VI

Сегодняшний пир был стандартным, рутинным мероприятием, к которому уже успели привыкнуть Валентин и его друзья. За время пребывания в слободе им довелось побывать уже не меньше чем на десятке таких пиров. Если они чем-то и отличались друг от друга, то только составом участников. Чаще собиралось опричное братство, чуть пореже были собрания, на которых Иван велел быть всем. В таких пирах участвовали и представители старшего поколения, в том числе и Никита Романович с Алексеем Басмановым. Эти, увидев впервые Юлькин танец у шеста, качали седыми бородами и от смущения отворачивались в сторону. После же – ничего. Попривыкли. И даже вместе со всеми выражали свой восторг. Самый же редкий случай – это присутствие на пиру заезжих гостей. Таких оказий при Валентине еще не случалось.

Сегодня Иван велел быть на пиру всем, без каких-либо оговорок. Была ли на это у него какая-то особая причина либо это просто блажь, Валентин не знал. В назначенное время он с друзьями, обряженными, как и положено, в рясы, был на месте. Трапезная быстро и беззвучно заполнялась тщательно изображающими благочестие «монахами». На фоне однообразных черных ряс ярко выделялись представители старшего поколения, одетые в разноцветные роскошные одежды.

Валентин, сидевший обычно рядом с царевичем, уступил сегодня свое место Никите Романовичу и оказался как раз с братьями Басмановыми. Он только занял свое место, смиренно сложив, как и подобает монаху, перед собой руки, как к нему склонился проходивший сзади «монах» и зашептал Валентину на ухо:

– Ну и везунчик ты, Михайла. – Валентин обернулся. Из-под глубокого капюшона, хитро улыбаясь, на него глядел князь Черкасский. – В слободе без году неделя, а уже шашни с чьей-то женой успел завести.

– С чего ты взял? – так же шепотом ответил ему Валентин. Удивление его было искренним и неподдельным, так что даже князь Черкасский поверил ему.

– Действительно ни с кем ничего? Гм… – Черкасский вновь осклабился. – Значит, будет. Сейчас иду… Догоняет меня девка дворовая. «Светлый князь, – говорит, – передай Михайле Митряеву, что, как часы пробьют на башне восемь раз, пусть будет за дворцовым садом в начале второй улицы. Поклон ему от моей госпожи за то, что кучера ее спас».

– А-а… Это… – Валентин скривился и махнул рукой. – Тоже мне любовное приключение нашел… Да ей уже седьмой десяток. К кому-то она в гости в слободу приехала. Мы тут намедни в лесу устроили с царевичем и ребятами стрельбу по воронам. А по дороге как раз возок ее проезжал. Лошади стрельбы испугались и понесли. У самых ворот только и остановились сами. Бабка страху натерпелась, а кучер – тот вообще сдуру из санок выпал, под откос скатился и, ударившись о дерево, провалился в сугроб. Если бы не мои ребята, его нашедшие, сгинул бы мужичок. Все душа божья, хоть и мужик простой… Так уж старушка нас благодарила за его спасение, так благодарила… Да нам недосуг было ее благодарности выслушивать. Мы же царевича сопровождали… А теперь, видно, опять она со своей благодарностью…

– А-а… – разочарованно протянул Черкасский. – Я-то думал, интересное что…

– Пустое… – Валентин вновь махнул рукой.

Сердце его ухало, как молот. Большого труда стоило ему не показать волнения, охватившего его при известии, переданном князем Черкасским. А уж как ему удалось сочинить с ходу историю про кучера и его благодарную престарелую хозяйку, он и сам не знал.

Черкасский тоже махнул рукой.

– Сходи, однако… Может, благодарная старушка отсыплет тебе каменьев и злата, а может, у нее внучка прекрасная имеется…

– Спасибо, князь. Схожу уж, погляжу…

Черкасский прошел дальше, и только тогда Валентин позволил себе улыбнуться. Ведь известие, переданное князем, означало, что та прекрасная незнакомка в мехах никуда не исчезла и не забыла Михайлу Митряева. Более того, на сегодняшний вечер она назначила ему свидание! И не где-нибудь, а, судя по словам Черкасского, у себя дома! Теперь надо было только не прослушать бой часов. А за шумом, гамом и грохотом музыки, царившими обычно на пиру, это было немудрено. Он наморщил лоб, пытаясь сообразить, как же ему быть. «Эврика! Юлька-то, приходя на пир, ориентируется по бою башенных часов. В семь часов она здесь. Выступление ее продолжается минут тридцать – сорок. Если я улизну из-за стола вслед за ней, то, идя спокойным шагом, приду в назначенное место как раз вовремя. Ну подожду там немного»…

Пир привычно начался с молитвы и лицемерно-показного постничанья. Пока все больше делали вид, что пьют и закусывают, Валентин серьезного разговора с Петькой Басмановым не начинал. Но как только подали настоящую еду и достойную выпивку и народ всерьез увлекся чревоугодием, Валентин принялся подбивать клинья под Петьку. Собственно, все его заходы на цель представляли собой чудовищную по форме и непритязательную по содержанию приторно-сладкую лесть. И такой, мол, Петька, и сякой, и вообще необычайно замечательный. А уж как его царевич уважает… В особенности в последнее время.

Танцевал Петька действительно здорово, пел недурно, на лошади скакал как бог. Одним словом, не обделен был парень артистическими задатками. А вот с интеллектом у него дела обстояли похуже. Да что там похуже… Если уж называть вещи своими именами, то дураком был Петька самым настоящим. Но, как это частенько бывает, отсутствие ума природа компенсировала ему, наделив звериной хитростью.

Петька был польщен, что земский посланец, позабыв о самом царевиче, о других знатных и видных людях, беседует сегодня лишь с ним. И не просто беседует, а говорит о нем, Петьке, всю правду, которой никогда ни от кого не услышишь. Ему очень захотелось тоже сказать нечто приятное собеседнику, и он выдал сакраментальную фразу:

– Мой батяня про тебя, Михайла, тоже только хорошее говорит. Михайла, мол, толковый парень. Жаль только, что он всего лишь купчишка.

В ответ Валентин едва не расхохотался. С трудом подавив приступ смеха, он наконец-то решился пожаловаться собеседнику:

– Голова что-то болит в последнее время. Чего только не делал, а она болит и болит. Царевич сказывал, что у тебя есть замечательные пилюльки от головной боли.

– Кончились.

– Жаль. Прямо не знаю что делать со своей головой. Болит и болит, а ни врачи, ни знахари помочь не могут. Может, подскажешь, у кого можно найти такие пилюльки?

Но на такой дешевый трюк Петька не купился.

– У меня и можно найти. Только сейчас нету. Но ты имей в виду, Михайла, пилюльки эти дорогие. С меня за них тоже деньги берут.

– Цена не имеет значения, – с самым легкомысленным видом заявил Валентин. – Давай сейчас улизнем из-за стола и сходим вместе за пилюльками. Я тебе и деньги тотчас отдам. Я много брать буду. Сразу штук сто.

Петька судорожно сглотнул. Валентину даже представился скрипящий звук ржавых шестеренок, вращающихся в Петькиной голове. Тот, видимо, усиленно пытался подсчитать сумму своего заработка. Время шло, а Петька, сморщившись как от зубной боли, все мучительно соображал. Наконец промолвил:

– Ежели одна пилюлька три гривенных стоит, то сколько же это всего получается?

– За сто штук?

– Ну да…

– Тридцать рублей.

– Эх ты!.. – После этого восторженного восклицания Петька замолчал, и на его лице вновь отразилась мучительная работа мысли. Теперь начинающий «бизнесмен», видимо, пытался вычислить свою долю в вышеозначенной сумме. На этот раз он не стал прибегать к чужой помощи. То ли сам сосчитал, то ли отложил эту задачу на потом. – Не, Михайла, вместе никак не можно.

– Что так? – поинтересовался Валентин, разыгрывая совершенную наивность.

– Я тебе сегодня домой занесу. Или завтра… – Поскольку ничего больше Петька придумать не мог, чтобы парировать предложения собеседника, он помрачнел и практически свернул дальнейший разговор.

За этой «увлекательной» беседой Валентин и не заметил, как пробежало время. Только увидев у шеста Юльку, он сообразил, что ради этого разговора Петька пожертвовал своими любимыми танцами. Поскольку его собеседник надулся и фактически прекратил отвечать, Валентину только и оставалось, что любоваться своей «воспитанницей». Юлька сегодня была хороша. И тут Валентина словно петух клюнул в темечко – как же он мог забыть? Ведь таинственная незнакомка назначила ему сегодня свидание! Осталось только дождаться окончания Юлькиного выступления – и не спеша выдвигаться в назначенное место для рандеву.

Под оглушительный рев зрителей Юлька уже исполняла последнее соло на шесте, когда Валентину пришла в голову мысль, что уйти незамеченным проще сейчас, когда все взоры прикованы к гибкому телу танцовщицы. Не говоря никому ни слова, он поднялся со своего места и, слегка пригнувшись, незаметной тенью скользнул к выходу.

За дверьми, в дворцовом коридоре, стояли две девки, ожидающие Юльку, и любезничали с бравыми охранниками. Валентин лишь ожег их взглядом, и они едва ли не телепортировались метров на десять от своих кавалеров. Охранники тоже, завидев выходящего из зала «монаха», о чем свидетельствовала висящая на согнутой руке черная ряса, прикусили языки и вытянулись в струнку.

Валентину лишь оставалось мысленно усмехнуться над этими знаками почтения, оказываемыми ему, и вальяжно, с достоинством, дабы спешкой не нанести ущерба собственному статусу, прошествовать по дворцовому коридору на выход. Установившаяся на мгновение тишина, а затем – топот ног и восторженный рев сотен глоток свидетельствовали о том, что Юлька закончила свое выступление. Валентин оглянулся. Точно. Из дверей выбежала полуобнаженная Юлька, девки вмиг надели на нее шубу и шапку, и они втроем быстрым шагом последовали за Валентином. После этого он успел пройти еще с десяток метров и почти достиг того места, где коридор сворачивал направо, как сзади послышался возглас:

– Михайла! Погоди!

Валентин остановился и обернулся на зов. Это Петька Басманов. Он машет ему рукой и быстрым шагом, почти бегом направляется к нему. Дальнейшее запечатлелось в мозгу Валентина в виде замедленного кино. Вот Юлька со своими служанками опережают его, а он ждет приближающегося к нему Петьку. И тут уши взрезает оглушительный женский визг. Валентин поворачивается и видит прямо перед собой оседающую на пол Юльку. Девки-служанки с перекошенными от страха лицами пытаются вжаться в камень по обе стороны коридора, а метрах в пяти – семи от себя, как раз там, где коридор сворачивает направо, он видит двух мужиков в черном, застывших в неестественных позах.

Он подхватывает падающую Юльку и видит рукояти двух ножей, торчащих у нее из груди.

– Больно мне, милый, – прошептала она.

Черт возьми! Эти ножи предназначались ему, Валентину, то есть Михайле Митряеву, а эта хрупкая девочка заслонила своим телом его от смерти!

Мужики с перекошенными то ли от злобы, то ли от досады рожами развернулись и пустились наутек. Опустив раненую Юльку на пол, Валентин кинулся за ними, выхватывая из ножен свой кинжал. Повернув за угол, он увидел спины удирающих убийц. Эта часть коридора заканчивалась лестницей, а перед лестницей с ней пересекался коридор, ведущий в покои царицы. Убийцы уже были в самом конце, еще мгновение – и либо они сбегут по лестнице вниз, либо скроются в коридоре, ведущем в царицын терем.

Валентин размахнулся, метнул свой кинжал и тут же, потеряв равновесие, был сбит с ног подбежавшим Петькой. Попал ли его кинжал в цель, Валентин уже не увидел, но, падая, он заметил, как кинул свой нож Петька. Когда Валентин перевел взгляд туда, где только что были убийцы, он там их уже не обнаружил. Попал он в кого-нибудь или нет, он сказать не мог. Даже если его кинжал и достиг цели, то пораженный им враг в лучшем случае лежит на лестнице. Зато ему прекрасно было видно, в кого попал Петька. У самой лестницы, цепляясь одной рукой за стену, стояла девушка. Второй рукой она схватилась за свое горло, а меж ее пальцев торчала рукоять Петькиного ножа. К своему несчастью, она, видимо, в момент броска как раз вышла из коридора, идущего из царицыных покоев. Этой несчастной и достался удар, предназначенный одному из Юлькиных убийц.

Когда Валентин с Петькой подбежали к ней, она уже упала на пол и лежала, разбросав руки в стороны. Характер полученной ею раны не оставлял ни малейших сомнений в том, что девушка мертва. Петька опустился перед ней на колени и пытался, как сама пострадавшая за пару мгновений до того, остановить выбулькивающую наружу кровь, передавив артерию.

– Я не хотел в нее… Зачем она вышла?.. – испуганно бормотал он.

Валентин сделал несколько шагов вперед и осмотрелся. На лестнице головой вниз лежал один из убийц. Кинжал вошел ему аккурат между лопаток. Валентин спустился к нему, присел на корточки и попытался нащупать пульс. Убийца был мертв. Бежать за вторым уже бесполезно, не догонишь. Оставалось лишь надеяться, что человек, бегущий со всех ног с квадратными от ужаса и возбуждения глазами, покажется охране подозрительным и будет задержан. Да и к Юльке необходимо было вернуться – оставался шанс, что ее еще удастся спасти, если оказать вовремя врачебную помощь.

Валентин вырвал из тела врага свой кинжал, обтер об его одежду и, спрятав в ножны, поспешил на помощь Юльке. Когда он пробегал мимо Петьки, тот уже не пытался остановить кровь, а, как поначалу показалось Валентину, шарил по телу убитой им девушки. «С Петьки станется, – успел подумать Валентин. – Он еще, оказывается, и некрофил… – Но уже в следующее мгновение он разглядел, что тот вытаскивает из ее одежды, из какого-то глубоко запрятанного кармана, те самые пресловутые пилюльки. – Так вот почему Петька оказался именно в это время в этом месте! Ирония судьбы – своими же руками он убил своего поставщика!»

Когда Валентин склонился над Юлькой, она была еще жива. Открыла глаза и даже улыбнулась ему. Девки-служанки сидели рядом с ней и тихонечко поскуливали от жалости и страха.

– Чего сидите зря?! – заорал на них Валентин. – Одна за лекарем, другая к Василисе! Пусть дома сегодня остается! Воду пусть кипятит и простыни на бинты рвет!

Теперь, когда у них наконец-то появилась четкая цель, девки перестали ныть и, сорвавшись с места, с радостью понеслись выполнять указание хозяина. Валентин, приподняв голову, глянул в сторону трапезной. Оттуда уже бежали Ероха, дон Альба и Сила. За ними еще какие-то люди. «Охрана сообщила, – вяло отметил про себя сей факт Валентин. – А куда же девки побежали? Где они возьмут лекаря? Англичанин Линдсей здесь… Небось пьян в стельку. Кто же еще?..»

– Что? Что случилось? Ты цел, Михайла? – заполошно заорал Ероха.

– Цел, Юлька вот… В меня метили, а она закрыла… Лекаря надо, Ероха, лекаря…

Вокруг них набилось столько народу, что Валентин закричал:

– Потеснись, воздуху не хватает! Лекаря сюда!

Рядом с ним присел на корточки Ероха.

– Кто это был, Минь?

– Мужики какие-то. Двое. Одного я убил. Дальше… На лестнице лежит. – Только сейчас, отвечая на вопрос Ерохи, Валентин вспомнил, что вышел из пиршественного зала для того, чтобы встретиться с той самой незнакомкой в мехах. О том, что он будет проходить здесь в это время, не знал больше никто. Только тот, кто передал сообщение о встрече князю Черкасскому, да и сам Черкасский. – Ероха, я знаю, где искать убийцу, – шепнул он другу.

Окружавшая их толпа зашевелилась.

– Потеснись!.. Дай дорогу лекарю!

Расталкивая зевак, в круг вошел человек средних лет в кафтане простого опричника с большой кожаной сумкой в руках. Поставив на пол сумку, звякнувшую железом, он склонился над Юлькой.

– Отошли бы вы в сторонку, господа хорошие, – высказал он пожелание Валентину и его друзьям, обступившим раненую. – Мешаете.

– Ероха, давай за мной, – скомандовал Валентин. – Дон Альба, Силка, оставляю Юльку на вас.

Продравшись сквозь толпу, Валентин с Ерохой бросились к трапезной. Заходить не стали, лишь глянули через открытую дверь. Пир продолжался своим чередом. Да, ближние к двери места за столом пустовали. Это те самые тридцать – сорок человек, что толпятся сейчас вокруг Юльки. Все же остальные на месте. Едят, пьют, смеются, произносят здравицы… Музыканты вовсю наяривают плясовую, и человек десять – пятнадцать изрядно принявших на грудь рыцарей-опричников выкаблучиваются под нее на потеху всему честному люду. И за царским столом все на своих местах, кроме… Кроме князя Михайлы Черкасского.

– Князь Черкасский выходил? – спросил Валентин у стражника.

– Да следом за тобой и вышел, сударь, – ответил тот. – И с тех пор не возвращался.

Слушая ответ стражника, Валентин почувствовал, что охотничий азарт горячей волной ударил ему в голову. Он еще не успел подумать, что же станет делать с одним из главных деятелей опричного движения, когда настигнет его, а инстинкт охотника, живущий в каждом мужчине еще со времен наших первобытных предков, уже отдал команду телу: «За ним! Догнать!» Почти сорвавшись в погоню, он успел уточнить:

– Куда он пошел?

– Туда… – Махнул рукой стражник в сторону, противоположную той, где сейчас стояла толпа над раненой Юлькой.

Эта часть коридора выходила на лестницу, ведущую к выходу в сад. Конечно, Черкасский мог спуститься на этаж ниже и скрыться в одной из многочисленных комнат, находившихся там. Мог пройти нижним этажом, обойдя таким образом место происшествия, подняться вверх и юркнуть на половину своей сестры. Но об этих возможностях Валентин сейчас и думать не хотел. Инстинкт охотника, инстинкт преследователя не давал ему раздумывать, побуждая к мгновенному действию.

Валентин с Ерохой пробежали до конца коридора, сбежали вниз по лестнице и, едва не сбив с ног стражу, выскочили в заваленный сугробами сад.

– Князь Черкасский… – выдохнул Валентин.

– Прошел недавно, – лениво молвил стражник. – Вон по тропинке… На выход небось…

Протоптанная меж сугробов тропинка, терявшаяся в темноте за заснеженными пушистыми елками, вела к выходу из сада, на слободские улицы.

Первым стартовал с места Ероха, на пару метров опередив своего друга. Он так энергично несся вперед, что Валентин подумал: «Если настигнем Черкасского, надо успеть окоротить Ероху, не то он своими пудовыми кулачищами прибьет его ненароком». Они добежали уже почти до калитки, освещенной фонарями стражников, но Черкасского так и не догнали.

– Князь Черкасский выходил сейчас? – крикнул Валентин стоящим у калитки стражникам.

– Только что вышел, – ответил один из них. – А что за дело к нему?

Такое любопытство простого опричника явно граничило с нарушением субординации. Валентин с Ерохой были хоть и земскими, но из царского круга, из опричного «рыцарского братства». Но Валентин, не обостряя ситуации, лишь ограничился ответом:

– Царевич ищет его, послал догнать.

– Но обратно через калитку хода нет, – предупредил его стражник. – Положено всех выпускать и никого не впускать. Так что, чтобы вновь во дворец попасть, придется вам через главный вход кругаля делать.

– Знаю, – небрежно бросил ему в ответ Валентин. – А незадолго до князя Черкасского не выходил ли отсюда какой-нибудь рядовой воин?

– Рядовым воинам в царском саду делать нечего. Только ежели службу нести, на часах стоять… А опять же ежели он на часах стоит, то ходить ему никуда не положено.

Стражник попался уж больно разговорчивый. Валентин от злости даже зубами скрипнул.

– Хватит болтать, открывай скорей калитку!

Они шагнули за калитку, тут же захлопнувшуюся за ними, и перспектива ночных слободских улиц, кое-как подсвеченная луной и редкими огнями, открывшаяся перед их взором, показалась после тесного сада огромной, чуть ли не бесконечной. Где-то вдалеке смутно виднелись человеческие фигуры, но ни в одной из них нельзя было признать князя Черкасского. Сделав несколько шагов, Валентин с Ерохой в замешательстве остановились.

Теперь, когда охотничий инстинкт внезапно отключился, как у ищейки, потерявшей след, а включившийся разум только начал складывать из обрывков накопившейся в мозгу информации некую целостную картину, Валентин с Ерохой напоминали ту самую злосчастную ищейку. Разве что не скулили жалобно и не бегали кругами.

– Наконец-то! – послышался совсем рядом женский возглас. – Ну и нетороплив же ты, сударь! – Валентин с Ерохой разом обернулись на голос. Как-то у них само собой получилось, что высматривали они Черкасского, глядя вдаль, а вот вдоль ограды сада даже беглого взгляда не бросили. Обряженная в долгополый, расклешенный книзу тулуп и замотанная в пуховой плат поверх кокошника женщина походила на большую фантастическую куклу. Она не подбегала, не подходила, а подплывала к ним, как матрешка, лишенная ног. – Я уж тебя, государь, и в начале улицы ждала, и к главному ходу ходила, а теперь вот под забором кукую… Если бы для себя – давно домой бы ушла! Но госпожа мне строго-настрого наказывала: «Делай что хочешь, а приведи сегодня Михайлу!» Оно и понятно. Когда еще выдастся такой случай, что господина дома не будет? Он сегодня во дворце, на пиру царском. Он туда редко ходит, но как пойдет, так его эти сопляки обязательно упоят так, что он под столом ночует.

Последние слова она договаривала, уже ухватив Валентина с Ерохой под руки и чуть ли не силком ведя их в одном только ей ведомом направлении. Теперь до Валентина дошло, кто это. За жуткими событиями последнего получаса он совершенно позабыл и о женщине в мехах, и о назначенном ею свидании.

– Далеко ли идти? – кратко осведомился он у провожатой.

– Не-а, недалече. Почитай, пришли уже.

Валентин подумал, что надо бы отправить недоумевающего Ероху обратно во дворец. Ну не куковать же ему на морозе под чужим забором, дожидаясь Валентина. Ведь он ни сном ни духом о том, куда их ведут и зачем. Просто, раз Михайла идет, значит, и он, Ероха за ним следует.

– Слушай, Ероха, – начал Валентин, – Тут такое дело… Короче, поиски злодея на сегодня отменяются. А у меня еще дельце одно есть. В гости меня пригласили, а за всеми этими делами – и из головы вон. Она же, – он кивнул на провожатую, – напомнила вовремя. Ты отправляйся домой. Ребят предупреди, что ночевать сегодня не приду.

– Ага, понятно, – прореагировал на его слова Ероха. – Помощь моя не понадобится?

– Нет, сам справлюсь. Ты иди…

– А чего ты его отправляешь-то, сударь мой? – перебила их диалог женщина. – Раз уж пришли вдвоем, так и в гости идите вдвоем. Оно и правильно. У каждого доброго господина должен быть сопровождающий. Без стражи-то оно и неприлично. Ты иди смело, сударь. Не придется ему тебя на морозе ждать. Я уж позабочусь.

Самое комичное в этом разговоре было то, что происходил он в движении, причем эта пушистая, похожая то ли на копну, то ли на матрешку баба, ухватив слегка упирающихся Валентина и Ероху за рукава, энергично тащила их вперед, словно полицейский, доставляющий в участок двух пойманных им хулиганов.

– Ладно, Ероха. Не уходи никуда. Раз она говорит, что в тепле подождешь, то ты уж лучше со мной иди.

Некоторая заторможенность Ерохи объяснялась просто. Он ждал реакции друга. Михайла явно что-то знал и об этой бабе, и о том, куда они идут, но почему-то предпочел пассивное соглашательство активному действию. Уж он-то, во всяком случае, был куда больше Ерохи осведомлен обо всех обстоятельствах сегодняшнего происшествия. Потому-то Ероха, внимательно наблюдая за Михайлой, вел себя в точности как он. Валентин же, стараясь потянуть, насколько это возможно, время, просто просчитывал в уме возможные варианты.

Ведь о том, что Валентин уйдет сегодня с пира около восьми часов, и уйдет один, знал не только князь Черкасский, но и эта баба, назначившая ему свидание. Так что быть причастным к покушению мог не только Черкасский, но и она. С другой стороны… Если она или стоящие за ней люди организовали покушение, то почему она ждала его в назначенном месте? Зачем ждать того, кто должен быть убит по твоему приказу? А может… Может, ее уже успели известить, что покушение на Валентина сорвалось и необходимо все-таки добить клиента? Что может быть лучше в такой ситуации, как заманить его в ловушку? Но кто успел сообщить ей о том, что покушение сорвалось? Одного из убийц Валентин прикончил. Второй? Но из сада он не выходил. Однако он мог выйти из дворца, а не через сад. Она сама говорила, что ходила к главному входу во дворец. Убийца все же был в таком состоянии, что стража наверняка остановила бы его. Нет. Вряд ли он покинул дворец. Всего безопасней для него – спрятаться внутри дворца, в одном из покоев. Тогда кто же предупредил эту бабу?

И тут Валентин понял свою ошибку. До сих пор он рассуждал, подозревая либо Черкасского, либо бабу. А что, если они действовали совместно? Тогда все сходится. Черкасский вышел через сад, предупредил ее, что покушение провалилось, и она побежала встречать Валентина в условленном месте. И встретила, кстати, не в начале второй улицы, как говорилось в ее послании, а прямо у ограды дворцового сада.

С третьей стороны… Что, если баба эта не имеет к покушению никакого отношения, а просто все так совпало? Черкасский случайно узнал, что Валентин сегодня покинет царский пир и отправится на свидание к женщине. Прекрасный случай, чтобы подготовить засаду. На всякий случай Черкасский сбегает с пира вслед за Валентином и ждет дома донесения об успешном выполнении его задания. Баба же эта действительно послана незнакомкой в мехах, и Валентина сегодня ожидает ночь страстной любви. Возможно? Возможно. И отказываться от такой возможности Валентину страсть как не хотелось.

Рассуждая таким образом и взвешивая варианты и возможности, Валентин так и не успел прийти хоть к какому-то выводу, когда баба-«матрешка» вдруг объявила:

– Пришли, однако, уже. Говорила же – идти недалече.

Они остановились перед небольшим с фасада домиком, выглядевшим в неверном свете фонаря, висевшего на углу, как резная, сложной затейливой формы шкатулка. К дому примыкал длинный забор, огораживающий участок. В заборе имелась калитка, но провожатая подвела их к самому дому, к красному крыльцу. Окна в доме были темны, и лишь сквозь одно из них вроде бы пробивался слабый красноватый отблеск.

От неизвестности, от нехороших мыслей у Валентина по спине пробежала мелкая дрожь. «Не дрейфь! – подбодрил он сам себя. – Ероха с тобой, у нас два кинжала и недурная школа, пройденная у дона Альбы и Силкиного бати. Еще посмотрим, чья возьмет. Четверых-то мы точно уложим, а их там вряд ли больше. Ведь того, что со мной будет еще и Ероха, они никак не могли ожидать». Баба поднялась на крыльцо, звякнула ключом о замок и уверенно потянула на себя отпертую ею дверь. В проеме, кроме темноты, ничего не было видно.

– Милости просим! – пригласила она. – Ну… Идите же!

Валентин в два прыжка взлетел на крыльцо, обхватил бабу-«матрешку» одной рукой поперек необхватного туловища и, неожиданно легко оторвав ее от пола, прижал к себе. Второй рукой он выхватил из ножен кинжал и, выставив его вперед, прикрывшись бабой, шагнул в темноту. Ерохе и секунды не потребовалось, чтобы понять маневр товарища, поэтому в доме он был одновременно с ним и, обнажив свой кинжал, прикрывал Валентина справа.

От столь неожиданного поведения гостей баба вначале взвизгнула, но, будучи, судя по всему, особой неглупой, тут же сообразила, что гости опасаются ловушки. В таком веселом месте, как Александровская слобода, где народ живет все больше лихой и отвязный, это не так уж и глупо. И во всяком случае, совсем не смешно. Поэтому, перестав брыкать ногами в воздухе, она спокойно сказала:

– Дверь закройте входную, прихожую всю выстудите. И на пол, сударь, будь добр, поставь меня. Я свет зажгу. А чтобы не убежала, можешь меня за ворот тулупа держать.

После этих слов Валентин, устыдившись собственного малодушия, выпустил «матрешку» из объятий, но кинжала в ножны не спрятал на всякий случай. Ероха, захлопнув ногой дверь, встал плечом к плечу с товарищем, готовый ко всяким неожиданностям.

Ко всяким, но только не к такой. Запалив светильники, «матрешка» сбросила с себя тулуп, толстый пуховый плат и, сняв, как листы с капусты, одну за другой три душегрейки, превратилась в прекраснейшую женщину лет двадцати пяти от роду. И даже пухлые чувственные губки у нее оказались накрашены, и большие выразительные глазки умело подведены. А уж румянец на щеках у нее горел естественный, от мороза. Ероха от такого чудного преображения даже рот раскрыл. Нет, все-таки она была чуть полновата, но это даже и к лучшему. Не любил Ероха поджарых баб, таких как несчастная Юлька-гимнастка.

– Пойдем, сударь. Хозяйка уж заждалась, – молвила женщина. – Да спрячьте вы свои кинжалы. В доме, кроме хозяйки и меня, никого нет.

Она заперла входную дверь, взяла в руки светильник и вышла из прихожей. Валентин, как околдованный, послушно последовал за ней, за Валентином – Ероха. Так гуськом они изрядно попутешествовали по дому (дом, несмотря на игрушечный фасад, оказался немаленьким). Наконец остановившись перед одной из дверей, она сказала:

– Здесь. Иди, сударь. А человек твой тебя со мной подождет. Мы рядом будем.

Окончания фразы Валентин уже не расслышал из-за того, что сердце его вдруг застучало, как отбойный молоток, и кровь ударила в голову. Он открыл дверь и шагнул в комнату. В золотистой полутьме возле пузатой печи, в открытом зеве которой с полена на полено перебегали язычки оранжево-красного пламени, на низком широком топчане, покрытом меховой полстью, лежала та самая незнакомка. То ли от печи, то ли от меха ей стало жарко так, что, сбросив с себя меховое покрывало, она лежала абсолютно обнаженной, а ее матово-белая кожа отсвечивала золотистыми отблесками пламени.

– Ох и умеешь ты помучить женщину, Михайла, – усмехнувшись, произнесла она. – Никого бы не ждала столько, а вот тебя, видишь, жду.

Этот нежный, звучащий серебряными переливами голос вывел Валентина из нахлынувшего на него оцепенения, и он бешено принялся рвать с себя одежду. «Матрешка» прикрыла за ним дверь и шепнула Ерохе:

– Пойдем вниз. Как раз под ними будем. Так что, если господин твой позовет тебя, услышишь сразу.

– Не господин он мне, – обиженным тоном поправил ее Ероха. – Нет у меня господ. Михайла друг мне и сотоварищ по общему делу.

– Так ты тоже купец, оказывается? – уточнила она.

– Ну… Купец. В Ярославской купеческой гильдии числюсь.

За этим разговором Ероха и не заметил, как они дошли до лестницы и, спустившись по ней вниз, вошли в небольшую комнатенку, в которой и мебели-то было только широкая кровать, сундук да два табурета. «Матрешка» потянулась к нему, встав на цыпочки, и Ероха, крепко обняв ее, впился в ее сладкие губы страстным поцелуем.

– Вёсна… Вёснушка зовут меня, – прерывисто дыша после долгого поцелуя, шепнула она Ерохе.

– А меня – Ероха… Ерофей, значит.

Рук на его шее она так и не разомкнула и после этой небольшой паузы вновь прильнула к его устам. В кратком перерыве между поцелуями Ероха успел подумать, что надо бы подхватить ее на руки и по-молодецки бросить на кровать, после чего и самому туда прыгнуть, но как только губы их вновь сомкнулись, всякие мысли у него из головы улетучились, и он по четверть шажочка, двигаясь вслед за Весной, незаметно для самого себя добрался до кровати. Здесь, не размыкая ни рук, ни губ, Весна мягко повалилась на спину, ловко увлекая за собой Ероху.

Все произошло так быстро и неожиданно, что Ероха и раздеться-то толком не успел. Весна вновь поцеловала его, на этот раз коротко и по-матерински – в лоб, молвив:

– Ты разденься, Ерошенька, а я тем временем постель раскрою. Полежим пока. Все равно тебе ждать до-олго придется. Уж я-то свою госпожу знаю…

Ероха послушно разделся и, оказавшись с Весной под одним одеялом и ощутив своей разгоряченной кожей прикосновение ее гладкой как атлас и прохладной кожи, вновь вспыхнул страстью.

После, опустошенный, без единой, даже самой коротенькой мыслишки в голове, он лежал на спине, заложив одну руку за голову, и невидящим взглядом бездумно пялился в деревянный потолок, слабо подсвеченный единственной горящей свечой. Второй рукой он крепко прижимал к себе Весну, пристроившую свою прекрасную головку на его могучем плече. Ладошкой она медленно водила по его груди, основательно поросшей рыжеватым волосом.

– Какой же ты волосатый, Ероша, – приговаривала она, лаская его. – Щетина прям как у этого…

– У кабана, – закончил за нее Ероха.

– Не-эт… У кабана щетина жесткая, потому что он злой. А у тебя – мя-а-аконькая. Ты, Ероша, добрый. – Здесь ее пальчики перебрались на аккуратную Ерохину бородку. – И в бороде у тебя волос мягкий… Это значит, что человек ты незлой. Большие – они все добрые, – подытожила она. Неожиданно сменила тему: – А сколько тебе лет, Ероша?

– Двадцатый…

– А чего не женат?

– А тебе почем знать, что неженат?

– Так по всему видно. Холостяк – он и есть холостяк.

– Гм… Некогда все было. То деньги надо было зарабатывать, то… Дела видишь какие кругом творятся?

– Какие еще дела, Ерошенька?

– В государстве все вкривь и вкось, разделение кругом и неустройство.

– Так ведь что человеку государство? Есть ли оно и каковы его дела, человека, мне так мнится, не касается. Что бы то ни было, а человеку надо дом свой заводить, семью строить, детей рожать… Иначе жизнь человеческая остановится.

– Это кому как. Нам с друзьями государственные дела куда важнее личных. Да и что ты все об одном и том же… Скажи лучше: в чьем доме мы сейчас находимся?

– А тебе зачем?

– Как это зачем? – Ероха от удивления даже приподнял голову с подушки. – Прийти в гости и не знать к кому? Что-то странное ты говоришь, девонька.

Голос Ерохи окреп, в нем даже зазвучали злые нотки.

– Что ты… что ты… – забеспокоилась Весна. – Ты только не гневайся, Ерошенька. Это дом царского казначея Фуникова Никиты.

– А Михайла, стало быть, с его женой?

– Ну да… Марфа ее зовут, урожденная княжна Вяземская. Я в казначеев дом вместе с ней пришла. Казначей-то Фуников… Он из дьяческого сословия. Уж как княжна плакала, когда узнала, что выдают ее за простого дьяка. Да еще за старого… А потом ничего… Стерпелось. Да и хорошего в таком муже много обнаружилось. Казначей-то он всегда при деньгах. Поди разбери, где свои, а где царские… И то, что стар, – не беда. Проще с такими молодцами, как Михайла твой, шашни водить…

– Постой, так она Афоньки Вяземского сестра, что ли?

– Ну да… А ты князя Вяземского запросто Афонькой величаешь?

– Гм, – скептически хмыкнул Ероха. – Да я таких князей, как он, пучок купить могу. Купить, продать и еще раз трижды перепродать.

– Ты так богат, Ероша? – с придыханием спросила она.

– Постой… – Ероха приподнялся, старательно вслушиваясь в доносящиеся сверху звуки. – Что-то там не так… Слышишь, крики какие… Как зверь кричит! Надо пойти глянуть… – Он попытался привстать, но Весна, вцепившись в него, уложила обратно в кровать.

– Глупенький… Не надо им мешать. Им хорошо вдвоем.

– Отчего же… Будто зверь воет?

– Оттого что хорошо. Любятся так они, Ероша.

– Что же ты так не выла по-звериному?

– А ты попробуй еще разочек…

Покидали гостеприимный дом казначея Фуникова Валентин с Ерохой еще затемно. За часы, проведенные ими в гостях, погода резко изменилась. Небо заволокло облаками, подул сильный, резкий ветер, повалил густой снег. Заботливая Весна все порывалась вручить им факел либо фонарь, дабы гостям было проще найти дорогу домой, но Ероха остановил ее. Заблудиться в небольшой слободе – даже не смешно, ведь слобода с ее улицами и переулками – не дремучая лесная чаща. А им и пройти-то всего предстояло – из начала второй улицы в конец третьей.

Выпустила их Весна на улицу через калитку в заборе. И вроде бы двинулись они в правильном направлении. Свернули в ближайший переулок, чтобы попасть на свою улицу. Дошли до ее конца. Что за черт? Куда подевались их три дома, окруженные единым забором? Мороз меж тем крепчал, а ни на том, ни на другом не было ни шубы, ни шапки. Лишь легкие кафтанчики. Дело принимало неприятный оборот. Так сдуру можно и замерзнуть в трех шагах от дома.

– Слышь, Минька, – пытаясь перекричать вой злого ветра, прокричал Ероха. – Выйдем к крепостной стене и пойдем вдоль нее. Я в одну сторону, ты в другую. Кто-нибудь и наткнется на нашу усадьбу. Она же под самой стеной стоит. Кто найдет, ребят поднимет и с фонарями за вторым пойдет.

– Нет, – не согласился Валентин, – нельзя разлучаться. – А в какую сторону идти, не знаем. Замерзнем, пока найдем. Вон стена. Если от стены пойдем вдоль по улице, то выйдем к дворцовому саду. Вдоль ограды сада выйдем ко дворцу. Там и заночуем.

Этот вариант, в отличие от Ерохиного, требовал больше времени, но гарантировал успех, почему и был сочтен обоими предпочтительным. Через четверть часа, может, чуть дольше Валентин с Ерохой подошли ко дворцу, обогнули его и сразу увидели огни нескольких фонарей, пляшущих на ветру у главного входа.

– Не нас ли вышли искать? – сделал предположение Ероха.

Валентин лишь скептически хмыкнул в ответ. Подойдя поближе, в неверном свете фонарей они уже смогли различить карету, стоящую у красного крыльца, и человек десять народу с фонарями, стоящих рядом с ней.

– Приехал кто-то, – высказал предположение Валентин. – Или уезжает…

– В такую-то погоду? – засомневался Ероха. – Это полным дураком надо быть.

Они подошли к держащим в поднятых руках фонари людям и встали позади них. Теперь Валентин узнал их почти всех. Это поголовно были немцы-опричники, которых по осени с таким остервенением гонял по плацу дон Альба. Они явно кого-то ждали.

– Ну их к черту, – шепнул Валентину Ероха. – Пойдем наверх. Холодно.

Но непонятное предчувствие заставило Валентина остаться на месте.

– Тсс… Погоди.

Сверху послышался звук шагов, и Валентин увидел спускающихся вниз Никиту Романовича и… И Рыбаса. Собственной персоной! Немцы сразу же загалдели:

– Герр пастор! Герр пастор!

«Отличный случай, чтобы стать героем, – без всякой рисовки подумал Валентин. Положив руку на рукоять кинжала, он попробовал ввинтиться в стоявшую перед ним толпу, перекрывавшую все пространство от перил до кареты. Но немцы держались стеной и не собирались никого пропускать вперед. – Что делать? – быстро стал соображать Валентин. – Обежать карету с лошадьми с обратной стороны? Втихаря прицепиться к карете?»

Пока он раздумывал, Рыбас осенил немцев размашистым крестом и юркнул в карету. Тут же двое вскочили на козлы, двое на запятки, и карета сорвалась с места, помчавшись в сторону крепостных ворот.

«Не успел, – констатировал свою неудачу Валентин. – А какой был шанс поставить на всей этой рыбасоидной авантюре жирную точку! Колбасники, правда, тут же меня на куски порвали бы… И черт с ним! Но сейчас уже бессмысленно говорить об этом…»

Он потряс за плечо стоящего перед ним немца.

– Эй… – Тот обернулся: злосчастный Краузе. – Это кто сейчас уехал, Краузе?

– Большой человек, святой человек, – с ужасным немецким акцентом ответил тот. – Пастор Веттерман.