Глава одиннадцать
Возвращались мы с добычей через Змеиную балку. Обходной путь на конях был долог и труден, проще оказалось прорубить и расчистить узенькую тропинку возле поваленных казаками деревьев. Далеко не уехали. Солнце склонилось глубоко на запад, засветло до села было не добраться, да и соседям, казакам Непыйводы было в другую сторону. Пока добычу паковали, трупы прикопали, время ушло. Будь дело подальше от дома, никто бы трупами врагов не заморачивался. Оставили бы в поле, на потеху волкам и воронью. Но возле дома приучать хищников к человечине категорически запрещалось. А прикопать труп с помощью ножей, сабель и щитов занятие интересное, но долгое.
Расположились на ближайшей большой поляне, пекли мясо, варили кашу, громко обсуждали мою провину и ожидали гонцов с медом и брагой, которых послали в село сообщить о победе и затариться по этому поводу горячительными напитками. Моя позиция была твердой, я остался за старшего и все наказы Сулима выполнил дословно. Не отступил от сказанного им ни на одну букву. Поэтому никакой вины самоуправства на мне нет. Меня дружно поддерживала моя команда, но старшие казаки склонялись к точке зрения атамана. Мол, хорошо то, что хорошо кончается, но наперед батьки в пекло они никому лезть не позволят. И вообще, Богдан, ты … как много нового и интересного можно узнать о себе, когда люди не стесняются сказать, что у них на уме. И как сильно разнятся оценки меня любимого у разных людей. О том насколько далеко они находятся от моей собственной самооценки лучше вообще не вспоминать.
Невольно придешь к выводу, что даже благородная натура казака, работника ножа, сабли и копья, рыцаря степей и полей, не чужда низменного чувства зависти к более удачливому рыцарю. Ничем другим такое несоответствие оценок и количество недостатков обнаруженных во мне (о которых я не имел до сегодняшнего дня ни малейшего понятия) объяснить не удавалось.
Поскольку гонцов послали сразу же после стычки, то ждать их долго не пришлось. Атаман отказывался начинать веселье, пока товарищество не придет к консенсусу по поводу моего наказания. Товарищество решило поддержать вердикт атамана — десять нагаек и лишение доли в добыче. Однако вернувшийся к тому времени Керим, притащивший живого татарина груженного двойным комплектом одежды и оружия, начал возражать.
— Сулим, ты как самый старый среди нас, скажи, за что казака можно лишить доли в добыче? — задал он провокационный вопрос.
Сулим, коротко напомнил присутствующим то, что они и так знали. Лишить казака доли в добыче можно было лишь за то, что он проявил преступную нерасторопность во время схватки, приведшую к потери товариществом части добычи. С моей точки зрения, в сегодняшнем бою, сам Сулим, идеально бы подходил под свое объяснение. Если бы не моя инициативная работа, товарищество недополучило бы в силу его нерасторопности значительную часть добычи. Но присущая мне скромность, не дала вынести эту мысль на обсуждение товарищества.
Поскольку моя провина никоем образом к нерасторопности причислена быть не могла, товарищество, почесав затылки, практически единогласно решило ограничиться нагайками. Но обсуждение вопроса с добычей подкинуло еще одну идею и мне пришлось снова просить слова.
— Шанованое товарищество, не о десяти нагайках хочу вам сказать. Мне Керим каждый Божий день по пятнадцать палок отвешивает при всем честном народе. Так что у меня на плечах уже мозоли в палец толщиной. О правде речь вести хочу. Ты, батьку, Сулиму наказ давал деревья завалить, татарам выход на тропу перекрыть, в лес их загнать. Не смог Сулим то исполнить, не полезли татары в балку, пришлось ему самому кумекать, как дальше быть. Так же и мне, Сулим велел тихо сидеть, не вылезать, его наказа дожидаться, а сам пошел смотреть, как татары будут в балку въезжать. Боялся, чтоб молодые хлопцы их не спугнули ненароком. А как понял я, что татары назад повернут, так пришлось мне самому кумекать, как дальше быть. Тут многие говорили, подумал ли я, что бы было, если бы татары нас заметили раньше времени. А я спрошу вас, казаки. Сулим с казаками, втроем на задних пятерых татар напали. А что бы было, если бы не ударили мои хлопцы татарам в спину, троих свалили, четвертого подранили? Кто мне скажет? А если, не приведи Боже, кто-то из казаков свою смерть там бы встретил? Как бы мы вам в глаза смотрели? Сулимовым наказом бы отговаривались? А если бы я татарина не упокоил, который Давиду ногу посек, вы знаете, куда бы полетела его следующая стрела? Как бы мы тебе, батьку, в глаза бы смотрели, когда бы ты нас спросил, почему вы, хлопцы, в овраге сидели, когда моего сына татары стрелами секли? На Сулима бы кивали? Нет, братцы. Взяли вы моих хлопцев в поход, так смотрите на них, как на товарищей своих, а не как на шмаркачей, которых от татар прятать надо чтоб, не дай Боже, не случилось чего. Вот такая моя правда, казаки. Свою правду я на ваги положил. Теперь вы свою ложите и скажите чья переважит.
Все примолкли, потому что задет был чувствительный нерв. Принцип — сам пропадай, но товарища выручай, был для казаков свят. Нарушившего его ждала неминуемая казнь. Моя аргументация была, как удар ниже пояса, подлая, но убийственная. Рассматривать прошедшее событие с точки зрения, "что бы было, если…" с моей точки зрения, запрещенный прием, но поскольку ко мне его применили, мне ничего не оставалось, как ответить тем же. Некоторым это очень не понравилось
— Ты, Богдан, не каркай и беду не накликай! Только за это тебе нагаек дать надо! — Иван видно сегодня ни в кого не попал, их там было полсотни казаков на десять татар, только этим могу объяснить его горячее желание мне всыпать. Я промолчал. Аргумент был откровенно слабым, а слабый аргумент лучше просто игнорировать. После него в круг вышел Керим.
— Я, казаки, говорить не мастак. Только на Богдановой стороне правда. Чего вы его карканьем попрекаете? Не вы ли перед этим каркали, что бы было, если бы татары хлопцев заметили да всех порубили? Даром ты, Сулим, эту бучу затеял. Богдан доброе дело сделал. А что вместо тебя наказы давал, так ты сам виноват. Нужно было с хлопцами оставаться, а не в дозор идти. Ты, батька, нам показать решил, что для тебя разницы нет, будь то сын твой, или, к примеру, зять будущий, все перед товариществом равны, так мы то и так знаем. Но не нужно своего карать за то, за что чужого бы похвалил. А вас, казаки, я так спрошу. Пусть выйдет сюда в круг тот, кто на месте Богдана, в овраге остался бы сидеть и не попробовал татарам хвоста прищемить. Выйдет и скажет нам, что бы он учудил. А мы послушаем.
Мастак не мастак, а речь толкнул убедительную. Видно хочет оставить за собой монопольное право на избиение моего драгоценного тела. После него взял слово, Сулим.
— Подумал, я, казаки. Прав Керим. Богданова правда тяжелей моей выходит. Не мог он с хлопцами в овраге усидеть. В глаза бы не сказали, а за глаза все бы их боягузами (трусами) считали. Так лучше голову сложить, чем с такой славой живым остаться. Был бы я с ними, лучшего бы не придумал. А самовольничал он, потому что понял, будут татары обратно ехать.
Тут голоса требующие прекратить это затянувшееся обсуждение и перейти к неформальной части торжества зазвучали с новой силой, но слово взял атаман.
— Тяжелая у Богдана правда вышла, тут ничего не скажешь. Каждый казак так на свете живет — лучше голову свою потерять, чем мысль допустить, что забоялся он боя смертного. Но и Богдану нужно нагаек дать, это и я, и каждый из вас сердцем чует. Раз за ослух не выходит, значит, дадим за то, что старшим казакам пащекует (грубит) и поваги (уважения) не выказывает. Снимай кожух, Богдан. Казаки, кто хочет Богдана нагайкой перекрестить, выходи в круг.
Многоголосый хор одобрения такого простого, но неочевидного решения проблемы и многочисленные люди, рванувшие в круг, наглядно продемонстрировали: Атаман правильно угадал скрытые, подсознательные желания значительной части товарищества. А мне даже мечтать не приходится о равнодушном и спокойном отношении к моей персоне со стороны общества. Как верно заметил гениальный артист в одной из своих многочисленных миниатюр, — верхним листочкам солнца больше, но и ветра больше, и снега больше. Хорошо тем, кто в серединке, поэтому, советовал он своим многочисленным зрителям, не высовывайтесь, не выделяйтесь. Ничего, кроме многочисленных неприятностей это вам не принесет.
Открыл экзекуция, лично сам атаман. В ударе нагайкой, как впрочем, и саблей, и простой палкой, самый ответственный момент это соприкосновение орудия с избиваемым предметом. Если в этот миг не протянешь правильно орудие труда, эффект получится близким к нулю. Атаман щелкнул меня нагайкой показательно. Не сильно, но и не слабо, без протягивания удара снимающего кожу с плеч. Можно сказать, дружески хлопнул по спине. Большинство моих почитателей намек поняло правильно, и повторили этот нехитрый маневр придающий воспитательному процессу молодого казака подчеркнуто дружелюбный, можно даже сказать, юмористический оттенок.
Но, тем не менее, три кровавых полосы красовались на моей белой, домотканой сорочке в конце представления. Три моих самых ярых фана не смогли сдержать свои чувства и выплеснули их на меня. Один из них был моим давним поклонником. Демьян, остался верным мне в своей чистой, незамутненной ненависти. Видно вдова Оттарова ему не дает, а то давно должен был бы поменять отношение к своему благодетелю. Роковины (годовщина) смерти еще не скоро, может после подобреет. Насколько мне известны бабские сплетни, баба она видная, но характер скверный, очереди на Оттарово место в ее постели не наблюдается. Так что терять надежду на затухание этого конфликта пока рано. Двое других были мне слабо знакомы. Нет, как их звать, я, конечно, знал. В нашем селе было не так много жителей, чтоб запамятовать чье-то имя. Но кроме этого — никаких дополнительных сведений, а тем более причин столь горячих чувств. Ничего, чай не последний день живем, поинтересуемся. Зато знаю, кого лучше за спину не пускать, а это дорогого стоит.
Только теперь, заметив, с какой недоброй улыбкой поглядывает атаман на обоих заинтересовавших меня казаков, начал подозревать, что не просто так устроил он это представление. Ибо, в отличие от меня, интересовался он настроениями и разговорами во вверенном ему коллективе значительно больше и чувствовал нерв товарищества значительно тоньше. А поскольку, за последние два месяца мой статус, как-то незаметно, из простого ухажера Марии поднялся до уровня официального жениха, наш заботливый батька решил выявить болевые точки и провести терапию, пока болезнь не приобрела хронического характера. Будет интересно понаблюдать за этим.
Затем в круг привели плененного Керимом татарина, а его поставили переводчиком.
— Если хочешь быстрой и легкой смерти, отвечай на мои вопросы, иначе все равно ответишь, но умрешь в тяжких муках, — таким оптимистичным и дающим надежду на будущее утверждением, начал свою речь атаман.
— Я расскажу все, что знаю, без утайки, если ты подаришь мне смерть в бою, в поединке. Иначе вы не услышите от меня ни слова, я откушу свой язык, и плюну его вам в лицо.
— Ты в лесу таким смелым стал? Кто мешал тебе умереть в бою, как это сделали твои товарищи? Им не пришлось об этом меня просить. — Молодой татарин сразу сник, услышав насмешливые вопросы. Затем гордо вскинул голову.
— Я знаю, что покрыл свое имя позором. Поэтому, если хочешь его услышать, обещай мне смерть в бою. Иначе… — он угрожающе замолк. Не гоже воину, как базарной бабе повторять свои угрозы.
— Не заслужил ты смерть с клинком в руке. Единственный поединок, в котором ты можешь умереть — бой безоружно до смерти. Выбирай.
— Я согласен, — татарин был невысок, но коренастый и сильный. Это было видно сразу. — Задавай свои вопросы.
— Развяжите ему руки, — приказал атаман и начал спрашивать.
Татарин поведал немало интересного. Главной новостью была информация пленного, что незадолго до того, как их сотня вышла в поход, прибыли в Крым посланники от великого хана Тохтамыша. Они принесли весть, что идет к Итилю, Тамерлан, с большим войском. Хочет отомстить Орде за многочисленные походы в его пределы. Всем воинам предписывалось отроеконь выдвигаться к ставке хана, на войну с Тамерланом. Тем не менее, набег на литовские земли будет, но пойдет в набег воинов много меньше, чем обычно. Остальные отправятся в ставку великого хана. Объединенные отряды идущие в набег, по его информации, собирались выдвигаться в поход через четыре-пять дней после них. Поскольку двигаться они будут быстро, то могут даже день в пути отыграть. По словам татарина, они ехали не торопясь, берегли коней. Для них было важно успеть переправиться через Днепр до того, как задымят дымами сигнальные вежи.
После того, как у атамана закончились вопросы, он обратился к Кериму, стоящему рядом с ним.
— Керим, ты скольких сегодня упокоил?
— Двоих, а третий вот стоит, своего часа дожидается.
— Твой он по праву. Но прошу тебя, Керим, приказать в этом деле не могу, уступи этот бой Ивану Товстому. Он, бидолаха, (сердешный) возле самого поваленного дерева со своим десятком стоял, даже стрелу не в кого ему было пустить. Пусть он нам сегодня покажет, как он без зброи биться умеет.
— Ладно, я не жадный… — видно было, что жалко Кериму такую потеху отдавать, тем более сам поймал, сам приволок, но просьбу атамана уважил.
— Спаси Бог тебя, Керим. Иван, выходи. Знаю, злой ты на меня, что твой десяток без дела простоял, а потом я не дал вам следом за татарами в погоню кинуться. Покажи казакам, как надо биться. Просим тебя в круг.
"Давай Иван! Покажи, как наши казаки бьются!", — дружно зашумели соседские казаки. Раздевшись до пояса, Иван вышел в круг образованный казаками. Там его уже поджидал татарин, слегка согнувшись и расставив руки. Мне удалось рассмотреть схватку в подробностях, потому что, по-пластунски пролезши между ногами, я уселся на корточки прямо в первом ряду. Народ меня слегка попинал, но пустил.
Когда Иван, неспешно приблизился к татарину, тот стремительно бросился вперед, пытаясь взять его в захват. Сместившись чуть влево, Иван поймал своей правой рукой левую руку противника, дернул на себя, одновременно заходя ему за спину. Левая рука Ивана обхватила голову противника, разворачивая ее и прижимая к груди, правая легла сверху. Казалось, Иван прижал к своей груди голову любимой девушки, но резкий поворот корпуса влево увлек повернутую голову татарина за собой, вывернул ее практически на сто восемьдесят градусов и безвозвратно рассеял мимолетное, лиричное наваждение. В шее его противника что-то отчетливо хрустнуло, а отпущенное тело безвольным мешком упало к ногам казака.
В том, как легко и непринужденно Иван лишил жизни человека, была какая-то противоестественная, завораживающая красота и все мы в едином порыве вскинули руки вверх и закричали, — "Слава!". Затем слово снова взял наш атаман:
— Славный поединок мы увидали, казаки, славно завершил наш брат, видный казак и верный товарищ, Иван Товстый нашу викторию. Тридцать шесть вражин легло сегодня в сырую землю и никогда не придут больше незваными к нам в гости. Пью за вас, казаки, все добре бились, но отдельно хлопцам молодым скажу. Первый раз вы с нами в походе, хлопцы. Когда место боя вам назначал, думалось мне, что в самое спокойное место вас поставил. А так все повернулось, что пришлось вам всему татарскому отряду в хвост вцепиться. Славно вы бились. Мало что пока умеете, но главную науку уже вы выучили. Без страха в глаза супостата смотреть и наказа ждать. Ждать и терпеть, вот самая тяжкая наука. А теперь помолимся Богу за то, что даровал нам сегодня жизнь, а врагам нашим смерть. Отец Василий, тебе слово.
Празднество понеслось своей привычной колеей, после короткого молебна в честь победы нашего оружия все набросились на еду и на алкогольные напитки. Пережевывание жилистого мяса (видно конь был уже старым), способствовало плавному потоку мыслей в моей голове. Тамерлан все-таки двинулся в свой знаменитый поход за весной, приведший его в середине июня к берегам Волги. Татары Тохтамыша, пытавшиеся до этого измотать противника постоянным маневром, будут вынуждены дать бой и потерпят поражение. Спасутся те, кто сумеет переправиться на правый берег. Войско Тамерлана не будет их преследовать, а повернет обратно, чтоб успеть до холодов добраться в родные края.
Ко мне подсел Андрей, прервав плавный поток моих мыслей.
— Не по правде тебя атаман покарал, — угрюмо обронил он. Близко к сердцу видно приняли мое наказание хлопцы, подослали заместителя со мной поговорить.
— Не бери дурниц в голову, Андрей. Бьют, значит любят. То такая шутка была, никто меня не бил, а кто бил, так того я запомнил. За одно это я атаману благодарствую.
— Все одно, не по правде это, — упрямо повторил Андрей и выжидательно уставился на меня. Этот взгляд мне сильно не понравился. У хлопцев после такого напряжения откат, все под кайфом и без меда хмельного. В таком состоянии дурные мысли в голову так и прут. А революций нам не надо, ни сейчас, ни потом.
— Не о том думаете, Андрей. Ведь за казаками правда. Самовольничал я. Останься с нами Сулим, какой бы он наказ дал?
— Сидели бы в яру, до самого конца, а он бы побежал с казаками татар бить. И тебя бы взял, ты казак. А нам бы носа не позволил из яра высунуть.
— Сам все знаешь. Правильно мне Иван Товстый сказал, что по самому краю мы прошли, Андрей. У него глаз наметанный. Меня только теперь страх взял. Пустил бы кто-то стрелу без наказа, один Господь знает, сколько бы нас там полегло… а ты говоришь не по правде. Вы с Лавором мои главные помощники. Поговорите с хлопцами, узнайте у кого стрела мимо прошла, поспрошайте, что он думал, когда команды дожидался, трусило его или нет, как трусило. Вспомни, на двадцати шагах у нас все в яблоко стрелой били, а тут, считай пять промахов из двадцати. Значит, так била их Пропастница, что в руках самострел удержать не могли. Сейчас меду выпьют, у многих языки развяжутся, а вы слушайте да на ус мотайте. Завтра поговорим. А как в село приедем, сразу все в церковь, свечки поставим и помолимся, что отвели святые заступники беду от нас. Все понял?
— Понял…
— С Богом.
— А ты чего к нам не идешь?
— Приду. Мне нужно атаману слово сказать, жду, когда он один останется.
— Долго ждать будешь…
— Сколько надо.
Андрей ушел, а в моей голове снова закрутились списки дел и поручений, которые мне нужно успеть за эти день-два, пока не выйдем мы в новый поход. Изредка поглядывал в сторону атамана, но его плотно обступило кольцо старших казаков, полностью закрыв доступ посторонним к его телу. Тем не менее, он, заметив мои взгляды, неожиданно сам подошел ко мне.
— Как плечи? Болят? — послышался сзади меня хорошо знакомый голос. От неожиданности я невольно вздрогнул.
— Плечи, то пустое, батьку. Злоба людская ранит сильней нагайки…
— Твоя правда… обиды на меня не держишь?
— Какая обида… спаси Бог тебя, батьку за науку. Вот теперь сижу и думаю, чем я Макару и Бориславу не угодил, что злобу такую на меня в сердце держат. И нечего не могу понять, батьку.
— А нечего тут понимать. Скажи мне, из-за чего первое смертоубийство на Земле случилось?
— Завидовал Каин брату своему Авелю, что больше привечает отец его и его подарки.
— Зависть страшное чувство… все равны перед Богом, все равны перед смертью, почему в остальном не равны люди? Почему один умный, а другой дурень? Почему он бедный, а другой богатый? — атаман выжидательно смотрел на меня, требуя ответ.
— Откуда мне то знать… у каждого своя судьба и свое испытание. Так Бог создал этот мир. Каждый хочет быть богатым и здоровым, а не бедным и больным, не зная, что в монетах нет счастья.
— Спешишь ты куда-то, Богдан… спешишь, людей не замечаешь. Может и знаешь куда, может и надо спешить, а другие видят лишь то, что живешь ты рядом, а мимо людей глядишь. Они на тебя добре смотрят, а ты на них нет. Не прощают такого никому, так что думай, хлопец, крепко думай. Тех, кого сегодня заприметил, глаз с них не спускай, а поскольку не дал нам Господь глаз на затылке, спиной к ним не становись. Теперь поведай мне, что дальше будет с Тохтамышем, а то запамятовал я с нашей прошлой беседы… — поверить в это было трудно, уж скорей он мою память решил испытать.
— Побьет скоро Кривой Тимур, Тохтамыша и обратно в свою землю повернет, не будет его разбитую рать догонять и добивать. Не будет у него на то, ни сил, ни времени. И ему крепко от татар достанется. Но не успокоится Великий Хан. Дальше будет войска ратить, земли, что отнял Тимур у Орды, под свою руку подводить. Три года будет он украины Тимурового ханства разорять. На четвертую весну придет Тимур с силой великой на Кавказ, все народы верные Тохтамышу резать будет без пощады. Войско Тохтамыша сильно побьет, догонять будет побитые рати и добивать. До берегов Днепра будут гнать его конники битых татар. Кто на нашу сторону уйти сможет, тот и выживет. Сам Тохтамыш будет у Литвы защиты просить. Опустеет степь, Дон, Кавказ. И Крым не избежит разорения. Поставит Тимур нового хана, а кто жить захочет, тот ему в верности присягнет.
— А у нас что?
— В Киевском княжестве четыре года тишь да гладь. Крымчаки если и будут появляться, то малыми силами, кусок ухватят и бежать. На севере князь литовский, Витовт, будет биться с братом своим двоюродным, королем польским Ягайлой. Через два года замирятся они и начнет Витовт всех поместных князей под свою руку подводить. Через три года, осенью, поменяют нашего князя киевского Владимира Ольгердовича, на Скиргайла. Тот, на следующий год в поход на Черкассы пойдет, казаков под свою руку подводить.
— Уверен в слове своем? Не уверен, лучше помолчи, может так статься, что головой отвечать придется и тебе, и мне, если слову твоему поверю.
— Что мне открыто, то тебе открываю, слово мое твердое. Надо будет, отвечу головой.
— Добре… теперь скажи, что с наймитами делать думаешь? Может в Черкассы их? Там простоя не будет. За тыном переночуют, а возле стен работать будут без опаски. — Жаба, мой тотемный зверь, надавила на грудь так, что слова застряли в горле.
— У меня работа для них в лесу есть, батьку. Простаивать не будут, — выдавил из себя, с трудом шевеля сведенной от возмущения челюстью. Я, можно сказать, ночей не спал, работников разыскивая, а тут и оставшуюся половину забрать хотят. Без хитрого Атанаса тут не обошлось, зуб даю.
— Порядок знаешь? Шуметь в лесу, только вечером и ночью позволено. Днем тихо должно быть.
— Все будет, как ты велишь, батьку.
— Гляди, монету тебе платить, не перехитри самого себя. Завтра с утра раненых к Мотре завезешь, с ней они и в лес поедут. Потом наймитов своих в лес спровадишь. Послезавтра, после полудня в поход. До вечера на выбранном месте должны быть. Там и станем татар дожидаться.
***
Следующий день прошел в страшной суете. Ох, не даром мудрый народ говорит, — "Два раза переехать, все одно, что раз погореть". Мать хотела и на новом месте винокурню организовывать, но я стал на дыбы. Не хватало мне, чтоб в походном лагере всей толпой дружно самогон гнали, обсуждая мои производственные секреты. Мать так просто бы не угомонилась, если бы ей батя не напомнил простые партизанские правила: костры палят либо с самого утра, до рассвета, либо после заката. Ни о каком многочасовом технологическом процессе не могло быть и речи.
Надо сказать, что в последние годы татары редко заглядывали в наши края. Дело в том, что к нам не вели битые дороги. Нужно было километров пятьдесят идти степью, что существенно уменьшало скорость движения татарского отряда. С другой стороны в наших краях к моменту появления людоловов все успевали отсеяться и налегке, с остатками припасов, спрятаться в лесах. Народ тут жил боевитый, а рыскать по непролазным, лиственным лесам в поисках стрелы вылетевшей из кустов… такие охотники жили не долго, поэтому и находилось их среди непрошеных гостей крайне мало. Также как желающих шакалить по брошенным хатам в поисках чего-то ценного. Все татарские загоны рвались на северо-запад, в густонаселенные районы, где еще не все успевали провести весенний сев. Там была высокая вероятность захватить ценную и беззащитную добычу.
Тем не менее, никто в нашей деревне на авось не надеялся. Собирались быстро, бедному собраться, лишь подпоясаться. С собой забирали лишь то, что действительно ценно и может служить добычей грабителю. Никто не грузил столов и лавок. Большую часть глиняной посуды тоже оставляли в доме. Уже к полудню следующего дня груженые нехитрыми манатками возы, с привязанной к ним скотиной, потянулись через мост, на ту сторону реки, в леса Холодного Яра. Битая дорога обрывалась где-то посредине маршрута, дальше шли пеша, по тропинке, нагрузив себя и скотину. Чтоб все вынести приходилось делать несколько ходок. Затем возы разбирались и складировались недалече, а колеса, как самый ценный и дорогой элемент конструкции уносились с собой.
Своим работникам устроил временный партизанский лагерь на месте зимней вырубки, оно же было местом строительства самой верхней из запланированного каскада трех плотин высотой три с половиной — четыре метра каждая. Пока перевозили на лодке и на своем горбу инструменты, припасы и все необходимое, я объяснял бригадирам технологию строительства плотины. Поскольку мне никогда в жизни не приходилось строить плотин, пришлось творчески переработать технологию бобров и с уверенным видом внушать работникам свои идеи.
— Первым делом изготавливаете большое колотило, которым будете столбы забивать. На четыре руки. Знаете, о чем я речь веду?
— Да кто ж того не знает, Богдан. Кусок бревна по колено высотой, а к нему по бокам четыре палки крепим. Один хлопец столб держит, а двое берутся за палки и колотилом тот столб сверху забивают.
— Значит, подберете столбы, не тонкие, но и толстых не надо. Где-то как нога толщиной. Забиваете их через каждый шаг в дно ручья. Потом два шага отступили и второй ряд забиваете. А дальше просто. Поперек ручья кладете длинные ветки, тонкие деревца. Кладете перед столбами, чтоб они на них упирались, а сверху засыпаете землей. Так, чтоб плотина шириной не меньше четырех шагов была. Землю ниже по течению брать будете. Берега расширять станете сразу за плотиной. Там мы мельницу и пилораму потом поставим. А дальше вам все Павло расскажет, когда желоб деревянный ложить и на какой высоте. Он тут без меня старшим будет. Он вам и монеты вместо меня платить будет в конце каждой седьмицы, как у нас уговор был, чтоб вы меня не дожидались. Как тут закончите, ниже еще два места есть, где надо ручей городить. Так что без дела сидеть не будете. Пока ставьте шалаши, лагерь обживайте, думаю, вам здесь не меньше месяца жить придется.
— А вы когда вернетесь?
— Как татары домой отправятся, так сразу и вернемся, если будет на то Божья воля.
***
На следующий день, после полудня, дождавшись казаков атамана Непыйводы, мы единым отрядом выдвинулись к месту будущей засады. Сигнальные дымы еще не горели, опасаться было нечего. Наши битые гости, по сообщениям дозоров, в тот же день скрылись на левом берегу Днепра. Выехав по самому короткому пути сквозь Холодный Яр на битую дорогу, мы в приличном темпе зарысили в сторону переправы, где в далеком будущем вырастет город Кременчуг. До выбранной нами балки было километров сорок, но еще нужно в стороне скрытое место для лагеря найти, обустроиться.
Всего собралось нас семьдесят два человека. По сравнению с предыдущей сшибкой меньше на двенадцать человек. Трое из четверых раненых остались в лесу, да и не только они. Тот поход был обязательным, свои дома защищали, всех до кого дотянулись, всех мобилизировали. Этот — поход охотников за зипунами, хочу иду, хочу в лесу с семьей остаюсь. Прошлая осень была удачной, мои разнообразные сетевые начинания давали нашим бабам неплохой приработок, на бражке, на полотне для маскхалатов, поэтому и недосчитались мы девятерых казаков. Зато будет кому дозор в летнем лагере нести, за порядком следить.
В отличие от большинства казаков, мои хлопцы уже побывали этой весной на месте будущей засады. Там мы дружно поработали, увеличив плотность колючих кустарников на отдельно выбранных склонах. Атаман дал нам наказ исходить из того, что спрятать придется человек двадцать на каждом склоне. Уже тогда он прикинул, что у него, кроме моих пацанов, будет под рукой не меньше пятидесяти конников, поэтому решил значительно усилить наш отряд лучниками. А это значило дополнительные маскхалаты и дополнительные самострелы. В результате у меня скопился целый арсенал. Тридцать семь обычных арбалетов и мой, фряжский, как его тут окрестили. Маскхалатов и того больше. Сперва Андрей скупил все полотно в селе и в ближайших хуторах. Затем наши хитрые бабы сообразили, что на такую халамиду, которую шьют себе казаки из их полотна и мешковина сгодиться. Открыв мне эту истину и разницу между вышеупомянутыми сортами домотканой продукции, они, напирая на дешевизну мешковины, впарили весь запас этого полотна неопытному покупателю. В результате, после того как все сшили, покрасили, сетки наделали, веток и сена навязали, то оказалось в наличии сорок шесть маскхалатов.
Все это стоило немалых денег. Керим с меня брал за каждую двухслойную деревяшку по пять монет серебром. Это было очень по-божески. Самый простой двухслойный лук стоил в Киеве на базаре не меньше десяти монет. Но с учетом массовости заказа мне удалось выторговать у прижимистого Керима приемлемую цену. Все остальное дерево стоило мне еще три монеты, хотя возни с ним было не в пример больше. Чтоб выполнить мой заказ дядька Опанас, кроме Степана, взял еще двух помощников, которым платил по две чешуйки в день. Полотно на халаты стоило монету серебром не считая всего остального. Крюки, наконечники, окантовка щитов железом, обувь и многие другие мелочи, все стоило денег. Кругом — бегом, в оснащение каждого своего бойца пришлось вложить около двадцати монет серебром.
Но оснащать казаков за мой счет мы с атаманом не договаривались поэтому, вспомнив госзакупки, отнес шестнадцать самострелов и двадцать четыре готовых маскхалата, атаману, потребовав с него за все это богатство, двести восемь монет.
— Ты что, Богдан, сдурел совсем, столько монет с меня драть за свои халамиды?
— Так считай сам, батьку. Самострел по десять монет и халамида по две, вот и выходит. И не с тебя я их деру. Ты с казаков, кто их получит, эти монеты обратно вернешь.
— Так не захотят казаки брать…
— Так пускай лежа стрелу с лука пустят и без халамиды в степи заховаются, чтоб не нашел никто. Тогда могут и не брать. Ты им пока так дай, в долг, а с добычи монеты вернешь.
— Хитрый ты, Богдан, чисто жид на базаре, а не казак. Ладно, иди, получишь свои двести монет, как добычу осенью продадим.
И кто из нас спрашивается жид? А сформулировал как хитро, — "когда добычу осенью продадим", читай, — "после дождика в четверг". Почему двести, а не двести восемь? Почему с государства всегда так тяжко урвать монету? И ведь откат не предложишь, не та эпоха, не те люди. Не поймут, сразу веревку на шею и на гиляку в качестве наглядного пособия, — "что такое хорошо, а что такое плохо".
В результате такого хитрого маневра с амуницией удалось добиться того, что приписанные к засаде казаки самостоятельно овладели стрельбой из самострела, сами озаботились болтами, крюком и прочими необходимыми элементами. Со своим оружием каждый обходится не в пример заботливей, чем с колхозным. А прикрыться маскхалатом дело нехитрое, на месте мелочи поправим.
Весь следующий день после приезда на место засады, мы примерялись к будущей позиции. В результате многочисленных споров и дискуссий сложилась следующая диспозиция: Один наблюдатель на вершине ближнего холма. Тридцать восемь стрелков с двух сторон дороги, по девятнадцать с каждой стороны, на расстоянии пятнадцать-двадцать шагов от дороги. Двое лучников вынесенных на сто пятьдесят метров вперед и четверо назад от места засады, подстраховывают наличие переднего и заднего дозора у отряда противника, либо просто выбивают вырвавшихся вперед и отстающих. Двадцать пять всадников прячутся в балке, двое следят за остальными нашими лошадьми на месте основного лагеря. Распределив, таким образом, наши силы, атаман выбрал себе место наблюдателя на холме. Ему решать, кого бить, а кого пропускать. Для этого нужно видеть полную картину.
Ужинали мы на месте нашего основного лагеря, а вот спать нас атаман потащил в балку на месте засады. Дескать, татары ждать не будут, пока мы приедем, спрячемся, а потом обратно коней угоним. И он не ошибся. Костер на вежи, наблюдаемой с нашего холма, загорелся еще затемно. Вскоре он погас, значит, авангард татарский переправился перед рассветом и старается успеть за разъездами казаков потушить максимум сигнальных дымов, пока не рассвело. Мы как раз успели занять подготовленные позиции и тщательно замаскироваться, как появились первые отряды. Только начинало светать, а они успели тридцать километров от переправы до нашего холма преодолеть. Не даром говорят, волка ноги кормят.
Мы пропускали отряд за отрядом, ожидая команды нашего атамана, но отряды шли слишком плотно, времени на надежную эвакуацию, с его точки зрения не было. Мимо прошло не меньше полутысячи всадников, пока мы дождались окрика с вершины:
— Готовсь! Тридцать басурман! Дозоров нет!
Так для меня и осталось загадкой, то ли подбирал атаман отряд поменьше, то ли интервал между отрядами побольше. Время в бою и в ожидании боя течет по-разному.
Роли были расписаны заранее. В голове и в хвосте засады сидело по восемь лучников, четыре с каждой стороны. Соответственно они, самострелами, в первом залпе, захватывали четыре передних и четыре последних цели со своей стороны. С каждой стороны дороги, в центре, находилось по десятку моих парней, разбитых на две пятерки. Первая пятерка захватывала цели с пятой по девятую, считая с головы колоны, вторая пятерка, с девятой по пятую, считая с хвоста колоны.
Пересекаются ли множество целей второй пятерки, с множеством целей первой пятерки, этот, сугубо математический вопрос, никого не волновал. Лишнюю стрелу на супостата никто жалеть не собирался, тем более что бронебойные болты прекрасно достаются из трупа и пригодны к дальнейшему использованию после переклеивания оперения. Убеждался в этом уже неоднократно.
Себе зарезервировал место в самом центре, напротив посадил Андрея. Мы были свободными охотниками и выбирали цели сами, после первого залпа. Команду подавал атаман с холма, тем самым отвлекая противника на свой одинокий окрик. Мы договорились, что он крикнет — "Ахмет!". Во-первых, очень распространенное имя среди крымских татар, во-вторых, не несет никакой угрожающей информации. Мало ли какой знакомый может сидеть на холме в степи и захотеть перекинуться словом с Ахметом. Обычное дело.
Меня искренне обрадовало то, что все казаки поняли, когда атаман крикнет — "Ахмет", нужно стрелять, а не помогать атаману найти Ахмета. Опечалило, что они переоценили свои математические способности. Считать до четырех умели явно не все. А как согласно кивали головой, когда я им талдычил в кого они стрелы пускать должны. Обманули меня доверчивого…
Порадовали мои ребята, центр выкосили полностью. В ком застрял один болт, в ком два, но результат был стопроцентный. Из четверых задних с моей стороны один остался невредимым. Его нужно было выбить в первую очередь. Пока он с похвальной скоростью закрывал свою грудь щитом, я стрельнул ему в голову прикрытую шлемом. С моей пушки можно было стрелять куда угодно. Не убьет, так покалечит. Целил в лоб, а попал в лицо. То, что противник слетел с коня, меня совершенно не удивило. Меня в плечо эта дура толкала отдачей весьма ощутимо, несмотря на свой вес.
Самое трудное пришлось на долю конных казаков загонявших коней в балку и собиравших трупы. Это оказалось не таким простым делом и атаман, громким матом подгонял их, пугая приближающимся противником.
Как оказалось, он совершенно не преувеличивал. Едва все кони и люди скрылись в поросшей деревьями и кустарником балке, как из-за поворота показался следующий отряд. Сколько мы пролежали после этого, мне сказать трудно, но солнце начало ощутимо припекать.
— Больше сорока конных! Но за ними никого! Что делаем? — видно было, что атаману хочется потрепать этот отряд, тем более что зазор был непривычно велик, но смущала его численность.
— Бьем басурман! — дружно крикнули все.
Я промолчал. Теоретически, был принципиально против нападения на отряд, превышающий по численности количество стрелков в засаде. Война это не спортивное соревнование, к честной борьбе и к подвигам мы были не готовы. Но практически, как и всех, меня задрало лежать на этом поле. "Авось обойдется", — подумало большинство из нас…
С самого начала все пошло наперекосяк. В отряде оказалось сорок шесть человек. Если бы мы удачно отстреляли первый залп, десять человек под перекрестным огнем растаяли бы как дым…
Не знаю, как можно допустить столько промахов, либо перепутать цели, но в результате мы едва уполовинили неприятеля. Расслабленность и долгое ожидание сыграли с нами злую шутку. И осталось нас фактически поровну в скорострельной дуэли лучников. К шестнадцати фланговым лучникам присоединились Андрей, Лавор и я.
Увидев выскочивших из балки им навстречу всадников, татары дружно повернули назад, отстреливаясь от вскочивших казаков. Наши вымазанные землей лица и странные халамиды из травы и веток безусловно впечатлили их. Возможно это, вкупе с отличными доспехами всех наших лучников, скрытых под маскхалатами, спасли многих из нас. Но не всех…
Разворачивая коней и огибая сбившийся в центре табун, оставшиеся в живых татары поневоле вынуждены были слегка заскакивать на горб. Казалось, они несутся прямо на тебя, я пускал стрелу за стрелой не разбирая в этой мясорубке, где конь, где всадник. Все мои бездоспешные стрелки, должны были лежать на земле и не шевелиться, пока лучники добивают оставшихся в живых. Должны были…
У двоих не выдержали нервы и они вскочили на ноги. "Ложись!" — страшно закричал я, понимая, что уже поздно. Они легли почти сразу. Один поймал стрелу в грудь, второй в спину. Жало стрелы, мертвецки холодное, но обжигающе острое, скользнуло мне по щеке и щека начала пульсировать в такт с моим сердцем. Что-то теплое и соленое потекло по моим губам, затекая в открытый криком рот, заставляя сглотнуть и закрыть губы. Живые враги как-то внезапно закончились. Мимо пробежал матерящийся атаман, повторяющий, как заевшая пластинка:
— Уходим отсюда на хер! Все по коням! Уходим отсюда!
Я с трудом понял, что это касается и меня. Поймав двух лошадей, я привел их к моим лежащим на земле хлопцам. Один уже отошел, стрела попала в левую лопатку и пробила сердце. Второй, со стрелой в груди еще хрипел. Мне пришлось выдернуть стрелу, иначе она бы мешала положить Семена на коня. Это его добило. Предсмертная судорога выгнула тело дугой, он захрипел и затих. В странном отупении, ничего не слыша и ничего не чувствуя, действуя как робот по командам возникающим в моем сознании, погрузил их трупы и оружие на коней. Закрепил все найденным арканом, подобрал свои железяки и повел двух коней в поводу к балке.
Слух и все остальные чувства вернулись ко мне, когда ставший на моей дороге Сулим, прижал мокрую и обжигающую тряпицу к моей щеке.
— Прижми, а то кровью изойдешь! Пусти коней! Иди в балку, там кто-то твою морду зашьет.
Перекинув оба повода в одну руку, прижал смоченную самогоном тряпку к щеке и побрел дальше. Сулим убежал, все суетились, утаскивая трупы коней и людей в нашу балку. Атаман матерился и строил оставшихся конников пройти маршем по полю боя, создать новый рисунок следов, затирая все подозрительные полосы от волочения убитых коней.
В балке мы долго не просидели. Часть табуна сразу погнали в основной лагерь. Оказали первую помощь раненым. Их вместе со мной было восемь человек. Один тяжелый, получил срезнем в лоб, по касательной. Повезло. Наконечник был очень старый, широкий и тяжелый, то ли бронзовый то ли медный, в виде полумесяца. Самое главное, что он был тупым. Он только пропорол казаку лоб и отправил его в глубокий нокаут. Был бы наточен, снял бы полчерепа. Но и без того состояние было скверным. На лбу вздулась огромная шишка растягивающая края раны и не дающая ее зашить. Казалось, весь лоб вспух и навис над глазами. Все попытки привести его в сознание окончились безрезультатно. Остальные были подранены полегче, в конечности, но некоторые раны были серьезными и требовали срочной профессиональной помощи.
Трое убитых лежали отдельно. Еще одному лучнику бронебойная стрела попала в лицо и вышла из затылка. Казаки быстро ободрали шкуры с нескольких убитых лошадей и споро соорудили трое носилок подвешенных между двумя лошадьми. На них уложили раненых, которые не могли держаться в седле. Убитых усадили в седла и связали им ноги под животом и руки за шеей лошади. Остальных раненых, в том числе и меня, усадили на коней, укрыли маскхалатами и отправили шагом, по степи в направлении нашего села. Заодно напластали нам сырого мяса под седла, чтоб по дороге не оголодали. Ивана Товстого поставили руководителем траурного каравана и еще четверых здоровых казаков назначили в дозоры. Береженого, Бог бережет.
Я не плакал. Просто слезы котились по отмытым щекам, попадали в распухшую, зашитую шелковой ниткой щеку и щипали свежую рану. Приходилось прижимать к ране тряпицу, смоченную в настойке прополиса на самогонке. Обжигающая боль нивелировала прежние ощущения. Проезжающий мимо Иван прошипел мне в ухо:
— Перестань нюни распускать! Казак ты или баба? Никто в том не виноват, и никто то наперед знать не может. Только в бою видно у кого кишка тонка. Поставь свечку святым заступникам, что не в прошлом бою они голову потеряли, а в этом, когда вся сила в одном кулаке была. В прошлом бою не только бы сами полегли, но и всех вас за собой бы потянули!
— На солнце долго пеклись, одурели все…
— Все, да не все! Кроме этих двоих никто голову не потерял, и убежать от смерти не пробовал. От нее не убежишь… ей надо прямо в глаза смотреть. А ты сегодня молодца! Смотрел, как ты стрелы пускал. Добре тебя Керим научил. А как ты с тем в кольчуге схлестнулся, так у меня сердце ойкнуло. С десяти шагов друг в друга стрелу пустили. Ты ему прямо в глаз, а у басурмана таки дрогнула рука, лишь морду тебе раскровавил.
— Не помню я…
— Так оно всегда. Со стороны виднее.
Все живо обсуждали прошедшую схватку, даже двое лежащие на носилках кричали и размахивали руками. Лишь троим покойникам, раненому, тому, что в коме, да и мне, кричать, радоваться жизни почему-то не хотелось…
Мне не давало покоя несоответствие моего чувства прекрасного, тому, что наблюдалось у моих товарищей. Лично мне верхом совершенства казалась первая сшибка. После первого залпа на поле одни покойники и редкие выжившие, которые тут же становятся похожими то ли на павлинов, то ли на дикобразов. Такое сравнение приходит в голову от количества стрел, которые торчат из них во все стороны. Вот это красота! А вся эта кровь, адреналин, рана на всю рожу из-за которой я не могу пожевать мяса, никакого восторга ни в моей душе, ни в душе Богдана не вызывали. Как тут не вспомнить известную народную мудрость, — "На вкус и цвет товарищей нет"…