Глава пятая
Морщась от болезненных ощущений в побитой спине, снимал во дворе у Мотри свои бочоночки и радовался, что не забыл залить в бурдюк пару литров ликера. Как начали ликер мешать, так и взял за привычку заливать бурдюк ликером, вода зимой замерзает, а пустой возить, примета плохая. А то приперся бы в гости к Мотре, с самогоном неразбавленным, легким дамским напитком. Тут уж, действительно, в ответ можно услышать, дверь, ты парнишка перепутал, ну а заодно, и улицу, и город, и век.
На улице еще было светло, расседлав кобылу и кинув в стойло сена, занес оба бочонка в сени, дверь с улицы была незапертая, прихватив с собой бурдючок постучался в хату.
— Заходи, кого там нелегкая принесла, — ласково припросила в гости Мотря, намекая, что недаром у меня мысли в голове крутились, что напутал чего-то и ликер тут ни причем.
— Здравствовать тебе Мотря, вот, подарки тебе привез на Рождество, — начал рассказывать какие замечательные особенности есть у полученных мной жидкостей. Как различить ту, которая для растирания и согревания от той, которую можно внутрь применять и лечебные травы на ней настаивать. Заодно расхваливал, какой знатный заморский мед в моем бурдюке, его просто необходимо сегодня отдегустировать. Еще обещал ей рассказать, про мои попытки такой же сварить.
Она молча слушала, не перебивая и не комментируя услышанное. Ее черные глаза, вбирающие в себя, как колодцы, сегодня были скованы льдом и холодно смотрели на меня, не пуская к себе внутрь. Когда я умолк после десятой безуспешной попытки перевести монолог в диалог, она спросила,
— Все сказал? — Что-то этот вопрос мне напомнил, поэтому, на всякий случай сказал,
— Нет,
— А чего тогда умолк?
— Жду, что ты мне скажешь.
— Спасибо тебе, гость дорогой, гость незваный за подарки дорогие, порадовал ты меня без меры, а теперь седлай коня и обратно езжай, дела у меня важные, в другой раз приезжай, еще потолкуем. — Елейным голосом, не скрывая насмешки, пропела Мотря, отвернулась, и начала что-то переставлять на столе.
— Праздник сегодня, какие дела, не гони хозяйка, некуда мне ехать, давай еще потолкуем.
— Да что ты такой нудный, как бражка скислая, недосуг мне сегодня с тобой толковать, завтра приезжай, нет, лучше через неделю, на Василия. — Мотря снова повернулась ко мне спиной, демонстрируя, что для нее меня уже нет, не только в доме, но и в его дельта окружности. Мне, совершенно не готовому к такому повороту беседы, в растерянности, не пришло ничего лучшего в голову, как попытаться развеселить ее народным фольклором светлого будущего.
— А знаешь, Мотря, кого называют нудным мужиком?
Спросил шепотом, пытаясь, чтоб голос мой звучал таинственно. Мотря повернулась ко мне, в ее глазах мелькнул интерес. Так с интересом мы обычно смотрим на кусок мяса, который вместо того, чтоб стать отбивной, отлетел в сторону, или на полено не желающее колоться под ударом колуна. Очень односторонний интерес, как бы побыстрее закончить начатое дело и перейти к следующему.
— Ну и кого?
— Такого мужика, которому проще отдаться, чем объяснить, что он тебе не люб.
— Уходи ты отсюда, Владимир, пока цел, Богом прошу, или мне рогач в руки брать?
— Да хоть долбню бери, никуда я не пойду. Ты знахарка, вот и лечи, к тебе хворый приехал.
— Хорошо, — неожиданно легко согласилась она, и ее глаза угрожающе вспыхнули. Ну, хоть лед пропал, огонь это уже легче, с этой стихией я жизнь прожил бок о бок, тут главное не зарываться, и потихоньку, потихоньку, превращать его в уютное пламя очага.
— К жене захотелось, такая у тебя хворь? А сказать то не решается, чего приперся, ходит вокруг да около, вокруг да около, будто девку возле дома выглядывает, а в дом, то, постучаться боязно. — Она с иронией смотрела на меня. Пламя в ее глазах разгоралось.
— Захотелось! Ты сказала что поможешь, вот и помогай.
— Помогу. Если захочешь. — Легко согласилась она, делая ударение на последних словах.
— Ты ведь не все знаешь, Владимир, вы ж мужики только о себе всегда думаете. О том, как тебе платить, ты спросил, а чем твоя жена за то платить будет, из головы у тебя вылетело спросить.
Она замолчала, пристально глядя на меня, мне показалось, будто пламя ее глаз метнулось мне в грудь, и стало трудно дышать, захотелось рвануть ворот рубахи.
— Сказать тебе, чем твоя жена за то платить будет? — Боль сжала мое сердце, большого выбора вариантов то, что было сказано, не оставляло.
— Я уплачу вместо нее, с меня всю плату бери! — Ни на что не надеясь, произнесли мои уста. Произнесли, просто чтоб не молчать, тишина давила могильным камнем. Она молча смотрела на меня, скрипящего зубами, и только дурацкая привычка не сдаваться, держала меня в этой хате, не давала выбежать во двор и начинать крушить все, что увижу вокруг себя.
"А он, судьбу свою кляня,
не тихой жизни жаждал,
и все просил, огня, огня…
Забыв, что он бумажный.
Ну что ж, в огонь, иди, идешь?
И он шагнул отважно,
и там сгорел он ни за грош…
Ведь был солдат, бумажный…"
Мои губы шептали слова старой песни, которая, наконец-то, после стольких лет, стала до конца понятной. Старая неудовлетворенность отсутствием хеппиэнда, бессмысленностью кончины главного героя, улетучились, сгорели в этом огне, только пепел кружил над пустошью моей души.
Видя, что я еще стою на ногах, и не хочу падать, она нанесла удар милосердия, точно и неотвратимо.
— Не кручинься так Владимир. Если вы оба того хотеть будите, и ты, и жена твоя, повстречаетесь во снах своих, никто вам для того в помощь не нужен. Это как с зельем приворотным, кто не может сам справиться, сердце другое любовью зажечь, тот сразу к знахарке бежит.
Хороводы ненужных и пустых мыслей, "этого не может быть", "она врет, все это неправда", и много других, проносились в моей голове, лишь одна, повторялась, как удары молотка, загоняющего гвозди, "ибо знает Отец ваш, чего вы хотите в сердце своем, раньше за просьбу вашу". Молча развернувшись, открыл двери в сени, но крепкая рука, ухватив меня за локоть, усадила на лавку.
— Сиди теперь. Раньше уходить надо было, когда просили тебя по-хорошему. Никогда вы мужики, нас, баб, не слушаете, думаете, самые умные.
— Почему, почему, ты мне раньше, тогда еще, этого не сказала?
— Я бы и сейчас не сказала, если бы ты ушел, когда просили. Не все нужно знать Владимир, во многом знании, многие печали… был у меня когда-то поп знакомый, очень любил мне то повторять. — Она задумалась, вспоминая что-то свое.
— Что мне знать не нужно? Что ты жизнь из нее будешь тянуть, за то, что она мне приснится? — Злость и горечь, от осознания того, что один из нас двоих, или я, или Любка, подсознательно не желают встречи, и страх, что это могу быть я, поместились в этих несправедливых словах.
— На кой ляд мне ее жизнь, — непроизвольно вырвалось у Мотри. Она, избегая моего непонимающего взгляда, отняла у меня бурдюк, взяв две кружки со стола, налила в них ликеру.
— Хватит балакать, дай попробовать, что ж это ты так расхваливал давеча. За твое здоровье! — Она хлебнула ликеру,
— Добрый мед у тебя, а я не верила, думала, брешешь, что заморский мед хмельной в Киеве купил. А мед знатный ты нашел, наши такого не варят, никогда такого доброго меда не пила. Налей-ка мне еще,
— Ты мне зубы не заговаривай, что ты у нее еще взять можешь, чем она платить будет? — Ее глаза вновь угрожающе блеснули, она тихо, но с какими-то обертонами, от которых мороз шел по коже, прошипела.
— Тебе мало печали, Владимир, добавить хочешь? Вижу, в петлю ты лезть не будешь. Уходить ты вроде собирался, вот и иди, скатертью дорога, а если со мной посидеть хочешь, бери, мед пей и рассказывай про поход ваш. Мне соседи уже всякими небылицами уши прожужжали, а ты и не заикнешься.
Поняв, что на серьезные темы разговаривать со мной не будут и не долго осталось до перехода на физические методы очистки помещений от незваных гостей, вызвал в отместку Богдана, если со мной говорить не желают, пусть он расскажет Мотре о наших приключениях. Если она из его рассказа что-то поймет. У Богданчика была чудная привычка почти полностью игнорировать слова как информационное средство и обрушивать на собеседника не события, а пережитые по этому поводу эмоции, не особенно объясняя, чем они были вызваны. Если у собеседника нет способностей к индуктивному анализу, понять Богдана было затруднительно. А сам, в это время, попытался, вспоминая наш разговор, понять, чего не хочет рассказывать мне Мотря.
После непродолжительного раздумывания, остался один непротиворечивый вариант, удовлетворяющий всем условиям. Поскольку Любка могла платить только своим здоровьем, жизнью, называй это, как хочешь, а Мотря утверждала, что ей это не нужно, получалось, что Любка платит не ей, а мне. Больше некому. И получается, что это я из нее жизнь сосу, когда в ее сны влезаю. Именно этого не хотела говорить мне Мотря, когда спросила, мало ли мне печали. И, к сожалению, десятки мелких фактов, из моих прошлых переживаний хорошо вписались в эту теорию, подтверждая сделанные выводы.
Богдан дернул меня на поверхность, передав мне мыслеформу которую можно было понять так. Он все рассказал, Мотря хочет со мной пообщаться и чтоб я не ругался с хорошей тетей Мотрей, которая нас вылечила. Хорошая тетя Мотря весело хохотала, вытирая выступившие слезы,
— Ой, уморил, ой уморил, ты только это больше никому не рассказывай, Богдан, нельзя такое рассказывать, так и от смеху помереть можно. Зови, давай, своего братика, поспрошать его хочу.
— Так вот он я, только и мне тебя поспрошать надо, Мотря
— Да что тебе все неймется-то! Что ты уперся как баран? Ты что думаешь мне тебе сказать жалко? Не могу я тебе то рассказать. Это как слепому рассказывать, что на небе радуга. Слепой пока не потрогает, не поймет. Так и ты. Ты одно должен знать, не снится тебе жена твоя, значит так и надо. И не лезь, куда не просят. Когда надо будет, тогда приснится. Больше ты от меня ничего не услышишь, а начнешь спрашивать, на улицу прогоню. Теперь рассказывай, кого ты нашел?
— Нашел ученицу тебе, а может и двух, то тебе решать. Если в дороге ничего не случилось, то уже к Киеву подъезжать должны. Если успеют, меньше чем за две недели в Черкассах будут, встречу их там, и к тебе привезу. С ними детей четверо, двое братьев ее младших и у тетки ее двое детей, но уже большие все, старшему десять, самой младшей шесть. Так что думай пока, как их размещать будешь.
— Поместимся, в тесноте да не в обиде. Теплее зимой в хате будет.
Она подробно выпытывала меня, как я узнал, что эта девка ей подходит, что я чувствовал, когда они мне в глаза смотрели, пока не довела меня до ручки.
— Все, Мотря! Спрашивай о чем хочешь, о девках этих больше ни слова не скажу. Привезу к тебе их, если Бог даст, в следующее воскресенье, как стемнеет. Не придутся ко двору, заберу в село, не пропадут.
— Так я тебе их и отдам. Если ты не сильно набрехал, будет с них толк. Тетка ее уже старая, много не научится, но помощницей будет и мне, и племяннице своей. Ты не спрашивал, они крещеные?
— Имена поганские у обеих, в хате икона стояла, но они на нее не крестятся. Крестов на теле тоже не носят. Думаю, что обе не крещеные.
— Не беда. Я с ними потолкую, окрестим, чтоб люди в глаза не лезли. И как это ты разглядел, что на теле крестов нет? — В глазах у Мотри замелькали лукавые искорки.
— Так я старше тебя, Мотря, насмотрелся на людей, слава Богу. Гляну, и сразу вижу, есть на теле крест, аль нет. Ты мне вот что скажи, к тебе колядовать придут?
— Богдан мне все рассказал, как ты за крестами на теле глядел, чуть со смеху не упала. Так что можешь про свои глаза зоркие, кому другому брехать. А колядовать прибегут. Как стемнеет, так и прибегут, у кого ж им колядовать на хуторе, как не у меня.
— Стели мне тогда на лавке, я ж всем сказал, что занемог, вот на лавке и полежу, пока ты их угощать будешь.
— Да кто ж поверит, что ты занедужил с такой-то харей, — смеялась Мотря, но постелила на лавке.
— Ничего, как придут, у меня харя другая станет, — ответил, быстро раздеваясь и складывая в углу свои вещи. Нырнув под покрывало, с удовольствием растянул на твердой лавке свою побитую спину. Мотря с иронией наблюдала за моей ползучей оккупацией своей территории.
— Что думаешь, ты больно хитрый, раз на лавку улегся, то уже с хаты не выгоню? Разозлишь меня, так и голого на мороз прогоню. Стемнело уже, садись к столу, вечерять будем, как, никак, праздник сегодня, древний праздник, праздновали его еще пращуры наши, когда про Христа никто здесь и не слыхал.
Настроение было не праздничное, да и у Мотри радость из глаз через край не била, но традиции нужно чтить.
Сев за стол при неярком свете лучины, вдруг впервые за эти месяцы, отчетливо и до конца понял простую и очевидную вещь. Моя прежняя жизнь ушла, ушла безвозвратно, и даже прикоснуться к ней уже не смогу по своей воле. А если попытаюсь обмануть судьбу, и буду переть буром, то заплатят за это самые близкие люди, и так заплатят, что второй раз даже мысль, ломать действительность под себя, покажется мне кощунственной.
Все что у меня есть в этой моей новой жизни, оно не мое и ничего не стоит, а единственный человек с которым могу открыто поговорить и которому от меня ничего не нужно — эта немолодая женщина сидящая напротив, с которой мы во многом похожи. Ведь она практически моя ровесница, моложе лет на пять, одинокая, как и я, а люди… Люди всегда в раздумьях, с одной стороны лечит, пользу приносит, а с другой, ведьма, может ее лучше прогнать от греха подальше. Так и со мной…
Да и кто я есть, на самом то деле, мне до сих пор неясно. Ведь если разобраться беспристрастно, то меня можно классифицировать как одну из форм нежити, присосавшуюся к чужому телу, и тут уже такого навыдумывать можно, что волосы на голове дыбом станут. Может эти все трупы, которых я тут успел набросать, это из той же оперы, желание нежити чужую жизненную силу отведать, только всю и сразу, одним большим глотком.
Еще парочка гипотез таких про себя, любимого и впору будет дров наносить, костер поджечь. Только попросить кого-то привязать покрепче, а то у самого не получится, духу не хватит…
— … и перестань ты свою жену мучить, Владимир. Хочешь вспоминать, вспоминай что-то хорошее, не загоняй ее в гроб тоской своей. Если ты ее любишь, так радостно о ней думай, иначе загонишь в гроб до срока, я такое не раз видала. Ты ж и себе, и ей жизни не даешь, она твою тоску лучше тебя чует. Тебе что, девок вокруг мало? И ей оглядеться надо, может найдет кого, бабе одной жить тоже тяжко, а ты из нее душу мотаешь.
— Хватит, Мотря! Давай хоть ты мне душу не мотай, сам с этим справлюсь! Я с ней жизнь прожил, за месяц такое не забывают. Даже если надо забыть. Давай, наливай еще. Эх, надо было больше меда купить, ничто, на сегодня хватит, а поеду в Черкассы девок твоих встречать, попрошу купца из Киева мне бочонок привезти.
Мы пили ликер, а я рассматривал Мотрю, больше смотреть было не на что. Если снять с нее эти бесформенные халамыды, в которые она одевается, так просто красавица, а формы, как у жреческих богинь плодородия. Формы так и просятся в руки. В руки скульптора.
— Ты чего на меня так уставился, как кот на сметану?
— А на кого мне смотреть, все тебе недогода. Только сама казала, чтоб я на других баб смотрел, и жену тоской не мучил, вот я и стараюсь.
— Ты на молодых смотри, я тебе в матери гожусь.
— Для меня ты и есть молодая, а на что ты годишься, это мы еще посмотрим.
— Владимир, ты не дуркуй, на улице ночевать будешь.
В дверь начали стучаться, видно коляда пришла, быстро спрятав свой бурдюк под покрывало, чтоб не было лишних вопросов, с несчастной рожей слушал колядки, всем видом стараясь показать как им хорошо и как мне плохо. Потом они долго угощались, пока не выпили все вино и не съели все, что было наготовлено. С чувством выполненного долга они попрощались с Мотрей и со мной. В десятый раз переспросив что меня болит и в десятый раз пропустив мимо ушей мой новый диагноз, одно и то же повторять мне было скучно, коляда пошла гулять дальше.
Допивать ликер Мотря наотрез отказалась, сославшись на количество уже выпитого вина, прибрала со стола, потушила лучину и ушла спать на кровать. Кровать была достаточно широкая, чтоб поместить двоих, поэтому перебрался туда, железным аргументом пресекая попытки Мотри отправить меня обратно. Мол, там, на твердой и холодной лавке, не засну, замерзну, заболею. А поскольку это ей лечить придется, намного проще меня не прогонять, а дать тут немного погреться возле ее пышной груди. Ведь мне нужно обязательно разобраться, на что она еще годится.
— И за что мне такое наказание?
— Так это ты не у меня должна спрашивать, а у себя, кто меня в этот мир притащил, тот и должен страдать. Но, как учит нас святое писание, иго мое в радость и гнет мой легок.
— Не богохульствуй, дурень.
В конце концов, Мотре надоело делать вид, что она отбивается, и она сделала вид, что нехотя мне уступает, вспоминая раз за разом мою фразу про нудного. Врезалось видно в память. Мы весело и радостно провели остаток ночи. Правда, я часто называл ее Любка, тоска и страх, что тосковать нельзя, набегали волнами рвущими на части, но Мотря, веселым смехом прогоняла их и рассказывала, что было бы со мной, будь на ее месте другая.
Иногда мы отдыхали, пили ликер и болтали, рассказывая каждый о своем мире. Я расспрашивал о взаимоотношениях между различными атаманами, сколько у кого клинков и что она рассказала Иллару про меня. Она в основном интересовалась вопросами здравоохранения, поражаясь с одной стороны, каких успехов достигла медицина в моем мире, а с другой, что люди забыли самые очевидные вещи известные здесь любой знахарке.
Что-то изменила во мне эта ночь перед Рождеством. Мотре удалось напугать меня. Даже не веря ей до конца, что своей тоской могу навредить Любке, я вдруг поверил, что законы мироздания мудрее меня и у меня нет другого выхода, только терпеть и ждать. Меня охватило новое, незнакомое моей упрямой натуре чувство, чувство доверия к мудрости Творца и тихой радости ожидания встречи с любимым человеком. И еще я твердо знал, что дождусь ее.
Мы собрались затемно и поехали в село на праздничную службу, которую должен был давать отец Василий. Пора было наводить с ним мосты. Отношения казаков с церковью были достаточно не простыми. Хотя по некоторым данным, бродники, от которых, как многие считают и следует вести историю казачества, приняли православие раньше Киевской Руси, официальных епархий в степи не было до шестнадцатого столетия. В походах все обряды проводил атаман, на повседневную жизнь вне походов, влияние церкви также было минимально. Долгое время, несмотря на то, что православие было, скажем так, официальной религией, среди казаков встречались и мусульмане, и католики, и язычники. Но, несмотря на то, что никакого влияния у отца Василия на светскую власть не было, крови он мог попортить изрядно, простой люд к слову священника был восприимчив, поэтому следовало озаботиться выстраиванием с ним нормальных отношений.
Приехав в церковь на службу, которая вот-вот должна была начаться, первым делом пробрался поближе к Марии, и рассказал ей, что со мной случилось, создав произвольную композицию их тех диагнозов, которыми вчера развлекал коляду. Поведал ей как мне безумно жалко, что не смог с ней вчера колядовать, но теперь все в порядке, Мотря меня подлечила, крепко подлечила. Впереди еще много праздников и мы наверстаем упущенное. Короче, выдумывал все то, что девушке приятно услышать, нахально пользуясь ее неопытностью и своей многолетней практикой в выдумывании таких сюжетов. Жаль, что в этом отношении девушки на удивление быстро учатся и очень скоро начинают с поразительной точностью различать действительность и вымысел.
Но пока Мария, в перерывах между песнопениями, расспрашивала, не обращая внимания на недовольные взгляды отца, как же Мотре удалось столь быстро и радикально вылечить меня от такого букета неприятностей, и смогу ли я завтра придти на вечерницы которые она организовывает. Получив клятвенные заверения, что непременно буду, если атаман меня никуда не отправит, и вообще, все последующие дни буду только возле нее крутиться, пока меня палками не начнут отгонять. Мария развеселилась и перестала нарушать общественный порядок в культовом сооружении.
После богослужения, скромно спросил отца Василия, когда он может меня исповедать, и принять небольшие подарки, которые наготовил, как ему лично, так и православной церкви в его лице. Отец Василий был приглашен к атаману на праздничный обед, а потом он собирался в церкви готовиться к вечерней молитве и не имел ничего против моего прихода к нему на исповедь. Обрадовался удачному стечению обстоятельств, ведь после праздничного обеда у атамана, отец Василий наверняка будет в хорошем расположении духа. Надо постараться ему еще его улучшить новым заморским медом и добиться поддержки планов святого Ильи по реорганизации жизни казацких поселений. Ведь целью стоит защита нашей земли и святой православной церкви от злобных врагов. Главное, красочно описать какие беды свалятся вскоре на наши головы, если мы не будем готовы.
Отведав у родителей праздничных закусок, угостил батю заморским медом, который, якобы, в походе купил и пообещал, скоро у нас с матерью не хуже будет, на что батя долго и искренне смеялся. Чтоб ему не было так весело, начал расспрашивать, как там идут дела с моими заказами. Как привез ему крицу, сразу договорился, сколько он мне будет за нее платить, если у него будут заказы, а поскольку зимой работы мало, загрузил его изготовлением цельнометаллических штыковых лопат. Покопав немножко доской оббитой снизу железом, которую тут называют лопатой, мне сразу стало ясно, что такими лопатами можно только по головам друг другу стучать, копать ними противопоказано, разрушает нервную систему быстро и необратимо.
Видимо, поэтому, фортификация начала развиваться только после того, как был решен вопрос с железными лопатами. Правда, остается открытым вопрос, как и чем, наши предки Змеиные Валы насыпали, но видно у них были свои секреты. Заказав бате полсотни лопат, сорок наконечников для метательных копий, триста бронебойных наконечников и сто срезней, поставил в углу кузни бочонок, наполовину наполненный постным маслом, как оказалось, очень дорогая вещь по нынешним временам. Как мне цену сказали, сразу понял, после пилорамы буду маслобойку мастерить, что-то у них тут не все слава Богу, если постное масло дороже смальца продают.
Когда покупал, жаба душила крепко, начал понимать тех кузнецов, которые предпочитали не тратиться на масло, а как клинок откуют, так сразу и суют его, раскаленный, рабу в живот. Но я ненавидел рабовладельцев с детства, поэтому пришлось на полбочонка постного масла потратиться. Оно того стоило. Один вид моего братика Тараса, как он услышал, что в постном масле будут лопаты плавать для пущей закалки, окупил с лихвой все мои затраты. С удовольствием послушав, как он меня материт за то что я думаю, что умнее меня нет никого. Что про закалку в постном масле он сроду не слыхал и надо все делать, как люди делают, а не выпендриваться перед народом.
Не обращая на него внимания, обратился к отцу.
— Батя, давай так. Если он у тебя подмастерья, то пусть сидит и молчит, я с тобой толковать буду, а если ты тоже так думаешь как он, грузите железо обратно в телегу, я к другому кузнецу поеду.
— Да ты схлынь, Богдан, он же как лучше хочет.
— Не надо, как лучше, батя. Делайте так, как я сказал. Первую откуете, как я прошу, поглядите на нее. Сможете лучше сделать, делайте по-своему, потом сравним вашу лопату и мою. Вот тогда уже будем думать, как лучше делать, а пока это все пустые балачки, на которые у меня времени нет.
До праздников они как раз успели лопаты отковать, и теперь мы с батей торговались, что он для меня сделает за то, что бочонок с постным маслом им оставлю. Очень им сподобилась эта закалка. У меня заказов хватало, но нужно чтоб чугун приехал, попробовать на малых объемах его превращать в высокоуглеродистую сталь, откатать процесс. Завтра вроде как тоже праздник, но мы с батей договорились, что с утра пойдем в кузню. Попробуем выплавить пару ерундовин из бронзы, необходимых в конструкции лесопилки, а потом к ним выковать остальные детали из железа.
Хотелось мне очень из стального арбалета пульнуть, но в памяти крутилась информация, что в сильный мороз даже рессоры лопают. Так что доверия к средневековой стали не было. Придется до весны терпеть, или пока оттепель не наступит.
Прихватив бочонок с ликером, который всем задвигал под видом заморского меда, и мешочек с двадцатью серебряными монетами, пошел в церковь, на встречу с отцом Василием. Вскоре пришел и он. Был он еще не стар, на вид до сорока, слегка помятый тяжелым трудом.
Если ты один на всю округу, и ни одна свадьба, крестины, поминки без тебя не могут обойтись, а ведь есть еще и большие праздники, походы, да и много других поводов. Когда тебя практически ежедневно куда-то приглашают, наливают, требуют слово сказать, жизнь такая только со стороны кажется сплошным праздником, а платит человек за все своим драгоценным здоровьем. Вблизи отец Василий выглядел совсем по-другому. Интересно будет узнать у атамана, откуда он взялся у нас, в Холодном Яру, больно взгляд у него пронзительный, если приглядеться.
Как правило, священники к казакам попадали случайно, отбивали у татар вместе с полоном, иногда выкупали, некоторые сами приходили, набедокурив в более спокойных районах, священники тоже люди и ничто человеческое им не чуждо. Так что разные попадались священники в казацких селениях.
— Здравствуй долго, отец Василий. Вот, прими от меня в дар бочонок меду хмельного заморского. И монеты прими на благо церкви православной, пусть стоит она в веках, до конца дней мира сего.
— И ты здравствуй, Богдан. Спасибо тебе за дары твои, наслышан я много о деяниях твоих, давно хотел с тобой потолковать.
Мы зашли с ним в комнатку, где он переодевался перед службой, и уселись на лавку перед небольшим столом. Отец Василий извлек вместительный серебряный кубок, ловко откупорил затычку у бочонка, и нацедил ликеру.
— Сейчас отведаем, что за мед варят схизматики. Ой, добрый мед, а крепкий какой, — отец Василий поцокал языком, и повернул ко мне внимательный взгляд, — ну говори Богдан, что у тебя на сердце, в чем покаяться хотел?
Рассказал отцу Василию, какие напасти обещает земле нашей святой Илья, если не станем всем миром на защиту и не поможем князю Витовту через девять лет. Что будет после проигранной с таким треском битвы, и какие рекомендации получил от святого на текущую пятилетку с целью минимизации полученного ущерба. В этом разговоре особо остановился на увеличении населения казацких земель за счет православных страдающих от гнета католической церкви на Волыни и Галиции, развитии православия на наших землях, и его, отца Василия, лидирующей роли в этом вопросе. Батюшка оказался непрост, несмотря на то, что он не переставал пробовать заморский мед, глаза его были трезвые, и с изумлением рассматривали меня.
Видимо, ему редко встречался человек способный так долго и без остановок говорить, при этом не повторяться. Когда я в своих проектах развития православия на казацких территориях переключился на Константинополь, у которого потребовал предоставления нам статуса митрополии, а отцу Василию должность митрополита земель казацких, и видя, что на этом не остановлюсь, пока не сделаю его главой всех церквей православных, отец Василий остановил поток моего сознания и задал провокационный вопрос.
— Скажи Богдан, откуда тебе известно, что тот, кто тебе является, святой Илья, а не враг рода человеческого?
— Сердцем чую, отче. Да и сам посуди, учил нас Господь, по плодам узнаете их, не может доброе дерево худого плода родить, а дерево злое, плодов добрых. А от святого Ильи, ничего, кроме добра я не видел.
Тут началась у нас бесплодная дискуссия, в которой отец Василий пытался отстоять точку зрения, что испытания сии тяжкие, от которых пытаюсь убежать, и остальных с собой прихватить, посланы нам Господом, чтоб укрепить нас в вере нашей, а меня искушает лукавый, чтоб мы этих испытаний избежали. Я придерживался диаметрально противоположной точки зрения, что это враг рода человеческого, хочет добрых христиан извести полностью, чтоб плодились лишь те, кого он уже сбил с пути праведного, а Господь не хочет этого, и посылает помощь детям своим, кто истинной веры не отрекся. При этом я прямо ссылался на соответствующий абзац, где черным по белому написано, что лукавый предложил Всевышнему испытать род человеческий, чтоб выяснить чего он стоит, на что получил добро от шефа. Любому здравомыслящему человеку с этого абзаца совершенно ясно, что лукавый такой же слуга шефа как, допустим, ангелы, просто выполняет другие, скажем так, деликатные поручения. Ведь в любой солидной конторе должна быть секретная служба проверяющая сотрудников и только дураку может придти в голову идея, что ее начальник борется с шефом.
Поскольку в любом солидном сочинении, а Библия, безусловно, к таковым относится, можно найти цитаты, подтверждающие любые две противоположные идеи, каждый из спорящих может стоять на своем. Это я понял еще когда теорию Маркса и Ленина в университете изучал. Дальше ситуация заходит в тупик, и выигрывает тот, у кого больше децибел в глотке, либо тот у кого припасен некий нестандартный ход способный выявить правого и наказать виноватого. Поскольку децибел у отца Василия было побольше, предложил альтернативный вариант решения нашего спора.
— Учит нас Святое писание отче, что никто не знает будущего ни ангелы, ни черти, даже сын Божий и тот не знал, когда настанет Судный день, и прямо нам сказал, мол, только отец мой на небе то знает. Нигде ты в Святом писании не найдешь что лукавому или ангелам будущее открыто. Значит, святой Илья мне является, отче, только он может от Господа будущее знать и нам сказывать.
Отец Василий надолго задумался, видно сбил я его с мысли, но как настоящий философ нашел аргумент, который невозможно оспорить, ибо аргументов против фаталистов и софистов не придумано.
— Ты правильно сказал, Богдан, что разрешил Господь лукавому искушать род людской. А раз так, то должен был Господь лукавому и будущее открыть, иначе не смог бы он людей искушать.
Ну что тут сказать, в огороде бузина, а в Киеве дядька. Дальнейшая дискуссия теряет всякий смысл.
— И скажи мне, откуда ты так добре Святое писание знаешь, Богдан?
— То не я знаю, то святой Илья мне те слова подсказывает, что тебе сказать надобно. Так что отче, не со мной ты споришь, а со святым Ильей. Вижу, нет у тебя веры ко мне, отче. Давай соберем товарищество на круг и каждый из нас скажет, что он думает. Пусть казаки решают. Решат головы под сабли класть, жен и детей в неволю к басурманам готовить, муки терпеть, которых избежать можно, чтоб веру свою укрепить, значит, так тому и быть, как все, так и я.
— Ишь ты, что придумал, кто ж на такое пойдет. Если открылось тебе будущее, теперь обратного хода нет. Святой Илья то тебе открыл, или враг веры нашей, на то никто не посмотрит. Будут казаки думать, как беду отвести. Ты не о том должен думать, Богдан, а о том, как душу свою не потерять и не верить на слово тому, что тебе поведают. Ибо сказано, не идите торной дорогой, что ведет в пропасть, и нею многие идут, ибо тесные те врата и узкая дорога, что ведет к жизни и мало тех, кто находит ее. То твое испытание, тебе решать, мы тебе только советом помочь можем. — Отец Василий явно давал задний ход, видимо, вести диспут в широком коллективе легковозбудимых участников, у него желания не было.
— Так я уже все решил, отче. Если ты видишь, что идет дитя к яме и можешь его остановить, ведь не будешь ты, отче думать, а может лучше пусть погибнет невинное. Ведь если поймаю его, грешником может стать и душу свою погубит. То его жизнь и как она сложится, никто не знает. Так и тут. Если могу спасти жизни братьев своих, значит должен то делать, а станет кто из них грешником, то не моя печаль, отче.
— Вижу крепок ты, Богдан в вере своей, или в заблуждении своем, то мне не ведомо и не мне то судить. Мешать тебе не стану в делах твоих, ибо сказано — не суди, да не судим будешь. Если же помощь тебе потребуется, то отдельно толковать надо. Все ли поведал что на сердце твоем?
— Еще одно хотел сказать тебе, отче. Дюже мне этот мед сподобился, вызнал я в этом походе секрет у латинянина, как такой мед варят. Хочу теперь у нас такой мед варить, но нет мне пока в этом деле удачи. Еще придумал я отче, как доски пилить можно по пять за раз, теперь пробую такое сделать. Что ты на то скажешь?
— То дело доброе. Рассказывали мне, что ты бражку бочками варишь, но ничего не выходит путного с того. Но сказал Господь, просите, и будет вам дано, стучите, и вам откроют. Так что не теряй надежды, Богдан, может выйдет и у тебя, что доброе. А теперь иди, мне нужно к вечерней молитве готовиться. И знай, нет у меня веры к тому, кто с тобой толкует, буду смотреть я на дела его. Если на благо они, не стану противиться, но если увижу замысел лукавого в деяниях твоих, прямо о том скажу.
— Добре, отче. Буду тебе сказывать все, что мне святой Илья поведает.
Надеялся я на большее, но осторожный отец Василий не повелся на радужные перспективы, что с одной стороны было неплохо. Иметь дело с неглупым и осторожным человеком всегда лучше, чем наоборот. Глупым проще манипулировать, но это, как правило, рано или поздно вылезет боком. Оставишь без внимания, такого наломает, что проклянешь тот день, когда с ним связался. Недаром народ говорит, лучше с умным потерять, чем с дураком найти. Подпишусь под каждым словом.
Дни понеслись дальше заполненные тренировками, самогоноварением и конструированием лесопилки. Иногда приходилось принимать участие в посиделках, где в основном любовался Марией, иногда принимал участие в разговорах, а в остальное время продумывал последующие детали пилорамы, способ их расположения и взаимную установку.
После изготовления основной, двухметровой, шестерни, мы приступили к изготовлению первой передающей шестерни, с коэффициентом повышения пять. Человеческим языком, это означает, что она, за один оборот основной шестерни, должна сделать пять своих. Поскольку внутренний диаметр основной шестерни, без зубьев, был метр восемьдесят, следовало изготовить шестерню с внутренним диаметром тридцать шесть сантиметров, или в новых единицах три ладони и три пальца. Несмотря на кажущуюся простоту, с ней тоже пришлось повозиться. Нужно было ее так изготовить, чтоб все усилия передавались перпендикулярно волокнам древесины и не было возможности раскалывания детали при нагрузке. Для этого пришлось внутреннее кольцо сегментировать, каждый зуб шестерни выпиливать отдельно, а потом врезать в кольцо.
На этот же вал с передающей шестерней, планировалось изготовить и посадить практически стандартное колесо около метра в диаметре, только помощней. Оно должно было входить в состав второй передаточной пары, соединенной между собой кольцевым ремнем, с коэффициентом повышения три. Таким образом, я получал общий коэффициент повышения пятнадцать, что должно было хватить для нормального движения пакета лучковых пил. Окончательную регулировку предполагалось осуществлять, меняя поток воды на колесо. Последний вал, предполагал закрепить в опорном столбе на аналог шаровой опоры, так чтоб он имел определенную степень свободы. На нем, с одной стороны, должно было сидеть второе передаточное колесо, тридцати трех сантиметров в диаметре, которое соединялось ремнем с первым, а с другой стороны на нем крепилось колесо с шатуном, шестидесяти сантиметров в диаметре, которое и должно двигать пилы. Шаровая опора давала возможность, двигать вал на втором опорном столбе, с помощью клина регулировать натяжение ремня, при необходимости разъединять силовые механизмы. Шатун, при вращении колеса, будет толкать вверх-вниз пакет пил по вертикальным направляющим, а по горизонтальному желобу, к пакету пил, будет подаваться бревно.
Таким был общий план будущей пилорамы. Жаль, что в уме он рисовался значительно быстрее, чем на практике, где в любом месте плана возникало дополнительно десятки мелких проблем, которые нужно было решать. Только сверл нам батя с десяток скрутил, разного диаметра, спокойно смотреть, как они долбят гнезда под зубья шестеренки стамесками, у меня не получалось. По моему рисунку, батя изготовил из металлического прутка коловорот, в конце которого сделал гнездо квадратного сечения. Приковав к каждому сверлу концевик из квадратного прутка такого же размера, получился нормальный инструмент. Правда, сверла приходилось клинить в гнезде, чтоб не выпадали, но сверлить было несравнимо проще, и необходимые гнезда намного быстрее было высверливать, а стамеской только подравнивать контуры. Не хочу говорить о бесконечном множестве деревянных шипов, которыми все это крепилось в силу дороговизны гвоздей, и под которые нужно было сверлить дырки.
Понятно, что размышления на эти темы, не способствовали пониманию того, о чем идет речь вокруг меня на посиделках, и когда мне задавали вопрос, я часто пропускал его мимо ушей. Только по тишине и направленным на меня взглядам понимал, что мне, видимо, придется о чем-то рассказывать. Приходилось переспрашивать, на вопросы о чем же я думал — честно отвечать, мол, когда вижу перед собой Марию, обо всем на свете забываю и ничего не слышу.
Пока, кое-как выкручивался. Традиции общества не поощряли, чтоб неженатые девушка и парень надолго оставались наедине, в эти недолгие минуты, Богданчик не давал Марии разговаривать, увлеченно с ней целуясь, но было понятно, долго эта лафа не продлится и начнутся суровые испытания.
Как только нужно будет вступать с ней в затяжные разговоры, несоответствия которые легко обнаружила маменька, Мария обнаружит не менее легко. Остается только надеяться, что до свадьбы нам поболтать не дадут. Все-таки у Иллара корни с Кавказских гор растут, а там традиции построже, чем у татар и у славян. Один он, не стеснялся сам придти и дочку с посиделок домой забрать, если народ допоздна засиживался. Мне оставалось в этом случае только горько вздохнуть и радостно бежать домой, отгородившись от Богдановых эмоций.
Так незаметно пролетело время и пришла пора ехать в Черкассы с первой партией ликера. В субботу затемно, взяв запасные полозья, если девки приедут этим караваном, их воза на полозья надо будет поставить, запряг троих коней, двух своих, и батиного одолжил, чтоб не застаивался в конюшне, весело погнал сани вверх по руслу реки. Семь больших бочек, груз не запредельный, но и не маленький, несмотря на тройку коней, к Черкассам добрался уже при свете луны и звезд.
Двор корчмы уже был порядком заставлен возами, гостей в корчме перед воскресным базаром уже было немало. Корчма была почти полна, в ней толкались, как приезжие купцы с возницами и охраной, так и местные казаки. Среди этой толпы мужиков, мои девки с детьми выделялись, как козы среди стада овец, или наоборот. Хуже всего, что их уже приметили местные казаки и двое уже умудрились усесться рядом с ними, оттеснив в сторону Авраамовых охранников и возничих. Кивнув Аврааму, направился прямо к ним. Девки не выглядели испуганными или смущенными активными приставаниями местной публики, но поскольку я их пригласил, то и мне нужно было разбираться. Как говорят теоретики стратегии, лучшая оборона это нападение.
— Здорово сестрички! С приездом вас! Небось, заждались уже меня! А чего вы в такой тесноте сидите? Берите детей и айда, вон за тот стол. Давно уже приехали?
Не обращая внимания на казаков, подхватив кого-то из детей на свободную руку, дал девкам вылезли из-за стола, и перебрались за другой. Их ухажеры сначала ошалело смотревшие, как мы дружно перебираемся подальше, не обращая на них внимания, затем, не выдержав подтрунивания товарищей, с грозным видом двинулись в нашу сторону. К тому времени я уже успел разоружиться, снял доспех с поддоспешником, жарко было в корчме. Оставался проблемой мой заряженный самострел, который зарядил перед дорогой, от волков отбиваться. Может, это и было причиной нерешительного поведения казаков в начале нашего знакомства. Когда у тебя за спиной стоит мужик в полном вооружении, у которого в руках, заряженный острой стрелой самострел, то как-то не знаешь с чего начать беседу. Поменяв стрелу на ложе, и не обращая внимания на ухажеров, с грозным видом ставшим перед нашим столом, обратился к Ждане,
— Ждана возьми свой тулуп, отойди вон туда, и держи его возле стены на вытянутой руке, я в него тупой стрелой пульну. А ты казак не стой на дороге, как дуб в поле, или ты уже такой пьяный, что не видишь вокруг ничего?
— Ты, кого пьяным называешь, хлопчику? И не направляй на меня свою цяцьку, я ее не боюсь!
Поскольку устраивать драки на чужой территории было бы опрометчиво, обратился к их компании, где выделялся как своей саблей, так и всем своим внушительным видом, лидер этой компании, который и начал подуськивать этих двоих ухажеров на меня. Видно не сподобился я ему, такое бывает. Не знаю, откуда он меня знал, хотя две сабли за спиной, возраст и самострел, достаточные приметы для неглупого человека, а вот мне не узнать бывшего атамана черкасских казаков, Арсена, было очень затруднительно. Двух месяцев не прошло, как наблюдали мы его перевыборы.
— Шановное товарищество! Ваш казак не верит, что он пьяный. Предлагаю проверить его и любого, кто захочет. Каждый из нас двоих, ставит по монете, потом станем мы друг против друга и будем бить по разу друг дружку. Можно пригибаться, отклоняться, руки подставлять, только падать не можно и с места сходить. Кто первый упадет, тот проиграл, кто с места сошел, тот проиграл. А раз проиграл, значит забирает монеты и идет из корчмы спать.
— Так за что ж ему давать монеты, если он проиграл? — Сразу спросил кто-то любопытный.
— Так то ж ему такая кара будет, братья казаки, с монетами в кошеле из корчмы домой спать возвращаться. — Народ дружно загоготал, по достоинству оценив страшную кару.
— Ну что, Яков, — обратился недовольно скривившийся Арсен, прочувствовал бедный снова, как легко меняется настроение электората, — готов ты на такое испытание?
— Готов, батьку, — озадаченно ответил Яков, — только монеты у меня нет.
Ишь, дальше его батькой, называет, въелось в сознание за годы, что Арсен тут командовал.
— Так, я тебе одолжу, Яков. Как на землю сядешь, так сразу и отдашь, — не выпуская ситуацию из нужного русла, сразу положил на край стола две серебряных монеты.
— А если ты, на задницу сядешь тогда, как быть? — Якова продолжала волновать, больше всего, финансовая сторона будущего испытания.
— По такому случаю, раз я был не прав и даром тебя пьяным назвал, прощу тебе долг. Казаки, помогите столы отодвинуть, чтоб нам было куда падать.
Совместный труд сближает, раздвинув столы, казаки приготовились наблюдать бесплатное представление. Решившись подстраховаться, еще раз озвучил условия состязания.
— Прошу всех, кто есть в этой зале быть видаками, что мы с Яковом вышли не рожу друг другу чистить, а проверить, кто из нас пьяный. Будем мы друг друга по очереди бить. Бить можно только выше пояса. Кто первый упал, тот проиграл. Кто с места сошел, тот проиграл. Все согласны?
— Згода, згода! — Радостно донеслось со всех сторон, — давайте начинайте, хватит языками крутить.
Мы стали друг перед другом на расстояние вытянутой руки, и мне, оценивая соперника, приходилось решать непростую задачу. Проблем выиграть не было. С моей многолетней практикой в таких играх, с партнерами из разных весовых категорий, с которыми нас сводил тренер, по какому-то, ему одному известному алгоритму, проиграть можно, только если действительно напьешься в стельку. Проблема была выиграть так, чтоб не обидеть соперника и его компанию. Мордобой, это очень сильное средство. После короткой схватки, люди могут стать друзьями на всю оставшуюся жизнь, а могут проникнуться друг к другу и крайне отрицательными чувствами.
— А кто первый бить станет? — Задал немаловажный вопрос один из соображающих зрителей.
— Надо жребий кидать, — сразу поступило предложение.
— Да чего там кидать, казаки, Якова проверяю, нехай первый и бьет, — великодушно предложил.
Яков как будто только этого и ждал, сразу попытался влепить мне с разворота правой в ухо. Надо отметить, что довольно резко и неожиданно ударил, я едва успел чуть присесть и пропустить удар над головой. Еле удержал рефлексы, чтоб сразу не всадить левой по открытой печени. Якова потянуло за правой рукой, если б я добавил, он точно сошел бы с места и проиграл, но это противоречило моим планам. Зрители одобрительным гулом приветствовали как скорость, с которой пронесся над моей головой кулак, так и мою нестандартную для этого времени защиту.
Отметив резкость удара, мелькнула мысль, что с Якова вышел бы неплохой тяж. Дальше свободный поток сознания вынес на поверхность фразу великого француза, "О спорт, ты мир!", и меня полностью захватили идеи, как использовать эту фразу в прикладных целях в это неспортивное время. Было бы неплохо организовать какое-то соревнование по основным военным дисциплинам, которыми владеют казаки, с призовым фондом. Очень бы способствовало дальнейшему объединительному процессу.
Мои планы по использованию чужих идей, прервал совет какого-то нетерпеливого зрителя.
— Чего стоишь, бей давай!
— Да вот думаю, куда такого бугая бить, чтоб он почувствовал, — задумчиво произнес, продолжая разглядывать Якова. Вместе с радостным детским смехом, бу-га-га, сразу раздалось несколько голосов.
— В ухо бей!
Недаром у нас была страна Советов, любители посоветовать здесь жили во все времена. Не послушавшись, неожиданно и резко ударил левой в печень. Удар в печень очень коварный. Если точно попал, а противник не успел блокировать удар локтем или не смог смягчить удар мышцами пресса, в дальнейшем, любые попытки противника нанести удар или просто резко двинуть рукой и корпусом, приводят к очень болезненным ощущениям. Единственное положение, в котором боль не чувствуется, не двигаясь постоять с чуть наклоненным вперед корпусом. Конечно, масса Якова сыграла свою положительную роль, но, тем не менее, удар он прочувствовал.
Его следующий удар мне в грудь уже не получился, в последний момент корпус отказался поворачиваться вслед за правой рукой, удар вышел несильным и нерезким. Воспользовавшись тем, что он вынужден держать корпус чуть наклоненным, солнечное сплетение ничем не защищено, ударил справа точно в солнышко. Яков начал хватать воздух как рыба, все примолкли, результат, который был уже понятен, всех удивил. Противник был значительно крупнее меня и вопрос для многих был лишь в том, сколько ударов я выдержу.
— Не, не смогу я такого бугая с ног сбить, казаки. Признаю, не прав я был. Трезвый Яков, зря я на него наговаривал. Оставайтесь, казаки здоровы, мы спать пойдем, хозяин, веди нас в комнату.
— Ты, казак, можешь идти, а сестричек своих оставь.
Это уже было прямое оскорбление и сказал его казак сидящий рядом с Арсеном. Его злые глаза недружелюбно разглядывали меня, на предмет как меня проще всего прибить. Так мне показалось. Но с точки зрения политики, это был плохой ход. Большинство оценило по достоинству мое поведение и явное науськивание Арсеном своего волкодава, так я понял роль этого казака в окружении Арсена, многим из присутствующих не сподобилось. Это несколько развязывало мне руки в дальнейших действиях.
— Не того я, казаки, проверял, вот кого проверить надо было, а то бедный так упился, что уже не понимает, о чем его дурной язык мелет. Иди проспись, казак, завтра с тобой потолкуем, когда твоя голова болеть перестанет.
— Проверить меня хочешь, сейчас проверишь, — зло прошипел Волкодав, с неожиданной легкостью для его массивного тела выскочил из-за лавки и двинулся на позицию.
Яков, который еще недавно занимал ее, отдышавшись, благородно пытался всех убедить, что выиграл не он, но его уже никто не слушал.
— А куда ты так быстро, — остановил я стремительное движение Волкодава, — монету сперва положи, — при этом демонстративно забрал со стола одну монету и запрятал в кошель. Тот растерянно оглянулся на Арсена. Бывший атаман, скривившись, бросил ему монету.
— Лучше бы ты, казак, своей головой жил и своими монетами. Что, Арсен, чужими руками бучу затеваешь? Что ж ты сам в круг не выйдешь, раз не сподобился я тебе? Волка своего ручного на меня натравить решил. Стар ты стал, Арсен, правильно тебя казаки с атамана сняли. Жаль, голову твою дурную не сняли, так то и поправить можно.
— Ты, сперва со мной поговори, казак, потом на старших рот открывай.
— Что дали тебе монету, казак, спешишь ее отработать?
Противник был опасный, опытный, так просто на подначки бы не поддался, но видно наступил я ему на любимый мозоль. Видя, что бешенство в его глазах начинает зашкаливать, великодушно разрешил,
— Ну, давай, бей.
Его не пришлось просить два раза. Волкодав мощно пробил мне с правой, в грудь. Прими я такой удар, поломанные ребра, это минимум, чем бы мне пришлось расплачиваться. Ударив его правой, встречным кроссом в подбородок, я, с одной стороны, развернулся в сторону от его удара, с другой, использовал его энергию в мирных целях. Самый страшный удар получается при встречном движении, импульсы складываются, и тут уже твоя масса не имеет значения, фактически противник бьет сам себя. Формально, я все правила выполнил, ударил его через мгновение после его удара. Ну а то, что раньше, с Яковом все по-другому было и Волкодав был откровенно не готов к встречному удару, тут сам виноват.
Занимаясь боксом, я долго не понимал, почему удар в подбородок намного опасней любого другого удара. Лишь затем, осознав, что подбородок просто рычаг, помогающий нам резко повернуть чужую голову, понял, в чем суть дела. Хотя, о деталях поражающего действия такого удара, ученые спорят до сих пор. Одни утверждают, что от резкого поворота головы происходит сотрясение мозга и человек теряет сознание, другие, что от резкого поворота головы перестают на некоторое время поступать нервные импульсы на конечности, поэтому человек валится на землю. Третьи, и я их поддерживаю, считают, что имеют место оба фактора. Еще одна положительная сторона этого удара — если он правильно проведен, вы его не почувствуете, кажется, что рука пролетела мимо, и вы никогда не травмируетесь.
Чувствительно, несмотря на все принятые меры, проехавшись своей правой, вскользь, мне по ребрам, Волкодав повалился прямо на меня, вслед за своей рукой. Сделав шаг в сторону, и дав ему достигнуть горизонтальной поверхности, сказал:
— Проиграл я, братцы. Пришлось первому с места сойти, чтоб ему не помешать. Так что выходит — снова проиграл. Собирайте детей сестрички, спать пойдем.
Я указал им рукой на лестницу и хладнокровно сгреб монеты со стола. Хозяин, глянув на Авраама, который утвердительно кивнув ему головой, пошел вслед за ними, видно мы его зарезервированную комнату отобрали. Но нам нужнее.
— Посмотри, что с ним, — негромко сказал Арсен второму кадру сидевшему рядом с ним.
Этот был похож на хитрую лису. Правильно Арсен кадры подбирает, побитый мной казак, телохранитель и исполнитель силовых акций, а это чудо, видно занимает должность главного по всяким пакостям. Не зная их опыта поведения с нокаутированными соперниками, решил на всякий случай вмешаться.
— Помогите ему, он сам не поднимет, поднимайте его, на спину не переворачивайте, а то язык западет. Хозяйка, неси голку с ниткой, щас мы ему язык к губе пришьем, чтоб не задохнулся.
Хозяйка запричитав, что такого видного казака забили убежала за иголкой, а все с ужасом уставились на меня. Вспомнив, какой иглой шила мать, я понял эти взгляды.
— Шуткую я, братцы и так отойдет. По щекам похлопайте, только голову не отбейте, скажите потом на меня. Ну вот, уже глаза пролупил, скоро говорить начнет, только пить ему больше не давайте, пусть лучше спать идет.
Повесив на край стола свой поддоспешник, выстрелив в него тупой стрелой, собрал все свои манатки и уже собрался подниматься наверх, как из группы сидевших рядом с Арсеном вышел казак и хлопнул меня по плечу.
— Молодец, Богдан. А то рассказывали мне, как ты с татарином бился, так я не верил. А теперь вижу, не брехали казаки. Будешь у нас, заходи, потолкуем. Спросишь Петра Спалыхату, тебе каждый скажет, где я живу.
— А рядом с тобой разве живет кто? — Задумчиво глядя на него, спросил я. Видно эта шутка над его прозвищем была не первой, потому что суть моего вопроса никому объяснять не пришлось, все дружно заржали и Петро в том числе.
— Гыгочить, абы не плакали, — добродушно ответил Петро, достал монету, бросил на стол и с вызовом глянув на Арсена, заявил. — Пойду и я уже домой, братцы, молодая женка скучает.
Дальнейшие перипетии происходили без меня, сказав по дороге хозяину тащить нам ужин в комнату, все что у него есть, скинув свое железо в комнате, нацепил на безрукавку портупею с саблями, крюком и кинжалами, пошел вниз. Половины казаков уже не было, видно вслед за Петром по домам пошли, Авраам с охранниками и возничими уже не жался в угол, стараясь не попасться под горячую руку.
Забрав из своего воза маленький бочонок с ликером, в который влезало около пяти литров, проходя мимо Авраама выразительно постучав по нему, и пошел наверх. Хозяйка уже принесла горшок с кашей и горшок с жареным мясом, пирогов, квашеной капусты, и кувшин с квасом. Девчонки с детьми, рассевшись на большой кровати, и на лавке вокруг небольшого, полностью заставленного стола, интенсивно работали ложками. На меня они не реагировали, только Любава, иронично глянув, заявила,
— Весело тут у вас.
— А то.
Вытащив ложку и усевшись с краешку лавки, возле кого-то из детей, присоединился к вечере. Разлив ликер, убедил их дать детям только по глотку и отобрать посуду, а то они собирались дать им по целой кружке такого вкусного напитку. Рассматривая собравшийся коллектив, сразу бросалось в глаза, что месяц путешествовать зимой, это не сахар. Дорога нарисовала девушкам черные круги под глазами и убавила красок на их лицах, но было видно, что вместе со мной они увидали конец своей дороги, а это добавило им оптимизма.
Вскоре дети, заморив первый голод, начали мне наперебой рассказывать, что им запомнилось с дороги. Я их заставлял рассказывать по порядку и тому, кто перебивал, засовывал в рот кусок мяса. Они смеялись, а у меня вдруг сжало сердце и выступили слезы на глазах. Буркнув, что сейчас приду, пулей слетел по лестнице и выбежал на мороз.
Мне вдруг вспомнилась история, которую иногда рассказывала мне Любка. Это случилось в конце первого курса. Мы учились с ней на одном потоке, в разных группах, поток был большой, я даже не знал, как ее зовут. Однажды, после комсомольского собрания, еще был ясный день, мы идем компанией через парк и думаем чему отдать предпочтение, просто пиву, но уже, или преферансу с пивом, но когда доберемся до общаги.
Вдруг подходит ко мне Любка, а она была в молодости просто неотразима, на нее весь наш курс телячьими глазами смотрел, отзывает меня в сторону и просит провести ее домой, а то она, мол, живет в таком районе, что днем страшно одной ходить. Я с трудом борюсь, чтоб челюсть у меня на месте стояла, слова сказать не могу, только мычу и головой киваю. Она берет меня под руку и уводит, от пацанов, пива и преферанса. Через год мы поженились.
И только после свадьбы она мне рассказала, что случилось на самом деле. Она шла сзади с девчонками и когда мы проходили мимо детей играющих на аллее, заметила, как я машинально, проходя, погладил по голове ребенка, тычущегося с мячом мне в ноги. И все.
В этом вся суть настоящей женщины. За ней целый год ухаживает пол курса, а она за пять секунд выбирает себе совершенно другого. Никакого уважения к затраченным усилиям.
Иногда, из вредности я спорил, а был ли мальчик или просто ей надоело ждать, когда я присоединюсь к списку ее ухажеров. Любка никогда не спорила со мной, только смотрела на меня как-то по-другому, ее обычный, строгий и веселый взгляд, от которого в моих ушах сразу начинал звучать походный марш, я уже слышал призыв, "Волчонок вставай, нас ждут великие дела", сменялся чем-то бесконечным, щемящим и невыносимым.
Я просил ее, не смотри на меня так, человек не может вынести такой ответственности, хочу быть как все, недостоин я таких взглядов, а она только улыбалась и отвечала, "Бачили очі що брали, тепер §жте аж повилазьте". (Видали очи что брали, теперь кушайте, хоть повылезайте).
Когда, вспомнив все это, я вылетел на мороз, охваченный тоской и страхом, ведь мне нельзя тосковать, суперпозицией всех этих чувств, рвущих мое сердце на части, стало простое желание, здесь, сейчас, спокойно, тихо умереть. И забыть, все забыть…
Вдруг став невесомым, я увидел светящийся, сияющий водоворот, появившийся над моей головой, там, внутри, было забвение, в нем был покой, я знал, чувствовал это. Стоило только потянуться к нему и он бы втянул меня внутрь, в вечный покой, но какой-то белобрысый мальчуган ухватил меня за ноги, плакал и не пускал, я протянул руку, чтоб погладить его по голове и очнулся… в снегу, во дворе корчмы. Встав на ноги, неожиданно успокоенный и просветленный пошел обратно.
Как мало оказывается нужно человеку для счастья, мне хватило осознания того, что я, по своей воле могу легко и в любой подходящий для этого момент склеить ласты и уйти. И сразу ощущение темницы и каторги, которое периодически охватывало меня, сменилось ощущением полной свободы, свободы, ограниченной только собственной ответственностью за тех, кого приручил.
Так что такое свобода? Можно попробовать дать такое определение, свобода, это возможность уйти. Оно может быть спорным, но хорошо подумав, под это определение можно подвести все другие придуманные человечеством.
Представим себе гипотетическую ситуацию. Лежит привязанный к койке человек, который очень хочет застрелиться. С одной стороны кажется, что его свободу ограничили, с другой, суицид считается психическим заболеванием и вам скажут, что он своей свободы, как осознанной необходимости правильно не осознает, и ему оказывают помощь в освобождении, не побоюсь этого слова, себя самого.
Представим себе, сей человек, так сильно захотел уйти, что научился останавливать свое сердце. Любой практикующий йог вам скажет, это не так уж сложно, как может показаться на первый взгляд. И тогда, вдруг, тот же привязанный человек, в этот момент станет свободен.
Но если мы будем последовательны и проанализируем все не спеша, то признаем, он и был свободен, просто недоучен, а доучившись, осознал свою свободу. Ведь неграмотный, неученый человек, по сути, наиболее несвободен, для него закрыты миры, закрыто так много, что он этого и не представляет. Хотя никто вам не скажет, что его свобода как-то ограничена. Так что такое свобода?
Размышляя над этими непростыми понятиями, возвращался обратно в комнату, толкнув дверь, и обнаружил следующую картину. Детей уже уложили, и они мирно сопели на кровати, за столом сидела Ждана, Любавы видно не было. Только открыл рот спросить, куда она подевалась, как это маленькая змея впялила в меня свои зенки, пытаясь, то ли меня усыпить, то ли обездвижить. Не успел собраться силами, чтоб вырваться с оцепенения и надрать ей задницу за такие фокусы, как почувствовал очень острый ножик у себя на шеи и шипящий Любавин шепот.
— Покажи мне того, кто раньше был, иначе умрешь! — Хотя это звучало дико, я правильно понял пожелание, не стал усугублять ситуацию, если эти ведьмы уже догадались, врать нет никакого смысла. Еще прирежет ненароком, хрен его знает, чего она так испугалась.
— Богдан, вылезай, успокой тетку Любаву, а ты мне смотри, дите не напугай, а то битой задницей не отделаешься, — дал ей напутствие напоследок.
Не знаю как долго и о чем они болтали с Богданчиком, но мальца напугали, я ему все время с глубины пытался внушить, что тетки хорошие, просто нервные очень, чтоб он с ними не ругался и не нервничал. Когда он обрадованный, что его оставили в покое нырнул, выдергивая меня на авансцену событий, оказалось, нас уже посадили на лавку, напротив сидела Ждана и снова пялилась в глаза, а сбоку Любава с ножом, но нож уже держала под столом возле паха. Так мне показалось, чувствовалась только ее правая рука, сжатая в кулак на моем внутреннем бедре, рядом с вышеозначенной областью. Хотя это было приятно, почему-то я был уверен, что ножик она из рук не выпустила.
— Рассказывай все о себе, что помнишь, — безапелляционным тоном потребовала Любава, после того как малая змея напротив, кивнула ей.
— Давай я тебе сначала бывальщину про рыцаря тевтона расскажу, а ты хорошо головой подумай, что мне говорить и как.
— Собрались как-то рыцари у Главного магистра, а он вызвал на середину одного из них и спрашивает. А скажи мне, мол, верный рыцарь, если потребует у тебя наш Орден бросить вино пить, ты бросишь? Брошу, отвечает рыцарь. А если потребует у тебя Орден наш с девками не кувыркаться, не будешь? Не буду, отвечает рыцарь. Ну, а если потребует у тебя Орден, жизнь за него отдать, отдашь? Конечно отдам, отвечает рыцарь, на хрена мне такая жизнь.
— А теперь слушай Любава меня дальше, вот вам еще пару монет, поживете тут день, другой. В понедельник к вечеру, Мотря за вами приедет, с ней дальше толковать будете, нам я вижу больше толковать не о чем. На том девки бывайте здоровы, выбачайте коли, что не так.
Не обращая внимания на нож, вылез из-за стола и начал собирать свои железяки.
— Постой, казак, это я виновата, Богдану не поверила. Ты на Любаву зла не держи, — начала оправдываться Ждана. — Пойми, мы многих, таких как вы видали, все они крови людской алчут, хуже чем звери и ума от того лишаются. Как ты того казака ударил, так я и увидала, кто ты есть. А когда на улицу убег, подговорила тетку тебя проверить. Откуда мне знать, что по дороге ты на нас не набросишься, как волк. Не за себя, за детей боялась. Поспрошали мы Богдана, как он с тобой живет. Другой раз, душа чужая ни за что хозяина на свободу не выпустит, а тут у вас с Богданом прямо рай на земле, не бывает так! Вот и попросила Любаву еще тебя поспрошать.
— Ну и что? Чего ты наспрошала такого, что теперь соловьем разливаешься?
— То я тебе не смогу сказать, ты все одно не поймешь, но теперь не боюсь с тобой ехать. Знаю, не тронешь ты нас.
Очень удобная позиция. Сперва тебя мордой по столу повозить, а потом сказать — что тебе дураку рассказывать, ты все одно порывы моей тонкой натуры не поймешь. Не зная, что мне дальше делать, стоял посреди комнаты. Надо было еще бочонок свой со стола забрать, ликер то все одно продавать надо, Аврааму дать пробовать, но в руки уже ничего не помещалось. Пока я думал над комбинаторикой из двух рук и пяти предметов, в дверь кто-то постучал.
— Кто там?
— Это, я, Авраам.
Ну вот, не успел о нем подумать как он тут, легок на помине. Наши маленькие разногласия мне не хотелось делать достоянием общественности, а уж причины этих разногласий, те вообще были из разряда государственных тайн. Бросив снова свои железки в угол, выразительно глянул на девок, прижав палец к губам, показывая чтоб молчали. Они обрадованные, что остаюсь и никуда не ухожу, с явным облегчением закивали головами. Сев на кровать рядом с Жданой, тихо прошипел:
— Глаза долу опустили и не поднимать, пока мы толковать будем.
— Заходи Авраам гостем будешь. Садись за стол. Любава, а дай-ка нашему гостю меду моего заморского отведать.
Любава налила полную кружку меда, поднесла Аврааму, скромно потупившись и сложив губки бантиком. Авраам с тоской посмотрел на нее и залпом вдул полкружки. Только потерявшего голову купца нам всем и не хватало, а ведь просил девок по-человечески, не морочьте людям голову в дороге. Но надо играть роль строгого брата.
— Ты о чем толковать пришел, Авраам, давай начинай, время позднее.
— Говорил ты в прошлый раз, что меду на продажу привезешь, — с трудом возвращаясь к действительности из своих грез, промолвил Авраам.
— Так ты ж его только как полкружки испробовал.
— Добрый мед, — купец понемногу приходил в себя, снова приложившись к кружке, и покатав глоток меда во рту, — таки добрый, но мое вино лучше.
Он поставил на стол небольшой глиняный кувшин с тонким горлом заткнутый и залитый воском. Видно было, что не простое вино притащил. Не дав ему открыть кувшин, согласился.
— Может и лучше, так сколько такое вино стоит? Не меньше чем три гривны бочка, а я тебе по гривне за бочку отдаю. Вот и считай.
— Не, дорого по гривне казак, надо скинуть маленько, мне его еще везти, такой мед быстро не продашь, — Авраам пробовал делать вид, что торгуется. Только не было в нем огня, видно было, что не тут его мысли и душа.
— Ну не хочешь, как хочешь. Я завтра открою бочки и буду кувшинами продавать. По сто монет на бочке заработаю. Последнее мое слово, двадцать монет тебе уступлю на семи бочках, хочешь, бери, нет, найду другого купца.
— Ладно, попробую, не заработаю, так хоть не проиграю, — не стал дальше торговаться Авраам, с тоской глядя на Любаву.
— Бочки пустые привез?
— Привез.
— Тогда давай монеты, все посчитай за бочки, за дорогу, тай пойдем, бочки перегрузим, мы завтра затемно назад едем, дорога дальняя.
Авраам снял с пояса мешочек с монетами, положил на стол, затем расстегнув пояс, достал с внутренней накладки двадцать золотых византийских монет.
— Сто серебром и двадцать золотом.
— По рукам. Любава, налей нам еще по трошки (чуть-чуть, укр.). Давай выпьем за удачу Авраам, чтоб она нас не покидала.
Я поднялся, но Авраам остался сидеть, затем, решившись на что-то, посмотрел мне в глаза.
— Еще одно хочу спросить тебя, казак.
— Погоди Авраам, — перебил я его, — послушай меня, может и спрашивать не надо будет. Из моего дома, мои сестры выйдут только за мужем. И выйдут по православному обряду. Вставай Авраам и пошли, когда надумаешь добре, тогда толковать будем, семь раз отмерь, один раз скажи, чай не мальчик ты давно.
— А тебе сколько лет, казак?
— Я еще молодой, а вот моему деду, когда его татары зарубили, больше двухсот лет было. Крепкий был характернык, все казаки его знали. Это он научил меня клады искать и заклятия снимать. Девки, я скоро вернусь, никого без меня не пускать.
— Брешешь ты все.
— Вот что ты недоверчивый такой Авраам, сколько было Адаму, когда он помер, знаешь?
— Знаю!
— Выходит мой дед и четверти того не прожил что Адам.
— Так то ж Адам!
— А то мой дед. Ты лучше скажи, когда тебя ждать следующий раз в Черкассах?
— Через три недели в воскресенье буду.
— Добро, я еще меду привезу. Думаю, бочек десять успею с острова забрать. Ты пустые бочки мне привези.
— Привезу, но не знаю или смогу твой мед так дорого брать казак. Тебе всего делов, мед привезти, а мне сколько работы, что я с того иметь буду вилами по воде писано.
— Ты дурницы не болтай, купец. Ты попробуй клад найди, чары все поснимай и живой останься. Работы у него много. Привезти, продать и деньги в кошель сложить. Я ж тебе не бражку продаю, которая на каждом углу — у меня эксклюзивный товар.
— Какой у тебя товар?
— Учится тебе надо, Авраам, бестолковый ты какой-то.
— Чья бы корова мычала… А Любава, с тобой на базар приедет?
— Захочет, приедет.
— Передай ей, что я просил приехать, потолковать с ней хочу…
Когда я вернулся в комнату, после того как все перегрузили и сготовили оба воза к завтрашней дороге, Ждана уже спала с детьми на кровате, возле стены стояли две застеленные лавки, где-то девки еще одну успели достать и там уже спала Любава.
— Иди сюда, казак, я тебе тут постелила. Только ты ко мне сегодня не лезь, хорошо? Мне сегодня нельзя. Давай с тобой просто потолкуем, только ты не сердись, хорошо? Расскажи мне что-то. Но если тебе невмоготу будет терпеть, я тебе помогу.
— Не сержусь. Хорошо. Не сержусь. Хорошо.
— Ты что, перепил?
— Нет, не перепил. То я шуткую. Давай я тебе лучше бывальщину расскажу, как жена мужу помогала. Вышла молодая девка замуж за старого. Ну, лежат они в постели, а у мужика не получается ничего. Он жене говорит, помогай, давай. Жена давай ему помогать, сначала одной рукой, потом другой, устала и говорит мужику, не могу больше, руки болят. А муж ей в ответ, а чего ж ты с больными руками замуж шла?
— Ты меня так не смеши, меня сегодня смешить тоже нельзя, ой, болит то все как, еще и детей сейчас побудим.
— Ты мне одно скажи, ты зачем купцу голову закрутила? Я ж просил вас.
— Заступницей нашей, Макошей клянусь тебе, не глянула на него ни разу, сам он на меня запал, в шатре ляжет, прижмется и давай мне на ухо шептать, все меня в Киев сманивал.
— Погоди, ты куда лезешь? Не трогай меня, я тебя не просил.
— А я без спроса. Не боись, казак, у меня руки здоровые. У вас же мужиков только одно в голове. Вон как торчит, чисто шатер походный.
— Добре что у вас все по-другому. Отстань, ведьма, отпусти, давай я тебе лучше еще чего-то расскажу, ты ж сама просила.
— Потом расскажешь.
— Да что ты за напасть такая, Любава, отстань, мне то не в голове. Купец просил тебя со мной в следующий раз приехать.
— Видно замуж звать будет, запал на меня сердешный, вдовец он, тоже двое детей сиротинушки, дюже он за женой своей покойной тосковал.
— Так это ты его приворожила, ведьма, а мне еще Макошей клялась, брехуха.
— Дурак, ты. Он через год, другой вслед за ней бы ушел, на кого детей бы оставил, на теток с дядьками? Пустили бы сирот по свету нищими. Не лезь, куда не просят, Владимир, и не думай, что ты самый умный.
— Ладно, давай спать тогда, в следующий раз договорим. И не лезь ко мне, а то сейчас вниз, к купцу, сбегу.
— Злой ты, Владимир, правильно тебя Ждана разглядела, у нее глаз верный, вот Богдан, тот добрый, зови сюда Богданчика, я с ним потолкую…
Кони быстро несли нас по льду замерзшей реки и еще засветло мы прискакали к Мотриному дому. Сдав девок в ее надежные руки, помог разгрузить воза и переложил чугун к себе в телегу. Будет с чем играться, когда лесопилку закончим. Попрощавшись со всеми, пообещав приехать при первой возможности и привезти зерна на новых едоков, погнал коней домой, благо совсем недалеко Мотрин хутор от села стоит.
На следующий день торжественно объявил своим курсантам, что с сегодняшнего дня, начинаем учиться атаковать противника. Все знали, что первые двадцать самострелов уже готовы и лежат у меня дома. Но самострелы в руки им давать было пока рано. Второй большой и важной темой, которую предстояло освоить моим курсантам, была арифметика и ее несомненная помощь в партизанском деле.
Сперва, после обязательной программы, бег, силовые упражнения, статика, просто провел несколько занятий по арифметике, определяя знания и способности моего контингента. Как и в обычном классе, спектр был довольно широким. Затем мы приступили к практике.
Вручив им метательные копья, мы начали учиться очень важному разделу в успешной организации засад, выбору индивидуальных целей. Противниками у нас были двадцать высоких поленьев, сантиметров пятнадцать в диаметре. Разведя свои два десятка бойцов, по десять, слева и справа от предполагаемой колоны противника, присвоил каждому бойцу постоянный порядковый номер, причем, чем толковей был боец в арифметике, тем больший порядковый номер в десятке он получал. Затем долго втолковывал алгоритм, как высчитать в колоне противников, свою цель.
Суть алгоритма была несложной. Колона состоит из рядов. В ряду может быть либо парное, либо непарное количество противников. Если в ряду парное количество целей, то все просто, цели делятся пополам, левые, левому десятку правые правому. Если непарное, то тут сложней, в первом ряду на одну цель больше получает правый десяток, во втором ряду, левый и так дальше. Затем, каждый из бойцов, считая по порядку цели только своего десятка, находит в колоне противника бойца со своим порядковым номером и берет его на мушку.
Трезво оценивая способности своих бойцов, отводил на доскональное обучение, не меньше месяца. Но видно здорово помогло, что рассортировал их по способностям. Что ни говори, а сосчитать до трех намного проще, чем до десяти. Уже через две недели, мне не удавалось запутать их, выстраивая всевозможные комбинации рядов, поскольку реальных вариантов было немного.
Как рассказывали мне опытные товарищи, стандартное построение татарского отряда простое и понятное. Впереди едет глава рода, а за ним его родственники, по старшинству. Едут практически всегда одвуконь, по два человека, и по четыре коня в ряду. Четыре коня, как раз занимают битую дорогу. Но я, на всякий случай, выставлял произвольные варианты из одного, двух и трех противников в одном ряду. После того как они натренировались и действовали практически без ошибок, увеличил им номера на два, с третьего по двенадцатый, и начал натаскивать на двадцать четыре полена, заставляя первые четыре оставлять нетронутыми.
Наш отряд, атаман планировал усилить ребятами Непыйводы, но, обсудив со мной и Андреем ситуацию, чтоб не было напрягов раз там конников готовят, то ребят к конникам и добавят. Нас решил укрепить десятью лучниками, которых я думал разместить на флангах, по двое спереди и по трое сзади каждого десятка. Первый залп они выполняют вместе с нами из самострелов, а затем начинают самостоятельный отстрел из луков всего, что еще шевелится.
Поскольку отношение атамана к распределению целей полностью описывалось фразой, "Чего тут думать, трусить надо", о совместных учениях нашего отряда с казаками, не могло быть и речи. Оставалось лучникам, в будущем, поставить простую и ясную задачу на первый залп. Мне подумалось, что задачи типа, снять первых четверых, и шестерку замыкающих, будут вполне понятны, и эти цели они между собой поделят без труда.
Кроме занятий по будущей засаде, понимая, что мне одному невозможно объять необъятное, нагло воспользовался служебным положением и нагрузил своих бойцов дополнительными заботами. Трое получили задание заказать себе ступки у плотника, чтоб не занимать родительские, а пока замочить сноп льна, сноп конопли и сноп камыша на две недели, меняя воду через день. Затем они должны были нарезать стебли в ступку и неделю их в ступке толочь каждый день. Вечером, процеживать все через сито и доливать немного чистой воды.
Еще один мой воин должен был изготовить мелкое, прямоугольное, густое сито. Второй должен был наловить рыбы в проруби и сварить из нее столярный клей. Из всего этого добра, планировал изготовить первые листы бумаги, испробовать какой материал самый подходящий. Хотя наперед был готов поспорить с любым, что лучшая бумага получится из волокон льна. Раз из него полотно хорошее, то и бумага будет хорошая. Про коноплю слыхал, что из нее тоже получается неплохо, про камыш знал только, что папирус из какого-то южного камыша в Египте делали, может из нашего чего-то выйдет. В Европе, точно помнил, из тряпья делали, так, где ты того тряпья наберешь. Летом можно попробовать в Киеве новую профессию — старьевщик организовать и тряпья наменять, но тоже проблемы будут. Дорогое полотно, тряпок мало, и те народ на хозяйстве использует, но попытка — не пытка.
Других отправил белую глину копать и речной песок. Нужно было маленькую, но удаленькую печечку слепить, с батей уже договорился, он нам уголок у себя в кузне выделил. Типа, действующую модель доменной печи с принудительным наддувом. Очень мне хотелось чугун расплавить и попробовать из него высокоуглеродистую сталь получить. Всего-то делов, в расплав чугуна трубку глиняную вставить, и воздух продуть. Но надо пробовать, много дуть плохо, и мало плохо, нужно откатать технологию на малых объемах. Или в огнеупорный горшок железа и чугуна накидать и попробовать все это расплавить, то же говорят что-то толковое получить можно.
Так и пролетали дни, за ними недели, летело время. Где-то через неделю после того как съездил в Черкассы за девками, атаман, забрав у меня бочонок ликеру, литров на пятьдесят, уехал на свою атаманскую тусовку, решать вопросы с внедрением акцизного сбора на торговлю алкогольными напитками. Мне оставалось только ждать его возвращения, и решения, которое примет высокое собрание.
Пользуясь отъездом бати, Мария организовала у себя очередные посиделки, и настоятельно приглашала меня придти. Бросив недоконченный макет будущей печки, пришлось собираться в гости. На душе было тревожно. Иллар уехал, за дочкой смотреть некому, Давиду по барабану, Тамара меня уже официальным женихом считает, тоже девку от меня отгонять не станет. А разговоры с ней вести, смерти подобно, вспомнит бывальщину какую-то, как они с Богданом телятам хвосты крутили и как говорят одесситы, тушите свет.
Я уже не рад был, что ввязался в эту историю, но поздно товарищ, поезд ушел по расписанию. Деваться некуда. Во-первых, Богданчик от нее млеет, а она от него, во-вторых, время такое, что без родственных уз ничего не делается. А без Иллара ничего не выйдет, политик из меня никакой, да и возраст не тот. А времени нет. Восемь с половиной лет пролетят, и если не успею набрать критической массы способной изменить результат сражения, все пойдет прахом. Даже если уцелеешь, и крепость будущая уцелеет, какой толк, когда вся земля будет лежать в руинах. Людей не будет. Единственная возможность реально что-то изменить в будущем начинается с этой битвы. Удастся ее свести вничью — будем жить, нет — значит можно ложиться в гроб и накрываться крышкой, дальнейшее мое существование теряет всякий смысл.
Такая вот выходит арифметика нашей партизанской борьбы. Арифметика, наука простая, простая и беспощадная…
