Книга: Спасти империю!
Назад: IV
Дальше: VI

V

Царевич с течением времени не то чтобы охладел к Валентину, но, как это часто бывает у подростков, восторженное восхищение новым знакомым просто уступило место дружескому расположению. Да и старые друзья – Федька Романов, братья Басмановы и Афонька Вяземский – не оставляли своих стараний, пытаясь вернуть себе прежнее расположение царевича. Новизна Валентиновых подарков и занятий, с ними связанных, слегка потускнела, поистерлась, а старые друзья тянули к прежнему, к старым занятиям и развлечениям. И в какой-то момент наступило равновесие. К прежнему образу жизни царевич не вернулся целиком, но, объединяя старых и новых друзей, совместил интересы и занятия, связанные с одними и другими.
Но Валентина подобные изменения совсем не расстраивали – скорее даже наоборот. Теперь он получил бо́льшую свободу – ведь царевич уже не требовал, чтобы Валентин проводил с ним чуть ли не двадцать четыре часа в сутки. Теперь можно было образовавшееся свободное время использовать по своему усмотрению. Но, несмотря на это, обнаружить рыбасоидов, кроме Бровика, вычисленного Ерохой, ни ему, ни его друзьям пока не удалось. Зато уж Бровик оказался стопроцентным рыбасоидом, без каких-либо сомнений. Валентин однозначно идентифицировал его как субъекта, значащегося в лобовской базе данных под именем Семенов Илья Ильич, топ-менеджер госкорпорации «Ространснефтегаз».
То, что здесь рыбасоид замаскировался под прислугу, было чем-то новым и необычным. По словам Лобова, рыбасоиды предпочитают «окапываться» среди высших слоев общества. Не на самом верху, но где-то рядом. Бровик же – повар. И даже не главный. Исходя из этого, и остальных рыбасоидов стоило искать среди прислуги. И главное – потихоньку разматывая этот клубок, выйти на самого Рыбаса.
Поскольку Ероха уже был знаком с Бровиком, именно ему Валентин поручил дальнейшую разработку этого канала. Теперь Ероха частенько околачивался на кухне, умудрившись стать чуть ли не лучшим другом главного царского повара Молявы. С Бровиком особой дружбы у него не получилось, но в целом отношения между ними сложились приятельские. Частенько после ужина они, сидя втроем на опустевшей кухне, потягивали винцо, выставляемое Ерохой, и играли в шашки. Пить Бровик пил, но ума не терял. Языка особенно не распускал и имен никаких не называл. Ночевал он здесь же, рядом с кухней, деля небольшую комнатенку на двоих с Молявой. В большой же комнате на двухъярусных полатях спали остальные повара и поварята. Жизнь Бровика и все его интересы на кухне вроде бы начинались и на кухне же и заканчивались. Никуда больше он не ходил и ни с кем не контактировал. Но на кухне, кроме него, рыбасоидов больше не было! Порой Валентину начинало казаться, что Ероха лишь зря теряет там время, наблюдая за Бровиком. С другой стороны, даже если Бровик ни с кем из своих не контактировал и на первый взгляд никак не был задействован в общекомандной игре рыбасоидов… Но зачем-то же рыбасоиды его внедрили на кухню!
Так что всякий раз, когда Валентину хотелось воскликнуть: «Да ну его, Ероха, этого Бровика. С ним все уже ясно. Нужно искать в другом месте», – он заставлял себя промолчать, и все продолжало идти по утвержденному ранее сценарию. Силка же нашел подходец к братьям Басмановым, в довершение ко всем своим порочным наклонностям оказавшимся еще и азартными игроками. Игра в «наперстки» их не просто увлекла, но самым настоящим образом покорила. Тем более что Силка старался оставаться хоть и в небольшом, но проигрыше. К этой же компании присоединились и другие страстные игроки: дон Альба и Афанасий Вяземский. Федька же Романов предпочитал наблюдать за игрой со стороны, давая советы игрокам, но сам никогда не играл. Однако когда дон Альба посетовал на отсутствие игральных карт, предварительно объяснив окружающим, для чего они нужны, Федька тут же разыскал придворного живописца и дал ему соответствующее задание. Через пару дней вся честная компания начала резаться в нечто похожее на покер, чередуя его в дальнейшем с игрой в «наперстки».
Иван же, будучи всегда на людях и почти никогда не оставаясь один, оказался столь же одиноким, сколь и глубоко несчастным. Валентин уже научился искренне жалеть его, называя царевича про себя не иначе как «наш сиротка». Ох не сахар это – с малолетства расти сиротой, даже будучи царского рода. Может быть, что царское происхождение еще и усугубляет ситуацию. Все перед ним угодничают и лебезят, держа в уме лишь одно: как бы половчей использовать сиротку. И за всем этим розовым сиропом блудливых славословий нет ни грана настоящей любви. Той бескорыстной любви, которую только и могут дать мать и отец.
Наверное, поэтому он так привязался к Василисе, делясь с нею перед сном своими мыслями и эмоциями. Да и сама Василиса, похоже, не осталась равнодушна к сироте. Как-то даже на вопрос Валентина о том, что ей вчера удалось узнать от Ивана, Василиса сурово заявила:
– Михайла! Если ты задумал Ивану навредить, то знай, что в этом я тебе не помощница! Не позволю сиротку забижать!
– Дура-баба! – разозлясь, вскричал Валентин. – Это я-то хочу его обидеть?! Да я единственный, кому по жизни от Ивана ничего не нужно! Да ты кругом оглянись! Глянь, кто его окружает! Звери лютые! И все от него чего-то хотят! Кто денег, кто сана какого-нибудь, а чаще и того и другого вместе. И все подталкивают его к подлости, жестокости и смертоубийству! Если мы не вытащим его из этой ямы, то кто это сделает?
Разговор этот случился в присутствии всей команды, поэтому каждый счел необходимым внести свою лепту в укрепление духа своей боевой подруги.
– Василиса! – веско произнес дон Альба, накручивая на указательный палец свой длинный ус. – Ты здесь хоть одного настоящего священника видела? Не ряженых в монашеских рясах (такая даже у меня есть), а настоящего священника?
– Откуда я знаю, – огрызнулась она. – Я весь день дома сижу. Ночью выхожу и ночью же возвращаюсь. А днем носа из дому не кажу из страха перед «царицей египетской».
– Что же ты нам раньше не сказала! – в один голос заявили Сила с Ерохой. – Мы теперь тебя будем всюду сопровождать! Только предупреди заранее. Хоть в церковь, хоть просто погулять по слободе…
– А чего в нее ходить, в здешнюю церковь… – Василиса в сердцах махнула рукой. – Одно лишь душевное расстройство. Сами же говорите, что ни одного попа настоящего тут нет.
Как бы то ни было, «бунт на корабле» был подавлен в самом зародыше, и Василиса по-прежнему продолжала вносить свою долю информации в общекомандный котел. Оставалось только сожалеть, что информация эта была весьма неконкретна, ибо делился с ней Иван в основном своими чувствами: страхами, сомнениями, обидами… Причем и пообщаться им удавалось далеко не всегда, частенько Иван добирался до своей комнаты мертвецки пьяным, и стоило только уложить его в постель, как он тут же засыпал.
Вообще-то Валентин никак не мог пожаловаться на скудость получаемой им ежедневно из разных источников информации о жизни в Александровской слободе и взаимоотношениях людей, здесь собравшихся. Информации было – море. Только успевай анализировать. Но, к сожалению, вся она была не того сорта, что требовалась Валентину. Ибо из получаемых им сведений складывалась удивительная картина – будто люди, побросав родные дома, съехались в эту чертову слободу на длительный, затяжной, длиной в несколько лет, пикник, будто не борьба за власть над огромной страной тут происходит, а некая увеселительная прогулка без каких-либо определенных целей.
Странно это, страннее некуда. Ведь политика – это искусство сделать невозможное возможным в борьбе за власть. Так кто же они, эти люди, собравшиеся здесь, если не политики? Ведь сюда их привела именно жажда власти. Но почему же тогда на предложения Валентина они лишь печально вздыхают, качают головами и разводят руками?
«Если бы не сестра, я бы, наверное, сейчас в Ярославле сидел, а не здесь этой шутовской думой управлял», – поделился с Валентином по секрету Михайла Черкасский. А Алексей Басманов напрямую заявил ему: «Кабы раньше знать, что купечество ярославское такую силу наберет, я бы с этими Захарьиными и не связался. А теперь чего уж…» Никита же Романович лишь крякал да досадливо махал рукой на каждое предложение Валентина, содержащее хоть маленькую, но уступку.
Валентин задействовал привезенных с собой голубей, и теперь голубиная почта между ним и Прозоровым работала как швейцарские часы. Так что предложения, делаемые Валентином, тщательно согласовывались в Ярославле и были не его фантазиями, а вполне конкретными уступками клану Захарьиных. В конце концов наступил такой момент, когда Никите Романовичу было предложено больше, чем он мог желать, пускаясь в опасную непредсказуемую опричную авантюру. И вновь он, не сказав ни «да» ни «нет», предпочел сбежать от серьезного разговора. После этого Валентину оставалось лишь сделать вывод, что любые предложения переговоров и уступок бессмысленны. Никита Романович явно находится под чьим-то контролем. Под чьим же? Вряд ли кто из людей мог предложить ему больше, чем Валентин. Значит, это дело рук рыбасоидов. Эти могут и прельстить, а может быть, и просто поставить человека под контроль с помощью каких-то своих пси-технологий.
Но не повар же Бровик этим занимается! Он и из кухни-то не выходит: некогда. Значит, должен быть еще кто-то. Для выполнения такой важной задачи Рыбас должен отрядить кого-то из своего ближайшего окружения, а может, и сам этим заняться. Значит, нужно было продолжать искать. А для этого заниматься тем, чего еще не успел попробовать, и лезть туда, где еще не успел побывать. Поэтому-то Валентин и напросился в ближайший же набег, устроенный не то по приказу Никиты Романовича, не то совокупной волей Ивановых дружков-оболтусов.
Так называемые «набеги» были одним из любимейших занятий рядовых (и не только рядовых) опричников. Но это не официальное название, хотя, впрочем, среди своих по-иному эти поездки никто и не называл. Официально же они именовались проверкой и доглядом за опричными землями: городками, селами да деревнями.
Еще при первоначальном разделе территорий на земские и опричные благодаря чьей-то дьявольской задумке (уж не Рыбаса ли?) со стороны опричнины и небрежению бояр, ведших переговоры от земщины, опричные земли оказались разбросаны среди земских там и сям чуть ли не по всей стране, а не сведены в единый удел. И получилось так, что одну-две опричные деревни окружает десяток земских. Когда же возникает спор между земскими и опричными, разрешает все противоречия местный земский суд. Может быть, это положение и ввело в заблуждение земских бояр, когда они подписались под таким разделом.
Но ведь только местного жителя с легкостью можно привлечь к суду. А если он пришлый, как Ивановы опричники? Набезобразничал да уехал. Разыскивать его? Попробуй разыщи, когда их ездит всегда не меньше нескольких десятков, а то и сотен. Любой губной староста почтет за лучшее держаться от такой банды подальше. Что же остается? Писать жалобы в Ярославль? Так там предпочитают не поднимать шума и не ссориться лишний раз с опричными из-за каждого побитого и измордованного мужика и изнасилованной девки. А уж ограбленному на большой дороге и пожаловаться некому. Купцов спасали лишь грамоты охранные, подписанные лично Никитой Романовичем. Да и то не всех и не всегда. Ежели бравым опричникам без большого начальства удавалось на промысел выехать да лица еще черными платками повязать, чтобы жалобщик не смог обидчиков опознать, буде решится он ехать в слободу и бить челом самому Никите Романовичу… В таком случае можно и на грамоту охранную наплевать.
Вот так вот выезжает из Александровской слободы опричный отряд с благой целью инспекции какого-нибудь дальнего опричного сельца, а по дороге туда занимается чистой уголовщиной. Когда-то больше, когда-то меньше… От ситуации конкретной зависит. Если попалось по дороге село большое, да мужики в нем, как уже известно опричным, живут злые и отвязные, да губной староста – ухарь, а опричников всего с десяток, то в такое село лучше и не соваться. Но ребята в опричную дружину подобрались лихие, они своего не упустят. Не возьмут здесь – так возьмут в другом месте. Царевич Иван конечно же щедро жалует своих дружинников, но ведь каждая лишняя копеечка… Ведь она только у дурака и разини лишняя. Да и не только в копеечке дело. Ведь надо же молодым парням где-то и развлечься, не все же воинскую лямку тянуть, сидя взаперти в слободе. А поскольку народ в опричной дружине специфический, то и развлечения у них соответствующие. Вот так обычные инспекционные поездки по опричным землям и превратились в набеги на земские территории.
Поездка должна была быть недолгой – день туда и день обратно. Самое оно, чтобы размяться, совершив прогулку под ярко сияющим солнцем по идеально белому, хрустящему на легком морозце снежку. Хоть и не любил Валентин трястись в седле, предпочитая возок верховой езде, но пришлось ему ради этого случая даже изменить свои предпочтения. Впрочем, не только ему одному. Увидев, что в набег с ними отправились представители земства, опричники приуныли. С таким сопровождением особо не разгуляешься, а какой набег без веселья?
Даже царевичу Ивану передалось общее тоскливое настроение. Увеселительная прогулка на глазах превращалась в тяжелую, никому не нужную работу. Иван с Валентином ехали бок о бок в середине колонны. Уже с полчаса царевич молчал, ни разу не поддержав разговор, затеваемый Валентином. И тут вдруг заявил:
– Ты поезжай, Михайла, я попозже тебя нагоню.
Его конь сделал шаг в сторону, сходя с дороги. Валентин оглянулся через плечо назад. Конь царевича стоит обочь дороги, дожидаясь кого-то.
Валентин еще не успел выстроить подходящую версию, объясняющую поведение царевича, как тот вновь нагнал его и пристроился рядом. Был он по-прежнему сосредоточен и угрюм.
– Где на ночевку остановимся, ваше величество? – поинтересовался у него Валентин.
На этот раз Иван ответил уже не столь коротко и односложно, как в предыдущий раз, когда Валентин попытался вовлечь его в беседу.
– В Ростове, в монастыре. Монастырь там большой, и игумен не вредный. И дружину с легкостью на ночлег разместим, и медов монастырских попробуем. Хи-хи… – неожиданно хихикнул Иван, и Валентин с удивлением глянул на него. Уж больно смешок этот был не к месту. – Жаль только, что монастырь не женский. Хи-хи, ха-ха…
И куда только подевались грусть и тоска, совсем недавно терзавшие царевича? Иван вдруг неожиданно стал весел и смешлив. Валентин решил поддержать этот порыв игривости, лишь бы только не молчать.
– Ну, не знаю, ваше величество… Монашки – это на любителя… Во всяком случае, точно не про меня.
Валентин вроде бы и не сказал ничего смешного, но у Ивана его реплика вызвала самый настоящий приступ смеха. «Да он, видно, где-то уже успел изрядно приложиться к походной фляжке, – сообразил Валентин. – И точно! В седле еле сидит». Царевич, до того сидевший на коне как влитой, теперь ерзал задом по седлу то вправо, то влево, того и гляди, во время очередного приступа веселья сверзится под копыта.
– Не-эт, Михайла, не говори… Монашки бывают чудо как хороши!
И вновь приступ веселья, во время которого Иван едва не свалился с лошади. Во всяком случае, так показалось Валентину. Он даже приблизился к царевичу, чтобы в случае нужды успеть придержать его. Ивана же развозило прямо на глазах – чем дальше, тем больше. Валентину уже неоднократно доводилось сиживать с Иваном на пирах и лицезреть пьяного царевича. Чтобы дойти до такой кондиции, выпить ему нужно было немало. От пары глотков из походной фляжки его бы так не развезло.
Теперь уже, чтобы поддерживать разговор с царевичем, Валентину не нужно было даже дежурных реплик подавать. Иван охотно болтал сам с собой, хихикая к месту и не к месту, а присутствия едущего рядом Валентина, казалось, не замечал вовсе. Поводья он отпустил, благо отлично вымуштрованный конь держал свое место в строю и без вмешательства всадника. Один раз Ивана качнуло особенно сильно, и Валентин, страхуя, обхватил его за плечи левой рукой. Голова царевича на какое-то мгновение оказалась рядом с лицом Валентина, но уже в следующую секунду Иван выпрямился и некоторое время после этого старался держаться преувеличенно ровно и прямо.
Ничего удивительного. Обычное поведение для пьяного человека – стараться показаться окружающим менее пьяным, чем он есть на самом деле. Обычное-то обычное, только… От Ивана не пахло алкоголем. «Не может быть! – мысленно воскликнул Валентин. – Этого не может быть здесь, в этом времени!» Только теперь Валентин обратил внимание на его взгляд – остекленевший, отсутствующий, как будто лицо Ивана живет одной жизнью, а его глаза – другой. Сами по себе. Этот взгляд был прекрасно знаком Валентину со времен его бурной курортной юности. Кое-кто из его приятелей тогда свернул на эту кривую дорожку. «Но этого не может быть, потому что не может быть никогда! Иначе об этом вопили бы все историки! В шестнадцатом веке наркомании в Европе не было! Табак появился совсем недавно… Невероятно!»
Теперь уже Валентин, намеренно неловко дернув повод, заставил лошадь сбиться с шага и, утрируя собственную неловкость, качнулся в сторону царевича. Точно. Ошибки быть не могло. Запах алкоголя отсутствовал напрочь.
«Что же это такое? – размышлял Валентин. – Какие-нибудь листья коки, доставленные из Америки? Может быть, но вряд ли. Зачем далеко ходить, когда нашей родимой русской коноплей здесь огромнейшие площади засажены. Kannabis vulgaris – конопля обыкновенная. Она, родимая. Конопли здесь высаживали действительно много. Изготовление веревок и канатов из нее – огромная и процветающая отрасль. Иностранцы весьма охотно приобретали эту продукцию на ярославском торжище. Но Валентин здесь никогда не только не видел, но и не слышал, чтобы кто-то использовал эту широко распространенную техническую культуру не по прямому назначению. Хотя ручаться ни за что нельзя. Может быть, и не конопля это вовсе. Может быть, нашлись какие-то умельцы, которые с маком экспериментируют. Черт их разберет…»
Приступ смешливости у Ивана постепенно угас, сойдя на нет. Вслед за этим у него начало меняться и настроение. К тому времени, когда солнце стало клониться к закату, а всадникам уже были видны купола ростовских соборов, Иван вновь впал в уныние и умолк.
Валентин едва дождался, когда отряд въедет в монастырь и он сумеет улучить минутку, чтобы не очень заметно для остальных уединиться со своими и переброситься с ними несколькими словами.
– По пути сюда царевич съезжал с дороги и поджидал кого-то из хвоста отряда. Кто видел, с кем он общался?
И Ероха, и Силка, и дон Альба ехали позади Валентина, поэтому упомянутую ситуацию мог видеть любой из них.
– Я видел, – сразу ответил Сила. Он ехал в самом хвосте, едва ли не замыкающим. – Царевич дождался, пока с ним поравняются братья Басмановы, и поехал рядом с ними. Я даже разговор их слышал.
– И о чем они говорили?
– Да парой слов всего-то и обмолвились. Царевич спросил у Петьки: «Дай-ка пилюльку», – а тот ему ответил: «Да нет уже ничего, государь, ей-ей». «Брешешь, Петька, аки пес шелудивый, – говорит царевич. – Не могли они у тебя закончиться. Дай пару штук, голова уж очень сильно болит». Петька заныл, что уж точно последние царевич у него забирает. Запустил руку под полушубок, что-то, видно, оттуда вытащил и из ладони в ладонь передал царевичу. Что это было, не видел. Наверное, действительно пилюли от головы. Ну, царевич после этого ускакал вперед, а Петька поныл чуток, пока брат на него не прикрикнул. Вот и все. А что?
– Ничего. Потом объясню, когда одни останемся. А пока достань-ка мне эти пилюльки. Ну хоть бы штучку. Да так, чтобы Петька и никто вокруг – ни сном ни духом.
– А если у него их действительно нет?
– Есть, – уверенно заявил Валентин. – Это он врет. У него всегда запас есть, я уверен. – То, что Петька из-за наркоты стал с самим царевичем препираться, Валентина не удивило нисколько. Типично наркоманские штучки. Когда речь идет об их любимой дури, для них нет никого и ничего святого. – Сумеешь?
– Сумею, – заверил его Силка. – Лишь бы они только у него были.
– А тебе зачем, Минь? – поинтересовался Ероха. – Тоже голова болит? Так у меня…
– Потом объясню, – оборвал его Валентин. – Да, и за ужином сегодня на меды-то не налегайте. Вы мне трезвые нужны.
Вот так вот побеседовали накоротке и разошлись, смешавшись с остальными опричными. Потом последовал долгий ужин с песнями и плясками. Опричные пытались всячески задирать монахов, прислуживавших им за столом, но те, исполнившись истинно христианского смирения, безропотно сносили все издевательства. Лишь однажды кулаки их сжались, а глаза налились кровью. Это когда Афонька Вяземский, влезши на стол, попытался сковырнуть саблей висевший под самым потолком трапезной образ Богородицы. Образ был заключен в тяжелый киот, видимо, накрепко приделанный к стене, а цеплял его Афонька, пристав на цыпочки, лишь самым кончиком сабли.
– Ваше величество, – чуть ли не в голос заорал Валентин в ухо царевичу, пытаясь пробиться сквозь громкий гогот царских дружинников. – Не к добру это! Ох накажет за это Матерь Божья!
Сказанное наконец дошло до затуманенного мозга царевича, и тот скомандовал:
– Афонька, п-шел вон!
Но Вяземский не слышал, упорствуя в своем старании.
– Ероха! – крикнул Валентин, и через мгновение пьяненький князь покоился в могучих руках Ерохи.
Он еще не успел понять, что с ним произошло, как его уже поставили на ноги перед царевичем.
– Афонька! Иконы… Не сметь! П-нял?.. – грозно спросил Иван.
– П-нял… – ответствовал князь Вяземский.
Иван несильно толкнул его в грудь, и тот мягким кулем повалился на пол, практически тут же разразившись богатырским храпом. Монахов сразу же отпустило; кулаки их разжались, искаженные злобной решимостью лица разгладились. После этого пир покатился ускоренным темпом к своему закату – то один, то другой опричник сползал со скамьи на пол, сморенный крепким монастырским медом, но были и такие, что уползали из-за стола на своих ногах.
Передав царевича с рук на руки монастырскому игумену, друзья наконец уединились в предоставленной им келье. Едва дон Альба закрыл дверь, как Ероха прошипел заговорщицким шепотом:
– Такой случай… Когда еще будет такая возможность? Опричные все мертвецки пьяны. Хватаем царевича и бежим! Отсюда до Ярославля чуть боле ста верст. Возьмем с собой заводных лошадей – и галопом домой! Пока эти проспятся, мы уже далеко будем.
– Ох, Ероха… – охнул в ответ ему Силка. – А ежели мы уедем, а игумен, монахи начнут этих будить?
Валентин ожидал увидеть в его глазах страх, но не увидел ничего, кроме рационализма и трезвого расчета.
– Гм, – хмыкнул дон Альба. – Не такая уж глупая идея, как кажется с первого взгляда. Каррамба! Без царевича эти… Опричные превращаются в ничто! Они теряют это… Законность! Опричный договор изорвать, а в слободу послать пару казачьих полков. Пусть они ее в кольцо возьмут и держат до тех пор, пока опричные либо сдадутся, либо с голоду подохнут. Ересь жидовствующих вновь запретить, а кто ослушается – на костер его!
– Молодцы, – похвалил друзей Валентин. – Особенно дон Альба. Целую программу действий разработал. Вы мне только на один вопрос ответьте. Когда Иван завтра от пьянки очухается и спросит, куда это мы впятером направляемся… Что отвечать будем?
– В Ярославль… – пискнул Силка.
– А если он скажет, что не хочет в Ярославль, а хочет в слободу? Тогда что? Повяжем и мешок на голову наденем?
– Можно и так, – буркнул Ероха. – Смотри сам, тебе виднее.
– А может, мы его вообще того… – Валентин чиркнул себя пальцем по шее. – А за царевича выдадим вон… Силку! И у Никиты Романовича с его бандой больше не будет ничего. Ни царевича, ни законности. Как, Силка, справишься?
На мгновение в келье установилась абсолютная тишина, прерванная доном Альбой:
– Каррамба! Ты прав, Михайла. Идея Ерохи все-таки глупая. Следуя ей, мы неизбежно совершим тягчайшее из преступлений – поднимем руку на помазанника божьего.
– Слава богу, сообразили… – подытожил Валентин.
– Почему же ты тогда запретил нам сегодня пить? – недовольно проворчал Ероха.
– А-а… Сейчас покажу. Силка, достал пилюли?
– Достал.
Силка на открытой ладони протянул Валентину два небольших темно-серых, почти черных шарика. Валентин взял один из них и протянул его Ерохе.
– Пробуй. Под язык его. – Кивнул Силке: – А второй тебе. Пробуй. – И тот и другой засунули пилюли в рот: Силка – охотно, с полным доверием к товарищу, а Ероха – состроив недовольную гримасу. – Представьте, что это кусочек сахара. Ну, как вкус?
Силка пожал плечами.
– Никак.
– Дрянь, – веско заявил Ероха.
Через некоторое время поведение «испытателей» изменилось. Силка расплылся в блаженной улыбке, а Ероха по-прежнему сидел с брезгливой гримасой на физиономии.
– Забавная пилюлька, хи-хи, – хихикнул Силка.
Ероха же пожал плечами.
– Ничего хорошего. Вкус дрянной.
– Хватит. Все понятно. – Валентин решил прекратить эксперимент. Ему уже было все ясно. – Давайте их сюда. – Он протянул открытую ладонь. – Я их потом в отхожее место выброшу.
– Хи-хи, – вновь хихикнул Силка, вынимая остаток пилюльки изо рта. – Это что же такое, Минь? Я будто пьяный, но… Как-то иначе. Смеяться хочется.
– Дрянь, – вновь повторил Ероха, доставая пилюлю изо рта. – Вкус отвратительный и… Не чувствую ничего. – Он попробовал подняться и, покачнувшись, едва встал на ноги. – Что такое? В голове ясно, а ноги заплетаются…
– А-а… Значит, и тебя достало.
– Так что это за пилюли, Михайла? – наконец проявил интерес дон Альба.
– Дурь… Дурман-трава.
Валентину предстояло объяснить людям шестнадцатого века, что же такое наркотики и почему они столь опасны для каждого отдельного человека и общества в целом, что наркотическое опьянение, в отличие от алкогольного, давно принятого обществом и освященного традицией, является абсолютным табу. Он предполагал, что это будет непросто, и уже готовился к длительному разговору, в котором ему придется растолковывать друзьям малейшие нюансы поведения человека, находящегося в девиантном состоянии. Но, к его удивлению, дону Альбе, по крайней мере, ничего не пришлось объяснять.
– А-а… Понял, – сказал он. – Я сталкивался с таким в Новом Свете. Там многие местные жуют листья одного растения. Говорят, что это добавляет им бодрости и сил. Ну, кое-кто из наших перенял эту привычку у туземцев. Точно. Поначалу добавляет. Но потом к ним привыкаешь, и для того чтобы у тебя были хоть какие-то силы, приходится жевать эти листья постоянно. Каррамба! В результате они превратились в рабов этого растения.
– Вот-вот, – обрадовался неожиданной помощи Валентин. – Пилюли эти из той же самой песни, что и листья, о которых дон Альба говорит. Одним словом, дураком от них полным делаешься. – Это он сказал, уже обращаясь непосредственно к Ерохе и Силке.
– От меда и вина я тоже вроде не умнею, – как бы для справки заметил Ероха.
– Потому мы в свое время и договорились пить бросить. Забыл? – укорил товарища Сила.
– Короче говоря, парни, дурман-трава эта самая – гадость запредельная. Кто ее потребляет, тот очень скоро в скота превращается. И отказаться от нее он уже не может. Этим она гораздо хуже любой водки. Ее даже лучше и не пробовать.
– Зачем же ты тогда нам ее давал? – упрекнул его Ероха.
– Это чтобы вы знали врага в лицо и ненароком на нее не подсели. Мало ли… Может, и вам бы ее подсунули, как царевичу.
– А царевичу, думаешь, ее нарочно?..
– Уверен, – твердо заявил Валентин. – Похоже, кому-то очень не по нраву наше появление в слободе и то, что царевич ввел нас в самый ближний круг. Боятся, что начнет сказываться наше влияние на него и в один прекрасный день уедет царевич с нами в Ярославль. Но не так, как вы сейчас предлагали, – силком, а по своей доброй воле. Тогда уж точно конец настанет и опричному движению, и прочей сволочи. Вот они и стараются его еще одним крючком заранее зацепить. Так что, похоже, кто царевича на дурман-траву подсадил, тот самый наш главный враг и есть.
– А чего тут искать? Я своими глазами видел. Петька Басманов это, – заверил всех Силка. – Он царевичу пилюльки давал. У него же из кафтана я эти две вытащил. У него их там еще несколько штук осталось.
– Не-эт, Петька – мелочь пузатая. Никакой он не главный враг и уж точно не рыбасоид. Его просто используют для распространения дурман-травы. Он простой… – Валентин чуть не ляпнул по инерции «наркодилер». – Простой… Распространитель. Ну, и копеечку свою небось на этом деле зашибает. Одним словом, Силка, следи внимательно за Петькой. Постарайся втереться к нему в доверие. Попробуй разговорить его – может, и проболтается о чем. Главная твоя задача теперь – выяснить, откуда Петька эти пилюли берет.
Утром царевы люди поднимались тяжело. А тут еще и монахи с самого раннего утра занялись своими делами, совершенно позабыв о гостях. В результате – ни опохмелиться нормальному человеку, ни позавтракать. Да что там… Ковша с водой не у кого попросить.
Покидали монастырь опричники раздраженными и злыми. И счастье ростовских горожан состояло в том, что у опричных не оставалось сил после вчерашней пьянки на устройство даже не очень масштабного негодяйства. Так… Промчались по главной улице лавиной, задавив пару-тройку ротозеев да напугав с десяток баб, умудрившихся вовремя прижаться к заборам. Продолжать инспекционную поездку и тащиться еще несколько часов до какого-то опричного сельца Ивану расхотелось, и он повернул обратно. Возвращался в слободу он теперь рядом с Петькой Басмановым, запретив тому отлучаться от себя дальше чем на шаг.
С этого дня и Силка стал виться вокруг Петьки Басманова, то вовлекая того в азартные игры, то просто следя за ним со стороны. Нескольких дней ему хватило, чтобы выполнить задание Валентина, о чем он с гордостью и доложил друзьям.
– Знаю я, откуда Петька пилюльки берет. Выследил я его сегодня. Он до царицыных покоев дошел, ну, до той двери, где всегда охрана бабская стоит, и что-то сказал им. Одна из охранниц заглянула внутрь и кого-то, видимо, позвала, потому что из дверей девка какая-то вышла. Петька сказал ей что-то, и она ушла. Через четверть часа выходит из царицыных покоев другая девка. Подошла к Петьке – и они вместе отошли за угол, так что я их потерял из виду. Но вскорости девка эта вернулась в царицыны покои, а Петька пошел обратно, к себе. Рожа довольная…
– Ну ты даешь, Силка, – возмутился Ероха, перебив друга. – Ты видел, как он у нее что-либо брал?
– Нет.
– Так с чего ты решил, что девка, которую ты видел, дала ему пилюли?
– Ты, Ероха, совсем меня за дурачка держишь. Да? – обиделся Силка. – Если сложить один и один, будет два. Так вот… Петька продает эти пилюли. Только царевичу дает их бесплатно. Я насчитал пока семь человек, считая и Петькиного родного брата. Мы играли как раз в «стаканчики», когда появился один из Плещеевых и что-то стал Петьке на ухо шептать. А Петька ему и отвечает: «Нету сейчас, зайди чуть попозже». Плещеев ушел, а тут и Петька заторопился. «Батя, – говорит, – за мной посылал. Хочет чего-то». А сам не к отцу, а в терем намылился. Я за ним и проследил. Потом Петька вернулся, и вновь играть мы сели. А тут и Плещеев тот опять заходит. Петька ему рукой махнул – не заходи, мол, сам выйду. Выскочил в коридор на мгновение – и обратно. А сам достал из кармана кошель и монетки в него из ладони высыпал. Что это, по-твоему, Ероха, если не оно самое?
– Нет, Силка, ты меня удивляешь, – возразил ему Ероха. – Где-то, кто-то, куда-то, зачем-то… Это, называется, ты задание выполнил? Как хоть девку ту зовут? Выглядит как?
– Красивая… – мечтательно произнес Сила.
– Тьфу ты… – в ответ Ероха только и смог, что сплюнуть в сердцах.
– Ничего, ничего, – постарался примирить друзей дон Альба. – Просто теперь надо разговаривать с Петькой и вытаскивать из него слово за словом. Может, даже попробовать купить у него пилюльки…
– Тише, парни, не орите, – попытался урезонить друзей Валентин.
– А кто нас здесь подслушает? – удивился Ероха.
В доме, кроме них четверых, никого не было, а двери и ставни были наглухо затворены и накрепко заперты. Еще несколько недель назад Валентин, чтобы избавить мастеровых от мучительного безделья, велел им доделать все три строгановских дома, отданных ему Никитой Романовичем. В результате все три дома были закончены и обнесены единым забором, образовавшим один большой двор. В одном из домов теперь жили Юлька-гимнастка с Василисой и женской прислугой, во втором – Валентин с друзьями, а в третьем расположились мастера. В этом доме они по приказу Валентина оборудовали кузницу и большую универсальную слесарно-столярную мастерскую при ней. Валентин еще не знал, зачем ему это нужно, но чувствовал, что понадобится обязательно.
– Все равно нечего орать, – продолжал стоять на своем Валентин. – Когда имеешь дело с рыбасоидами, лишняя осторожность не помешает. Теперь о том, что удалось узнать Силке. Это нам пока ничего не дает. Туман сплошной. Прав Ероха. Где-то, кто-то, что-то… (При этих словах Валентина Ероха самодовольно улыбнулся.) Понятно одно, и то не наверняка – пилюли идут из царицыного терема. Туда, кроме царевича и Никиты Романовича, нет ни у кого свободного доступа. Это очень осложняет нашу задачу. Но искать эту девку все равно нужно. Ты, Силка, сегодня больше не лезь к Петьке. Я на сегодняшнем пиру сам попытаюсь с ним поговорить. Все-таки один раз мне удалось побывать на царицыной половине, и надеюсь, удастся еще.
Назад: IV
Дальше: VI