уже не было другого выхода. Принцип был правильным, не поможет, ну так не одна душа, а две отойдут, какая разница. Но часто помогало. Видимо будило сие действие скрытые силы организма, он начинал довольно успешно бороться со смертельной болячкой. Естественно дальше возникал вопрос, куда девать второе сознание и что с ним делать. Тут тоже была отработана незамысловатая, но действенная методика, вытекающая из вечного принципа, "Мавр сделал свое дело, мавр может уходить". Хозяину тела предписывалось растворить чужое сознание в своем, а что не растворяется задвинуть подальше и не выпускать оттуда ни под каким предлогом. Это, помимо выздоровления, увеличивало физическую силу, реакцию, выносливость, поэтому воины, а в основном такой процедуре подвергались лишь взрослые воины с устоявшейся психикой, оставались такой терапией крайне довольны и щедро платили.

Но ничего в этом мире не бывает за так, в данном случае, побочными явлениями были проблемы с характером пациента. Он необратимо портился. Нелюдимость, вспыльчивость, повышенная агрессивность, жестокость, кровожадность, лишь некоторые из черт, сразу проявляющиеся после вышеозначенных процедур. Но самое неприятное было не это. Все-таки пациенты и до того значительно отличались от ангелов, вышеперечисленные черты, в их среде недостатками не считались.

Хуже всего было то, что со временем, по прошествию нескольких лет они теряли над собой контроль и слетали с катушек. Как правило, это бывало в бою с врагами и проходило незамеченным, впасть в боевую ярость и погибнуть, в этом не было ничего необычного. Но когда это происходило в корчме во время попойки, и от их рук гибли товарищи, такое, безусловно, не могло остаться незамеченным. Рано или поздно кто-то обязан был ответить за это. Нетрудно догадаться, почему Ждана осталась сиротой и была вынуждена скрываться.

Ждана отметила, что мой случай для нее необычен, она и разглядела то меня случайно, хотя обычно видит таких как я за километр. Затем они втроем оживленно обсуждали мою ауру, так я понял, поскольку речь шла о разноцветных искрах и свечении разных органов, причем, Мотря утверждала, что свечение Богдана после моего подселения особо не поменялось. Ну и не обошлось без экспериментов. Поскольку бить в хате было некого, все оделись, и смотрели как я в полутьме, при лунном свете, рублю дрова. При этом меня заставляли сознательно прибегать к помощи Богдана, либо рубить одному. Все пришли к выводу, что действия, требующие максимального напряжения, мы с Богданом уже автоматически выполняем синхронно, поэтому Ждана и разглядела нашу сущность, когда мы соперников в корчме мутузили. А мне по наивности казалось, что это я такой крутой. Ну да ладно, как писал поэт — сочтемся славою, ведь мы свои же люди.

О наших с Богданом перспективах на будущее, Ждана говорила осторожно, поскольку мирного сосуществования сознаний, до этого не наблюдала. Тем не менее, в благополучный исход данного эксперимента все равно не верила. Она была убеждена, что природа возьмет свое, и моя человеконенавистническая сущность рано или поздно проявится. Единственный выход для меня в данной ситуации, это уезжать далеко, далеко, где меня никто не знает, и как только почувствую, что съезжаю с катушек, благородно сложить свою голову в бою. Благо найти подходящее сражение, достойное моей головы, в данный исторический период проблем не составит.

Мотря возражала, что все может быть и не так, но возражала без огонька, а ее основные рекомендации очень удачно вписывались в йогу бездействия, хотя про йогов и их учение она, наверняка, ничего не слышала. С ее точки зрения все само устаканится, дай только время, мы с Богданом всему научимся, так маскироваться будем, родная мать не отличит. А пока, чтоб не дразнить гусей, нужно отпросится у атамана и уехать подальше, хотя бы до весны. Весной у всех будут другие заботы, поважнее, чем на меня глядеть и с Богданом сравнивать. Что там будет через пару лет, то еще поглядеть надо, а от избыточной агрессивности есть действенные средства, так что и бояться нечего. Любава молчала, но когда выговорились ученые ведьмы, взяла слово и она. Не вдаваясь в подробности ожидающих меня неприятностей, она сразу перешла к сути вопроса.

— Я могу ему помочь. Меня, может, особо и не учили, но ты Ждана еще молодая и дурная, а ты Мотря уже старая, как Владимир, поэтому вы тоже ничего понять не можете. Душа у него зачерствела, никого в себя не допускает. Умом он уже понял, что без Богдана не выживет, а что делать не знает.

— Ну и что ты сделаешь?

— Дырку в его кожуре. Если он захочет. После этого их души перемешаются, никто их разъединить не сможет. Раз они так между собой не собачатся, то и вместе ума не лишатся.

Поскольку дорога в дальние края холодной зимой меня совсем не прельщала, да и чем аргументировать атаману такую срочность отъезда из села, тоже на ум не приходило, решился на рискованный эксперимент. Мало что ли дырок во мне, одной меньше, одной больше. Малая змея сразу заявила, что ничего с этого не получится, мол, мужикам голову морочить это одно, в этом деле тетка вне конкуренции, а тут только беда вместо помощи выйдет. Велел ей помолчать, все, что она сказала мы уже слышали.

— Ну, попробуй, — задумчиво сказала Мотря, выслушав суть предложения, — ничего с того не выйдет, но и беды не будет. Раз Владимир согласился, давай, начинай, время позднее.

Любава зажгла еще одну лучину, и сунула мне под нос.

— Если хочешь, чтоб вышло что-то, откройся мне. До конца откройся. Будет тебе казаться, что ножом бью, грудь подставь, тогда может получится что-то путное, понял?

— Понял, понял, уже весь открытый, как явор в поле. Делай со мной что хочешь, дальше то что?

— В огонь смотри, и молодость свою вспоминай, когда ты не был таким сморчком засушенным.

Я смотрел в огонь и пытался вызвать в душе то забытое ощущение, возникающее только в юности, когда кажется, что все вокруг дышит радостью, и ты часть этого мира, молодого и беззаботного, созданного для любви. Когда кажется, что подпрыгнув, ты взлетишь, и не нужны тебе крылья…

То ли ликеру мы выпили изрядно, то ли обстановка после всех этих разговоров располагала, но у меня получилось на миг забыть обо всем, что висело на голове, и поверить, что для меня горят на небе звезды и для меня весь этот мир наш создан, и так далее, по тексту…

Любава забрала лучину, и место лучины заняли ее глаза, заслонившие собою все вокруг. Она медленно раздвигала створки закрывающие амбразуру и впускала свет в сумрак моей души, а когда я убедился, что нет там ничего такого ценного, за чем стоило бы жалеть, она сорвала их с петель. Молодой радостный вихрь ворвался в мою каморку, разбрасывая все по дороге и внося хаос в мой упорядоченный мир. Стоило мне крикнуть, как он испуганно и обиженно убрался, оставив меня одного. Но проделанный Любавой проем остался, он не мог затянуться так сразу, и я учился, расширяя его, жить вместе с Богданом.

Постепенно мы научились сознательно объединять усилия, и появилась реальная возможность соорудить то, о чем давно мечтал. Убедившись, что наши "резервные копии", где-то существуют в необозримых просторах нашего общего мозга, и более того, постоянно контролируют процессы на поверхности сознания, мы соорудили усовершенствованную версию Богдана с моей логикой и словарным аппаратом. Пришлось несколько ужать его эмоциональность, обрезать все, что не помещалась, но некий непротиворечивый индивидуум, с адекватной психикой у нас вышел. Это было сродни тому, что делает артист, которому нужно сыграть новою роль. Точно так же он навешивает на свою личность, новые черты характера и новые способности, отождествляя себя со своим героем.

Таким вот образом, сделав нового Богдана, решили показать его требовательной публике, напряженно ожидавшей, что ж из этого выйдет, и почему я сижу так долго с деревянной физиономией. Ждана уже начала предлагать радикальные методы по выводу меня из ступора, но на нее только шикнули.

Богдан сразу показал всем, что он парень не промах. Расцеловав на радостях Любаву, и поблагодарив ее за лечение, я этим не ограничился, а начал подбрасывать на руках к потолку. Потом, поставив перепуганную Любаву на место, бросился к Мотре, но та была на чеку, и тут же огрела меня по голове черпаком для воды, видно испугалась, что подброшу, а словить не смогу. Тогда я начал рассказывать, как я их всех любит, даже эту малую змею, которая сомневалась в успехе. Народ с изумлением взирал на эту суперпозицию, не зная, толи продолжать ее бить по голове, толи одно из двух.

— Ну как, девки, что скажете? — спросил у зрителей, после небольшой паузы.

— Чудо-юдо какое-то получилось, Богдан, но буйный больно. Думаю, это пройдет, — задумчиво изрекла Мотря.

— Все одно с того толку не будет, только дурень разницы не увидит, — вставила свои пять копеек Ждана.

— Давайте уже спать ложиться. Ждана, дурницы не мели, и языка свого не высовывай, разбаловала тебя мать покойная, пусть земля ей будет пухом. А ты, Любава молодчина, будет с тебя толк.

С того памятного дня прошло уже две недели. Я уже не боялся ходить на посиделки, прекрасно справляясь со своей задачей, был в меру общительный, в меру крикливый, в меру стеснительный, особенно не выделяясь из толпы сверстников. Оставшись наедине с Марией, я не мог вызывать никаких подозрений, разве что своей болтливостью, раньше больше слушал и молчал, но это мелочи, либо само пройдет, либо жена отучит, тут даже вмешиваться не придется. Но это был Богдан, ни у кого не возникало сомнений, пусть слегка изменившийся, но не тот угрюмый молчун с холодными глазами, который еще недавно изредка появлялся в их обществе и старался поскорее смыться. Все свои прошлые странности, когда кто-то из девок любопытствовала, объяснял последствиями травмы, а мое чудесное преображение, Мотриной микстурой, которой она меня, наконец-то, вылечила.

С остальными делами было не так все весело. Они двигались, но очень медленно. Хуже всего было с металлургией. Вернее до нее дело вообще не дошло. Все застопорилось на уровне керамики. Все эти модели доменной печи, тугоплавкие горшки должны были медленно сохнуть, придвинешь чуть ближе к огню, трескаются, ночью перемерзнут, трескаются. Домой не возьмешь, по дороге развалятся. Зима, как оказалось, для определенного вида работ очень неподходящее время. Это серьезно действовало на нервную систему, потому что до весны было запланировано изготовление оборотного плуга на колесах, его без стали делать, только железо переводить. К стали для плуга, требования не ниже чем к стали для холодного оружия. Разве что по холодостойкости возможны поблажки, все-таки зимой, на морозе, не пашут.

Оборотный плуг был принципиальным пунктом в программе. Для того чтоб иметь армию и промышленность, нужно чтоб человек занятый в сельском хозяйстве мог прокормить не только свою семью, но хотя бы еще одну, занятую другим делом. В настоящий момент, с имеющимися в наличии инструментами и технологиями, соотношение, в урожайные годы, было таково: Пять человек в поле, кормили одного мастерового или воина. Про неурожайные годы, лучше не говорить, голод это страшная беда, тогда уже не до пушек и не до кораблей.

Так вот и выходит, что добыча, добычей, а без сельского хозяйства армии не будет. Хотелось ввести, со временем, всеобщую воинскую обязанность, ее на казачьих землях ввести проще всего, для казаков она уже существует де-факто, нужно только ее законодательно расширить для случая форс-мажорных обстоятельств на всех остальных. Но даже в случае всеобщей воинской обязанности нужно обеспечить человеку возможность выделить силы и время на занятия военной подготовкой.

Всеобщая воинская обязанность противоречит традициям этого времени, по крайней мере, для оседлых народов, хотя, те же татары успешно используют в случае надобности мобилизацию всего доступного взрослого населения. У Европы с этим большие проблемы, попробуй, вооружи холопа, он ведь потом дань платить откажется, спросит, а за что мне тебе платить, я сам себя защищаю.

Весь этот спор, о преимуществах вольнонаемных армий перед мобилизационной, который так любят вести интеллигенты, ни хрена в этом не понимающие, не выдерживает никакой критики. Вопрос всегда сводится к одному. Что желает правитель иметь в качестве своего народа, стадо рабов которыми просто управлять, либо граждан которые будут бороться за свою свободу и свою страну. Все остальное вторично. А гражданин обязан защищать свою Родину, иначе он как бы и не гражданин, а пустое место. С этой точки зрения, оказывается, что татары уже построили гражданское общество, а всем остальным народам к этому еще идти и идти. Вот такой вот парадокс получился.

Другие дела тоже двигалось ни шатко, ни валко. Пилораму вот-вот должны были уже собирать и устроить пробные испытания, но, как всегда в конце, начинаются какие-то проблемы. То Степан руку поранил, то что-то сходиться отказывается, хоть перемеряно десять раз. То инструмент сломается, приходится к бате бежать на ремонт, а время течет как песок сквозь пальцы.

Придет весна, все забьют большой хрен на заработки, на монеты, бросятся в поля сеять, сажать, поскольку монетку сжевать трудно, а жевать хочется каждый день. И что самое печальное, идея специализации совершенно чужда местному населению. Тратить монеты на то, что можешь сделать сам, считалось верхом глупости и транжирства. Причем во всех слоях населения. Крестьяне те все сами делали, паны отбирали у крестьян. Монеты народ тратил только на привозное, заморское, или то, что не под силу было сделать на своем подворье. Так что как ни крути, без решения продовольственного вопроса проблему индустриализации казацких земель не решить.

Еще пару проколов произошло по моей глупости. Когда я пару дней назад готовил очередную партию лесорубов к отправке на объект, ко мне подошел дядька Опанас и сказал,

— Богдан, ты ж лес валишь, чтоб с него доски потом пилить?

— Да, как лесопилку с водяным колесом поставим, так осенью и пилить начнем. Как раз бревна подсохнут малость.

— Тогда бросай уже лес валить, с дня на день начнет дерево готовиться к весне, не будет толку с той доски.

И тогда до меня дошло, что тут все на две недели позже, хотя реально дней на девять. Насколько помню, лишние сутки за сто лет набегали. Так и выходит, если у нас древесину до середины февраля заготавливают, то здесь соответственно до конца января. Пришлось прекратить заготовки. Что нарубили то и будет, дай бог со всеми заботами, хоть то что есть, до следующей зимы попилить и сложить дальше сохнуть. Второй прокол вышел с углем. Не рассчитывал батя на такую тучу заказав в зимнее время, и хоть угля с запасом заготовил, подходили те запасы к концу. Так что особо разгоняться с экспериментальными плавками было не на чем, и не с чем, дай Бог, чтоб угля на самое необходимое хватило.

Сырье для бумаги народ еще старательно толок в ступах, так что мне оставалось висеть на голове Степану с дядькой Опанасом. Им уже моя лесопилка сидела в печенках, и Степан каждый день ездил по мозгам, зачем ему это все нужно, мол, монет у него и так в достатке.

— Ничего Степан, вот повезешь жену в Киев на Масленицу, так сразу монеты и кончатся, так что запасай пока можешь.

— У тебя может кончатся, а у меня нет, я жене их не дам.

— Конечно не дашь Степан, кто ж бабе монеты дает, но как-то так получается, что они все равно у них оказываются, так что ты лучше запас делай. Знаешь, как люди говорят — запас, амбар не жмет.

— Откуда ж ты то знаешь про монеты, ты ж неженатый у нас пока?

— Батя рассказывал, когда я его мальцом спрашивал, куда монеты деваются.

— А вот мне мой батя, такого не рассказывал!

— Так ты ж у дядьки Опанаса не спрашивал. А ты спроси. А то что получается, жениться у тебя ума хватило, а куда монеты с дома деваются так и не знаешь. — Все присутствующие, в составе, меня, дядьки Опанаса, и двух помощников, которых я привлек для ускорения процесса, начали ржать над Степаном, который сразу начал меня выпроваживать из мастерской.

— А ты чего тут расселся, и что ты уже там два дня мастеришь? Иди, там уже тебя твоя ватажка заждалась, и Керим тебя заждался, — мстительно добавил он.

— Керим подождет, а ватажка знает, что ей делать и без меня. А если хочешь знать, что мастерю, терпеть надо, когда смастерю, тогда покажу.

— Так я уже смотрел на твои чудасии, но так ничего и не понял.

— То я такую приспособу мастерю, Степан, чтоб мне монетами плевалась, как смастерю, так сразу богатым стану.

— А то ты без нее такой бедный, как курица на мельнице, мед возит в Черкассы полными возами продавать, и все ему мало. — Вот так оно в жизни. Несмотря на речь атамана перед товариществом, в которой он десять раз повторил, что монеты с продажи меда пойдут на благо общества, общество осталось в твердой уверенности, что отдельные индивидуумы куют на этом деле монету. Вчера только с Черкасс приехал, первый раз официально повез ликер на продажу, взял двух пацанов в сопровождение, страшно мне стало после прошлого инцидента одному, с такими деньгами, на телеге ездить, ну и теперь все село уже обсуждает мое финансовое положение.

— Откуда у меня монеты Степан. Все мои монеты у атамана и у тебя. Атаман за мед забирает, а ты все остальные, что у меня есть. Уже так ты, видно, мошну свою набил, что каждый день ворчишь, почто тебя, такого богача, на работу гонят.

Так переругиваясь, чтоб не скучно было работать, Степан с батей доделывали последние элементы пилорамы, а мне приходилось мастерить свою задумку самому, поскольку свободных и умелых рук в окрестностях не оказалось. Через неделю пилораму можно будет собирать, дядька Опанас обещался к этому сроку все закончить. Сегодня с утра я уже показывал оставшимся без работы лесорубам площадку возле нашего дома, где они должны были большой крытый соломой навес соорудить. Вот там и планировалось собирать все элементы пилорамы в рабочий механизм.

А с моей приспособой, такая вышла история. Сидя на посиделках, услышал краем уха, как одна из девок хвасталась перед подружками своей новой прялкой, которую ей Петро подарил. Поскольку Петро уже давно подбивал к ней клинья, а все многозначительно посматривали потом на него, сидевшего надутым от важности как индюк, это что-то значило. Видимо какой-то ритуал, парень должен любимой девушке прялку своими руками смастерить. А если девка взяла подарок, то видно, все, до свадьбы недалеко. Причем наверняка обычай не казацкий, те невест крали, некогда было подарки дарить, но прижился на чужой территории.

Я это еще по прошлой жизни понял, любой обычай, где девушкам нужно что-то дарить, приживается на новом месте моментально. Вот поэтому решил и я смастерить нашей любимой девушке чего-то из области ткачества. И вовремя вспомнил ножную прялку, хотя правильней это чудо назвать ножным веретеном. Ее можно изготовить целиком из дерева, и штука в хозяйстве очень ценная. В это время девицы все свое свободное время пряли и ткали. Сидя на вечерницах, от нечего делать, прикинул производительность труда пряхи с ручным веретеном. Получалось, что опытная пряха, за час интенсивного труда может напрясть от шестидесяти до восьмидесяти метров нити. В спокойном режиме с разговорами и прибаутками раза в два меньше. Учитывая, что на квадратный метр грубой ткани нужно тысячи четыре метров нитки, а на тонкую, раза в четыре больше, нетрудно посчитать трудозатраты.

Вспомнилось мне мое детство золотое, которое провел у бабушки в селе, и ее прялка-веретено с ножным приводом. В ней было, фактически, только три основных элемента, которые я постоянно лазил собирать, чтоб покрутить колесо, за что, неоднократно, получал от бабушки по рукам. Она меня пугала, мол, нельзя вращать пустую прялку, а то, дескать, ночью ведьма придет свою пряжу прясть. Несмотря на это, или благодаря этому, все элементы прялки так ярко мне запомнились, что просто загорелся идеей воссоздать ее.

Бабкина прялка состояла из основного колеса с ножным приводом, сантиметров шестьдесят в диаметре, которое ремнем соединялось со вторым, меньшим колесом, сантиметров десяти, двенадцати в диаметре, надетым на вал. На этот же вал крепилась рогулька похожая на бычьи рога, так что все эти элементы, собранные вместе, напоминали трезубец с круглой гардой. На вал надевалась довольно большая катушка, которая на нем свободно вращалась. Вот и вся конструкция. На катушку крепился кусок нитки сложенной вдвое, которая шла на один из рогов трезубца, затем вдоль него, и возвращалась к центральному валу образовывая букву "П". Сквозь Т-образную дырку нитка вытягивалась из оси вала. К готовой нитке цеплялись волокна из кудели, и конструкция была готова к работе. Вращение основного колеса приводило к вращению вала с рогулькой и к свиванию нитки. Натяжение еще не свитой нитки, которую удерживали рукой, приводило к вращению катушки вслед за рогулькой. Но как только готовую нитку попускали, она тут же закручивалась на катушку за счет силы трения тормозившей движение катушки. Такая вот получалась самокрутка.

Вроде все просто, но когда это все сооружение, вместе с нитками начинает крутиться и наматываться, зрелище просто завораживающее. Ну и производительность труда пряхи эта изделие должно было повысить, по моим скромным подсчетам, раза в четыре, что было немаловажно для дальнейших планов.

Осенью, чтоб никому не было обидно, я скупил на маскхалаты все полотно, которое согласились продать в селе. Десяток мы осенью пошили, и остатков полотна, на глаз, должно было еще на семь-восемь маскхалатов хватить. А всего нужно было, минимум, тридцать семь маскхалатов. Тридцать два на основную засаду, один наблюдатель, и по двое бойцов, на всякий случай, сдвинутых метров на сто вперед, и назад, от основной засады.

А то обидно будет упускать добычу, если вдруг у татар окажутся пара дозорных или отстающих бойцов. Ну и если, вдруг, кто-то прорвется из засады, будет подстраховка. Причем ставить придется опытных казаков умеющих аркан бросить, вероятность, что ошалевшая лошадь прорвется, на порядок выше, чем уцелевший боец. Но неважно кто прорвется, если, не дай Бог, упустим, придется срываться и быстро уносить ноги с такого хорошего и подготовленного для засады места.

Таким образом, на сегодняшний день образовался дефицит ткани на двадцать маскхалатов. Ясно, что одно мое чудо-веретено ничего не решит, ткань придется докупать, но потихоньку, народ наделает таких самокруток. Девки наши тут постараются, гарантирую. Каждая будет своему парню дырку в голове крутить, чтоб и ей такую приспособу сделал, купил, с неба достал. Придется ребятам головой поработать, или у меня помощи просить. Вот когда народ наделает ниток, мы еще что-то придумаем, чтоб быстрее ткать.

В ходу уже горизонтальный ткацкий станок, по крайней мере, у маменьки такой стоит. Насколько мне помнится, это уже большой прогресс по сравнению с вертикальным. Правда, показался он мне очень несовершенным, сразу несколько рацпредложений в голове возникло. Он полностью ручной, никакого ножного привода нет. Но пока нет смысла его ускорять. Самое узкое место при изготовлении ткани в настоящее время, это прядение. Витье нитей занимает не меньше семидесяти процентов рабочего времени. Вот когда с ним разберемся, тогда за остальные процессы можно браться. А то досок напилим, а паруса шить не из чего, а как без паруса нам в море выходить? Так и получается, одно цепляет другое, пока всю производственную цепочку не вытащишь, будешь на веслах плавать. Кстати, эту самокрутку, которую я мастерю, и надеюсь, недельки за полторы довести до ума, в Европе изобретут лет через сто, так что надо будет подумать, как секрет сохранить. Много на нее планов в будущем, если оно у нас будет.

С подготовкой отряда тоже было все не слава Богу. Ребята закончили тренировать выбор целей в колоне, я уже собирался раздать им самострелы, и приступить к, собственно, стрельбам, но оказалось, что забыл заказать у бати двойные крюки для натягивания, да и с другими необходимыми мелочами поступил аналогично. Все это в очередной раз продемонстрировало старую истину, что хорошо можно делать только одно дело. Поэтому на очередной тренировке придравшись к меткости в метании копья, заставил народ тренироваться бросать копье в неподвижную и движущуюся мишень, а сам созвал командирский состав и начал раздавать поручения.

— Весна не за горами, хлопцы, потом другие дела найдутся, поэтому нужно нам сейчас все к походу сготовить. Запоминайте добре кто, что сделать должен.

— Андрей, ты должен купить триста локтей полотна на халамыды. Вот тебе монеты, должно хватить. Не хватит, скажешь. В селе я еще осенью, все полотно, что бабы продавали, купил, так что тебе по хуторам и соседним селам искать надо. Как полотно будет, договорись с девками, чтоб на вечерницах халамыды нам сшили. Мы их за то медом угостим и подарков с Киева привезем.

— Ярослав ты у деда Матвея ремни боевые закажешь, на всех, у кого их нет. Я сегодня сосчитал, шестнадцать ремней надо. Проверишь. Вот тебе пару монет на задаток, потом, как сторгуешься, скажешь, сколько еще надо.

— Иван, вот тебе мой крюк, беги к моему бате, в кузню, скажешь, атаман сказал, чтоб он всю другую работу бросал, и тридцать крюков таких же отковал. Вот тебе монеты, думаю, хватит, если больше запросит, скажешь, атаман заплатит, когда крюки забирать будет.

— А ты чего не идешь?

— Мне нельзя, боюсь я. Неделю назад наконечники заказывал, тоже эту байку отцу казал. Так что давай лучше ты, а то у бати рука тяжелая, снова к Мотре на лечение попаду, что тогда делать будем?

— Лавор на тебе портупеи. Так ее латиняне называют. Это каждый пусть сам себе по размеру изготовит. Вот я тебе форму из веревок связал. Пусть берут полотно как на вожжи конские, чтоб крепкое было. Такая как моя должна быть, как крюки готовы будут, проверишь, чтоб пришили правильно, за ремень конец крюка цепляться должен, а не за яйца.

— Петро на тебе сетка. Дядько Николай их вяжет, но жадный, что хомяк. Нам нужно сто локтей сетки шириной три локтя. Вот тебе монеты, думаю, хватит.

— Что он один сети вяжет? За монеты любой свяжет, еще и монеты останутся.

— То тебе видней, кто вязать будет. Петро с Иваном, вот вам пару стрел тупых. Они сделаны по весу как бронебойная стрела. Такими учиться стрелять будем. Проследите, чтоб каждый в вашем десятке себе две, точно таких же, вырезал. Перья на них прилепить, к Степану отнесете, он через пару дней освободится.

— Сами прилепим, не впервой, знаем, что к чему.

— Лавор и Ярослав, как это все готово будет, потом проследите, чтоб каждый в вашем десятке себе сам круглый щит деревянный заделал, и отнес в кузню железом края оббить. С батей я договорюсь. Скажете хлопцам с какого дерева доски колоть, а то многие не знают. Кто не сможет, пусть с другими сговорится чтоб ему щит сготовили Если все поняли, оставляйте старшего, решайте, кто завтра за старшего останется, и за дело принимайтесь. Меня, сами знаете, не будет.

Мои командиры с сочувствием посмотрели на меня, и было из-за чего. Кроме всех этих дел связанных с озадачиванием окружающих общественно-полезным трудом, за который мне приходилось, как правило, расплачиваться из своего кармана, много времени отнимала самоподготовка. После Любавыной терапии, видимо под влиянием молодого сознания, от которого теперь уберечься было очень трудно, решил, что мне обязательно нужно подтянуть другие воинские дисциплины, а то кроме мордобоя и стрельбы с самострела ничего за душой нет. Поскольку из всего разнообразия средств по укорачивания жизненного пути ближнего своего, самым эффективным на данный момент являлся лук со стрелами, не нашел ничего более умного как пойти к Кериму и попросить его поучить меня из лука стрелять. Керим долго смотрел на меня покусывая свой ус, потом сказал,

— Для того чтоб я тебя учить начал, ты должен мне слово свое дать, что если начнешь учиться, то не бросишь, чтоб я с тобой не делал. Если бросишь, уедешь из села в тот же день, и больше мне на очи не покажешься.

Он помолчал, потом добавил.

— И еще одно, если я не смогу сына своего научить стрелы пускать, ты его научишь. — Керимова женщина была на сносях, и Мотря уже обрадовала его что, скорее всего, будет мальчик. — Иди думай, но тебе так скажу, будь я на твоем месте, то я бы лучше другого поискал, кто учить будет, тяжко тебе придется.

Что-то мне это напомнило, но не обратив внимания, наполненный юношеским адреналином, сразу вякнул.

— Уже подумал, Керим, слово тебе даю, исполню все, что скажешь. Когда начнем? — Керим иронично усмехнулся, но помолчав, ответил.

— Приезжай завтра с утра, с конем, луком и тупых стрел возьми.

На следующий день с утра Керим рассказал мне народную былину половецкого народа. В далекие времена враги взяли в плен малолетнего сына половецкого хана. И так случилось, что отбить его, или выкупить, хан смог когда сыну исполнилось четырнадцать. А у половцев это был возраст, когда юношу принимали в воины. Если он сдавал экзамен, то мог и в походы ходить, и жениться.

Основной экзамен был весьма оригинальный. Отец юноши подвешивал на трех высоких шестах привязанных на веревке за заднюю ногу живых баранов. Орущих и дергающихся животных раскачивали, а юноша, пустив коня галопом, с пятидесяти шагов, должен был тремя стрелами прервать их мучения. После этого радостные гости съедали баранов и торжественно объявляли экзамен сданным на отлично. Если испытуемый промахивался, не менее радостные гости съедали баранов и утешали юношу, мол, в следующий раз получится, позовешь, когда новые бараны вырастут.

Но хан оказался отцом требовательным. Видно, жалко ему было за просто так баранов резать. И после проваленного экзамена начал каждый день бить сына палкой, по пять ударов за каждый промах. Старейшины начали спрашивать хана, почему, мол, бьешь безвинного, у него не было возможности с луком упражняться. На что им хан ответил, что для упражнений с луком, лук не нужен, нужно только желание. Вот за то, что у его сына не было желания упражняться, за это он сейчас и получает. Старейшины подумали и признали аргументы отца весомыми. С тех пор и тянется хорошая половецкая традиция, всех кто в четырнадцать провалил стрельбу, нежно бить ежедневно палкой, по пять раз за каждый промах.

— Брешешь ты все Керим, сам ту байку придумал. Лавор вон тоже половецких кровей, а ничего такого мне не сказывал, да и не пойму, к чему ты то мне толкуешь, я то не половец.

— А тут, Богдан, как сказать. У нас только отец или родич хлопца стрельбе учить может, так что выходит ты мне уже родич, раз я тебя в учебу взял. А что Лавор того не казал, так может он от отца уже каждый день по спине получает, кто ж о таком сказывать будет.

Керим громко заржал и повел меня в сад, где гордо показал три мешка с соломой подвешенных на веревке. Придирчиво осмотрел мой османский лук оставшийся в наследство от Ахмета, он рассказал мне как за ним ухаживать, правильно хранить, и приводить в боевое состояние. Затем началась стрельба стоя, на меткость и на скорость, но неизменно, в конце занятия он выводил меня на площадь перед церковью и отвешивал пятнадцать ударов палкой по спине. И вот уже почти две недели на это зрелище неизменно сбегалось полсела, веселились и активно давали Кериму советы как меня лучше бить.

Единственное что для меня оставалось загадкой во всем этом, что ж они увидели такого веселого в том, что меня палкой лупят. Народ просто поражал своей душевностью. Но мотивировало это здорово. Понимая холодным рассудком, что все это суета, не стоящая тех усилий, которые затрачиваю, до мозолей и ломоты в теле расстреливал ненавистные мешки. Но чудес на свете не бывает, стрелы упорно не хотели летать туда, куда их посылали. Я к этому старался относиться с юмором, но все чаще меня посещала мысль, а на хрена мне такому умному этот гребаный лук!